Бесконечное счастье в бесконечности 4 страница

– Ага… И в обморок больше не падал?

– Да сколько раз! С Мишей не соскучишься!..

– Это верно. …А знаешь, я никогда не видел его плачущим. Никогда… Вот что, наверное, по-настоящему страшно!

– Это единственное, Сева, что кажется мне до сих пор наваждением. Он же – как комочек радуги! Вот только каково ему самому достаётся быть радугой…

– Давай-ка, Петушок, рассказывай дальше…!

-

– А дальше… Очнулся я на травке. Да. И не рядом с баней… Вроде как луг небольшой; ручеёк рядом со мною журчит, бабочки летают… Головой потряс, сел, огляделся.

Горы вдали. Ближе – метрах в двухстах – развалины неясные, что-то вроде заброшенного здания. А невдалеке – валун; на валуне старичок мой сидит: голову запрокинул, раскачивается, поёт.

«Эй, – позвал я, – дедушка!..» Старичок петь перестал; резво так с камня спрыгнул, – я и ахнуть не успел, как он рядом очутился.

«Очнулся, Петушок? – сказал он. – Вот и славненько!»

Гляжу на него – вроде как расправился дед, помолодел: лет сорок, много – пятьдесят.

«Где мы?» – «В горах. Не разглядел разве…?» – «В каких горах, дедушка? – слабо спросил я». – «В каменных, внучек, – ухмыльнулся; сел рядом. – Дедушки… бабушки… дяди с тётями… Меня Михаил Петрович зовут, а лучше – Миша. Договорились?» – «Как же так – Миша… Да вы мне в дедушки годитесь!» – «Нет, – говорит, – не гожусь я тебе в дедушки. В друзья – да, если захочешь. …Я тебе, Петушок, хороший мой, жизнью обязан!» – «Да что там, – отвечаю, – я ж и не сделал ничего… Сами вы с хворью да болячками разобрались». – «А не будь тебя – может, и не разобрался бы. Дружить будем?»

Что я мог сказать? Вот он сидел рядом, и было мне хорошо. Хорошо-хорошо! …А друзей – настоящих – так и не завёл; ни друзей, ни родных. До восемнадцати лет дожил – воспитатели да приятели… столько одиночества накопил – сил недоставало!..

«Да, – говорю, – а вы…» – «Ты». – «Хорошо… А ты – кто? Колдун?»

Миша хохотал минут пять… может и больше. От души хохотал.

«Нет, Петушок, – сказал он, отсмеявшись, – не колдун. Я самый что ни на есть обыкновенный Мастер. Ткач».

Опять я обалдел. Как-то совсем сюда не вязались ткачи…

«Так ты что, на ткацкой фабрике работаешь, Миша? – спрашиваю осторожно».

Тут его от хохота совсем повалило. Снова минут на пять.

«Дикий ты, Петушок! – сказал он, утирая слёзы. – Да не обижайся! Среди дикости расти – как диким не стать. В том твоей вины нету. – Миша посмотрел на облака. Улыбнулся. – Я – Мастер ОЭМНИ; в далёкой-далёкой давности идущих по тропке ОЭМНИ называли Ткачами». – «А что это – ОЭМНИ…?» – «Хм… Тут, дружок, языком объяснить затруднительно… Само слово можно перевести так: сверкающая нить; нить-основа, НИТЬ – проходящая сквозь все нити Условной Реальности, и, вместе с тем, – вне их… Не понятно?» – «Не очень, – честно ответил я». – «А само слово нравится?» – «Да. Очень!»

Действительно, сразу почувствовалось что-то… Вот что-то… Ну – волшебное! и – родное-родное!

«Тогда – пошли». – «Далеко? – спрашиваю я». – «Далеко, – отвечает Миша. – И – навсегда». – «Как – навсегда…? Мне же в армию скоро…»

Ух, как он осерчал!

«Нечего тебе в армии делать, – говорит. – Там вообще никому нечего делать. Ишь, взяли моду: ать-два! пиф-паф! …Паскудники! Нравится в смертушку играть – никак наиграться не могут!» – «А как же, – спрашиваю, – Родину защищать?..» – «Родину? – сурово посмотрел, строго. – Родина – это то, что родное, близкое. А родное и близкое – беречь надо; от дураков беречь, да и от собственной дурости – заодно! Тогда и защищать не потребуется. …Да из насилия-то защита – какая? Никакой! Насилие – насилие рождает, насилием кормится… Дай-ка сюда паспорт!»

Я достал паспорт и положил на протянутую Мишину ладонь. Только положил, как паспорт – прямо на ладони – вспыхнул, и сгорел буквально за несколько секунд. Миша аккуратно опустил пепел на землю, махнул мне рукою – приглашая за собой, и пошёл в сторону заброшенного здания.

Здание было как здание. Из простого кирпича. Судя по всему, здесь лет десять-пятнадцать назад начинали что-то строить, но так и не достроили – бросили. Окна пустые. Из дверных проёмов – только на одном дверь, дощатая, с остатками зелёной краски. Крыши нет. И снаружи и внутри – всё заросло высокой травой, а четыре бетонных ступеньки перед дверью промелькивали из травы, как маленькие речные волны. Красиво!

«Куда мы? – спросил я Мишу. «Туда…» – показал он на дверь.

Я сунулся в окошко и оглядел внутренности здания: густо заросшие холмики строительного мусора, какие-то балки… Тянуло сыростью…

«Зачем? Там даже ночевать негде. И крыши нет…» – «Ночевать? – Миша удивился. – Ты же вроде выспался!» – «Выспался…»

Миша поднялся по ступенькам, и – остановившись перед дверью – обернулся ко мне:

«Знаешь, почему петухи голосят солнцу навстречь?» – «Нет, не знаю…» – «Они просят научить их летать!»

Подул тёплый ветерок. Миша вдохнул, глаза его засверкали:

«Пора. Пойдём, Петушок».

Ничего не понимая, я поднялся по ступенькам и остановился. Во мне была растерянность.

«Открывай!»

Я потянул за ручку и распахнул дверь…

За дверью было море…

-

Петушок мечтательно и ласково улыбнулся, вспоминая.

– Купались?

– Ага. Я никогда раньше не был на море, а тут: чайки, дельфины, камушки разноцветные, ракушки… Барахтался, пока голова кругом не пошла!

– Это стоит паспорта.

– Ещё бы!.. К тому же Миша научил меня без паспорта обходиться.

– Ай-яй-яй…

Петушок рассмеялся:

– Ну так же, правда, проще! Сколько леса для дурной игры в документы перевели! А тут: подбери любую бумажку – она тебе и паспорт, и справка любая, и всё что угодно…

– Ай-яй-яй!..

Петушок подобрал со снега бумажку от конфеты, и она тут же в его руках превратилась в забавную открытку с летящим на воздушных шариках Винни-Пухом. Потом картинка замерцала, стала трёхмерной, – и Пух нам подмигнул.

Я толкнул Петушка плечом о плечо:

– Хватит шалить. Отпусти фантик – у него свои заботы. Давай дальше рассказывай.

– Ой… А что – дальше?.. Ты же просил рассказать о встрече! Ну вот: мы встретились…

– А чем тебя там, кстати, кормил Миша? Мёд у диких пчёл таскал, небось?

– Не-а. К вечеру появился Ад и с сыновьями. Два мешка еды принесли. Доверху! Вкуснющей!.. – Петушок облизнулся.

– Это ты правильно. Пора бы и нам что-нибудь скушать. Пошли?

– Ага. Пошли! …А молоко и еду у дверей баньки та – зеленоглазая – девушка оставила. Ну, помнишь, я рассказывал.

– Помню. Симпатичная…

– Да. Она такая серьёзная была, старше казалась, а так – почти мне ровесница.

– Больше вы не встречались?

– Встречались…

И Петушок почему-то очень здорово покраснел…

-

С тех пор мы виделись с Петушком часто, но – промельками, мимолётно. Миша то и дело засылал его в какие-то джунгли, пески, болота, катакомбы всевозможные… В одну из наших встреч, когда выглядел Петушок особенно жалостно, я не выдержал и посоветовал:

– Запустил бы ты в Черноярцева чем-нибудь…

– Как это?..

– Да вот так! Взял бы и запустил. Табуреткой, к примеру…

– Да ты что! Что ты!.. – Петушок прямо-таки ужаснулся.

Совет был и впрямь не из лучших. Мише и без табуреток доставалось от жизни всяко. А Пётр… И моя жалость, и его, иной раз вырывающиеся, вздохи – пустое. Пустое до донышка! Кому, как не настоящему Мастеру, знать: так или иначе. Помочь расправить крылья, подтолкнуть на взлёт, поддержать в первых испуганных взмахах, – кому, как не Мастеру? В нём есть и жалость, и место для каждого твоего вздоха… Но – главное! – в нём есть сила, способная очистить в тебе от плесени и скорлупы СОКРОВЕННОЕ.

Петушку повезло: он встретил настоящего Мастера.

––––––––– - –––––––––– - –––––––––––– - –––––––––––

АД И

Ад и, которого я видел всего два раза, – с интервалом в три дня, – оказался старым молчаливым казахом. Замкнутое, в глубоких морщинных бороздах смуглое лицо, пронзительные пылающие штрихи суженных глаз, хрипкая отрывистая речь…

… Ад и поздоровался со мной поклоном, и тут же уставился в глаза. Я ответил тем же. Мы стояли, как два вполне благодушных фехтовальщика, которым не известно: …для чего они, собственно говоря, обнажили шпаги? зачем? но вот ведь – обнажили…

Прервали нашу размыто-упёртую позицию бешеные заливистые хлопки. Я оглянулся: Миша сидел на крыше сарайчика и, дурашливо оскалясь, бурно проплёскивал ладошками.

– Извините!.. – Ади неожиданно резко смутился. Даже отшатнулся…

– Да за что же, – во мне отчётливо тренькнула досада, что наша игра в смотрелки так быстро и недоговорено оборвалась. – Напротив: было приятно и поучительно. …Михаил Петрович, будьте любезны – слезьте с крыши! Крыша-то трухлявая, не ровён час…

Миша отмахнулся, – даже гримасу состроил, – но с крыши всё-таки слез. Слез и подошёл к нам.

– Мы на твой спектакль, маэстро.

– Ну-ну…

– Название вот только длиннёхонькое… – Миша выволок из-за пояса штанов мятую афишу. – Симфония Трагикон… или… Осенняя Модель Мироздания… – покряхтел. – И что, как ты думаешь, ожидает публика, отправляясь на спектакль с таким названием?..

– Понятия не имею, – откровенно и бодро ответил я. – Посмотрим. Актёрам тоже интересно…

Миша хихикнул:

– А что ты будешь делать, если актёры разбегутся? Они, небось, перепуганы, передёргались все.

– Авось! Кто-нибудь да останется…

– Сева, ты думаешь никто не поймёт, что учудится на сцене под видом спектакля?

– Думаю – нет. Зритель будет преимущественно элитно-богемного разлива; эти люди заранее уверены, что всё на свете знают и понимают, зная и понимая при этом крайне мало! А ребята мои скорее всего и впрямь – перепуганы-передерганы, как ты это и сам прозорливо предположил… Жаль… Но главное – не их понимание, а пространство, в которое они попадут.

– И мы хотим попасть. Пожалуйте два билета, господин режиссёр!

Во время этого разговора Ад и стоял в сторонке и, улыбаясь, внимательно рассматривал прыгающих вокруг нас воробьёв. Услышав о билетах – встрепенулся, подошёл ближе.

…Меня всегда интересовал старый казах. Лин говорил о нём, как о самом лучшем и самом успешном ученике Черноярцева. Обращению с пещерами Лина учил именно Ад и. И не только этому…

– Завтра – премьера; на премьеру вход без билетов…

– Ха, премьера! Думаешь, тебе дадут повторить это безобразие?

– Ха, – согласился я. – Вряд ли. Так что – спешите видеть! Хотя… Послушай, а тебя-то что здесь заинтересовало? Всего-то и навсего – фрагменты, плытиё которых имеет вполне понятное направление…

– Мало ли! Всегда можно увидеть что-нибудь новенькое. Редко я в городах бываю… Да вот и малыш мой хотел посмотреть.

– Да-да, я хочу посмотреть! – встрепенулся «малыш» лет семидесяти-восьмидесяти. – Очень. Да. Вы позволите, Сева?

– Позволю. Валяйте, смотрите, на здоровье!

-

Тут, судя по всему, нужно прояснить вопрос о спектакле-действе «Осенняя Модель Мироздания».

Перед премьерой, намеченной на завтрашний день, ходило немало толков о предстоящем, особенно – среди «актёров». Дело в том, – и это больше всего нервировало коллектив, – что я не ставил никакого спектакля. Были расклеены афиши, была собрана куча рваного тряпья, на предмет причудливого костюмирования, было – довольно диковато и интересно – задумано декорирование зала, сцены… И – всё. Никто понятия не имел, что нужно будет делать, когда соберётся публика…

А всё объяснялось просто: никакого спектакля не будет. Вместо спектакля я собирался завертеть между участниками и зрителями пролог одной из Орфических Мистерий. Пролог-инициацию…

Зрители здесь вообще не имели сколько-нибудь самостоятельного значения. Необходимость в зрительном зале – необходимость в создающей круговой экран и отражающей линзе. Действо – только для участников, – для тех, кто пришёл за три месяца до того – со смутными чаяниями… с невнятными желаниями… – в экспериментальный театр-лабораторию «ТРАГИКОН».

-

Я появился в театре за два часа до начала. Трагиконовцы собрались далеко не все, – кое-кто душевно не сдюжил и увильнул от грядущей невнятицы. Но те, кто явился, в полной мере отдавали должное мандражу и нервическому стукозубью.

Костюмировались. Прошли в засценье. Краткий инструктаж о принципах начала действа… о направлениях… о чёткой координации и предельном внимании… о спонтанной инициативе… Три месяца даром не прошли; теперь почти все были уверены, что что-нибудь да будет, – по крайней мере, что бить чем придётся за несостоявшееся представление не станут. Это утешает.

Начало…

Действо (по версии администрации: измывательство над публикой) длилось часа четыре. Мистериальный пролог, несмотря на оборванность, сработал отлично. Проникновение привнеслось даже глубже, чем я изначально предполагал.

Б о льшая часть участников зависла в ошалелом недоумении: вот: «Что это было?.. Что же это мы такое накуролесили?..» Недоумённая пауза в них ничуть не мешала проникновению, скорее – мне… Сколько же ещё надо работать, чтобы расшевелить, растрясти лакомую упрямую духовную спячку!

Одним словом – надо работать.

А зрители-слушатели… Их реакцию вполне можно обобщить высказыванием одного моего знакомого: «Это было похоже на одно из двух: или кошмарный бред, или бредовый кошмар…!» – «Значит, – участливо спросил я, – тебе не понравилась моя импровизация?» – «…А это была импровизация?» – «Да». – «Значит, только одно, и второго не дано: наглое глумление окончательно спятившего и беспардонно распоясавшегося шизофреника над нормальными людьми!»

Ну, наглое – так наглое… Чего уж тут…

Миша и Ад и подскочили ко мне всего на пару минут, мельком.

– Не очень складно у тебя вышло, маэстро, но – хорошо! Жаль только, что пролог оборвали. Проникновение может быть неполноценным.

– Администрация не вовремя влезла… Казус…

– Ну, ничего, может – обойдётся, – Миша обнял меня. – Сейчас мы уходим; увидимся через три дня.

А Ад и, посмотрев на меня, – и на этот раз штрихи его глаз были тёплыми… – сказал:

– До встречи, брат…

-

Через три дня я встретился только с Ад и.

Он тише облака сидел на обломке из слипшихся кирпичей, мягко гудя однотонную простенькую мелодию. На правом колене – подпёртая локтем – лежала маленькая толстая книжка.

При первом обмене взглядами стало понятно, что мы уже перешли на «ты». Естественно. Не суетливо.

– Что за книга?

– Близкая мне. Друг.

– Можно взглянуть?..

– Конечно. Тебе – да. Возьми…

Увесистая… изрядно потёртая… отсыревшая чуть… Цвет обложки – золотисто-ржавый, тёплый. Без автора. Название – по-русски, но – витиевато, трудноразборчиво: «ПРИКОСНОВНИЕ… СЕРДЦЕ».

Я раскрыл книгу. Первая страница – из желтоватой плотной бумаги – оказалась чистой. Вторая – тоже. И третья. И все остальные…

Подсел к Ад и. Раскрыл наугад страницу. Расслабился.

…И – колыхнулось… качнулось… взнеслось…: летящее и скользящее… сверкающее… прозрачное… Приподняло… Омыло…

Я вернул книгу Ад и:

– Спасибо.

– Если хочешь, оставь её у себя на какое-то время…

– Нет, Ад и … Здесь всё уже написано, а я – ещё не всё написал… Мне рано быть рядом с этой книгой…

Мы сидели долго, не шевелясь. Ни гул, нависающий над городской окраиной, ни острый холодный ветер, – ни капельки не мешали нашему теплу, нашему совмещению в щедрости тепла друг к другу. Во мне метнулся малый краешек сожаления, что разнотропье – хоть и соседствующее, но редко пересекающееся – отделяет меня от Миши, Ад и, Лина…

Ад и это почувствовал, услышал. Нагнувшись – поднял с земли два камешка, протянул один мне.

– Сожми его.

Я сжал камешек, и то же сделал он. От камешка – в ладонь – толкнулась горячая упругая волна.

Разжав кулак – я увидел лежащую на ладони маленькую плоскую медную спираль. И на ладони Ад и лежала спираль, точно такая же, спираль-близнец, только – серебряная.

– Мы плывём на разных судах, но – по одной реке. Наши суда часто стукаются бортами, – мы можем перекинуть сходни и наведать друг друга. Понимаешь? Даже если река в каком-то месте разольётся широко, изовьётся штормом, разбросает – разделив и поставив преграду из жёстких течений, – всё равно: мы будем знать, что плывём в одну сторону, по одной реке.

Ад и уронил свою спираль на землю. Уронил и я. Спиральки-близнецы вновь закутались в камешковый образ.

– А где Миша?

– У него там кучка неприятностей образовалась. Маленькая кучка… Нужно было идти.

– Совсем маленькая?.. Или…

– Да. Совсем. Ничего серьёзного. Да.

– Хм…

– Маэстро, мы с Мишей разложили из камешков твой «гороскоп» на ближайшие пару лет…

– И…?

– В нескольких неделях от этого времени тебя ожидает раскрытая дверца.

– Что это, Ад и? Что за дверца?

– Не знаю. Миша промолчал, а я такой дверцы никогда не видел; возможно, не видел – со стороны… Что-то огромное, очень огромное…! знакомое…

…Во мне последние полгода часто возникало некое Предощущение; оно нарастало, становилось сильнее, отчётливей… Значит – несколько недель. Ладно…

Ади смотрел на небо. …Тяжёлое, свинцовое небо, в потёках низких туч с провислыми лохматыми боками. Давно уже следовало быть дождю, но дождя – не было, и эта вспученная упруго-налитая задержка создавала стойкое ощущение неудобства.

– Ты не против дождя, Сева?

– Нет. …Давно пора!

Ад и внимательно огляделся вокруг; встал; подошёл к лежавшему метрах в четырёх обломку прессованного мрамора. Взял обломок в руки; поговорил с ним и, резко крикнув, опустил на землю сантиметрах в десяти-пятнадцати от прежнего – откуда взято было – места. …Тут же, без всякого громового предупреждения, без первых редких капель – рухнул ливень.

Мы перебрались на автобусную остановку под ржавый козырёк остановочного навеса.

– Я бы не смог так быстро найти связку. Ты просто чудо, Ад и! Здорово получилось!

– Связок было несколько… Дождь держали. Кто-то держал дождь…

Дождь… Дождь бурлил вокруг остановки, перемешиваясь с холодным ветром, – захлёстывался внутрь, плясал брызгами, грохотал тысячами барабанных палочек по жести навеса. Воздух стал сырым и плотным. Быстро стемнелось.

– Ты отсюда – на Арал?

– Да. Сыновья ждут.

– Мне Петушок рассказывал, как твои сыновья гонялись за ним, пытаясь накормить какой-то гадостью.

Ад и улыбнулся:

– Национальное кушанье… Но Петушок и угощателей и кушанье забросал песком. Так что – всё обошлось.

Он перетянул к коленям висевшую на плече холщовую сумчонку и, покопавшись, достал круглый ароматный хлеб, мешочек с какими-то сушёными ягодами и старинную овальную флягу с водой. Расстелил на скамейке тряпицу. Пригласил к ужину.

Мы поели. Пока Ад и убирал остатки трапезы в сумку, я поудобней приёрзался, закрыл глаза и на меня накатила лёгкая дождливая дрёма.

– Маэстро…

– А…?