Епископат

На первых ступенях развития христианской общины повторилось то же самое явление, которое мы встречаем во всякой новой пролетарской организации. Основатели ее, апостолы, должны были сами выполнять всю работу, имевшуюся в пределах общины. Они были пропагандистами, организаторами и администраторами. Но когда община разрастается, когда существование ее становится прочным, начинает чувствоваться потребность в разделении труда, замечается необходимость предоставить отдельные функции определенным доверенным лицам.

Прежде всего выделилось в особую функцию, кристаллизовалось в особую должность управление доходами и расходами общины. Пропагандой каждый отдельный товарищ мог заниматься по своему желанию. Даже члены общины, которые посвящали себя специально пропаганде, и те еще во втором столетии, как мы видели, не получали для этого специального поручения от общины. Апостолы и пророки сами выбирали себе свое призвание или, как им казалось, их к этому толкал глас божий. Влияние, которым пользовался в общине отдельный пропагандист, будь то апостол или пророк, а следовательно, и размеры его доходов зависели от впечатления, которое он производил, стало быть, от его личности.

С другой стороны, о поддержании партийной дисциплины, если можно так выразиться, заботилась сама община, пока она была невелика и все члены ее хорошо знали друг друга. Она сама решала вопрос о приеме новых членов; кто совершал церемонию их приема, погружение, — было совершенно безразлично. Община решала также сама вопрос об исключении членов, поддерживала мир между ними, она же решала все споры, возникавшие между отдельными членами. Она представляла трибунал, в который приносились все жалобы и обвинения товарищей против товарищей. К государственным судебным установлениям христиане питали большое недоверие. Да и социальные воззрения их находились в самом резком противоречии с воззрениями государственных судей. Обращаться к ним для защиты своего права христианин считал грехом, в особенности если ему приходилось иметь спорное дело с своим единоверцем. Так положено было основание особенной юрисдикции по отношению к верующим, которую церковь всегда отстаивала от притязаний государственных, светских судов. Конечно, и в этой области, в более позднее время, первоначальный характер правосудия христианской общины обратился в свою прямую противоположность, ибо на первых стадиях развития христианской общины уничтожено было классовое правосудие, и всякий обвиняемый судился только своими товарищами.

Вот что мы читаем по этому поводу в Первом послании Павла к коринфянам:

«Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых (т. е. у товарищей)? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то ужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви» (1 Кор. 6: 1–4).

Поддержание дисциплины и мира в общине было вначале так же мало оформлено и связано с определенными должностями и инстанциями, как и пропаганда.

Напротив, экономический фактор в жизни общины с самого начала нуждался в известной регламентации, тем более что община была не только простым обществом пропаганды, но одновременно и обществом взаимопомощи.

Как видно из Деяний апостолов, в Иерусалимской общине уже очень рано ощущалась потребность поручить специально выбранным товарищам сбор и распределение членских приношений, в особенности же раздачу пищи во время трапезы. Греческое слово «diakonos», от которого ведет свое происхождение наше слово «диакон», означает служитель, но преимущественно прислужник за столом. Очевидно, это первоначально составляло главную обязанность диаконов, точно так же как общая трапеза была самой главной формой осуществления раннего христианского коммунизма.

В Деяниях апостолов сказано:

«В эти-дни, когда умножились ученики, произошел у Еллинистов ропот на Евреев за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей. Тогда двенадцать Апостолов (действительно их было тогда только одиннадцать, если верить рассказу евангелия), созвав множество учеников, сказали: нехорошо нам, оставив слово Божие, пещись о столах. Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святаго Духа и мудрости; их поставим на эту службу» (Деян. 6: 1–3).

Так и поступили, по словам Деяний апостолов, да так оно и действительно должно было произойти, потому что этого требовала сущность дела.

Таким образом, апостолы были освобождены от обязанности блюсти за трапезой в общинном доме, т. е. от функции, которую они первоначально выполняли наряду с функцией пропаганды и которая теперь, при расширении общины, стала для них обременительной. Но и среди назначенных вследствие этого надзирателей, диаконов, очень скоро должно было развиться разделение труда. Прислуживание за трапезой и другие работы по надзору за порядком и чистотой представляли совершенно иного рода занятие, чем сбор и заведование членскими взносами. Для выполнения последней функции каким-нибудь членом общины требовалось величайшее доверие к нему, особенно когда община разрасталась и доходы ее увеличивались. Для этой должности требовалась высокая степень честности, практичности и доброты, которая в необходимых случаях соединялась бы со строгостью.

Поэтому над диаконами поставлен был предстоятель (управитель).

Учреждение такой должности было делом вполне понятной необходимости. Всякое общество, имеющее известное имущество или доходы, должно иметь такое должностное лицо. В общинах и союзах Малой Азии эти административные или финансовые агенты носили титул эпимелета, или епископа (блюститель, смотритель). Такие же названия употреблялись тогда в муниципиях для обозначения некоторых должностных лиц. Эдвин Хатч, подробно проследивший эту эволюцию и изобразивший её в книге, которая имеет большое значение для предмета нашего исследования, цитирует римского юриста Харизия, который говорит: «Епископы — это люди, надзирающие за торговлей хлебом и другими покупными припасами, которые служат городскому населению для ежедневного пропитания».

Следовательно, епископ был членом городской администрации, который обязан был блюсти правильное снабжение города съестными припасами. Легко понять поэтому, почему настоятель христианского «народного дома» получил такое же название.

Мы уже упоминали выше об общей кассе всей общины, о которой сообщает Тертуллиан. Что заведование этой кассой было поручено особенному доверенному лицу, мы узнаем из первой апологии Юстина Мученика (род. около 180 г. после Р.X.). Там сказано:

«Имущие и доброхоты дают по своему желанию взносы, которые собираются и хранятся главой общины. Из этих средств он оказывает помощь сиротам и вдовам, затем находящимся в нужде вследствие болезни или другой причины, заключенным и приезжающим членам других общин и вообще заботится о всех нуждающихся».

Таким образом, на епископа возлагалась большая работа, большая ответственность, но вместе с тем ему вручалась также большая власть.

В первое время существования общины должности епископа, а также его помощников и других общинных должностных лиц были почетными должностями, которые выполнялись без всякого вознаграждения и наряду с работой по добыванию средств к жизни для себя. Хатч писал:

«Епископы и пресвитеры того времени вели банковые операции, занимались врачебной практикой, работали как ювелиры, пасли овец и продавали свои произведения на рынке… Наиболее важные из сохранившихся постановлений старых провинциальных синодов, относящихся к епископам, требуют только, чтобы они не кочевали со своими товарами с базара на базар и чтобы они не пользовались своим положением для того, чтобы дешевле покупать и продавать дороже, чем другие».

Но как только община приобретала большие размеры, становилось невозможным выполнять все ее многочисленные хозяйственные функции как побочное занятие. Епископа сделали служащим общины, и ему начали платить известное вознаграждение.

Но вместе с этим должность его сделалась постоянной, и фактически епископ стал несменяемым. Правда, община имела право сменить его в любое время, если он не удовлетворял ее желаниям. Но ясно, что человека, которого оторвали от его обычной профессии, неохотно выбрасывали на улицу без крайней необходимости. С другой стороны, для заведования делами общины требовались довольно значительная умелость и опытность, которые могли быть приобретены только посредством продолжительного занятия данной должности. Поэтому интересы самой общины и правильного ведения ее дел требовали, чтобы избегалась всякая, не безусловно необходимая смена епископов.

Но чем больше оставался в своей должности епископ, тем больше возрастали его значение и власть, если он оказывался на высоте своей задачи.

Однако епископ не оставался единственным постоянным служащим в общине. Должность диакона с течением времени становилась слишком сложной, чтобы она также могла являться побочным занятием. Вместе с епископом диаконы получали содержание из общинной кассы, но они были ему подчинены. Епископ должен был вести с ними все хозяйство общины, и уже по одной этой причине при выборе диаконов считались главным образом с его рекомендацией. Таким путем он приобрел возможность раздавать в общине должности, а это, в свою очередь, должно было увеличить его влияние.

Но вместе с увеличением размеров общины она все с большим трудом могла заботиться сама о поддержании дисциплины в ней. Не только число ее членов увеличивалось, но и состав входивших в нее элементов становился все более разнообразным. Если сначала все члены составляли одну семью, где каждый прекрасно был знаком со всеми другими членами, если все они доверяли друг другу все свои задушевные мысли и чувства, если они были к тому же все наперечет самоотверженными энтузиастами, то все это совершенно изменилось, когда община стала несравненно больше. В нее входили самые разнообразные элементы, представители различных классов и местностей, совершенно чуждые друг другу и плохо понимавшие друг друга, иногда противоположные друг другу даже в социальном отношении, как рабы и рабовладельцы; в нее втирались также элементы, движимые не энтузиазмом, а хитрым расчетом, чтобы эксплуатировать легковерие и готовность к жертвам товарищей. Ко всему этому присоединялась разница взглядов и воззрений — и все это, вместе взятое, должно было вызывать споры всякого рода, зачастую раздоры, которые не могли быть улажены одним только обсуждением на общинном собрании, но требовали предварительного и основательного рассмотрения существа спора.

Так постепенно образовалась коллегия, совет старейшин, или пресвитеров, на которых лежала задача поддерживать дисциплину в общине и улаживать всякие ссоры внутри нее. Они же докладывали об исключении недостойных членов из общины и приеме новых членов в нее, а также совершали церемонию приема, крещения.

Епископ, знавший досконально все дела общины, был призванным председателем этой коллегии. Он приобрел таким путем влияние на все стороны жизни общины. Где пресвитеры (отсюда немецкое слово «Priester»), вследствие роста общины, становились постоянными, оплачиваемыми должностными лицами общины, там они вместе с диаконом подчинялись верховной власти заведующего общинной кассой епископа.

В крупном городе община легко могла разрастись в такой степени, что для ее собраний не хватало уже одного помещения. Она делилась тогда на отдельные округа. Во всяком таком окружном собрании ее членов обслуживал диакон, и епископ делегировал туда пресвитера, чтобы он руководил собранием и представлял епископа. Точно так же поступали с предместьями и деревнями. Где эти деревенские общины граничили с такими общинами, как римс кая или александрийская, там влияние последних становилось преобладающим, там соседние мелкие общины, естественно, подпадали под влияние крупной общины и ее епископа, который посылал в них своих диаконов и пресвитеров.

Так мало-помалу образовалась общинная бюрократия с епископом во главе, становившаяся все более самостоятельной и могущественной. Нужно было пользоваться большим- уважением в общине, чтобы быть выбранным на пост, составлявший предмет заветных стремлений членов общины. Тот, кого выбирали на этот пост, получал в свои руки такую власть, что, при некотором уме и деловитости, воля епископа, которая и без того уже совпадала в своих тенденциях со взглядом большинства членов общины, становилась все более решающей, особенно в вопросах о той или другой личности.

А это приводило к тому, что в конце концов под его верховную власть подпадали не только лица, исполнявшие определенные должности в общинном управлении, но и те, которые занимались теорией и пропагандой.

Мы видели уже, как во втором столетии апостолы были вытеснены пророками. Но и те и другие, апостолы и пророки, могли нередко вступать в конфликты с епископом, который тогда не колебался пустить в ход свою финансовую и нравственную силу. Ему, во всяком случае, было нетрудно испортить пребывание в общине таким апостолам, пророкам и даже учителям, если они защищали тенденции, которых он не одобрял. И это, вероятно, случалось нередко с апостолами и пророками.

На должность епископов, казначеев, вполне естественно, выбирали особенно охотно не чуждых миру энтузиастов, а трезвых, опытных в делах практиков. Такие люди знали хорошо цену деньгам и, следовательно, очень хорошо умели ценить значение многочисленных состоятельных членов общины. Вполне понятно поэтому, что именно епископы являлись главными представителями оппортунистического ревизионизма в общине, что они старались смягчить в ней ненависть к богатым и ослабить строгость учения, защищаемого общиной, до такой степени, чтобы сделать богатым людям пребывание в общине более привлекательным.

А богатые люди были в то время также и образованными. Поэтому приспособить общину к потребностям богатых и образованных людей значило устранить влияние апостолов и пророков и довести ad absurdum[53]не только их тенденции, но и тенденции всяких разночинцев, в особенности тех бескорыстных элементов, которые с ненавистью относились к богатству и тем более страстно боролись против него, что они некогда отдали все свое имущество общине, чтобы осуществить ее высокий коммунистический идеал.

В борьбе между ригоризмом и оппортунизмом победил последний, следовательно, епископы над апостолами и пророками: свобода действий последних, даже возможность их существования внутри общины явственно уменьшались. Их место теперь все больше занимали служители общины.

Так как первоначально всякий товарищ имел право взять слово на общинном собрании и вести пропаганду, то и все служители общины могли также заниматься этой деятельностью, что они и делали в обширных размерах. Ясно, что товарищи, выделявшиеся из анонимной массы, как известные проповедники, скорее выбирались на общинные должности, чем совершенно неизвестные. С другой стороны, и от выбранных общиной лиц можно было требовать, чтобы они наряду с административной и судебной деятельностью занимались также пропагандой. У некоторых должностных лиц последняя деятельность выступала даже, в сравнении с их первоначальной служебной деятельностью, все больше на первый план по мере того, как община, в процессе своего развития, создавала новые органы, освобождавшие старые органы от части лежавшей на них работы. Таким образом, диаконы часто могли посвящать себя пропагандистской деятельности — тем больше, что в крупных общинах их обязанности уменьшались вследствие устройства особых больниц, сиротских домов, домов призрения, постоялых дворов для приезжих товарищей.

С другой стороны, тот же самый рост общины и развитие ее хозяйственных функций вызывали необходимость в особой подготовке будущих служителей общины к их деятельности. Теперь было бы слишком рискованно и убыточно предоставлять каждому из них приобретать знание своего дела путем одного только личного опыта. Кандидаты на такие должности воспитывались в доме епископа и знакомились там с главными функциями священнослужителей. Если эти служители кроме своих административных обязанностей занимались еще пропагандой, то вполне естественно было также подготовлять их для этого в доме епископа и знакомить их с учениями общины.

Так, мало-помалу епископ становился главным лицом не только экономической, но и пропагандистской деятельности общины. И в этом случае идеология должна была склониться перед экономикой.

Теперь образовалось также официальное учение, признанное и распространяемое общинной бюрократией, которая все более насильственно, пуская в ход находившиеся в ее распоряжении средства принуждения, подавляла всякие воззрения, отклонявшиеся от официального вероучения.

Но это еще вовсе не означает, что она всегда была враждебно настроена против просвещения.

Тенденции, которым старались противодействовать епископы, были первоначальными тенденциями пролетарского коммунизма, враждебными государству и собственности. В соответствии с необразованностью низших классов народа, их легковерием, несовместимостью их чаяний с действительностью, именно эти тенденции всегда сплетались у них с особенной страстью к чудесному и приобретали чрезвычайно экзальтированный характер. Если уже официальная церковь достаточно отличалась в этой области, то преследуемые ею секты первых столетий побивали всякий рекорд по части сумасбродства.

Мы не должны увлекаться сочувствием к угнетенным и антипатией к преследователям и видеть прогресс во всякой оппозиции против официальной церкви и во всякой ереси — более высокое воззрение.

Образованию официального вероучения церкви способствовали также другие обстоятельства.

Мы имеем слишком мало достоверных сведений о первоначальном вероучении христианской общины. Если судить на основании различных признаков, оно охватывало очень немногие пункты и отличалось большой простотой: ни в каком случае мы не можем предполагать, что вероучение содержало уже все пункты, которые потом были изложены в евангелиях как учение Иисуса.

Все, что сообщается о его учении, так мало доказано документально, исполнено таких противоречий — это преимущественно нравственные максимы, тогда уже очень распространенные, что трудно даже ничтожную часть всего этого отнести с достоверностью к действительному учению Иисуса.

Ничто не указывает, напротив даже, это безусловно исключается, что у колыбели христианства стояла глубоко образованная, хорошо знакомая с наукой своего времени личность. О Иисусе прямо сообщается, что он, по своему образованию, не выдавался из среды своих товарищей. Не на превосходство его знаний указывает Павел, а на его мученическую смерть и его воскресение. Именно эта смерть произвела глубокое впечатление на христиан.

В полном соответствии с этим находится и форма пропаганды вероучения в первом столетии существования христианства.

Апостолы и пророки не проповедовали определенного учения, которое они получили от других, они говорили по наитию свыше. В первых общинах поэтому циркулировали самые различные воззрения, происходили постоянные споры и раздоры.

Павел пишет коринфянам:

«Но, предлагая сие, не хвалю вас, что вы собираетесь не на лучшее, а на худшее. Ибо, во-первых, слышу, что, когда вы собираетесь в церковь, между вами бывают разделения, чему отчасти и верю. Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные» (1 Кор. 11: 17–19).

Эту необходимость существования различных направлений, ересей, внутри общины позднейшая официальная церковь не признает.

Во втором столетии прекращаются эти неопределенные искания.

Община имеет уже за собой историю. В ходе этой истории кристаллизовались определенные догматы веры и добились признания у массы членов христианских общин. Но теперь вступают в общину образованные элементы, которые письменно фиксируют и охраняют, таким образом, от дальнейших изменений историю движения и догматы веры, переданные путем устного предания. Одновременно с этим они поднимают наивное учение, усвоенное ими, на — правда, очень незначительную — высоту научного уровня своей эпохи и дают ему философское обоснование, чтобы сделать его более привлекательным для образованных людей и вооружить против возражений языческой критики. Кто теперь выступал в христианской общине в качестве учителя, тот должен был располагать известными знаниями. И совсем плохо приходилось теперь апостолам и пророкам, которые умели только громить этот греховный мир и предсказывать его скорую гибель.

Так бедных апостолов и пророков теснили и сокращали со всех сторон. В конце концов их маленькое хозяйство должно было подчиниться колоссальному аппарату христианской бюрократии. Они исчезли. Что касается учителей, то они были лишены прежней свободы и подчинены епископу. Скоро в собрании общины, в церкви[54]не осмеливался брать слово никто, кроме тех, кого уполномочил на это епископ. Иными словами, никто, кроме находившегося в непосредственном подчинении у епископа, клира, [55]который все больше дифференцировался от массы остальных членов общины, от мирян, и возвышался над нею. Все больше получает право гражданства сравнение с пастырем и паствой, причем под паствой подразумевается стадо овец, которые позволяют пасти себя и стричь невозбранно. Верховным же пастырем является епископ.

Интернациональный характер христианского движения, в свою очередь, также приводил к усилению власти епископа. Во время оно международные связи отдельных общин поддерживались главным образом апостолами, которые постоянно переезжали из одной общины в другую. Но чем больше апостольство отступало на задний план, тем важнее становилось изыскание других средств для поддержания сношений и связей между общинами. Если теперь возникали спорные вопросы или требовалось предпринять какой-нибудь общий шаг или принять общее постановление по какому-нибудь пункту, то начиная со второго столетия собирались конгрессы делегатов общин, провинциальные (поместные) соборы, а очень скоро и имперские (вселенские).

Вначале эти съезды служили только для обсуждения и соглашения. Они не могли принимать никаких обязательных решений. Каждая отдельная община считала себя суверенной. Киприан еще в первую половину третьего столетия защищал абсолютную независимость каждой общины. Но ясно, что большинство уже с самого начала имело за собой моральный перевес. Мало-помалу этот перевес приобретал и принудительную силу, решения большинства становились обязательными для всей совокупности представленных общин. Последние сливались в единый сплоченный организм. Все, что отдельная община теряла в свободе своей деятельности, то выигрывала совокупность их в силе своей.

Так образовалась католическая церковь.[56]Общины, которые не хотели подчиниться решениям конгрессов (синодов, соборов), должны были выйти из вселенской церкви, подлежали исключению из нее. Отдельный член общины, исключенный из нее, не мог уже поступить членом в другую общину, он исключался из всей совокупности общин. Поэтому исключение из общины, экскоммуникация, стало теперь более суровым наказанием.

Право исключать членов, которые действовали против интересов церкви, оставалось вполне справедливым правом, пока церковь составляла особую партию или общество, рядом со многими другими партиями и обществами, преследовавшую свои особенные цели. Она не могла бы достигнуть их, если бы она отказалась от права исключать из своей среды всех членов, которые не соглашались с этими целями и действовали против них.

Но положение дел совершенно изменилось, когда церковь стала организацией, которая заполнила все государство, а потом все европейское общество, отдельными частями которого являлись различные государства. Исключение из церкви было равносильно теперь исключению из всего человеческого общества, оно могло равняться даже смертному приговору.

Возможность исключения членов, которые не признают целей данного общества, представляет необходимое условие для образования и успешной деятельности отдельных политических партий в государстве, для создания интенсивной и плодотворной политической жизни, для могучего политического развития. Но она превращается в средство помешать образованию различных партий, в средство сделать невозможными всякую политическую жизнь, всякое политическое развитие, если эта возможность принадлежит не отдельным партиям в государстве, а ему самому или организации, которая его заполняет. Но было бы совершенно нелепо и бессмысленно требование полной свободы мнения для всех членов общества, которое каждая демократическая партия должна ставить государству, предъявлять также отдельным партиям. Партия, которая терпит в своих рядах все мнения, перестает быть партией. Напротив, государство, преследующее определенные мнения, само становится партией. Демократия должна требовать не того, чтобы партии перестали быть партиями, а чтобы само государство перестало представлять партию.

Но против церковных экскоммуникаций нельзя было бы возражать с демократической точки зрения, только в том случае, если бы церковь представляла одну из многих партий в стране. Кто не верит в правила веры, установленные церковью, кто не повинуется ее постановлениям, тот не может принадлежать к ней. Демократия не имеет никаких оснований требовать от церкви терпимости — но только тогда, конечно, когда церковь довольствуется тем, что она является партией наряду с другими, когда государство не берет ее сторону или отождествляет себя с ней. Тогда открывается поле деятельности для демократической церковной политики, но не в смысле требования терпимоети к неверующим в самой церкви, что было бы только половинчатостью и слабостью. Но если против правил экскоммуникаций церкви, пока она не является государственной церковью, нельзя ничего возразить с демократической точки зрения, то можно очень много возразить против тех форм, в которых она практиковалась уже в ту эпоху, о которой мы теперь говорим. Теперь экскоммуникация совершалась не всей массой членов общины, а только ее бюрократией. И чем больше мог пострадать от нее отдельный член, тем больше становилась власть церковной бюрократии и ее главы, епископа.

Ко всему указанному присоединялось еще и то обстоятельство, что на церковных соборах делегатом данной общины всегда являлся ее епископ. Власть епископа начала развиваться одновременно с возникновением соборов, и последние с самого начала являлись съездами епископов. К назначению и полноте власти, которые епископ приобретал благодаря управлению общинным имуществом и благодаря управлению и руководству всем административным, судебным и пропагандистско-научным аппаратом общинной бюрократии, — ко всему этому теперь, после развития соборной жизни, присоединилось превосходство целого католической церкви над отдельной частью, над общиной. Епископ противостоял последней, как представитель всей церкви. Чем крепче становилась организация вселенской церкви, тем бессильнее становилась община по отношению к епископу, по крайней мере там, где он представлял тенденции большинства своих коллег. «Союз епископов лишил мирян всякой власти».[57]

Полноту своей власти епископы не без основания вели от апостолов, преемниками которых они себя считали. Апостолы, как и они, представляли в совокупности всех общин интернациональный связывающий элемент в противоположность каждой отдельной общине. И именно из этого положения они извлекали огромную часть своего влияния и могущества.

Очень скоро исчез и последний остаток первоначальной демократии, господствовавшей в общине, ее право выбирать всех должностных лиц, в которых она нуждалась. Чем больше становились влияние и сила епископа и его подчиненных в общине, тем легче было ему добиваться выбора угодных ему людей. В действительности все должности раздавал он. При выборе самого епископа уже с самого начала больше всего шансов имели кандидаты, предложенные клиром, и, наконец, дело дошло до того, что епископа выбирал только клир, а масса членов общины сохранила только право утверждать или отменять этот выбор. Но и это право превращалось все больше в простую формальность. Община мало-помалу низведена была до роли голосующего стада, которому клир представлял выбранного им епископа для того, чтобы оно восторженно приветствовало его.

Таким путем окончательно была уничтожена демократическая организация первоначальной христианской общины, установлен был полный абсолютизм клира и завершен был процесс превращения клириков из покорных слуг общины в ее неограниченных повелителей.

Неудивительно, что в результате всего этого развития общинное имущество фактически стало имуществом ее должностных лиц, конечно, не их личным имуществом, а всей бюрократии как корпорации. Церковное имущество перестало быть общим имуществом всех членов общины, оно стало собственностью клира.

Этому процессу дало могущественную поддержку и сильный толчок признание государством христианства, совершившееся в первой четверти четвертого столетия. С другой стороны, само это признание католической церкви императором явилось только результатом того, что в ней самой достигли уже очень высокой степени развития преобладание бюрократии и епископальный абсолютизм.

Пока церковь была демократической организацией, она находилась в резкой оппозиции к сущности императорского деспотизма в римском государстве. Напротив, епископальная бюрократия, неограниченно господствовавшая над народом и эксплуатировавшая его, представляла вполне пригодный материал для императорского деспотизма в Риме. Он уже не мог больше игнорировать ее, он должен был так или иначе войти с ней в соглашение, так как в противном случае она грозила перерасти в своем могуществе его самого.

Клир стал теперь властью, с которой должен был считаться всякий новый господин империи. В эпоху междоусобных войн начала четвертого столетия из всех претендентов на трон победил тот, который заключил союз с церковным клиром, Константин.

Епископы стали теперь повелителями империи. Императоры часто председательствовали на соборах епископов, но зато они предоставляли в распоряжение епископов государственную власть для проведения в жизнь решений соборов и их экскоммуникаций, отлучений.

Одновременно с этим церковь получает права юридической личности, которая может приобретать и наследовать имущество (с 321 г.). Церковная собственность начала принимать колоссальные размеры. А вместе с этим росла также эксплуатация, которой занималась церковь.

Из организации пролетарского коммунизма выросла самая надежная опора деспотизма и эксплуатации, источник нового деспотизма, новой эксплуатации.

Победоносная христианская община представляла теперь во всех отношениях полную противоположность той общине, которая основана была за триста лет перед этим бедными рыбаками и крестьянами Галилеи и пролетариями Иерусалима.