Глава 20. Восьмой год заключения становится одним из самых захватывающих

Восьмой год заключения становится одним из самых захватывающих. В тюрьме бунт. Точнее он только назревает, но, если заключенные возьмут под контроль диспетчерскую, в этот раз все может закончиться так же хреново, как и в восьмидесятом. У Нью-Мексико кровавая история, с которой может посоперничать всего пара-тройка штатов. Атмосфера в старой тюрьме трещит по швам и сама по себе отравляет. За столетия здесь было слишком много смертей, пролилось слишком много крови.

У земли, на которой построена новая тюрьма, история не такая жестокая. Поэтому и бунтов тут меньше. Хотя, если они выходят из-под контроля, справиться с ними не так-то просто.

Но я – Швейцария. Беспартийная, нейтральная территория. Сижу на нарах и читаю, когда очередной новый сокамерник решает присоединиться к общему веселью. Мы с ним ничего и никогда не делаем вместе.

Изо всех сил я стараюсь держаться в стороне. Честно. Но приходится вмешаться, когда одного из охранников берут в заложники. Он из нормальных, а не из тех отморозков, которые цены себе не сложат. У меня нет выбора. Если не вмешаюсь, придется с этим жить. Бог свидетель, мне и так нелегко уживаться с самим собой.

Выхожу из камеры и вижу, как трое волокут О’Коннела, охранника, к диспетчерской. У него на виске рана, со рта капает кровь. Сам еле дышит. Отчасти из-за травм, отчасти из-за слезоточивого газа, который распылили в общем помещении. По лицам всех четверых текут слезы, и я тоже начинаю чувствовать действие газа.

Один из зеков держит заточку у горла О’Коннела. Второй размахивает гаечным ключом, который спер из тюремного магазина, уже захваченного бунтарями. Третий рассказывает О’Коннелу, как оторвет ему голову и превратит ее в унитаз. Правда, я перефразировал. На деле угроза звучала так: «Я отпилю тебе башку и насру прямо в глотку».

О’Коннел в ужасе, и не без причины. Такие бунты добром не кончаются. Я иду по проходу с перилами, наступая на куски туалетной бумаги, разодранные подушки и матрасы.

Зеки с охранником в конце прохода, и я иду медленнее. Чем ближе подхожу, тем сильнее они нервничают. Но всех до единого уже насквозь пропитало адреналином. А значит, остановить их будет трудно. То есть труднее, чем обычно.

Я продолжаю идти вперед. Опускаю голову. Тяжело смотрю исподлобья.

Их беспокойство растет. Тот, что с заточкой, поворачивается ко мне и прикрывается О’Коннелом. Я матерюсь себе под нос, заметив, что охранника подрезали. Как минимум дважды. Не смертельно, но ему срочно нужна медицинская помощь. Я давно понял, что тела обычных людей более хрупкие, чем мое. Я такие раны едва бы заметил, но простой смертный может от них умереть.

- Отвали, Фэрроу, - говорит тот, что с заточкой, причем держит ее с таким видом, с каким павлин распускает хвост.

Я улыбаюсь, и зек напрягается, готовясь к драке. Странно, но ему нужен именно этот охранник. Интересно зачем.

Зек бросается на меня, отпустив О’Коннела, и тот падает на пол. Двое других зеков тут же приходят на помощь первому. Угомонить их занимает больше времени, чем я ожидал. На адреналине они продолжают драться даже со сломанными костями и черепно-мозговыми травмами. Одного прикладываю башкой о перила – жить будет. Второго сбрасываю вниз – его будущее под большим вопросом.

Убрав помощников с пути, я уклоняюсь от заточки самопровозглашенного лидера, хватаю его за горло и, глядя прямо в глаза, ищу, почему он так ненавидит охранника. Когда я прочесываю разум живого человека, приятного мало. Впрочем, занимаюсь я этим нечасто.

Поскольку О’Коннел глубоко засел в мозги зеку, нужное воспоминание находится быстро. Заточка проходил медосмотр, и один из охранников смотрел на него с нескрываемым презрением. Могу его понять, но, кроме этого, он заявил и без того вспыльчивому зеку, что от него воняет тухлой рыбой.

Наблюдавший за всем у стены О’Коннел рассмеялся. Однако Заточка не понял, что смеялся О’Коннел не над ним, а над вторым охранником, который слыл даже среди коллег идиотом и никому не нравился. Его давным-давно уволили, но Заточка оказался из тех, кто обид не забывает. Некоторые долго умеют таить ненависть.

Заточка отправится в ад за издевательства над пожилыми соседями. Видимо, помогать другим его никогда не учили. Скорее всего я окажу миру услугу, если отправлю его по адресу на несколько лет раньше.

Он снова бросается на меня, и я пользуюсь инерцией, чтобы свернуть ему шею и толкнуть через перила.

Потом, подхватив О’Коннела, иду в диспетчерскую. Больше меня никто не пытается остановить. Даже несмотря на то, что я тащу на плече охранника – игрока команды соперника.

У диспетчерской группа заключенных пытается проломиться сквозь стеклянную перегородку. Заметив меня, они разделяются. На лицах – смесь ярости и недоумения.

Один потихоньку подбирается ближе, чтобы меня вырубить. Он еще не готов выйти из игры, хотя большинство зеков уже взяли под стражу, а у тех, кто еще разгуливает по тюрьме, шансы выбраться на свободу равны нулю. Впрочем, на свободу хотят не все. Некоторые просто жаждут мести и нападают на других заключенных, которые, по мнению неадекватных, покореженных наркотиками мозгов, их как-то обидели.

- Откройте дверь, - говорю я охранникам в диспетчерской будке. Они переглядываются, не зная, как поступить. – Ему нужна помощь.

О’Коннел сползает все ниже и ниже. Держать его легко. А вот держать его и драться с собравшимися перед стеклом может оказаться той еще проблемой.

Я поворачиваюсь к зекам. Все они знают, на что я способен. Или думают, что знают. Опускаю О’Коннела на пол и готовлюсь к драке. Раз пошла такая пьянка, буду смотреть на все это как на возможность придать своему имени еще больше влияния и могущества.

Заключенные на пятом уровне сидят либо за убийства, либо за другие тяжкие преступления. Скучать по ним никто не станет.

Я делаю глубокий вдох, глядя, как зеки окружают меня и подпитываются храбростью от того, что превосходят меня числом.

Мир вокруг затихает. Перестают вопить сигналы тревоги. Зеки прекращают орать. Двери больше не хлопают.

Вокруг меня одиннадцать человек. Двое почти такие же высокие, как я. Я начинаю с тех, что слева, и иду по кругу, за один удар сердца решая, кому жить, а кому умереть. Их преступлениям нет числа.

Трюк в том, чтобы успеть вырубить как можно больше. Но, как и во всех трюках, происходит техническая заминка. Первому я наношу такой мощный удар, что дробятся все кости лица и ломаются третий и четвертый позвонки. Делаю шаг и локтем бью второго – с тем же исходом. Третьему достается перелом коленной чашечки и выбитое плечо. Четвертый лишается нескольких зубов, содержимого желудка и кучи крови. Все это я пытаюсь успеть до того, как кто-нибудь сделает хоть один шаг. Чтобы, так сказать, проредить ряды.

Но без толку. На меня налетает вся толпа кучей ног, рук, заточек и ножей. А вишенка на торте – заключенный номер 5447. Он, мать его, хватает меня за волосы. За волосы! Я выворачиваю ему запястье, попутно свернув пару шей и сломав несколько ребер и носов.

Под конец всего три трупа. Худшие из худших. По моему скромному мнению, смерть по ним давно плакала.

Остальные с переломами и сотрясениями корчатся на полу от боли. На все про все ушло семь секунд. Я считал.

Охранники в диспетчерской стоят с отвисшими челюстями.

Тяжело дыша, я кладу руки на стекло:

- Уверен, случись что, вы бы меня прикрыли.

Все в унисон кивают, потому что от шока никто не в состоянии говорить.

- Тогда открывайте, на хрен, дверь.

Кто-то бросается к двери, и несколько человек затаскивают раненого охранника в диспетчерскую.

- Фэрроу, - сквозь зубы выдавливает О’Коннел, - заходи сюда. Если они узнают…

- То я стану еще большим ублюдком? – тихо посмеиваюсь я.

- Скорее легендой, - вставляет кто-то третий.

Я наклоняю голову набок:

- Переживу.

На выражение лица О’Коннела почти невыносимо смотреть. К такой ничем не прикрытой благодарности я не привык. Даже Датч, когда я снова и снова спасаю ей жизнь, излучает не благодарность, а леденящий душу страх. Взгляд О’Коннела меня бесит. Я делаю шаг назад, и дверь закрывается.

То тут, то там бродят заключенные и разглядывают последствия. В бунте они не участвовали, но камеры закрылись, а зеки остались снаружи. Замечая меня, они распахивают глаза и рты, но молчат.

- Я тут ни при чем, - говорю я и показываю за спину на диспетчерскую.

Зеки ошарашенно смотрят на охранников, а у меня появляется возможность спокойно вернуться к себе в камеру, дверь которой я нечаянно сломал, спасая задницу О’Коннела.