ФУНКЦИОЫАЛЬНАЯ 5 страница

¹⁷ Марбургская психологическая школа была наиболее близким национал-социализ­му направлением психологии, довольно быстро утратившим научное значение Были ли данные о распространенности эйдетизма фальсифицированы⁹ Этот вывод не обязателен Во-первых, эти данные подверждались многими современниками, например, Л С Вы­готским, H А Бернштейном и А Р Лурия Во-вторых, за четыре десятилетия что-то мог­ло случиться с условиями проявления эйдетической памяти Например, ее развитие мо­жет подавляться, если окружение перенасыщено динамичной зрительной информацией, 392 ведь именно начиная с 1960-х годов широкое распространение получило телевидение

Для обоснования своей точки зрения Паивио привлек данные из нескольких различных областей. В дифференциальной психологии большинство тестов умственных способностей имеют независимые шка­лы для вербального и пространственно-практического интеллекта, кото­рые лишь относительно слабо коррелируют между собой. Согласно ней-ропсихологическим данным, многие вербальные механизмы связаны с левым полушарием, тогда как невербальные — скорее с правым. Так, со­гласно исследованиям, проводимым с помощью трехмерного мозгового картирования, образное представливание информации чаще всего со­провождается активацией теменных и теменно-затылочных отделов моз­га, тогда как вербальное кодирование включает левые фронтальные и височные структуры коры (см. 7.3.3). Наконец, собственные, более тра­диционные психологические эксперименты Паивио свидетельствуют о том, что вероятность правильного воспроизведения слов зависит от сум­марного (аддитивного) влияния вербального и образного кодирования. Избыточность этого двойного кодирования и объясняет, по мнению Па­ивио, лучшее запоминание картинок и конкретных слов по сравнению с абстрактными словами.

Существенную информацию о природе образов дали исследования внутренних трансформаций зрительных представлений, таких как мыс­ленное вращение или конструирование фигур, а также сравнение (по па­мяти) размеров, удаленности и других метрических характеристик объек­тов. Первой и, возможно, до сих пор наиболее известной работой такого рода были эксперименты Р. Шепарда и Дж. Метцлер (Shepard & Metzler, 1971). Они предъявляли на экране дисплея пары конфигураций типа показанных на рис. 5.7. Испытуемые должны были как можно быстрее

Рис. 5.7. Фигуры, используемые для изучения мысленного вращения А Поворот в плос­
кости рисунка, Б Поворот с выходом в третье измерение, В Несовместимые фигуры 393

определить, относятся ли эти конфигурации к одному и тому же повер­нутому на различный угол объекту. Латентное время положительных от­ветов оказалось при этом линейной функцией угла поворота, что соот­ветствует предположению об осуществлении испытуемыми мысленного поворота фигур с постоянной угловой скоростью (о некоторых ограни­чениях — см. 9.3.2). Более того, зависимости времени реакции от угла поворота были идентичными при вращении фигур в плоскости экрана и с выходом в третье измерение, что говорит об осуществлении этого вра­щения в некотором аналоге трехмерного «изотропного» пространства¹⁸.

Хотя эти результаты исследований образных явлений больше не вызывают серьезных вопросов, существуют другие, довольно противо­речивые данные, по поводу которых вот уже свыше двух десятилетий ведутся оживленные споры. Здесь мы обрисуем лишь основные подхо­ды к проблеме и проанализируем образы как средство запоминания. В следующей главе мы рассмотрим также формат сохранения наглядной информации (6.3.1 и 6.4.2). В двух последующих главах будет обсуж­даться связь воображения с речью (7.3.2) и мышлением (8.3.1). Нако­нец, в последней главе мы вернемся к теоретическим вопросам и общей интерпретации данных (9.1.3). Эта распределенность материала по не­скольким главам объясняется серьезностью проблемы. Не приходится удивляться, что наметилось несколько альтернативных по отношению к теории двойного кодирования подходов, среди которых следует вы­делить прежде всего радикальную теорию образов и теорию ментальных пропозиций.

В рамках первого подхода зрительные образы понимаются как мен­тальные картинки или сцены, сохраняющие в более или менее полном виде конкретные перцептивные характеристики объектов и служащие, как когда-то считал Э.Б. Титченер, а до него и философы-сенсуалисты, основным элементом когнитивных репрезентаций. Видным представи­телем этой точки зрения является американский нейропсихолог Стивен Косслин. Им и его сотрудниками разработана модель, в которой гене­рирование образов описывается как результат активации гипотетичес­кой нейрофизиологической структуры — зрительного буфера, сравнива­емого с дисплеем вычислительной машины — отсюда второе название данного подхода: теория кортикального дисплея. Предполагается, что та же структура активируется сенсорной информацией в ходе процессов восприятия. Образ — это пространственная репрезентация, в принципе

¹⁸ В дальнейшем Шепард пришел к выводу что трансформациям обычно подвергается репрезентация стимула, уже находящаяся в памяти, а не воспринимаемая в данный мо­мент. Нечто подобное обнаружено и в экспериментах стернбергского типа (см. 5.1.2): когда в задаче на поиск в памяти коды тестового стимула и положительного множества не со­впадают, то «переводу» почему-то последовательно подвергаются элементы положитель­ного множества, а не воспринимаемый тестовый стимул, хотя в последнем случае это до-394 статочно было бы сделать только один раз.

подобная той, которая лежит в основе реального восприятия объектов и сцен, но только несколько менее четкая, чем восприятие¹⁹.

В последнее время радикальная теория образов получила развитие в работах ученика Найссера Барсалу (Barsalou, 1999), который полагает, что все многообразие форм знания, в том числе и понятийного, может быть комбинацией фрагментов «просеянного» избирательным внимани­ем сенсомоторного и перцептивного опыта. Для успеха этого подхода, считает Барсалу, чувственный опыт нужно рассматривать не интроспек­тивно (феноменологически), а с точки зрения специфики лежащих в его основе нейрофизиологических процессов и состояний. В этом случае, однако, сохраняются некоторые типичные трудности образного подхо­да, например, объяснение возможности существования абстрактных ка­тегорий или осуществления столь простого в языковых конструкциях ло­гического отрицания некоторой порции сведений — «Неверно, что (х)». Решение подобных проблем Барсалу ищет на пути рассмотрения обра­зов как особых схематических структур знания — фреймов, допускающих различные комбинаторные трансформации, в частности, рекурсивную подстановку одних фреймов в качестве аргументов в другие фреймы (см. 6.4.2). Это новое развитие объективно означает ревизию положений ра­дикальной теории образов и позволяет надеяться на синтез различных подходов, тем более, что похожие представления начинают появляться и в современной когнитивной лингвистике (см. 7.3.2).

Согласно второму подходу, образы не являются объяснительной категорией и в действительности как за образами, так и за словами ле­жит одна и та же гомогенная форма репрезентации, понимаемая по об­разцу логического пропозиционального исчисления. Единицами по­добных репрезентаций являются пропозиции — логические суждения, которые напоминают предложения естественного языка. Они имеют предикатно-аргументное строение и, с точки зрения соответствия пред­метной ситуации, а также другим пропозициям в «базе знаний» (па­мяти), могут быть либо истинными, либо ложными (см. 2.2.3). Инте­рес к пропозициям обусловлен тем, что их комбинация позволяет автоматически осуществлять логический вывод, то есть оценивать ис­тинность некоторых новых суждений, если они содержат элементы уже встречавшихся ранее репрезентаций. К числу наиболее известных

" Мнение о том, что представления являются ослабленными копиями восприятий,
было широко распространено в истории философии (см. 1.1.2). Как считает разделяю­
щий эту точку зрения Шепард, между физическими объектами, нейрофизиологически­
ми процессами и субъективными образами существуют отношения изоморфизма. Вместо
прямого структурного изоморфизма гештальтпсихологов (см. 1.2.1), Шепард имеет в виду
«изоморфизм второго порядка», сохраняющий информации об отношениях между объек­
тами, а не о конкретных признаках объектов. Точное значение этого принципа не полу­
чило в работах Шепарда подробного истолкования. Не ясно, например, в каком смысле
можно говорить об изоморфизме в связи с восприятием и визуализацией вторичных ка­
честв объектов (см. 1.1.1). 395

представителей этой точки зрения относятся Зенон Пылишин (Pylyshyn, 2003), который первым выступил против анализа того, что «мысленный взор сообщает мысленному мозгу», а также Дж.Р. Андер­сон (2002) и ряд других авторов, противопоставивших «неоментализму» анализа образов «неоассоцианизм» абстрактно-символьного описания когнитивных структур.

Данные о возможности мысленного вращения фигур объясняются в рамках этого подхода следующим образом. Предположим, что положе­ние точки χ в фигуре репрезентировано в системе полярных координат в форме двух пропозиций:

ДИСТАНЦИЯ (χ, ρ, η) и НАПРАВЛЕНИЕ (χ, ρ, ο),

где η и о — соответственно дистанция и направление д: по отношению к точке отсчета ρ (центр вращения).

Тогда процесс вращения фигуры представляет собой просто замену параметра о для каждой точки фигуры. Чтобы смоделировать результа­ты экспериментов Шепарда по мысленному вращению фигур, доста­точно последовательно менять параметр о с очень небольшим шагом. «Аналоговый» аспект заложен в процесс этой замены и не связан с природой самой репрезентации, которая в принципе остается дискрет­ной логической функцией. Трехмерное вращение могло бы осуществ­ляться тем же образом, для его реализации понадобился бы лишь до­полнительный параметр в категории «направление»²⁰. Надо сказать, что представители данного подхода совсем не обязательно отрицают, что процессы восприятия и воображения могут совпадать, так как и само восприятие понимается ими как логическое описание пространствен­ных отношений между локальными элементами типа точек, линий и углов. Именно с такими абстрактными многоуровневыми описаниями работают современные компьютерные программы генерирования и об­работки изображений.

В пользу пропозициональной точки зрения приводятся некоторые экспериментальные данные. Так, было показано, что образное кодиро­вание ведет к лучшему запоминанию только тогда, когда представляе­мые объекты объединяются нашим воображением в некоторую взаимо­действующую структуру. Дж.Р. Андерсон и Г. Бауэр (см. Андерсон, 2002) объясняют это тем, что для эффективного сохранения в памяти объекты должны быть репрезентированы не просто как «А» и «В», а в соответ­ствии со схемой логического суждения — «Предикат (А, В)». Еще одним источником аргументов против радикальной теории образов (хотя и не обязательно в пользу теории ментальных пропозиций) служат накапли­вающиеся данные о качественных различиях наших наглядных пред-

²⁰ Некоторая дискретность операции мысленного вращения действительно была об­наружена в ряде недавних исследований. Но она оказалась связанной с саккадическими движениями глаз: во время саккад процессы мысленного вращения прерываются — по-396 добно тому, как прерывается и обработка сенсорной зрительной информации (см. 3.1.1).

ставлений и реального восприятия (см. 9.1.2). Наконец, для обоснования пропозиционального подхода также привлекаются результаты классичес­ких и современных исследований, свидетельствующих о взаимодействии перцептивной и вербальной информации в задачах понимания и запоми­нания невербального материала, такого как геометрические фигуры или фотографии лиц.

Действительно, это взаимодействие выражено очень отчетливо — сильнее, чем это можно было бы ожидать на основе исходной версии теории двойного кодирования, где вербальная и образная системы мо­гут взаимодействовать лишь на выходе из долговременной памяти. Однако возможно, что этот факт говорит лишь о необходимости либе­рализации теории двойного кодирования, а не ее замене пропозицио­нальными моделями. Во-первых, упоминавшиеся выше нейропсихоло-гические данные свидетельствуют о различиях механизмов вербального и образного кодирования. Во-вторых, характер взаимодействия этих двух форм обработки и представления знаний явно демонстрирует их взаимодополняемость: если неопределенной является зрительная ин­формация, то любая вербальная подсказка сильнейшим образом вли­яет на ее запоминание; при неопределенности (обедненности) вер­бальной информации, поддержка в ее понимании и запоминании может быть оказана невербальным осмысленным материалом (см. 7.3.1 и 7.3.2).

На рис. 5.8 показаны два примера обедненных зрительных изобра­жений, запоминание которых зависит от словесного обозначения. Та­ким образом, запоминание и обработка бессмысленных изображений находятся под контролем вербальной системы. Напротив, в случае ос­мысленных картин, по-видимому, возможна прямая связь зрительных репрезентаций с понятийными структурами, так как задачи на установле­ние семантических отношений легче решаются здесь в случае образного,

Рис. 5.8. Примеры изображений, запоминание которых зависит от интерпретации: А —

«мытьё полов»; Б — «шея жирафы». 397

а не вербального кодирования²¹. Весьма ярко взаимодействие вербаль­ных и образных компонентов знаний выступает при изучении процес­сов понимания, которые мы рассмотрим в одной из следующих глав (см. 7.3.2).

Эти данные вызывают определенные сомнения в справедливости трактовки зрительных образов как конкретного и поверхностного описа­ния объектов в терминах их сенсорных качеств, перенесенной в совре­менную психологию из эмпирицизма 18-го века. Даже Паивио, считаю­щий образы одной из двух основных форм репрезентации знания, связывает их с кодированием конкретной информации. Против этой точки зрения говорят результаты Дж. Ричардсона (Richardson, 1981), по­казавшего, что нужно различать конкретность и образность как разные семантические характеристики. В экспериментах на свободное воспро­изведение он вводил слова, которые были образными и абстрактными (например, «фантазия») либо необразными и конкретными («шарла­тан»). Оказалось, что успешность воспроизведения определяется образ­ностью, но не конкретностью. Эти факторы взаимодействуют, причем в случае абстрактных слов влияние образности выражено сильнее. В одной из последующих работ этого автора было показано, что в позиционных кривых полного воспроизведения образное кодирование слов взаимо­действует с эффектом первичности, а не с эффектом недавности, кото­рый обычно связывается с относительно поверхностной обработкой.

О том, что зрительные образы не сводятся к наглядным картинкам, писал уже Альфред Бине, отмечавший, что запоминание шахматных позиций мастерами имеет обобщенный характер, чем отличается от по­пыток запоминания множества деталей начинающими шахматистами (см. 8.3.3). Некоторые результаты говорят о роли интермодальных или, быть может, амодальных компонентов образов. Так, при предъявлении трехмерных объектов для тактильного узнавания, слепые от рождения испытуемые решают эту задачу с помощью процессов мысленного вра­щения того же типа, который известен из описанных выше экспери­ментов Шепарда и Метцлер, проводившихся со зрячими испытуемыми и при зрительном показе объектов.

В одной из работ Найссера испытуемые продемонстрировали спо­собность в равной степени использовать преимущества образного коди­рования предложений «табакерка в кармане Наполеона» и «табакерка на столе Наполеона» для последующего воспроизведения слова «табакер­ка», хотя субъективные оценки яркости и отчетливости образа табакерки в случае первого предложения были существенно ниже. Промежуточный

¹¹ Интересно, что использование инструкции (ориентировочной задачи) на перцеп­тивное или семантическое кодирование, как эт о принято делать в рамках подхода Крэйка и Локарта (см 5 2 2), в случае осмысленных изображений часто не ведет к изменению успешности запоминания Видимо, это происходит из-за того, что даже при желании ис­пытуемого кодировав подобный материал лишь на уровне перцептивных признаков ав-398 тематически осуществляется «глубокая» семантическая обработка (см 3 3 3)

итог нашего обсуждения состоит в том, что интроспективные характери­стики образов служат плохим предиктором успешности их использова­ния как мнемотехнического средства. По-видимому, в случае образов речь идет скорее о схематической пространственной организации зна­ния, которая будет подробнее рассмотрена в следующих главах (см. 6.3.1 и 9.1.2). Опора на репрезентации высокого уровня («ментальные про­странства» — см. 7.4.1) может быть проиллюстрирована следующим примером. Пусть нам показывается некое коллективное фото европей­ских политиков. Если при этом произносится фраза, задающая простран­ственные отношения между ними, скажем, «На этой фотографии руко­водителей европейских государств британский премьер-министр Блэр полностью закрыт президентом Шираком», то после этого всякое при­поминание фотографии будет служить эффективным напоминанием как о Шираке, так и о Блэре, хотя никакой зрительной информации о Блэре на сенсорный «кортикальный дисплей» первоначально не поступало.

5.3.2 Системы памяти: модель 2000+

Если разделение вербальной и образной систем описывает скорее два параллельных модуса представления информации в долговременной памяти, другое важное разграничение скорее говорит о возможности выделения разных иерархических уровней организации процессов за­поминания. Эндел Тулвинг подчеркнул в 1972 году, что большинство психологических экспериментов в области памяти связано с эпизодичес­кой памятью, фиксирующей информацию об отдельных событиях про­шлого опыта испытуемых. Эти события могут быть как личностно зна­чимыми, так и вполне банальными — подобно предъявлению некоторого слова в составе списка, подлежащего последующему воспроизведению. Эпизодической памяти Тулвинг противопоставил семантическую память, понимаемую как «субъективный тезаурус, то организованное знание, ко­торым обладает субъект о словах и других... символах, об их значениях, об отношениях между ними и о правилах, формулах и алгоритмах, ис­пользуемых для манипулирования этими символами, понятиями и их отношениями» (Tulving, 1972, р. 386). В отличие от эпизодической па­мяти, семантическая память не регистрирует контекстуальные — время и место — свойства входных сигналов, фиксируя лишь их когнитивные референты²².

²² Аналогичное различение можно найти уже в работах Τ Рибо (учитель Π Жане) Он
выделял локализованную во времени память, имеющую автобиографический характер, и
некоторую безличную форму сохранения знании и умений Позднее разграничение запо­
минания событий индивидуальной биографии и усвоения общих знании, навыков и при­
вычек обсуждал в работе «Материя и память» французский философ-виталист Анри Берг­
сон (1911) По его мнению, лишь первая из этих форм памяти является «памятью духа»,
свободной от материальных «привычек тела» 399

Это различение привело к возникновению одной из важнейших линий исследований памяти, которая получила в последние годы серь­езное нейропсихологическое обоснование. Первоначально внимание исследователей было сконцентрировано на описании эпизодической и семантической памяти как двух независимых систем, своего рода «мак­ромодулей» в рамках процессов долговременного хранения информа­ции. Тулвинг выделил ряд свойств, отличающих их друг от друга. Во-пер­вых, эпизодическая память в значительно большей степени подвержена забыванию. Во-вторых, извлечение из эпизодической памяти (как толь­ко что отмечалось) сопровождается более или менее осознанным вос­произведением пространственно-временного контекста соответствую­щего эпизода. В-третьих, любой акт сознательного припоминания сам по себе имеет статус эпизода, который образует новую «запись» в эпи­зодической памяти. В-четвертых, эпизодическая память имеет автобио­графический характер, хотя, безусловно, не всякое автобиографическое знание обязательно базируется на припоминании отдельных эпизодов своего прошлого опыта.

Всплеск интереса к разделению эпизодического и семантического хранения был связан с анализом функциональных и патологических из­менений в работе памяти. Хорошо известная каждому особенность па­мяти заключается в том, что часто мы узнаем предметы или других лю­дей, но далеко не всегда можем вспомнить где, когда и при каких обстоятельствах мы впервые познакомились с ними («знаю», но не могу «вспомнить» — см. 5.1.1). В психологической литературе этот феномен получил название амнезии на источник. Подобная селективная забывчи­вость на обстоятельства конкретных эпизодов собственной биографии наталкивает на мысль, что в данном случае мы имеем дело с ослаблен­ной эпизодической и сохранной семантической памятью. Интересно, что амнезия на источник становится особенно выраженной с возрастом, по мере возникновения старческих изменений возможностей запомина­ния. Нечувствительность к источнику сведений характеризует также са­мые ранние этапы развития памяти в онтогенезе (см. 5.4.3).

Особенно привлекательной представляется перспектива описания таких особенностей возникающих при поражениях мозга амнестичес-ких расстройств, как селективное выпадение эпизодической памяти при относительной сохранности семантической. Действительно, при необ­ходимости решения варианта ассоциативного теста, когда в ответ на предъявление некоторого слова нужно придумать некоторое описание, пациенты с амнестическим синдромом дают безличные определения, вместо столь типичных для нормальных испытуемых припоминаний разнообразных «случаев из жизни». Так, в ответ на слово «флаг» пациент может дать его абстрактное словарное описание, например, «символ го­сударственности» или «прямоугольный кусок материи», но обычно не

вспоминает ни одного эпизода, в котором он лично стоял или в силу сте-400

чения обстоятельств даже спал под государственным флагом. Иными словами, амнестический синдром объясняется здесь селективным выпа­дением эпизодической памяти при сохранной семантической (а не на­рушением перевода информации в долговременную память как в трех-компонентных моделях — см. 5.2.1).

Спорным вопросом оказалось возможное взаимодействие эпизоди­ческой и семантической памяти. С одной стороны, естественно предпо­ложить, что семантическая память формируется на основании абстра­гирования общих аспектов множества отдельных эпизодов прошлого опыта, то есть в некотором смысле расширяется на базе и за счет эпизо­дической памяти. С другой стороны, понимание даже элементарных эпи­зодов и ситуаций нельзя представить без контакта с долговременными компонентами знаний, а значит, вне опоры на семантическую память.

Эти круговые взаимоотношения несколько напоминают отноше­ния между значением и личностным смыслом — двумя «образующими сознания» теории деятельности А.Н. Леонтьева (см. 1.4.2). Уилер, Стасс и Тулвинг (Wheeler, Stuss & Tulving, 1997) действительно описывают осо­бенности сознательного переживания в качестве основного различитель­ного признака двух рассматриваемых систем памяти. С этой точки зре­ния, для эпизодической системы характерно присутствие самосознания (или autonoetic consciousness — «я вспоминаю»), а для семантической — безличностного, или энциклопедического, знания {noetic consciousness — «известно»). Еще одной важной особенностью эпизодического припо­минания является то, что оно предполагает возможность мысленного перемещения в противоположном потоку времени направлении, от Т₂ (время возникновения интенции на припоминание) к Т, (время при­поминаемого эпизода), с последующим возвратом к моменту Т₂. Если продлить временную ось в данной простой схеме в будущее, то мы столкнемся с так называемой проспективной памятью, примерами ко­торой могут служить некоторые запланированные действия — «обяза­тельно бросить письмо в почтовый ящик по дороге на работу» и т.д. Нейропсихологические исследования свидетельствуют о том, что оба варианта «путешествия во времени» опосредованы работой одних и тех же структур мозга, локализованных в префронтальных долях коры, осо­бенно справа. Не случайно ориентация во времени тесно связана с фор­мированием рефлексивного сознания, личности и автобиографической памяти (см. 5.4.3 и 8.1.1).

Вопрос о взаимодействии эпизодической и семантической памяти может быть переведен в эмпирическую плоскость, если проанализиро­вать его в контексте нейропсихологических нарушений. Подобный ана­лиз показывает, что взаимоотношения этих систем памяти явно асим­метричны. Если нарушена семантическая память, то более или менее обязательно нарушена и эпизодическая. Нарушение эпизодической па­мяти, однако, еще не ведет автоматически к выраженным проблемам с

извлечением информации из семантической памяти, как мы видели выше на примере амнестического синдрома (см. 5.1.1). Что происходит с процессами приобретения новых знаний об общих фактах, если систе­ма эпизодического запоминания нарушена? Тулвинг и его коллеги смог­ли представить убедительные данные, что накопление новых знаний возможно и в этом состоянии, то есть семантическая память может быть относительно автономна от эпизодической. Анализ онтогенетического развития также свидетельствует о более раннем становлении безлично­стной семантической памяти по сравнению с механизмами осознанно­го эпизодического припоминания (см. 5.4.3).

Подобная асимметричность отношений в любом случае говорит не столько о модулярности и строгой параллельности, сколько об уровневых взаимоотношениях, в которых семантическая память образует иерархи­чески более низкий (и эволюционно относительно более ранний) уро­вень, чем эпизодическая. Данный вывод, похоже, подтверждается ана­лизом нейрофизиологических механизмов. В ряде исследований с применением мозгового картирования у здоровых испытуемых было ус­тановлено, что припоминание событий собственной биографии связа­но с повышенной активацией правых префронтальных областей, тогда как извлечение из памяти общих знаний (семантическая память) ведет к активации левых височных и левых фронтальных структур коры (Nyberg, 2002). Эти данные вполне вписываются в представление о двух иерар­хически связанных между собой структурах, поскольку префронтальная кора, в особенности ее правополушарные участки относятся к числу наиболее новых и быстрорастущих в филогенезе областей мозга.

Точка зрения Тулвинга и его учеников (например, психолога из Гар­вардского университета Даниела Шектера) об особом значении пре­фронтальных механизмов в эпизодическом запоминании оспаривается известным нейрофизиологом Лэрри Сквайром, который, во-первых, скептически относится к самому разделению семантического и эпизоди­ческого хранений, считая, что они относятся к одной и той же группе ме­ханизмов декларативной (то есть доступной осознанию и вербальному отчету — «декларированию») памяти. Во-вторых, согласно его данным, основанным на обширных экспериментах с животными и на изучении клинических случаев, субстратом декларативной памяти являются височ­ные доли коры и расположенные прямо под ними структуры гиппокампа. Опираясь на данные анализа поражений, ведущих к амнестическому син­дрому, Сквайр, а вместе с ним и большинство работающих в этой области нейрофизиологов видят в височно-гиппокампальном комплексе цент­ральный механизм консолидации следа — перевода актуально воспринима­емой информации в формат долговременного хранения (см. 1.2.3).

Гиппокамп в целом относится к древней, лимбической коре мозга.

Он впервые появляется у рептилий как ассоциативная нейронная сеть,

402 связывающая обонятельный мозг и амбьентные зрительные механизмы