Р < 0,01 5 страница

8.3.2 Сложные проблемы, творчество и открытие

Для повседневных ситуаций, в которых человек должен продемонстри­ровать свою разумность и интеллектуальные способности, характерно то, что они частично знакомы субъекту и могут быть отнесены к опреде­ленной семантической области. Далее, они не разбиты на дискретные, не связанные друг с другом «задачи», имеющие однозначные ответы. Нам самим приходится выделять проблемы, ставить и корректировать цели, находить средства их достижения, контролировать развитие событий — в особенности последствия собственных действий и поступков, так как в реальных условиях решение одной проблемы почти всегда порождает несколько новых. Поскольку ситуация обладает собственной динами­кой, контроль должен вестись с опережением событий, в режиме анти­ципации: правильное решение в момент времени t, перестает быть тако­вым в некоторый последующий момент t₂. Наконец, в реальной жизни почти не бывает чисто когнитивных проблем: их постановка и процес­сы решения переплетаются с интересами и ресурсами других людей, социальных групп и общества в целом³³. Иными словами, мир предста­ет перед мыслящим и действующим человеком как сложная открытая система.

Примеров изучения проблемных ситуаций подобного уровня слож­ности в когнитивной психологии до последнего времени было очень мало. Особенно интересным направлением стал анализ процессов ре­шения сложных практических задач в реальном или моделируемом ком­пьютером окружении. Дональд Бродбент (Broadbent, 1977), который и в этом отношении оказался первооткрывателем, провел самые ранние эк­сперименты с анализом особенностей когнитивных процессов испыту­емых, пытавшихся управлять работой сложной, включавшей множество переменных компьютерной моделью экономики Великобритании.

Наиболее полными исследованиями такого рода являются полу­чившие широкую известность работы немецкого психолога Дитриха Дёрнера (Doerner, 1986). В одной из них испытуемые должны были в те­чение «десяти лет» управлять небольшой административно-хозяйствен­ной единицей — вымышленным городком «Лохаузен» и окружающей его территорией. Коммуна «Лохаузен» была смоделирована с помощью компьютерной программы как сеть из примерно 2000 взаимодействую­щих экономических, экологических, демографических и политических переменных. Испытуемые могли вызвать любую исходную информа­цию о состоянии системы, должны были самостоятельно оценивать ее и предпринимать адекватные действия, направленные на процветание

³³ Исключением являются, конечно, задачи с математическими объектами. Одна их них связана с нахождением так называемых «чисел-близнецов» — пар простых чисел, разделенных всего лишь одной позицией, таких как 3 и 5, 5 и 7, 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31... Возникает впечатление, что такие пары будут встречаться на оси натуральных чисел вновь и вновь, но в общем виде это предположение, кажется, до сих пор остается недоказанным. 235

«Лохаузена» и увеличение благополучия его жителей. Компьютер моде­лировал последствия этих действий и по мере необходимости выдавал испытуемому информацию, на основании которой нужно было осуще­ствлять новые управляющие воздействия. В отсутствие всяких управля­ющих воздействий система обнаруживала легкую тенденцию к неста­бильности и последующему распаду.

В этой работе (и в многочисленных последующих, которые часто имеют сегодня характер компьютерных игр с эколого-экономическим содержанием) были выявлены выраженные индивидуальные различия между испытуемыми. Так, уже в исследованиях Дёрнера одни из них очень быстро доводили подвластную им территорию до экономической и социальной катастрофы, тогда как другие оставляли «Лохаузен» пос­ле «десятилетнего правления» процветающим городом с решенной жи­лищной проблемой, трудоустроенной молодежью и т.д. При этом — к большому удивлению самого инициатора этих экспериментов — корре­ляция успешности управления подобными сложными системами с ре­зультатами традиционных психодиагностических тестов интеллекта, типа тестов Векслера и Гилфорда (см. 8.1.1), оказалась близкой к нулю. Что же тогда существенно для решения подобных задач?

Анализ индивидуальных данных свидетельствует о том, что причи­ны различий кроются в организации знаний и использовании разных метакогнитивных стратегий. Те, кто легко добивается успеха, значитель­но более активны в попытках понять взаимодействие переменных систе­мы (метапроцедура ПОНИМАНИЕ). Они далее имеют в своем распоря­жении большое число знаний среднего уровня абстрактности. Эти так называемые «умеренно абстрактные схемы» (их роль подчеркивается многими исследователями — см. 8.3.3) позволяют относительно легко переходить от обобщенного рассмотрения проблемы, способствующего обнаружению сходства с другими областям знания (метапроцедура АНАЛОГИЯ), к планированию и реализации действий. Испытуемые, решающие подобных задач с отрицательным балансом, напротив, опи­раются либо на очень специфичные, конкретные единицы памяти, либо остаются на уровне общих деклараций и благих намерений³⁴.

³⁴ Вопрос, конечно, в том, насколько удачно использование столь сложных ситуаций в качестве инструмента оценки индивидуальных различий. Любая система, состоящая из тысяч переменных, обладает собственной динамикой. Если на некотором этапе автоном­ное развитие системы начинает протекать в неблагоприятном направлении, то никакие, даже очень разумные вмешательства не исправят положения. Именно поэтому так труд­но оценить интеллект политических деятелей, когда в оценку неизбежно вмешиваются внешние факторы, такие как географические открытия, колебания климата или цены на нефть. Точно так же постановка научных проблем может просто опережать свое время, обрекая усилия исследователей на неудачу. Так, попытки Д.И. Менделеева понять при­чины обнаруженной им периодической зависимости, свойств химических элементов от атомного веса не могли быть успешными уже потому, что они примерно на 80 лет опере-236 дили развитие методов и концептуального аппарата физической химии.

Решение реальных жизненных задач обнаруживает также выра­женную зависимость от использования метапроцедуры ПРЕДСТАВЛИ-ВАНИЕ. Подобная зависимость от наглядно-действенных средств реп­резентации и преобразования проблемной ситуации противоречит ожиданиям, основанным на компьютерной метафоре. Уже на примере понимания отдельных предложений и отрывков текста мы видели, что оно не может быть сведено к манипулированию символами (см. 7.3.1). Существует большое число свидетельств значения наглядно-действен­ного мышления в научной деятельности. Научная оценка этих свиде­тельств должна осуществляться с учетом того, что сами возможности нашего воображения относительно тесно связаны с имеющимися кон­цептуальными структурами (см. 8.1.1).

Примером служит замечание польского физика Леопольда Инфель-да: «Фарадей и Бор обладали богатым воображением и были наделены гениальной прозорливостью. Фарадей видел силовые линии электричес­ких и магнитных полей, тогда как для остальных там существовала пус­тота, свободная от физических проблем. Достаточно один раз слышать Бора, видеть движения его рук, образы и модели, которые он воспроиз­водит, чтобы понять, что Бор действительно видит, как построен атом, что он мыслит образами, непрерывно возникающими перед его глазами» (цит. по: Швырев, 1978, с. 38). Опора на зрительные представления со­всем неудивительна в этих случаях, поскольку и Фарадею и Бору удалось создать чрезвычайно успешные наглядные модели изучаемых объектов. Так, Фарадей, использовав рассыпанные на листе бумаги металлические опилки, смог выявить характерный узор силовых линий, возникающих у одного полюса магнита и исчезающих у другого. 20 годами позже, бли­же к концу 19-го века Джеймс Клерк Максвелл увидел сходство этого рисунка с распределением струй протекающей в сужающемся канале жидкости, создав на основе данной АНАЛОГИИ с гидродинамикой ма­тематическую теорию электромагнитных явлений. Бор также воспользо­вался АНАЛОГИЕЙ, на этот раз между строением атома и Солнечной системой. Его планетарная модель атома предполагала существование ядра и переменного количества электронов-планет, вращающихся вок­руг ядра на определенных орбитах.

В популярной истории науки особенно подчеркивается роль снови­дений и/или игры воображения при открытии Ф.А. Кекуле в 1865 году кольцевого строения молекулы бензола и при создании (четырьмя года­ми позже) Периодической системы элементов Д.И. Менделеевым. Инте­ресный обзор данных о роли зрительных образов в творчестве выдающих­ся физиков, химиков, математиков, инженеров, физиологов, биологов, скульпторов и композиторов 20-го века был написан Роджером Шепар-дом (Shepard, 1978a). Проведенный этим автором анализ говорит о воз­можной роли процессов мысленного ВРАЩЕНИЯ в создании Ф. Криком и Дж. Уотсоном в 1953 году модели двойной спирали ДНК. Исследование Шепарда значительно дополняет тот фактический материал, который со­бран в известных работах Ж. Адамара и М. Вертхаймера. Явным пробе­лом в ней является только отсутствие упоминания роли воображения в 237

литературном творчестве (см. 8.1.3). Достаточно вспомнить, с какой точ­ностью воссоздана Ф.М. Достоевским и М.А. Булгаковым топография Петербурга, Киева и Москвы — реальная пространственная сцена опи­санных в их романах вымышленных и фантастических событий.

И все же наметившийся акцент на роли образного мышления в науч­ных открытиях требует коррекции. Так, знаменитому «химическому па­сьянсу» и последующему сну Д.И. Менделеева (они датируются второй половиной дня 17 февраля 1869 года) предшествовало десятилетие, в те­чение которого он пытался найти основания для классификации при­мерно 60 известных тогда химических элементов, по его собственному замечанию, «перепортив массу бумаги». Менделеев сравнительно рано пришел к выводу, что в основу систематики должны быть положены атомные веса, а не один из множества других, обсуждавшихся в то вре­мя параметров. Вторым приближением стало понимание того, что зави­симость свойств элементов от атомного веса периодически меняется — наблюдается «как бы период свойств». Наконец, последнее крупное пре­пятствие на пути к Периодической системе было взято, когда Менделе­ев заметил, что сами «группы периодичности» обнаруживают сходство «через одну», что нашло свое выражение в различиях заполнения четных и нечетных строк таблицы элементов. Как отмечает современный иссле­дователь: «Менделееву предстояло не просто в один прекрасный день удачно разложить " химический пасьянс" да вовремя увидеть нужный сон..., но проделать... работу по осмыслению громадной, разноречивой и не всегда точной информации и концептуального аппарата химии» (Дмитриев, 2001, с. 37).

Итак, всякое открытие представляет собой прежде всего процесс кон­цептуального изменения (см. 6.3.1). В психологии подобную точку зрения раньше других авторов сформулировал Макс Вертхаймер (Вертгеймер, 1987), подчеркнувший, что открцтие — это не механически достигнутый новый результат, а более глубокое понимание ситуации, меняющее зна­чение составляющих ее компонентов. К этой точки зрения он пришел на основании реконструкции открытий Галилея и Эйнштейна, причем уни­кальность его исследования состоит в том, что с последним, коллегой по физическому факультету Берлинского университета (см. 1.3.1), Вертхай­мер мог вести длительные доверительные беседы.

По Вертхаймеру, центральной для Галилея была работа с понятием ускорения. Упростив измерение скорости падения рассмотрением дви­жения шара по наклонной плоскости, Галилей установил, что ускорение постепенно и симметрично (в случаях отрицательного ускорения при движении шара вверх и положительного при движении шара вниз) уменьшается по абсолютной величине с уменьшением наклона поверхно­сти. Иными словами, если представить ускорение как непрерывную функцию от угла наклона, то при нулевом наклоне ускорение должно быть равным нулю, из чего и следует гениальный «закон инерции» — всякое тело сохраняет сообщенную ему скорость при движении в гори­зонтальной плоскости (см. 6.4.3). Это открытие позволило снять основ­ное возражение против теории Коперника. Предположим, что Земля действительно вращается вокруг своей оси относительно неподвижного Солнца, причем с очень большой скоростью, позволяющей ей совер-

шить полный оборот за 24 часа. Тогда упавший с башни камень должен приземлиться не у ее основания, а на некотором расстоянии от него, ведь за время падения башня успеет сдвинутся вместе с Землей. Опыты (для них идеально подходила Пизанская башня) показали, что никакого отклонения места падения не происходит, казалось бы, опровергая ге­лиоцентрическую теорию. Закон инерции объясняет этот результат тем, что падающий камень одновременно продолжает по инерции двигаться вместе с башней.

Исходным пунктом создания теории относительности стал мыслен­ный эксперимент, который Эйнштейн провел в возрасте 16 лет, предста­вив себя движущимся вместе с пучком света с леденящей воображение скоростью 300 000 км/с³⁵. При этом он натолкнулся на трудности описа­ния наблюдаемых «в полете» объектов и событий в терминах сначала световых, а затем — спустя несколько лет, после знакомства с теорией Максвелла, — и электромагнитных колебаний. В теории Максвелла ско­рость света фигурирует в качестве константы, независимой от выбора системы отсчета. Поэтому Эйнштейн (как и крупнейший французский математик Анри Пуанкаре) не стал считать артефактами озадачившие современников результаты экспериментов, авторы которых не нашли изменения скорости света в зависимости от направления движения Зем­ли—к удаленному астрономическому источнику света или от него. Эйн­штейн усомнился сначала в относительности скорости света (правило сложения скоростей галилеевско-ньютоновской механики), а затем и в абсолютности времени. Специальная теория относительности зафикси­ровала новое понимание пространства, движения и времени, причем понятие времени впервые получило здесь операциональную трактовку, связанную с процедурами измерения одновременности.

Карл Дункер назвал мышление «борьбой, в которой куется ее соб­ственное оружие». Эта метафора напоминает описание образного мыш­ления Данте, данное О.Э. Мандельштамом (как серия порождаемых са­молетом на лету «технически немыслимых», новых летательных аппаратов — см. 8.1.3). В обоих случаях речь идет о том, что менталь­ные пространства, организующие процесс решения всякой достаточно сложной задачи, создаются по ходу самого решения. Эти сравнения, однако, не должны быть поняты как указание на исключительно внут­ренний характер активности, порождающей решения «из глубины соб­ственного духа». Последнее было бы неверно, учитывая существование восприятий, фактов, мнений и фрагментов концептуального знания, между которыми объективно возникают или латентно сохраняются про­тиворечия. Мышление состоит в обнаружении и преодолении противоре­чий: противоречия формы и содержания в художественном творчестве,

³⁵ Хотя такого рода динамическое СОВМЕЩЕНИЕ себя с потоком света крайне не­
обычно с точки зрения обыденного сознания (то есть координации уровня Е), оно впол­
не может спонтанно встречаться и встречается в художественном воображении (см. 8.1.3),
например, в поэтической моделе мира Мандельштама — ср. «О, как же я хочу, не чуемый
никем, лететь вослед лучу, где нет меня совсем...». 239

конфликта различных способов описания (ре-репрезентации) объекта исследования в фундаментальной науке, наконец, так называемого «технического противоречия» в случае прикладных разработок и изоб­ретательского творчества (Альтшулер, 1973). Именно поэтому мышле­ние лучше описывается в терминах диалектического развития (см. 1.4.1), чем посредством правил традиционной формальной логики.

Для прояснения деталей ментального экспериментирования, которое приводит к решению проблем, необходимо принять во внимание суще­ствование нескольких глобальных метапроцедур, упоминавшихся в пер­вом разделе этой главы (см. 8.1.3). Важнейшими являются РЕКУРСИЯ и ВАРЬИРОВАНИЕ. Первая делает возможным многократное вложение ментальных пространств друг в друга. Ряд особенностей мышления че­ловека можно интерпретировать как результат использования именно этой метапроцедуры. Мы имеем в виду прежде всего психологическое структурирование задачи, выделение в ее составе иерархии целей, отме­чаемое многими исследователями³⁶. Во-вторых, это происходящее по ходу подобного структурирования «погружение в задачу», связанное с выходом из сферы актуального осознания не только первоначального намерения («зачем?»), но также и требуемого общего решения. Третьей характерной особенностью является повторное осознание исходных на­мерений по мере снятия соответствующих противоречий, что, видимо, объясняется уменьшением числа вложенных друг в друга ментальных пространств. Такая актуализация исходных смысловых контекстов, про­исходящая в результате преодоления промежуточных препятствий, дела­ет понятным, почему в личностном отношении сложным может оказать­ся период после достижения конечной цели — известно, что «время после победы опасно для победителя».

Вторая метапроцедура — ВАРЬИРОВАНИЕ — обеспечивает макси­мальное разнообразие поверхностных реализаций ментальных контек­стов в терминах пространственных, фигуративных, лексических, грам­матических, семантических и прагматических характеристик. Поскольку некоторые фрагменты таких меняющихся репрезентаций сами оказыва­ются метаоператорами, их выделение и осуществление соответствующих преобразований может вести сначала к «функциональному решению», а затем и к полному снятию противоречия. Например, появление компо­нента «неверно, что...» при, казалось бы, совершенно эквивалентных переформулировках условий стандартной задачи выбора Уэйзена может приводить, как мы видели в предыдущем разделе (см. 8.2.3), к возник­новению установки на поиск контрпримеров и связанному с этим росту числа правильных решений.

Упомянем и некоторые другие метапроцедуры, участвующие в про­цессах решения. Мы уже отмечали критическую роль КОНТРОЛЯ для

³⁶ В последнее время появились первые нейрофизиологические исследования процес­сов целеобразования, а также до сих пор несколько загадочного инсайта (бюлеровской «Ara-реакции», русского «озарения» и т.д. — см. 1.3.1). Эти работы свидетельствуют об особой роли правых префронтальных и фронтополярных областей — наиболее передних 240 отделов коры мозга (Bowden et al., 2005).

подавления и игнорирования мешающих решению задачи сведений (см. 4.4.3 и 8.3.1). Практически неограниченным источником необходимой для творческих решений вариативности служит использование кросскон-текстуального подобия, на котором основаны процессы нахождения ме­тафорических сравнений и умозаключения по аналогии. Специфика МЕ-ТАФОРИЗАЦИИ как особой метапроцедуры состоит в повышенных требованиях к необычности, а также в преимущественной связи с вер­бальными репрезентациями (см. 7.4.2). В случае АНАЛОГИИ столь жест­ких требований к оригинальности нет, поэтому сходство может устанав­ливаться здесь и между структурами близких предметных областей.

Для творческого мышления далее характерно использование мета­процедуры СОВМЕЩЕНИЕ. Хорошим примером является классичес­кая задача про буддийского монаха, который на рассвете начинает под­ниматься в гору и к вечеру доходит до вершины. На следующий день он спускается вниз по той же тропинке. Вопрос состоит в том, существует ли точка на склоне горы, в которой монах оказывается в одно и то же время в первый и во второй день своего путешествия. Эта задача стано­вится тривиально простой, если образно совместить оба дня и предста­вить себе траектории движения поднимающегося и спускающегося мо­наха во времени. Совершенно очевидно, что эти траектории обязательно будут пересекаться в некоторой точке пространства и времени.

Существенно, что СОВМЕЩЕНИЕ — как это вообще характерно для метапроцедур — может применяться также и по отношению к онтологи­ческим категориям, потенциальные последствия чего оказываются тем значительнее, чем дальше находятся друг от друга соответствующие об­ласти (Chi & Roscoe, 2002). Примером может служить недавнее предполо­жение, согласно которому язва желудка и некоторые сердечно-сосудистые заболевания связаны в первую очередь не с повышенной кислотностью, отложением солей или липидов, а с бактериальной инфекцией. В этом последнем варианте объяснения реализуется СОВМЕЩЕНИЕ катего­рий неживого и живого, что означает более радикальное изменение знания о природе, в также о диагностике и лечении заболеваний. Бри­танская исследовательница творчества Маргарет Воден (Boden, 2004) под­черкивает значения манипулятивных ТРАНСФОРМАЦИИ концептуаль­ных структур, называемых ею «концептуальными пространствами»³⁷. Так, ОТРИЦАНИЕ принципа тональной гармонии (Артуром Шёнбергом) ста­ло важным этапом в новейшей истории европейской музыкальной куль­туры, а ОТРИЦАНИЕ одного из центральных постулатов классической математики (постулата о параллельных прямых) позволило Н.И. Лобачев­скому создать новую область, неевклидову геометрию (см. 6.1.1).

³⁷ Под последними она понимает установившиеся стили и формы мышления в раз­
личных областях деятельности, такие как форма тональной гармонии в музыке, реа­
лизм в живописи, приемы работы с ароматическими веществами в химии или же посту­
латы евклидовой геометрии и вытекающие из них способы доказательства теорем. Ины­
ми словами, речь идет скорее о расширении понятий «жанр» (см. 6.3.3) и «идеализиро­
ванная ментальная модель» (8.1.3), чем о внешне похожем понятии «ментальное про­
странство» (7.4.1). 241

В основе нашей наивной модели мира лежит (не всегда обоснован­ное) убеждение в согласованности ее компонентов, поэтому всякое мен­тальное пространство, содержащие явно противоречивые элементы, имеет контрфактический оттенок. Поскольку творческое мышление в известном смысле отрицает общепринятое, то, как мы неоднократно от­мечали, огромную роль в нем играет психологическая готовность к рабо­те с гипотетическими и контрфактическими ситуациями. Характерным приемом научного доказательства, возникновение которого знаменует, по мнению некоторых историков науки, появление самого научного мышления, является reductio ad absurdum. Этот прием рассуждения пред­полагает последовательное движение мысли в контрфактическом мен­тальном пространстве. Точно так же эксперимент, или гипотетико-де-дуктивный метод — главный в арсенале методов научного поиска, основан не на простой констатации относящихся к реальности фактов, а на выводе следствий из моделей гипотетических ситуаций и критичес­кой проверке этих следствий³⁸.

В разных языках этимология слов, связанных с открытием, обнару­живает прямую связь с непосредственным действием и восприятием. Но эффективность научной деятельности определяется, помимо наличных знаний и когнитивных стратегий, рядом других, менее специфичных личностных особенностей, традиционно относимых к эмоционально-волевой сфере. По замечанию Эйнштейна, сделанному им в одном из писем, хороший характер может быть важнее для научной работы, чем ум или интеллект. Это замечание, конечно, не следует понимать слиш­ком буквально, но оно отражает значимость социально-информацион­ных и социально-воспитательных аспектов занятия наукой. Каждый преподаватель, имеющий опыт подготовки будущих исследователей, знает, насколько важна при этом доверительная поддержка любых про­явлений бескорыстной любознательности самих студентов. Регулирую­щая роль мотивов проявляется в том, что общая познавательная актив­ность, с которой коррелируют некоторые тесты креативности (см. 8.4.1), принимает форму именно интеллектуальной любознательности, а не бытового любопытства.

Многочисленные указания на значение нравственного начала, выдержки, характера, независимости, сильной воли содержит, в част­ности, литература о Н.И. Лобачевском, Д.И. Менделееве, Ч. Дарвине, А. Пуанкаре, В.И. Вернадском, A.A. Ухтомском, А. Эйнштейне, Н. Боре,

³⁸ Эксперимент потому является особенно мощным инструментом познания, что час­то он ведет нас дальше, чем мы могли себе представить до его проведения. По признанию видного исследователя внимания и памяти Невилла Морея (личное сообщение, октябрь 2003), ни один из проведенных им экспериментов не подтвердил полностью первона­чальных предположений. Научные публикации, как правило, тщательно маскируют сте­пень несоответствия результатов и гипотез в реальной исследовательской практике (о 242 нашей склонности пересматривать прогнозы «задним числом» — см. 8.4.1).

П.Л. Капице, а также их переписка. В некоторых психологических рабо­тах (например, Теплов, 1997) показано значение волевых черт личности при решении проблем полководцем, администратором, политическим деятелем. Без этих качеств трудно представить себе продолжительную напряженную работу в условиях неопределенности перспектив пред­принимаемых усилий. Вертхаймер описывает состояние научного поис­ка следующим образом: «Я обнаружил подобный ход развития во мно­гих действительно великих интеллектуальных свершениях — то же чувство направленного напряжения при туманности, неопределенности реальной ситуации. В каком-то смысле форма, которую примет реше­ние, " вертится на кончике языка", но ее невозможно ухватить. Это со­стояние может продолжаться в течение многих месяцев, сопровождаясь многодневной депрессией, и, хотя очевидно, что успех незначителен, человек не может оставить проблему» (Вертгеймер, 1987, с. 226)³⁹.

В последние годы начинают разворачиваться исследования мудрос­ти. В отличие от процессов мышления Как решения задач, житейская мудрость обнаруживает другую возрастную динамику (см. 9.4.2). Обыч­но она проявляется лишь тогда, когда возрастная инволюция префрон-тальных функций уже сказывается на успешности выполнения традици­онных тестов интеллекта. Хотя существуют попытки психометрического анализа мудрости (Staudinger & Pasupathi, 2003), на наш взгляд, наиболее интересный подход связан с ее анализом в контексте изменения содер­жания метакогнитивных координации. В фокусе осознания оказывается при этом не столько знание и даже не знание о знании, сколько знание о незнании. Свидетельством совершенно особого мироощущения служит признание Исаака Ньютона, сравнившего себя с мальчиком, играющим в камушки на берегу океана Непознанного, или, например, ретроспек­тивное замечание Эйнштейна: «Нормальный взрослый человек едва ли станет размышлять о проблемах пространства и времени. Он полагает, что разобрался в этом еще в детстве. Я же, напротив, развивался интел­лектуально так медленно, что, только став взрослым, начал раздумывать о природе пространства и времени»⁴⁰.

³⁹ В поэтческой форме это выражено в творческом кредо Б.Л. Пастернака: «И оку­
наться в неизвестность, и прятать в ней свои шаги, как прячется в тумане местность, ког­
да в ней не видать ни зги. Другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь, но
пораженья от победы ты сам не должен отличать. И должен ни единой долькой не отре­
каться от лица, но быть живым, живым и только, живым и только — до конца».

⁴⁰ Важную роль в развитии мудрости играет накопление и осмысление негативного
опыта. Преодолевая трудности и переживая неизбежные потери, мы начинаем понимать
смысл простых житейских истин, которые в концентрированном виде выражают обще­
человеческие ценности. Не случайно состояния выхода из острого стресса часто сопро­
вождаются внезапным интересом и постоянным возвращением к давно известным жи­
тейским истинам, типа «Жизнь пройти — не поле перейти» (см. 5.4.1). 243

8.3.3 Решение задач экспертами

С 80-х годов прошлого века одним из важных направлений когнитив­ных исследований стало сравнение особенностей знаний и познаватель­ных процессов экспертов и новичков. В это время, как мы видели (см. 2.3.1), была установлена несостоятельность первых попыток создания глобальных моделей мышления и систем искусственного интеллекта. Поэтому внимание когнитивного сообщества переключилось на анализ знаний и умений в специальных, относительно узких областях. Конеч­ной целью этих усилий является создание экспертных систем — компь­ютерных программ, которые могут оперировать со знаниями в опреде­ленной проблемной области, обеспечивая выработку рекомендаций и решение задач (см. 9.2.1). За последние четверть века было создано зна­чительное число прототипов экспертных систем особенно в области медицины (Джексон, 2001). Их практическое использование наталкива­ется на ряд проблем, в частности, юридического характера. Серьезной проблемой продолжает оставаться также психологический этап выявле­ния знаний экспертов — для решения возникающих при этом задач на границе с когнитивной психологией была создана специальная при­кладная дисциплина, инженерия знаний (Ларичев и др., 1989).

Изучение природы экспертных знаний и оценок в когнитивной психологии отличается от технически ориентированных работ по инже­нерии знаний своей академической направленностью. По предложению Герберта Саймона, в качестве общего определения обычно принимается, что «эксперт» — это человек, успешно работающий в некоторой области не менее 10 лет. Конечно такое определение очень условно. За это время в профессиях с выраженной социальной составляющей, таких как меди­цина и педагогика, может — вследствие монотонии и стресса — произой­ти эмоционально-мотивационное «выгорание» {burn-out syndrom), сни­жающее качество решений и даже ведущее к личностным изменениям. Теоретически эти различия иногда пытаются описать в терминах «рутин­ной» versus «гибкой» (то есть «настоящей») экспертизы (Robertson, 2001). Что касается эмпирических работ, то в них предпочтение отдается облас­тям, в которых существует возможность для относительно объективных оценок уровня экспертизы. Своеобразной дрозофилой исследования ре­шения задач экспертами стали шахматы, с их общепризнанной системой международного рейтинга.