Дорогой читатель! Рождение и жизнь каждого человека — это чудо

Рождение и жизнь каждого человека — это чудо.
А если он приходит в жизнь с особыми способностями, которые не вмещаются в сознание простого человека…?

Нурижамал проснулась, но всё же успела сохранить перед глазами последний взмах крыла удивительной птицы. Он был как мазок бело-голубой акварели. Птица и небо.
С тех пор она потеряла покой…

Быть сестрёнкой такого знаменитого брата как Евней Арстанович Букетов не просто. С одной стороны, давит груз ответственности за соответствие хоть по каким-то параметрам известной личности, а с другой — легко. Иногда люди тебя возвышают за счёт имени брата, как бы давая добрый, пока ещё незаслуженный аванс в счёт будущего. Спасибо им за это.

Но гораздо труднее иметь в близких родственниках человека с паранормальными способностями, каковой является моя сестра — Нуржамал. По научному её можно назвать «ченнелер», то есть человек, имеющий доступ к каналам информации Земли (к ноосфере Земли, по академику В.И.Вернадскому). В народе таких людей называют медиумами. Почему я пишу здесь о ней?

11 января 2015 года моя сестра сидела за столом и перелистывала страницы книги «Евней Букетов. Собрание сочинений, том 4», изданную в 2005 году в Караганде, в издательстве КарГУ. Вдруг она открыла первые страницы книги и долго смотрела на портрет Евнея Арстановича. Информация к ней приходит совершенно неожиданно. Поэтому я, как «секретарь» (теперь мне кажется, что отец готовил меня именно к этой функции, создавая особые условия для учёбы), должна быть всегда в боевой готовности — ручка наперевес и кипа бумаги передо мной. В совершенно неожиданных случаях может пригодиться любая поверхность, где можно писать. Почему я не использую диктофон? Он мешает Нуржамал в процессе получения информации. И вдруг она начала говорить. Всё, что мне удалось «записать», я представляю в этой книге под названием «Аян (известие) Евнея Арстановича».

Нелегко понять и объяснить, как рождаются такие люди и такие способности для получения информации из «безвременья и безграничья». Я попыталась это сделать в своей книге «Во сне и наяву», изданной в 2010 году. Прежде чем перейти к тексту «Аяна» я хотела бы Вам, дорогой читатель, предложить отрывки из названной книги.

Зима 1953 года выдалась на редкость снежной и буранной. Все люди, а с ними и скот, устали от холодов и с надеждой ждали весны. У Хадичи должна была скоро родиться, как говорила с усмешкой её абысын, то есть жена брата Ибрагима-ага, — очередная девочка.

УЗИ тогда не было, но Хадича и без всякого УЗИ знала, что это будет опять девочка, и не сильно расстраивалась из-за этого, потому что её муж сказал: «Все дети, которых даёт Аллах, хороши и желанны, а главное, чтобы он им дал долгой жизни». И высоко подняв свой бакы — отличный перочинный нож, обязательный атрибут каждого настоящего казаха, продолжил: «Если кто-нибудь осмелится назвать моё дитя «қ ыз» — девочка с целью унизить её тем, что она не сын, тот станет моим личным врагом».

Все знали крутой нрав Ибрагима-ага и прятались, когда его серые глаза вдруг стальнели и начинали метать молнии. Многие знали причину его трепетного отношения к детям: в лютые тридцатые, когда он уехал в Москву за товаром, его жена и любимый сын Жанбай умерли вместе с другими от голода. То было для него страшной трагедией. Но вместо того, чтобы плакать и бежать от Бога с мыслью о его бессердечии и отсутствии справедливости, он, напротив, пришёл к нему. Каждый день, совершая пять раз намаз, просил он прощения у Аллаха за то, что не прислушивался к нему раньше, был дерзок и самоуверен, и не захотел учиться у муллы. Просил прощения и за то, что, когда мулла посмел поднять на него свою плеть в наказание за непослушание, он хотел утопить его в озере...

Теперь, заучивая аяты, Ибрагим-ага пропускал их через свое сердце. Его мысли становились при этом словно частицей Вселенского Разума, и все знания мира открывались ему, становились доступны...

***

Хадича была красавицей. Тонкокостная, белолицая, с большими чёрными глазами и бровями вразлёт. Маленький рот, четко очерченные губы придавали особенную выразительность ее прекрасному лицу. Одевалась она по казахской традиции: длинное платье, ярко-голубой бархатный камзол, на ногах ичиги. Маленький белый платок она туго завязывала на затылке, а затем сверху, ещё одним платком, побольше, наглухо закрывала уши и шею.

Она была из хорошего рода: её дедушки Найманбай и Койманбай были богатыми и, как с гордостью не раз отмечала Хадича, очень честными людьми. Как-то к их стадам приблудились чужие бараны, и, когда через три года нашёлся их хозяин, дедушки вернули скот с приплодом. Деды ее были близнецами, при этом один из них был чёрнокудрым и кареглазым, а другой — рыжим, с почти изумрудными глазами. Рождение близнецов в семье было системным: её отец, Есенкожа, рыжий и светлоглазый, родился в паре с Есенкулом, появившимся на свет раньше, и согласно родовой генетике ему предрешено было быть темноволосым. Хадича называла Есенкула «ағ а», а своего отца «кіші ағ а», то есть «младший брат», потому что он родился несколькими минутами позже Есенкула. Невестки-келін называли отца Хадичи ласково и табуированно — «жирен-ағ а», то есть «рыжеволосый», и, по обычаю, никогда не произносили его имени.

На это был строгий запрет.

***

Мать Хадичи — Айша, была смуглой, очень живой, с зычным голосом. Она была мастерица шить, и её швейная машинка — знаменитый «Singer» никогда не простаивала без дела. Айша была ясновидящей, у нее были ярко выраженные лекарские и магические способности. Это получила она в наследство от своей матери — Алтын.

Это имя все келін- невестки в семье и произносить-то вслух боялись. Алтын-апа могла словом или взглядом свалить человека или животное, вылечить недуг, лишь плюнув в его сторону или дунув на него. Она знала и умела и многое другое, недоступное ни здравому смыслу, ни пониманию и потому вселявшее в окружающих если не испуг, то безусловное почтение и уважение. На всякий случай люди старались не смотреть в её жгучие черные цыганские глаза и никогда не говорили о ней плохо: боялись наказания. Мы так никогда и не узнали бы ее имени, если бы не жена Дармена — брата Хадичи, Апия. Незадолго до своей смерти, тихо, едва слышно, постоянно оглядываясь назад, она выдала эту тайну — назвала имя Алтын. Назвала только для того, чтобы имя Алтын-апа не осталось без упоминания...

До революции 1917 года семья жила в достатке. Дочери щеголяли в кожаных туфельках и сапожках, которые искусно шил им отец, и в шелковых нарядных платьях, которые мастерила для них мать. Так бы и жить дружной и счастливой семье, растить двух девочек и сына, множить доходы и верить в свет завтрашнего дня, но...

Но грянул гром: в степь пришла революция, а вслед за ней — кровопролитная гражданская война. Потом коллективизация… Потом голод. Жизнь треснула, как старая пиала...

Дети выскакивали на улицу и висели на плетнях, чтобы увидеть вереницы конников — то «белых», то «красных». Айша — ее дети называли «мамА», с ударением на последнее «а», загоняла Хадичу с младшей сестрёнкой домой. Неровен час, шальная пуля заденет...

Брат Хадичи Дармен был похож на отца, такой же рыжий, светлоглазый и длинноносый. Отличался он большим трудолюбием и нежной любовью к младшим сестренкам.

Вскоре после революции отец, простудившись на охоте, умер. Умерла и младшая сестричка Хабиба. Вся тяжесть борьбы за существование выпала на долю Дармена и сына Есенкула — Мейрама. Всё, что было ценного, Айша завернула в несколько кииз — кошмы и закопала в разных местах недалеко, на берегу Есиля. Когда кончилась гражданская война, аульчане стали искать своё добро. Увы, многое найти не удалось...

Но Айша была рада, что сохранила швейные машинки и часть серебряных и золотых украшений. Одну из швейных машин и несколько серебряных и золотых украшений Хадича, когда пришло время, получила в приданое...

***

... С Есиля уже шел, нарастая, глухой рокот. Река готовилась к ледоходу. Хадича вспомнила, как перед рождением дочери Нурсауле лёд тронулся тоже очень рано, и возле берега в воде вдруг обнаружилась пшеница: целый комбайн опрокинулся! Все приходили и черпали пшеницу из воды, чтобы потом зерно подсушить, смолоть на ручной мельнице, а затем испечь пресные лепёшки – жай нан. Как были рады тогда все, кто жил поблизости! Послевоенные годы не баловали изобилием еды...

Тогда Хадича с радостью подумала: «Моя дочь пришла в мир со своим несібе — небесным подарком, и пусть её всю жизнь сопровождает достаток». А отец дал ей имя «Нурсә уле», то есть «лучезарная, осыпанная небесной благодатью».

Имя ребёнка, которого она теперь ждала, Хадиче пришло во сне. Сны её были вещими. И она словно заранее знала — эта девочка родится с какими-то необычайными способностями. Это будет особенный ребенок...

А во сне увидела она белую птицу, которая летела, плавно и легко взмахивая крыльями. Постепенно крылья стали превращаться в белое воздушное платье, а вместо птичьих лап появились ножки в серебряных башмачках, и головка вдруг обернулась девичьей. Девочка, улыбаясь, летела в небесной сини и словно говорила матери: «Это же я, Нурижамал...».

...Хадича вошла в дом. Обычно у них всегда было много гостей, родственников, но в тот вечер не было никого и было так тихо и отчего-то страшно. Она поняла: скоро...

И вдруг откуда-то полилась щемящая мелодия, а затем вдруг — раздался бубен шамана. И явились картины, наверное, из прошлого: прямо к ней двигались на колесницах воины в развевающихся белых одеждах...

И она только услышала: «Я — А …». Конец слова унесло ветром.

– Кто же это? Почему шаманы появились вместе с воинами? Какое отношение они имеют ко мне? — подумала она и тут же почувствовала нестерпимую боль.

Хадича позвала старшую дочь и отправила её за бабушкой Зенковской. Женщина, которая принимает роды, по казахской традиции называется «кіндік шеше», то есть мать, связанная через пуповину, и всю жизнь пользуется у казахов почётом и уважением семьи новорождённого. Ей обязательно делают подарки.

Повитуха Зенковская была мастером своего дела. Старшие дети, да и дети братьев мужа имели русскую «кіндік шеше».

Девочка, только родившись, сразу обрадовала всех громким басистым плачем, удивила длинным носом и жизненной силой.

Её рождение было уже как бы предсказано, и Ибрагим-ага во время утреннего намаза прокричал ей в ухо три раза: «Твоё имя — Нурижамал!». Старшую дочь звали Нургайша, потом Нурсауле, потом Нурижамал. Младшую — назвал Нуркенже. «Нур» в каждом имени дочерей было сложноватым для запоминания, но Ибрагим-ага, боясь, что небеса могут их забрать, сразу связал их имена с небом. «Нұ р» в его понимании означало «божественный свет и дар небес». Назвав их так, он как бы сразу признавал их небесную сущность и отдавал их судьбы в распоряжение Всевышнего.

***

…Нурижамал родилась такой горластой девчонкой, что все дети постарше старались избежать доли ее няньки, и чаще всего возле неё оставалась маленькая Нурсауле, у которой тоже была своя жизнь: она часами могла наблюдать за жизнью муравьёв. Иногда она им помогала поднести веточку, которая для них казалась бревном. В то же время, она не упускала из виду лежащую возле неё Нурижамал. Как только раздавался бас малышки, Нурсауле мигом ударяла деревянной ложкой по медному подносу. Этот звук очень хорошо действовал на ребёнка. Прислушиваясь к нему, Нурижамал долго смотрела на сестру, взгляд у неё был какой-то укоряющий, и как будто говорила: «А что, неужели муравьи тебе интереснее и ближе, чем я?».

В этом Нурсауле была с ней согласна. Живо бегущие по своим делам муравьи интересовали ее бесконечно, и ей хотелось узнать их жизнь поближе, да так, что она сама готова была залезть в муравейник. Её длинная палочка всегда торчала в муравейнике: кто же не любит полакомиться муравьиной кислотой? В эти минуты ей казалось, что она побывала в гостях у муравьёв.

Когда интерес к муравьям иссякал, Нурсауле перемещалась в дом, поближе к печке. Там у неё был «кинозал». Нурижамал вместе с медным подносом тоже переезжала вместе с ней. Под печкой было дугообразное отверстие, где находилась кухонная утварь. Там, по видимым только Нурсауле мосткам, перемещались маленькие люди. Они работали, смеялись, бегали. И она тоже радовалась вместе с ними. Другим она старалась не говорить об этом, потому что однажды, когда она начала было рассказывать о маленьких человечках, старший брат Ерсаин многозначительно покрутил пальцем у виска. Нурсауле очень дорожила его мнением, поэтому не стала больше ни о чём рассказывать, чтобы не оказаться отторгнутой от умного мальчишеского сообщества.

А маленькой Нурижамал можно было все показывать и рассказывать, потому что всё равно она ещё не говорила, да и вряд ли что-то понимала, поэтому не могла её высмеять. К большому сожалению Нурсауле, когда был построен новый деревянный дом, старый снесли, и печка вместе с её обитателями исчезла навсегда …

Как потом исчезнет под водой и новый дом... И родина осталась под водой ныне плещущегося Сергеевского водохранилища. И тысячи людей, вынужденные покинуть Марьинку молодыми и затем разбросанные по всему свету, став уже взрослыми, с печалью в сердце вздыхали: «Ах! Моя Родина — под водой…». Уже на разных языках...

***

… Больше всего хлопот было с Нурижамал. По росту она почти догнала свою старшую сестру, но училась не очень успешно, и учителя жаловались на неё. Даже директор школы, Василий Иванович Шумилин, через руки которого прошли очень способные к учёбе братья и сёстры Нурижамал, удивлялся её ответам. Когда он начинал рассказывать о Древней Греции или походах Александра Македонского, она вдруг называла такие подробности из жизни греков или сражений, которые не описывались в книге. Тогда учитель начинал думать, что она знает весь материал, но просто не хочет рассказывать. Когда ученики пытались над ней смеяться, она начинала дерзить и могла на вопрос: «Что такое Ахиллесова пята? — ответить: «Это пятка», чем вызывала смех одноклассников. Только по пению и по английскому у неё были стабильные пятёрки. В дневнике были и двойки, потому что, как только кто-то из учителей начинал рассказывать новый материал, Нурижамал мысленно уходила туда, откуда трудно было возвратиться. И все картины, разворачивавшиеся перед ней в это время, были настолько интересны, что она напрочь забывала об уроке. Менялось её лицо, менялся голос. А учителя, которые обращались к ней, встречались с её странным поведением или остановившимся взглядом и начинали нервничать.

Только отцу Нурижамал могла пожаловаться на то, что учителя её не понимают. Он соглашался с ней, понимал, что учёба ей не интересна и не заставлял мучиться с уроками. В то время как для другой дочери создал специальный учебный уголок. Самая приятная для его сердца картина была, когда он видел Нурсауле, сидящую за письменным столом, который он где-то достал и принёс. Осторожно заглянув в комнату и увидев её над книгами, тихо и благоговейно закрывал за собой дверь.

***

Ибрагим-ага понимал, что у девочек разное предназначение в жизни. Но на всякий случай обещал Нурижамал, что он поговорит с Васке, так он называл Василия Ивановича Шумилина, директора школы, через руки которого прошла плеяда племянников и детей Ибрагима-ага. Все они имели неординарные способности: по физике, математике, литературе, были выдающимися спортсменами, технарями и художниками, отличались стремлением к справедливости, иногда не вмещавшейся в рамки школьного этикета. Но такого экземпляра, как Нурижамал Шумилину, пожалуй, ещё не попадалось. И учителя, вспоминая ранних учеников этой фамилии, старались поставить ей положительные отметки и довести до восьмого класса, чтобы затем она закончила среднюю школу на вечерних курсах.

Никому не приходило в голову, что, возможно, она какая-то особенная девочка, ведь когда-то и Пьер Кюри не мог учиться в обыкновенной школе. Он был рассеян, не слушал и не слышал учителей, плохо учился, поэтому родители предпочли заниматься с ним дома. Но в советской, да, пожалуй, и в сегодняшней, школе легче от таких учеников избавиться, чем признать их особенный статус.

Любимым занятием Нурижамал было угадывать, что приготовила мама и что она поест на обед. Почти всегда она это безошибочно угадывала и, придя из школы, спрашивала маму: «Сегодня ты приготовила мой любимый молочный суп? А яйца ещё зачем?». Хадича удивлялась и относила эту способность к её длинному носу, думала, видно унюхала издалека. На самом деле нос был нипричём. Просто, уже выходя из школы, Нурижамал почему-то могла увидеть, что делается дома, где её сестры, кто едет в гости. Но вместе с тем, была очень невнимательной к окружающему, и могла при играх невзначай упасть в чей-нибудь открытый погреб. Начиная с третьего класса, она могла помочь тем, кто потерял коров или лошадей, и сказать, где искать пропажу или, возможно, кто увёл их силой. Однажды приехали знакомые отца и рассказали, что у них пропал табун лошадей. Нурижамал, которая крутилась возле отца, попросила разрешения у отца:

– Можно скажу я?

Отец кивнул головой:

– Говори.

– Лошадей забрали цыгане, и сейчас они стоят в одной лощине километрах в пятидесяти от угнанного места, — сообщила она.

Гости задумались, верить ей или не верить, но на всякий случай решили осмотреть и эту лощину. Действительно, все лошади в целости и сохранности были там, и от радости найденной пропажи гости подарили Ибрагиму-ага коня. Но после этого случая отец больше не разрешал ей говорить кому-либо о пропажах или каких-либо событиях.

– Тебе ещё рано заниматься этим, — просто сказал он.

***

Сам он предсказывал не только какие-то грядущие события, но и определял болезни человека по пульсу и внешнему виду. Он владел методикой народного лечения, которая, наверное, основывалась на большом практическом опыте, передававшемся из поколения в поколение, а большей частью перешедшем ему от прабабушки, которая была известной баксы-лекарем. Так думали люди.

Человек всегда старается все события преломить через призму своих знаний, вместить в рамки своего жизненного опыта и найти им место в собственной шкале оценок. Это естественно.

Способность диагностировать и лечить больных приносила радость излечившимся, но была тяжким бременем для его обладателя. Без постоянной практики, не находя объектов для приложения своих способностей, Ибрагим-ага заболевал, да так сильно, что его начинала трясти лихорадка. В это время он старался уединиться и лежал, отвернувшись к стене, не реагируя ни на что. Не ел и не пил. Когда он находился в таком состоянии, дети выбегали на улицу и молили Бога, чтобы приехал из соседних аулов кто-нибудь из любимых и уважаемых Ибрагимом-ага друзей. Например, дядя Аубакир, которого Ерсаин, старший брат Нурижамал, называл Иваном Грозным, потому что он не приходил в дом, а просто влетал, сваливая всё и всех встречавшихся на его пути громовым голосом, разлетевшимися полами одежды, как будто только что сошёл с картины художника. Самым удивительным было его лицо с горящими, огромными, выразительными глазами, как у русского царя. Или бы приехал дядя Кошан, мечтали дети. Если вдруг появлялся кто-нибудь из них, Ибрагим-ага мгновенно преображался, забывал про болезнь, и начиналась бесконечная беседа, которая могла длиться день, ночь. При этом они обсуждали как историю, так и вели дискуссии по тексту Корана. Ибрагим-ага, так как убежал от муллы, так и не выучился читать по-арабски. Но, обладая великолепной памятью, он мог наизусть прочитать любое место из Корана.

Ибрагим-ага лечил людей карагачом, различными травяными и берёзовыми ваннами, заворачивал в только что освежеванную шкуру лошади, что-то шептал, дул, как будто присвистывая, но никому не рассказывал о том, только ли это опыт поколений или он получал рецепты от болезней из какого-то другого источника? Если дети заболевали, то он никогда к ним не вызывал врача. Ибрагим-ага был фаталистом и говорил, если дитя нужно Богу, то он его всё равно заберёт, а если нет, то и так выздоровеет. Но на всякий случай при простудных заболеваниях поил слабым раствором какого-то ядовитого растения, сажал на диету: молочный суп, айран, творог и никакого мяса. Более того, никому из детей с детства не разрешал есть куриное мясо, грибы и налимов. Всё лечение Ибрагим-ага проводил тайно, так как в то время такое занятие не поощрялось и считалось мракобесием. Он никогда не брал за лечение денег. И всё время молился.

Его не покидала мысль, кто же будет следующим, кого заставят отрабатывать родовой долг причастности к Вселенским знаниям? Он вспоминал, каким трудным путём через испытания судьбы, потери, болезни он пришёл к сегодняшней своей миссии. Кто же будет читать молитвы, когда он уйдёт из жизни? Кто же продолжит его опыт врачевания и примет на себя эту трудную обязанность? Мужчины? Им сегодня трудно объяснить, что он хочет и почему они должны этим заниматься. Да и заняты они очень. Работают. Так раздумывал он.

И взор его останавливался на Нурижамал. Он знал, какая это тяжёлая ноша даже для мужчины, находиться среди живых, в то же время видеть аруахов и быть посредником между двумя мирами. Правильно и без страха реагировать на просьбы аруахов. В то же время он видел, что все дети обладают в какой-то степени его способностями, усиленными материнскими генами, ведь Хадича тоже могла задолго предвидеть какие-либо события, делать научные гипотезы, подтверждение которым через много лет будут найдены в научных журналах Нурсауле.

За месяц до своей кончины он обошёл весь аул, куда переехал из Мариинки, при воспоминании о которой болело сердце у двадцати тысяч человек, и вместе с ними и у Ибрагима-ага. Простился с каждым из сельчан и сказал, придя домой:

– Хадича, я больше не встану, будь сильной. Очень жаль, что не смогу быть на свадьбе Нуркенже, самой младшей, когда она вырастет. Это была моя самая большая мечта. Никогда не оставляй без внимания Нурижамал. А в будущем вы все соберётесь возле Нурсауле. Она ведь азамат у нас. Живи понемногу со всеми детьми.

Конечно, он очень сожалел о том, что будет похоронен не там, где родились его предки, — в Сырымбете, а здесь, во временном их пристанище — Баганаты. Этот маленький аул был некогда поселением калмыков, но казахи бились насмерть за эти места возле Есиля. За сотни лет, казалось, можно было забыть об этой истории, но перед его глазами вставала одна и та же картина, которую откуда-то услужливо предоставляла генетическая память: калмыцкие шаманы с заклинаниями закапывают какой-то горшок или череп, покидая аул. Они оставляли свои проклятия этому месту, куда они больше не вернутся. Проклятие калмыцких шаманов выражалось в том, чтобы это поселение, носящее имя их батыра, не развивалось, а если оно и вырастет, расстроится, всё равно, чтобы у него не было будущего.

– Как тяжело покидать вас, мои близкие и родные... Как узнаете вы обо всем, что знаю я и что уношу с собой, — думал Ибрагим-ага.

Рядом с ним была его любимая Нуркенже и смотрела на него печальными глазами.

Нурижамал подошла к отцу, которого дети называли Ата, потому что отец выглядел как дедушка. Она приехала из своего Озёрного:

– Ата, ты хочешь что-то сказать мне?

– Да, айналайын.

– Если я буду приходить к тебе во сне, не пугайся, я буду всегда рядом с тобой. Я буду тебе подсказывать, что тебе нужно делать в трудных ситуациях, в моменты, когда ты будешь лечить людей. А этим ты будешь заниматься. Я не умираю, я просто ухожу, перехожу в другое состояние, мой голос всегда будет звучать для всех вас, мои дети.

Только не СМОГ, не СУМЕЛ и не ПОСМЕЛ он сказать ей, чтобы она никогда не отказывала в просьбах исполнить трудную родовую миссию — лечить людей, стать посредником между миром живых и миром мёртвых, если КТО-ТО попросит её об этом …

Скажи он ей эти слова, Нурижамал задала бы вопрос:

– А КТО будет обращаться, кто будет просить?

На этот простой вопрос он не мог дать ответа, потому что этот самый КТО-ТО и поручил ему молиться и лечить людей. Жаль, как жаль, что понимание всего этого пришло так поздно...

…У Нурижамал была привычка с детства быстро и неожиданно засыпать на десять-пятнадцать минут. Нурсауле смеялась над ней:

– У тебя сон разведчика.

И в этот раз она быстро заснула и увидела летящую птицу. Птица будто плыла по небу, медленно взмахивая белыми крыльями. Нурижамал не могла разглядеть и понять, что это за птица. Если лебедь, то почему один?

Она смотрела и думала. Думала, что вот без слов все понимает. И слова не нужны. Человеку совершенно не обязательно слышать их, он может общаться и без слов, то есть он как бы воспринимает и слышит мир вокруг всем своим существом, то есть он ВНИМАЕТ …

Каждый взмах крыла птицы нёс ей смысл, который она понимала и без слов:

– Нурижамал, тебе придётся покинуть родные края и уехать далеко-далеко. Там тебя ждут. Ты должна помочь не только живым, но и давно ушедшим.

– Как я им помогу?

Будто от своего вскрика, Нурижамал резко проснулась. Оказалось, она просто застонала во сне. В памяти остался облик удивительной птицы, взмах ее белого крыла. Он был словно мазок бело-голубой акварели. Птица и небо...

С тех пор она потеряла покой.

И всей семьёй, покинув, красивейшие места Северного Казахстана, Нурижамал переехала в Джезказганскую область.

…Эту удивительную женщину уважали и боялись одновременно. Она никогда не покрывала лентяев, но и не докладывала начальству о том, что могло бы плохо отразиться на отношении начальства к подчинённым. Ее справедливость и прямота, как это часто бывает, вызывали раздражение у некоторых аульчан. Да и поведение её было часто для них непонятным. А порой даже странным. Очень уж она была непривычно свободна, независима. В свою очередь и она многому удивлялась в ауле...

***

На майские праздники обычно стар и млад выходили на так называемые маёвки. Взрослые, запасясь едой и водкой, поднимались на красивую гору с многозначным названием «Айғ ырұ шқ ан», что можно было истолковать как «гора, с которой упал жеребец». Происхождение названия горы трактовали в народе по-разному. Говорили, будто некогда жил богатый человек, у которого были табуны лошадей. Он был щедрый, поэтому поголовье скота у него увеличивалось. Самыми страшными врагами в то время как для людей, так и для животных были волчьи стаи, которые возглавляли вожаки — бө рі. Бори достигали в длину трёх-четырёх метров от головы до хвоста, были бесстрашны и сильны, поэтому табуны лошадей становились для них лёгкой наживой. Однажды волки окружили табун байских лошадей и загнали их на гору. Стая волков была огромной и злой, а лошади испуганы и беззащитны. Последним из табуна остался красивый и смелый жеребец. Он, медленно повернувшись, взглянул в желтые горящие волчьи глаза и, не раздумывая, бросился с горы. В память о нём казахи и назвали гору «Айғ ырұ шқ ан».

И вот, когда нагруженные горячительными напитками мужчины и женщины, предвкушая радость предстоящего отдыха, сделали свои первые шаги по дороге к горе, Нурижамал своим хорошо поставленным голосом вдруг громко сказала:

– А вы зря поднимаетесь на гору, лучше бы вы оставались внизу... Но раз уж вы так хотите наверх, то будьте добры соблюдать чистоту...

Эти слова, а особенно их приказной тон, вызывали глухое раздражение местных жителей: приезжая пытается им, родившимся здесь, указывать, как себя вести на родной земле!

Нурижамал же на гору так и не пошла. И нога болела, да и вспомнилось, как предстала перед ней вдруг, словно видение, какая-то незнакомая и почти реальная молодая женщина с толстыми пшеничными косами. Женщина та сказала:

– Мы любили эту гору. Мы, ни в чем не повинные, заключённые Карлага. Я литовка. Меня сослали в эти степи, спрятали за колючую проволоку из родных краёв за шпионаж, которым я никогда не занималась. Но на свою беду я знала несколько иностранных языков и врачевала людей... Этого хватило, чтобы объявить меня шпионкой и врагом народа. Попав сюда, я стала помогать таким же, как я, несчастным женщинам, мечтавшим о свободе и возвращении домой. Частенько стояли мы в степи недалеко от родника и смотрели на эту чудесную гору... Она для нас стала как будто символом, олицетворением свободы. Нам казалось, что за ней — дорога в нашу прежнюю жизнь. Гора стала для нас священной...

Что это было? Сон? Явь? Или сон наяву? Нурижамал вдруг увидела, как надзиратель рвёт все пуговицы на кофточке женщины, наматывает ее золотые волосы на кулак...

Стон вырвался из груди Нурижамал. И стон этот становился все громче и громче. Она начала трясти головой, чтобы отогнать от себя страшное виденье. И вдруг во весь голос разрыдалась:

– Не хочу я видеть этого! Не могу. Почему всё это вижу только я, почему другие ничего не видят?

Если бы Ибрагим-ага был рядом с ней, он, конечно, сказал бы:

– Эх-хе-хе, доченька ты моя, такова уж наша участь быть посвящёнными в то, о чём другие не ведают...

С тех пор она старалась обходить гору с говорящим названием, но странное предчувствие, что в будущем гора как-то войдет в ее жизнь, не покидало ее.

А нога все беспокоила. Теперь она совсем почернела и болела все сильнее. Пришлось ехать в Караганду к известному хирургу, профессору С.В.Лохвицкому. По просьбе старшего брата Евнея Арстановича Букетова была проведена консультация доктора и нога была оперирована и спасена. Но теперь она стала некрасивой, с ещё незатянувшимся шрамом и видом своим пугала и расстраивала Нурижамал. Дочка, которой недавно исполнилось три года, оставалась с родственниками, пока Нурижамал была на лечении, а сын — с отцом. Пролежав почти два месяца в больнице, Нурижамал наконец вернулась в Кызылтау.

Как бывает в деревнях, сразу стали приходить люди справиться о её здоровье. Подолгу сидели за столом, неспешно пили чай, вполголоса говорили о местных новостях...

В это время маленькая дочка, нарядная, одетая по-городскому, в белых гольфах, с большим белым бантом в волосах бегала вместе с детьми. Когда гости разошлись, Нурижамал вышла на улицу, позвать девочку домой. Но сколько не окликала, все бесполезно — девочка не отзывалась. И поблизости ее не было. Сердце Нурижамал сжалось от предчувствия. В тревоге она обежала всю округу. Ребенок исчез...

Недалеко от дома протекала маленькая речка. Чуть ниже по течению она была запружена. Соседи, услышав, что потерялась девочка, бросились на помощь и, разбившись на группы, стали обыскивать каждый уголок, куда мог забраться ребёнок. Кто-то баграми искал в воде. Стемнело. Нурижамал, совершенно обессиленная, присела возле реки. И внезапно ей сильно захотелось спать...

Как всегда, опрокинулась она в свой короткий сон.

И вдруг...

Вдруг она увидела птицу. Птица, бело-голубой сгусток в небесной сини, словно приближалась к ней. Падала, падала и вдруг, вмиг, словно ударившись о землю, обернулась красивой женщиной с длинными золотисто-русыми волосами, прикрытыми прозрачно-голубым невесомым платком. Она отвела руку, закрытую платком, словно вуалью, в сторону и, окинув Нурижамал ласковым взглядом серых глаз, сказала:

– Дитя моё, не волнуйся. Твоя девочка под моим крылом, под моей защитой.

Нурижамал замерла:

– Кто Вы?

– Я заступница и защитница женщин и детей, я — Дева Мария.

Нурижамал молча смотрела на неё. Она вся словно обратилась в слух.

Дева Мария продолжала:

– Обещай мне, что ты долго проживешь здесь, много лет не уедешь отсюда никуда. Ты нужна здесь. Живым и мёртвым. Обещаешь?

Нурижамал в оцепенении отвечала:

– Обещаю.

Очнувшись, она уверенно и спокойно сказала себе:

– Моя дочь жива, и она найдётся. Она под защитой небес.

Однако и на следующий день поиски были безрезультатны. А ближе к вечеру в конце улицы на коне вдруг появился незнакомый всадник. Подъехал ближе, и все узнали пастуха Оспана. И о, чудо! Впереди него на коне сидела, как ни в чем не бывало, вся измазанная чем-то зеленым трёхлетняя Айсулу. Оспан-ага рассказал, что пас скот почти в пяти километрах от села. И возле пригорка вдруг услышал детский голос. Сначала подумал, что это ему почудилось. Но собака, бежавшая впереди, вдруг рванулась наверх. Пастух поднял глаза и увидел ребёнка.

Взрослые стали расспрашивать Айсулу, где она была, отчего ушла так далеко. Девочка деловито рассказала, что, сняв беленькие гольфы, чтобы не запачкать их и не замочить, перешла ручеёк — речку и пошла вперёд. Заблудилась. Ночь была холодной. Девочка устала, ее стало клонить ко сну. Помнит, что к ней подходили какие-то большие добрые собаки, одна даже облизала ей лицо. Очень хотелось есть, и она стала рвать траву и есть её... Все молча смотрели на ребёнка. Ее рассказ — то ли сон, то ли явь — удивил всех. Ее появление целой и невредимой было действительно чудом. В округе водились волки, кабаны, змеи, а днём невозможно было пройти по траве от обилия стрекоз и шустрых ящериц.

***

…Шел 1979 год. Для кого-то он был памятным, как удачный, для кого-то был нелёгким, но в целом для Казахстана это был неплохой год. Нурижамал удалось наконец-то увидеть Алма-Ату. Город ей очень понравился. Были в нём какая-то светскость и аристократизм. Даже снобизм столичных жителей не портил этого ощущения. Нурсауле шутила:

– Алматинцы всегда гости, как в других городах, так и у себя дома. Восхитила красота горных вершин, они были видны из окна и, казалось, только протяни руку, и можно дотронуться, погладить их снежную шапку.

Но всё прекрасное имеет обыкновение исчезать, сменяясь каждодневной рутиной. Счастье сельских жителей может и состоит в том, что они, как солнце, уехав, возвращаются вновь на круги своя, чтобы вести бесхитростный, простой и веками устоявшийся образ жизни, зависимый только от капризов природы, и стойко переносить жару, дожди, морозы и метели.

Вот и Нурижамал вернулась в свой Кызылтау. Лето было жарким и проходило очень быстро, а зима наступала долгая и холодная, со снежными заносами.

Добраться до нее, особенно зимой, было практически невозможно. Лишь изредка, как выражалась она, «выходила в эфир», то есть звонила по телефону кому-то из родственников.

Как-то в один из приездов в гости к сестре Нурижамал пела песни, а племянники, дети Нурсауле, записали её пение на кассету. Хадича-апа, которая большую часть года проводила теперь в Караганде, частенько брала кассету, включала проигрыватель и слушала бархатный голос дочери: «Ұ шарга қ анатым жоқ не қ ылайын. — Что же мне делать, ведь нет у меня крыльев, чтобы взлететь…».

Хадича-апа задумчиво говорила дрогнувшим голосом: «Да, и вправду нет у неё крыльев, а то бы она была уже здесь».

И на следующий же день начинался сбор «гуманитарной помощи» для отправки в аул. Но через кого передавать-то? И тогда кто-нибудь из сестёр, нагрузившись продуктами, одеждой, обувью и всякими неожиданными подарками, должен был отправиться сначала на поезде, а потом на маршрутном автобусе к Нурижамал. Она радостно встречала гостей, хлопотала, варила что-нибудь вкусное. Однако приехавшим сестрам в ее доме было непривычно и порой даже тягостно — так далеки они были от сельского быта.

Родственники всегда просили сестру переехать поближе к главной трассе, чтобы можно было просто приезжать к ней на машине. Тогда они даже представить себе не могли, как долго придётся ждать того часа, когда Нурижамал приблизится к ним. А пока они должны были приехать в три часа ночи на станцию, затем до одиннадцати дня ждать рейсового автобуса, который потом по грейдеру тащился целых три часа, хотя расстояние было всего-то каких-нибудь девяносто километров.

Пассажиры, в основном мужчины, подвыпив, начинали курить, а потом ругаться, не очень-то стесняясь в выражениях. После двух-трёх поездок в таком обществе, Нурсауле сказала:

– Сестра, извини, к тебе я больше не ездок. Хочешь видеть нас — приезжай сама к нам, или переезжай, жильё мы тебе найдём.

Но Нурижамал не решалась на переезд.

Она принимала участие в смотрах художественной самодеятельности в местном клубе. Особенной радости от этого она не испытывала, но кто же считался в то время с желаниями человека? Надо — и участвуй. И пой. В тот день, когда она была «артисткой», первым в клуб бежал её муж, чтобы занять хорошее место. Но телята, коровы, бараны и в этот день тоже, как всегда, хотели и есть, и пить.

И Нурижамал, помня о своих домашних делах, быстро одевалась — у неё всегда были самые модные наряды, сёстры снабжали, наскоро записывала на руке второй куплет песни, она его всегда забывала, и на сцену.

И в этот раз, как только объявили её выход, Нурижамал вышла на сцену, встала перед микрофоном и, вместо того чтобы петь, спросила:

– Ребята, микрофон не сгорит, как в прошлый раз?

Они отвечают:

– Тате, начинайте, всё нормально.

И вот Нурижамал начала петь. Первый куплет она знала очень хорошо, а второй решила прочитать с руки. Открыла ладошку, а на ней ничего нет. Все слова стерлись, лишь некоторые сохранились, как некие таинственные знаки. Она подняла глаза на зал и увидела прямо перед собой довольно улыбающегося мужа. Нурижамал упёрлась в него взглядом, да как гаркнет на весь зал вместо того, чтобы петь:

– А ты что тут сидишь, вместо того чтобы смотреть за скотиной? Мне перед концертом пришлось поить телят, поэтому я теперь не знаю второй куплет, нечаянно смыла его!

Зал хохочет, некоторые просят, да не сердись на него, лучше спой первый куплет ещё раз. В конце концов, она поёт свою любимую песню «Ақ бұ лақ», слова ее, почему-то, никогда не забываются.

Кроме повседневной, полной забот и труда, у Нурижамал протекала другая жизнь — в видениях. Она словно купалась в потоке самой разной информации, которая касалась не только этого маленького села, но и всей Вселенной...

Нурижамал воспринимала её как нечто само собой разумеющееся. Были моменты, когда она должна была кого-то о чем-то предупредить: чтобы человек не отправлялся в дорогу, чтобы прочитал молитву по усопшим, помог слабому или бедному. Сначала не все прислушивались к ней, но постепенно люди привыкли к тому, что она могла сказать нечто не вмещающееся в обычное сознание, не доступное пониманию, но очень полезное.

Сестра Нурсауле остерегала ее, уговаривала не говорить, потому что боялась негативной реакции людей. Но Нурижамал знала, что большинство известий ей нужно донести до нужного адресата. Хотят этого люди или не хотят, потому что КТО-ТО требовал от неё именно доставки сообщения до адресата. И вот однажды...

Однажды к ней пришла «информация», которую она не хотела не только передавать кому-либо. Легче было бы забыть её навсегда. У Нурижамал был старший брат, которым очень гордился Ибрагим-ага. Брат этот достиг высоких вершин в науке и был одним из талантливых организаторов образования. Он был яркой, неординарной личностью, талантлив, образован, умен, высок ростом, хорош собой, но очень открыт и прост в общении, и мог говорить и держаться на равных и с академиком, и с простым человеком. Он уважал в человеке, прежде всего, личность, а не должность или положение. К сожалению, как писал Олжас Сулейменов, степь не любила высоких...

В свои пятьдесят с небольшим, он был ошельмован завистниками и подвергнут репрессиям со стороны власти. В то время, когда к Нурижамал пришла «информация» свыше, многочисленные комиссии уже замучили его проверками. И в результате его отодвинули в сторону, освободили от руководства одним из крупных вузов Казахстана.

...Нурижамал, как всегда вечерами, выходила на улицу, потому что в доме ей становилось душно, ей нужно было пространство. Выйдя во двор, она смотрела ввысь, в далёкое звёздное безбрежье, иной раз покрытое облаками. Она словно ждала — что скажет ей Небо.

– Нурижамал, скажи, тебе дороже всё человечество или твой любимый брат? Можешь ли ты пожертвовать им ради всех людей? Или пусть весь земной шар сгорит от нейтронной бомбы?

Голоса не было, слова брались сами собой, ниоткуда и беззвучно звучали в вечернем воздухе...

Нурижамал сопротивлялась им, пытаясь сказать, что ей хочется, чтобы и люди, и брат жили. Нет, она не может сделать такой выбор!

Голос сказал:

– Тогда выбор сделаем мы...

Нурижамал вся сжалась, но не посмела спросить:

– А кто же это — «Вы»?

Голос, а может, и не было вовсе никакого голоса, только ветер прошелестел по степи, но она услышала:

– В декабре 1983 года ты потеряешь своего величественного брата; в декабре 1986 года казахская молодёжь восстанет и прольётся её кровь.

Через некоторое время у вас в стране будет руководитель из вашего народа.

Первые два известия Нурижамал сделала вид, что не услышала, так ей захотелось их поскорее забыть, а последнее у неё вызвало возмущение:

– О каком руководителе идёт речь? Разве у нас сейчас руководитель партии Кунаев не из нашего народа?

Кунаев, высокий, красивый, авторитетный, ей нравился. Хотя поговаривали, что в опале старшего брата виноват именно он. Но Нурижамал не верила в это. Не хотела верить. Не может быть, думалось ей, чтобы такой интеллигентный, большой в прямом и переносном смысле человек, мог заниматься сбором доносов, слушать завистников, не ценить ее умного и прекрасного брата? Нет-нет, в это совсем не хотелось верить...

На следующий день Нурижамал ходила сама не своя, так удручающе подействовали на нее услышанные в вечерней тишине слова.

В стране было спокойно и никакой грозой не пахло. Нурижамал не интересовалась политикой, но слышала, как люди поговаривали о каком-то застое, но ведь и вода иногда застаивается, если она не протекает.

В душе она просила Небо, чтобы не было печалей и несчастий, и не хотела верить ни в какие предсказания.

Однако все же на следующий день Нурижамал позвонила сёстрам и сказала, что хочет приехать и привезти старшему брату қ арын-май, сливочное масло, приготовленное особым способом.

На этом масле нужно немного остановиться. Казахские женщины, так как раньше не было холодильников, научились так заготавливать продукты впрок и хранить, чтобы они не просто не портились, а оставались годными подолгу для самого широкого использования. Никакой холодильник не мог сохранить так масло, как қ арын, хорошо выделанная баранья брюшина, высушенная так, чтобы кожа не ломалась. Для получения масла сначала собранная сметана взбивалась. Затем свежее масло прессовалось так, чтобы в нём не оставалось ни капельки воды. Круто солилось и закладывалось в карын, при этом все повороты брюшины туго набивались маслом, и получалось нечто похожее на большую полную луну да ещё с какими-то спутниками. От того, как плотно было набито масло, зависело его качество, а для пущей герметичности отверстие туго завязывалось кожаной верёвочкой. Затем карын либо подвешивался в шошала — хозяйственной пристройке в виде большого шалаша, либо складывался в специальное место для хранения. В таком виде масло могло лежать очень долго. Нурижамал тоже освоила мастерство заготовки масла и с радостью ждала момента, когда можно будет разрезать карын — оболочку масла и вырезать янтарный кусочек, похожий на только что зародившийся месяц. Сёстры с детства такое масло не ели и даже не переносили его запаха, поэтому она возила своё изделие другим родственникам, которые понимали толк в национальной еде.

И в этот раз она сделала большие вырезки, как в четвертинки луны, и повезла в город.

Старший брат в последнее время часто лежал в больнице. Нурижамал с сестрой отправились туда. Брат совершенно не обратил внимания на фрукты, а сразу взял в руки масло и всем, кто приходил его навещать, показывал его, приговаривая:

– Настоящее масло бывает именно таким! Посмотрите, какое оно прозрачно-янтарное, а какой у него запах, какой вкус!

В тот день всех, кто приходил к нему, брат угощал маслом и каждый раз демонстрировал янтарный кусок в коричневой, пропитанной маслом оболочке. И не переставал удивляться народной мудрости, сумевшей так приспособить образ жизни народа к природным условиям Степи. Нурижамал радовалась, что брат в хорошем настроении и привезённые гостинцы ему понравились.

С мыслью «может, всё и обойдётся», она вернулась домой.

Ничего своим сёстрам про предсказание она не сказала, а те даже не подумали спросить о причине её внезапного приезда и такого же скорого отъезда. Но 13 декабря 1983 года всё-таки наступил. Брат умер.

В конце 1986 года в Казахстан был назначен новый секретарь ЦК Г.Колбин, до этого работавший секретарем обкома Ульяновской области. Этот шаг в республике был принят как знак неуважения не только к Д.Кунаеву, но и ко всему казахскому народу.

Чем отличается наш народ? В первую очередь толерантностью, истоки которой уходят в глубь веков, к древним тюркам, к их уменью жить рядом и часто вместе с другими народами, уважая чужие обычаи и чужую культуру, а также стремлением к справедливости и верой в благосклонность бесконечного Неба — Тенгри. Увы, надежда на благосклонность Неба играет часто с нами злую шутку — «как Бог решит» даёт повод и к безответственности, и к бездействию...

Тоталитарный строй не давал возможности оспаривать решения «верхов», внутренняя политика в такой системе определяется безоговорочным подчинением центру на местах. Решение Политбюро ЦК КПСС не подлежало ни обсуждению, ни оспариванию. Но...

Но время изменилось.

Молодежь больше не хотела жить так, как предписывалось партией, и внезапная смена руководства в республике только усилила эти настроения и вызвала решительный протест. Казахстан был достоин своего руководителя, выходца из своего народа, а не пришлого и никому не известного, командированного из Москвы. Речи нового генсека все чаще противоречили его делам, и это вызвало законное раздражение интеллигенции. Напряжение в обществе нарастало.

Как тут было не вспомнить предостережение, полученное Нурижамал:

– Прольётся кровь молодых людей...

Нурижамал не могла высидеть дома. Все дни, начиная с горячего 16 декабря, она не находила себе места, а 19 декабря в полночь она вышла из дому и начала кричать:

– О, дух великого Абылай-хана, где ты? Аруах, где ты? Почему позволяешь, чтобы кровь казахской молодёжи текла рекой, почему позволяешь так жестоко обращаться с нашими девушками?

Но тишина была ей ответом.

Нурижамал вернулась в дом. И приснился ей сон. Огромный дракон раскинул свои мощные когти над родным ее Казахстаном, раскрыл огненную пасть и пытается проглотить ее любимую землю.

А она, Нурижамал, будто стоит на большой площади. Вдруг с правой стороны от неё появился Абылай-хан. В руках у него большой меч-семсер. Он подошёл к ней и, протянув его, жёстко сказал:

– Вот тебе мой семсер. Держи крепко и сруби этому проклятому дракону голову.

Нурижамал взяла в руки семсер, но он был так тяжёл, что удержать его просто не хватало сил. А перед ней стояли люди, много людей, и все смотрели на неё с надеждой. Ей казалось, что перед ней стоит весь казахский народ. От страха и отчаяния, от сознания того, что она уронит, не удержит в руках меч, не защитит людей от дракона, Нурижамал, что есть силы, крикнула:

– Да неужели же в Казахстане не осталось мужчин, которые смогли бы взять меч Абылай-хана и победить дракона? Ведь не женское это дело!

Вдруг из толпы сделал шаг ей навстречу довольно молодой человек с высоким крутым лбом, с открытым лицом и ясными глазами, одетый в тёмное пальто, и протянул руки:

– Дай мне семсер. Я возьму его. Я смогу удержать его и сразиться с драконом!

Нурижамал же, прежде чем передать меч в руки отважного мужчины, потребовала:

– Поклянись, что будешь крепко держать семсер Абылай-хана в руках.

Он, прямо и честно глядя в ее глаза, ответил:

– Клянусь, клянусь, клянусь!

На следующее утро Нурижамал прежде всего позвонила сестре Нурсауле и рассказала ей свой сон. Сестра задумалась. Разгадывать сны, как это делал Ибрагим-ага, она не умела, но все же осторожно предположила:

– Наверное, этот Колбин недолго просидит в руководителях. Может быть, к власти придет кто-то из наших земляков...

Нурижамал знала, что сестра ее относилась к той части казахской интеллигенции, на которую можно было положиться в вопросах отстаивания интересов нации, отличалась прогрессивным мышлением и вся грязь, которая лилась теперь со страниц центральных газет на Казахстан, не могла оставить её равнодушной. Все эти заказные «разоблачительные» публикации убивали казахов морально. И тому есть подтверждение: десятки казахских патриотов ушли из жизни, не перенеся горечи, боли и страданий за свой народ после кровавого 16-го декабря. Эту трагедию в печати осторожно называли «событием», но, конечно же, то, что случилось в тот декабрьский день, было не просто событием. Это было началом того важнейшего геополитического поворота, на котором забуксовал могучий Советский Союз. Казахи первыми в СССР остановили этот имперский маховик насилия и подавления народа, который раскручивался долгие и тяжкие семьдесят лет...

Огромное тело дракона треснуло.

***

Да, то были великие дни для казахского народа! Нурсауле эти дни не забудет никогда. Они со своей коллегой и соседкой Сарой через каждые полчаса бегали на почту и посылали в Москву делегату Первого съезда народных депутатов Мухтару Шаханову сразу по несколько телеграмм, подписывая их разными именами. В телеграммах была просьба выступить и сказать правду по поводу событий декабря 1986 года. Отправив последнюю телеграмму в двенадцать ночи, на следующий день подруги сели у телевизора и стали ждать выступления депутата. Мухтар Шаханов вышел на трибуну съезда, и было заметно, в каком волнении он находится. Шаханов начал своё выступление со слов:

– Меня забросали телеграммами с просьбой сказать правду о выступлении молодёжи Казахстана в декабре.

Как его любили в этот момент все сидящие перед телевизором, не передать словами! Две подружки с радостными криками бросились обниматься, как будто это они выступали с той трибуны. Был такой подъём, такая радость! И снова народ сплотился, как во время декабрьского восстания, и все верили, что наконец-то правда восторжествует, и честь народа будет восстановлена, мужество молодежи будет очищено от пропагандистской лжи, потоком льющейся со страниц центральных московских газет!

Обо всём этом Нурсауле не могла рассказать сестре, но знала, что впереди ещё очень много испытаний и путь к правде не бывает коротким...

***

…Вслед за старшим братом ушла в мир иной и Хадича-апа. Несмотря на то, что брат и сестра были старше Нурсауле, после смерти Хадичи-апа близкие родственники сплотились именно вокруг Нурсауле.

А она переживала за Нурижамал, которая так и жила в степной глуши и ни шагу не сделала, чтобы переехать в город. А годы всё шли и шли. За это время в доме у сестры ничего нового не прибавилось. Своё постоянное место занимал чёрно-белый телевизор, который она, как только входила в дом, сразу выключала. Иногда ходила к соседке посмотреть по цветному телевизору концерты. Однажды Нурижамал пришла послушать Розу Рымбаеву, но концерта не было, потому что на трибуне выступал мужчина. Она внимательно смотрела на него. Неожиданно резко опустилась на пол, подползла к телевизору и закричала:

– Гульсум, кто это?

Соседка посмотрела на экран:

– Так это же новый руководитель Казахстана, ты что, его не знаешь?

– Знаю. Конечно, знаю, я его видела во сне! Как его зовут?

Гульсум назвала имя.

Нурижамал всё ещё сидела на полу и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, повторяла:

– Так вот кому я в моём давнем сне отдала семсер Абылай-хана... Вот кому... Это был именно он... О, только теперь я начинаю понимать слова, услышанные во сне: Казахстан возглавит сын казаха... Какой долгий путь от того сна до его исполнения... Какой долгий путь...

Нурижамал была рада, что сбываются не только плохие предсказания памятного 1979 года, но и хорошие. От всего сердца желала она человеку, который возглавил ее родной Казахстан, крепко держать в руках семсер Абылай-хана и быть верным той клятве...

Дети были ещё маленькие, поэтому долго задерживаться Нурижамал в гостях не могла. Сын рос очень талантливым: прекрасно рисовал, разбирался в технике. В этом он был очень похож на своего дядю Ерсаина. Подолгу мальчик мог сосредоточенно смотреть на восходящее и заходящее солнце, на причудливые формы облаков, которые казались ему живыми, на шелестящие листья деревьев.

***

…Значительным событием по приезде из первой её заграничной поездки стало открытие памятника старшему брату-академику. Нурсауле часто сетовала, что Ибрагим-ага совсем не снится ей, но зато очень часто к ней в ее снах приходил брат-академик. Нурижамал обосновывала это тем, что она занималась наукой и была к нему ближе по уровню образованности. Когда Нурсауле, уже после смерти брата, защитила в Ленинграде диссертацию, она переживала, что брат теперь не узнает об этом. На утверждение обычно уходило полгода, так что за это время можно было и забыть о диссертации.

Как-то под утро Нурижамал снится сон, ей говорят:

– Передай сестре, её диссертация поступила в шестой отдел Высшей аттестационной комиссии СССР.

Чтобы не забыть незнакомые слова, она быстро записала текст на листочке, потом позвонила сестре. Та обрадовалась, но ожидание продолжалось...

Спустя полгода теперь уже Нурсауле снится сон, будто она пришла к старшему брату в кабинет. Увидев его сидящим за столом, радостно подумала:

– Вот здорово, значит, он уже не болеет, и так рано пришёл на работу.

Брат берёт чистый лист бумаги, ставит свою подпись и отдаёт ей. Утром Нурсауле получает открытку об утверждении диссертации. Она как ребёнок радостно прыгала и восклицала:

– Значит, он знает, что я защитилась!

Нурижамал мало что из своих снов или сообщений сохранила в письменном виде. Лишь некоторые, в которых говорилось о судьбе близких, страны, она, чтобы не забыть, записала. Вот одна из таких записей, сохранившая подробности сна о старшем брате:

– 16 декабря 2005 года. Нурижамал пришла в гости к брату. Он идёт впереди неё, любимый синий бархатный чапан висит на правом плече. Он живёт в старинном замке, какие есть в Европе. Вместе они входят в его кабинет. Стеллажи старинных фолиантов. Нурижамал медленно оглядывает всё это великолепие, которое почему-то невесомо. Брат разговаривает не словами, а взглядом:

– Попав сюда, я обрёл свободу от земного унижения. Здесь я продолжаю заниматься наукой. Я родился вовремя, но мои идеи и мысли были не ко времени.

Не спеша шли они вместе через анфилады комнат и затем вышли на лужайку, где трава была зелёной, немнущейся и без пыли. Брат повернулся лицом к Нурижамал, подтянул левое плечо чапана и сказал:

– Мой храм был не только в моей душе, но я пытался увеличить его до размеров мира.

Нурижамал пытается спросить его:

– Разве это возможно?

И просыпается...

Говорят, что первый человек был вылеплен из глины. Нурижамал убедилась в сказанном, когда пришла вместе с сестрами в мастерскую известного скульптора Билыка. Наблюдая, как из-под пальцев Анатолия Петровича появляются знакомые черты, улыбка брата, можно было легко поверить в это. Это был ещё маленький макет будущего памятника.

Скромный труженик, скульптуры которого стоят во многих местах, с улыбкой рассказывал, как он был приглашён в Астану на приём к высшему начальству и получил приглашение прийти на заседание правительственной комиссии. Билык, как все творческие личности, не сильно обращал внимания на внешний антураж, ему было важнее, что исходило от человека, глубока ли его мысль. Его костюм был не намного лучше, чем его обычная рабочая одежда, но на лацкане сиял заслуженный орден «Достык». Охрана его долго держала, подозрительно смотрела на его длинные волосы, но соответствие документа и присутствие ордена сделали своё дело и его пропустили. Рассказывая об этом с застенчивой улыбкой, он давал понять, что ему было стыдно за молодого охранника.

Билык пригласил сестёр в павильон, чтобы они посмотрели памятник уже в натуральную величину. Каково же было удивление Нурижамал, когда она, придя в павильон, увидела памятник Акжолтай Агыбай-батыра.

Конь под ним был серый в яблоках, каким она видела его в своих мыслях. Нурижамал подумала:

– Наверное, где-то в книгах написано, что конь у него был именно такой, а может, скульптор тоже «видящий» человек.

Но спросить об этом мастера Нурижамал не осмелилась. Он работал высоко, на «лесах», и отошла к памятнику брата. Анатолий Петрович снизу казался совсем маленьким на фоне памятника. Сёстры постояли рядом и задумались о том, какой титанический труд у скульптора...

***

И вот наступил день открытия памятника. Было холодно, но собралось много народу. Нурижамал стояла чуть впереди толпы, и как только покрывало мягко опустилось вниз, она увидела за памятником, далеко на горизонте людей в белых развевающихся одеждах, которые стоя правили лошадьми, впряженными в колесницы. Кони неслись на всех парах, будто боялись, что их хозяева не успеют на торжественное событие.

От людей на колесницах к ней текла «информация»:

– Вы наши потомки, мы ваши праотцы.

Стоявший посредине был крупнее всех и от него долетели слова:

– Я ваш прародитель Авраам …

Торжество шло своим чередом, с речами, теле- и киносъёмками, но всё это проходило как бы мимо Нурижамал, потому что она находилась под впечатлением картины из прошлого и теперь её волновал вопрос:

– Чей это прародитель? Всего человечества или это конкретно касается их брата, а значит, и его родственников. А, значит, и её...?

Кто-то выступал, говорил о значимости события, кто-то благодарил акимат за поддержку, кто-то лез в объектив камер.

Все, причисляющие себя к ближайшим родственникам академика, становились по очереди перед памятником и фотографировались. В то же время дочери брата, Нурсауле и, конечно, молчаливая и застывшая, словно в забытьи, Нурижамал, спокойно стояли и никуда не рвались.

Эти кадры мелькали перед ней, когда подошли сёстры и сказали, что пора домой, все закончилось.

Было так холодно, хотелось быстрее зайти в помещение, чтобы согреть закоченевшие ноги и перезагрузить «зависшие»мысли.

А мысли, действительно, мучили её, и нужно было поинтересоваться у сестры, как она думает, кем были эти люди в белых одеждах, несущиеся стоя на колесницах.

Выпив горячего чая, Нурижамал описала сестре картину, которую она видела, и слова, которые слышала. В ответ на это сестра рассказала об Аврааме, прародителе почти половины землян, и о том, что до сих пор неизвестно, из каких кочевников он происходит. Вполне возможно, что он имеет какое-то отношение и к истории тех мест, где сегодня расположен Казахстан. Ведь артефакты, то есть предметы, найденные в Северном, Центральном и Южном Казахстане, несут информацию о том, что кони были одомашнены именно на этой территории от 5 до 7 тысяч лет назад. Европа в силу своих амбиций, конечно, не желает терять приоритета, считая себя родоначальницей культуры. Но откуда у гвардейцев Великобритании папахи? И почему их нет в национальной одежде? Вот интересный материал об Аврааме, имя которого ты услышала.

***

…Осень в тот год почему-то припозднилась. На некоторых деревьях ещё оставались листья, было тепло и совсем не верилось, что зима не за горами. Нурижамал сидела в своей свежепахнущей краской квартире, и казалось, что вот сейчас только на неё нашло успокоение. Но она вдруг резко встала и подошла к телефону. К слову сказать, телефон появился у неё недавно. А до этого ей трудно было общаться с родственниками и знакомыми.

Как-то Нурсауле уехала в Алматы. И вдруг Нурижамал видит сон. Будто пришла Нурсауле и сказала:

– Завтра рано утром к семи часам иди к Нуркенже, к ней приедут к обеду гости, и она нуждается в твоей помощи.

Нурижамал, проснувшись, быстро умылась, оделась и пошла к семи часам к сестре. Нуркенже открыла дверь и удивлённо посмотрела на Нурижамал:

– Ты что в такую рань?

– Меня Нурсауле попросила прийти пораньше и помочь тебе. Ведь у тебя будут сегодня гости.

– Да, гости должны приехать в двенадцать часов, издалека. Но как она могла тебе сказать? Она же в Алматы, и я ей не говорила, что у меня будут гости, потому что сама узнала об этом только в двенадцать часов ночи. И у тебя ведь нет телефона, как она могла тебе сообщить?

– Нурсауле мне всё сказала во сне...

Нуркенже удивилась:

– Вот это да!

... Нурижамал, держа трубку в руке, вдруг ясно увидела, будто она сидит в вагоне поезда и смотрит в окно. За окном широкая степь и, соревнуясь с поездом, скачет на коне лихой всадник. Сразу в глаза ей бросился конь: серебристо-серый, в тёмных яблоках, сильный и нахрапистый.

Уверенно несёт всадника, имя которому Акжолтай Агыбай-батыр. Нурижамал стала медленно, в несвойственной ей манере, набирать номер телефона Нурсауле. Поздоровавшись, она сказала, что аруах батыра зовёт её в Кызылтау. Сестра давно привыкла ко всяким неожиданным её заявлениям, поэтому без колебаний дала добро на поездку. Готовясь к поездке, Нурижамал вспомнила, что, когда она уже собиралась покинуть аул и распродала скот, домашнюю утварь, какую легче было оставить, чем перевозить, в её коротком сне появился широкоплечий, представительный мужчина в доспехах и представился Акжолтай Агыбай-батыром. Раньше она не слышала ничего о нём, тем более что и книг Нурижамал никаких о нем не читала. Он попросил её:

– Пусть один из самых старых и уважаемых аксакалов зарежет чёрного барана и сделает пожертвование.

Нурижамал мысленно вспомнила всех аксакалов, но большая их часть уже давно умерла, некоторые вообще уехали, так что и обратиться-то было не к кому. На следующую ночь батыр приснился снова, но теперь сказал:

– Может, у вас в ауле есть почтенная апай, которая может возглавить аул и провести ритуал пожертвования?

Утром Нурижамал побежала к Раушан-апай. Та читала аяты из Корана, и Нурижамал передала ей слова аруаха. Бабушка начала жаловаться на жизнь, причитать, что вот беда, сын её теперь без работы, и баранов осталось совсем мало. А на следующий день вдруг поднялся ураган. Ветер сносил с крыш шифер, вырывал с корнем деревья, поднимал тучи пыли, и казалось, что показывает всем, что стихия — это главное действующее лицо. Нет теперь власти партии, распался совхоз и не стало людей, которые могли бы взять заботу о памяти аруахов.

В селе стало темно, и Нурижамал услышала, как рядом с ней кто-то тяжело вздыхает. Подняв глаза, увидела на чуть посветлевшем небе лик Агыбай-батыра. Только сейчас до неё дошло, что она должна сделать. Забежав домой, она схватила ведро с молоком, которое купила у соседки, чтобы сделать айран, побежала в конец огорода и, выливая, сказала:

– Прости меня аруах, что не смогла сделать тебе достойное поминание. Вот это сейчас всё, что есть у меня в руках, молоко, «ақ дә м», я отдаю тебе.

Опять Нурижамал услышала рядом вздох, но это был уже вздох облегчения, и ветер стал стихать. А через некоторое время об урагане напоминали только валявшиеся на земле деревья и обломки шифера.

***

Вместе с Нурижамал собрался в путь и Кайрат, которого сестра называла «электросенс», потому что как только он прикасался к включателям, лампочки, вспыхнув, перегорали. Взяв кое-что из еды, они уютно уселись возле окна в поезде, и путешествие началось.

Каково было удивление Нурижамал, а тем более её спутника (Кайрат тоже относился к людям, видящим аруахов), когда за окном появился, радостно взмахивая плёткой, Агыбай-батыр. Его серый конь в яблоках нёсся быстрее пассажирского поезда. Батыр как будто подбадривал их, давая знать, что её решение поехать очень правильное, ведь Нурижамал там ждут тысячи людей.

Ей и в голову не приходило усомниться в его словах, хотя к этому времени в Кызылтау вряд ли осталась даже одна тысяча жителей. Сойдя на станции, они сразу встретили знакомого Нурижамал, который собирался ехать на машине в аул. Дорога за беседой пролетела незаметно, и вот они уже были у ворот дома Сапара. Он много работал, удачно приватизировал кое-что в совхозе, имел табун лошадей, бессчётное количество баранов и самое главное — приобрёл скакуна. Когда они увидели в конюшне коня, у Нурижамал вырвался возглас удивления: это был конь Агыбай-батыра, серый в яблоках! Хозяин очень гордился и