Раздел I. Основные идеи истории мировой философии 4 страница

Отсутствие возможности означает, что либо все стало необходи­мым и тогда нет смысла вообще говорить о человеческой свободе и о спасении; либо то, что все стало обыденным. Обыденность господству­ет везде, где человек полагается только на свои силы, на свой разум.

Философские воззрения русских мыслителей XIX века

Русская философия XIX века богата и разнообразна, но здесь мы остановимся только на философских воззрениях двух писателей — Ф. Достоевского и Л. Толстого, в чьем творчестве преломились основные идеи и чаяния русского общества позапрошлого века.

Ф. Достоевский о природе зла

Когда в разгар «охоты» террористов на русского царя Ф. Достоев­ский обсуждал очередное неудавшееся покушение с журналистом А. Сувориным, писатель спросил: «Представьте, что мы случайно ус­лышали разговор о том, что сейчас Зимний дворец будет взорван. Обра­тились бы вы в полицию?». Суворин, монархист и «махровый реакцио­нер» (как его называли в советской печати) ответил:

—Нет, не пошел бы...

—И я бы не пошел, — сказал Достоевский. — Почему? Ведь это
ужас. Это — преступление. Мы, может быть, могли бы его предупре­дить. Но я боюсь прослыть доносчиком».

Доносительство в ту эпоху было для порядочного человека не только противным, но и невозможным делом. Достоевский тоже был монархистом, и речь ведь шла о жизни царя, но пойти в полицию и до­нести все равно считал невозможным. Можно попытаться самому обез­оружить террориста, но доносить в принципе нельзя.

За полстолетия до этого подобная же проблема поднималась в кру­гу декабристов. После разгрома восстания многие деятели декабрист­ского движения вели себя очень странно. Так, П. Пестель — человек большого личного мужества, будучи арестованным, на допросах назы­вал много фамилий людей, которые даже не были причастны к движе­нию, видимо, оправдывая для себя такое поведение тем, что царское правительство, узнав о таком большом количестве сторонников декаб­ристов, испугается и пойдет на реформы.

Но был другой известный декабрист Михаил Лунин, который вел себя очень последовательно и достойно, ни в какие переговоры не всту­пал, никаких фамилий не называл и вообще считал, что всякое доноси­тельство и предательство невозможны. «Какое мне дело, — мог бы ска­зать он, — до царя и правительства, до того, что оно напугается и пой­дет на реформы, так что в будущем жизнь станет легче. Какое мне дело до будущего? Ведь я сейчас погублю свою бессмертную душу, выдав кого-нибудь. Как же я буду после этого жить?».

Лунин прекрасно понимал, что есть вещи гораздо более важные, чем собственные жизнь и благополучие, есть честь и достоинство — _тОт невидимый материал, из которого ткется человеческое существо­вание. Нет совести, нет любви, нет чести — нет и человека, а есть жи­вотное — с мускулами, нервами, со многими знаниями, умное, хитрое, _но животное.

Это же понимал и Достоевский, который весь свой могучий та­лант писателя посвятил воспитанию в человеке человеческого. Досто­евский понимал, что человек не рождается человеком, что он должен еще им стать, снова родиться — уже в духе, в стихии человечности, что великий символ любой религии — «второе рождение» — не кра­сивый образ, а насущная необходимость для каждого человеческого существа.

В XX веке в России все радикально поменялось. Павлик Морозов, донесший на собственного отца, стал национальным героем. Доноси­тельство, тем более по идейным соображениям, стало нормой жизни, к нему призывали на партийных съездах, его восхваляли в литературе. Государство рубило сук, на котором сидело, подрывало нравственное здоровье народа. Народ испортить легко, а для воспитания его нужны столетия. Тот уровень нравственной деградации нашего общества, ко­торый мы сейчас имеем, в числе прочего рожден пропагандой преда­тельства и доносительства.

Достоевский удивительно глубоко проанализировал природу зла. По его мнению, зло всегда будет в мире, пока в мире есть свобода. Зло идет от свободы человеческой воли. Человек не хочет счастья, особенно если это счастье принудительное, он хочет свободы, хочет своеволия, хочет «по своей глупой воле пожить». Любой закон человек восприни­мает как насилие над собой, даже если это закон математики, вроде «дважды два — четыре». Человек готов на любую глупость, даже на преступление, лишь бы не быть «штифтиком» (сейчас говорят «винти­ком»), игрушкой в руках судьбы и сильных мира сего. Человек согласен на несчастья и страдания, лишь бы остаться свободным.

«Подпольный» человек Достоевского кричит: «Господи Боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что каменная стена, у меня сил не хватило».

Главные герои Достоевского — это люди, решившиеся на преступ­ление, чтобы доказать себе и другим, что они свободные существа (Рас­кольников, Карамазов, Шатов и другие).

Можно, конечно, избавить мир от зла, но для этого нужно отнять от людей свободу, чтобы они не имели возможности ни капризничать, ни выражать свое недовольство, ни тем более совершать преступления. В таком мире все будут счастливы, но это будет счастье муравейника.

Интересно, что все деспотические режимы успешно боролись с преступностью, поскольку сводили до минимума человеческую свобо­ду, жестоко карая любое нарушение закона (говорят, Гитлер в один день покончил с безбилетниками, расстреляв пару человек). От преступности в таком обществе быстро избавляются, люди могут свободно гулять по вечерам, не опасаться карманных и квартирных краж, но в то же время они совершенно несвободны, они рабы мощного государственного ап­парата.

Наоборот, в демократических странах уровень преступности всегда довольно высок: злые люди пользуются предоставленными свободами, потому что в демократическом государстве человека нельзя просто так арестовать, а надо долго и тщательно готовить и обосновывать обвине­ние, чтобы самим не нарушить какой-нибудь закон, не ущемить свободу человека, даже если его подозревают в преступлении.

У польского писателя-фантаста Станислава Лема есть прекрасный роман «Возвращение со звезд». Космонавты возвращаются на землю после двадцати лет отсутствия. За это время на земле произошла Вели­кая Гуманитарная революция — всем сделали прививку, после которой человек уже не способен на агрессию, грубость, насилие. Осуществи­лась извечная мечта — нет больше преступлений и войн. Но космонав­ты, у которых такой прививки не было, пользуются, как ни странно, огромным успехом — в них все видят нормальных полноценных людей. Способность ко злу, агрессивность оказалась тесно связанной с талан­том, упрямством в достижении целей, смелостью. А люди с прививкой стали напоминать послушных овец.

То, что влечет отдельных людей к преступлению, влечет и обще­ство к революции, считал Достоевский. Революция не уничтожает зло, потому что зло не во внешних обстоятельствах, а во внутренней при­роде человека. В глубине человеческой души борются между собой Бог и дьявол. А революционеры, уверенные, что достаточно уничто­жить несправедливые условия — и зло исчезнет, творят, на самом де­ле, еще большее зло. Человек должен победить зло в себе, внутренне освободиться. Без этого никакие социальные преобразования не помо­гут. Много лет спустя другой знаменитый русский мыслитель Николай Бердяев в работе «Духи русской революции» (1918) напишет по этому поводу:

«Слишком многое у нас привыкли относить на счет самодержавия, все зло и насилие жизни хотели им объяснить. Но этим только сбрасы­вали с себя русские люди бремя ответственности и приучили себя к без­ответственности. Нет уже самодержавия, а русская тьма и русское зло остались. Тьма и зло заложены глубже, не в социальной оболочке наро­да, а в духовном его ядре. Нет уже старого самодержавия, а самовластие по-прежнему царит на Руси. По-прежнему нет уважения к человеку, к человеческому достоинству, к человеческим правам. Нет старого само­державия, старого чиновничества, старой полиции, а взятка по-прежнему является устоем русской жизни... Сцены из Гоголя разыгрываются на каждом шагу революционной России, она полна мертвыми душами. Хари и рожи гоголевской эпохи появились на почве омертвения русских душ».

То же самое можно сказать о нашем времени: нет больше КПСС, нет тоталитарного режима, а хари и рожи все равно остались. По-прежнему берут взятки, по-прежнему осталось неуважение к личности, к ее правам, по-прежнему власть считает народ и его жизнь полем для своих экспериментов. И по-прежнему народ не верит власти, боится ее и раболепствует перед нею. Все это глубоко заложено в характере наро­да и будет изживаться еще очень долгое время. Хотя какие-то трещинки и появились в этом монолите — например, более или менее свободная пресса, более или менее свободное предпринимательство, люди, осоз­нающие свою свободу.

По Достоевскому, есть две формы выражения человека: богочеловеческая и человекобожеская. Человек есть постольку, поскольку он есть образ Божий. А если человек сам себя считает Богом, ставит себя на место Бога, провозглашает «Человек! Это звучит гордо!», полагает, что он венец вселенной и ему все дозволено (перекраивать мир, исто­рию), — это в человеке торжествует не божественное, а дьявольское, злое начало.

Л. Толстой: непротивление злу

Замечательный писатель, Лев Толстой был еще и глубоким, прони­цательным мыслителем. Он развивал основные идеи греческих филосо­фов, нравственные идеи христианства и моральную философию Канта. Основной вопрос Толстого: как разорвать замкнутый круг насилия — вечный принцип человеческого существования. Все вокруг построено на насилии: государство осуществляет насилие над своими подданными и ведет войны против других государств, родители подавляют своих Детей, учителя — учеников и т.д. и т.п.

На насилие люди отвечают также насилием — угнетенные подни­маются на восстание и опять творят насилие. Если насилие иногда и защищало жизнь и спокойствие людей, то много чаще, напротив, стано­вилось причиной величайших бедствий. И Толстой пришел к мысли, что надо возродить основной принцип христианской религии — непро­тивление злу насилием.

Если не отвечать насилием на насилие, прощать и даже полюбить врагов своих (подняться над обидами и оскорблениями), что может сде­лать только очень сильный человек, то прервется порочный замкнутый круг непрерывного насилия, творимого в истории. Вообще христиан­ская религия — это религия сильных людей.

Есть два источника насилия в мире — государственная власть и ре­волюционеры, которые с ней борются. Власть — это всегда насилие. Существуют суд, прокуратура, тюрьмы, лагеря, но от этого не становит­ся меньше преступников или недовольных. Человек, совершивший пре­ступление, уже наказан тем, что нарушил человеческий закон. А если он не испытывает мук совести, не наказывает сам себя, то сажать его в тюрьму бесполезно, она только еще больше его озлобит. Вообще, счи­тал Толстой, люди живут в относительном спокойствии, не бросаются друг на друга, не убивают и не режут не потому, что есть суды и тюрь­мы, а потому что люди еще любят и жалеют друг друга.

Второй источник насилия — революционеры. Эти люди знают, как нужно устроить общество, в котором все будут счастливы, и потому готовы положить собственные жизни и заодно миллионы чужих для осуществления своих идей. Обычный человек не знает, что с ним будет завтра, как сложится его жизнь через год, а революционеры знают, как устроится жизнь целого народа через десятилетия. И в ответ на государ­ственное насилие устраивают новое насилие, и снова текут реки крови, и снова страдают люди, а счастливое будущее не наступает и не наступит.

«Дошло до того, — писал Л. Толстой в статье «Не убий никого», — что если бы теперь дать в России всем людям возможность убивать всех тех, кого они считают для себя вредными, то почти все русские люди поубивали бы друг друга: революционеры всех правителей и капитали­стов, правители и капиталисты — всех революционеров, крестьяне — всех землевладельцев, землевладельцы — всех крестьян и т.д.».

Государство и не боится революционеров, оно знает, как с ними бороться. Оно боится других людей — тех, кто не хочет участвовать в насилии, тех, которым ничего не нужно: ни богатства, ни славы, ни положения. Эти люди не хотят делать карьеру в государстве, потому что она развращает человека, не хотят делать революции, потому что революции не уничтожают насилия, а порождают его в еще большем объеме.

Толстой призывал: не отвечайте насилием на насилие, не служите государству, не служите в армии, полиции, на таможне, не принимайте и участия в вооруженной борьбе против государства. Насилие порожда­ет только насилие и ничего больше. Единственный выход — моральное самоусовершенствование. Начните с себя. Не поддавайтесь соблазнам мира: карьере, деньгам, власти, ибо опять окажетесь во власти насилия и будете его проводниками. Приучите себя любить ближних, какими бы плохими они вам ни казались, изгоняйте из своего сердца ожесточение. Другого пути преобразовать мир нет и не будет.

До тех пор, пока люди будут неспособны устоять против соблазнов страха, одурения, корысти, честолюбия, тщеславия, порабощающих одних и развращающих других, они всегда будут складываться в обще­ство насилующих и обманывающих и насилуемых и обманываемых. Чтобы этого не было, каждому человеку нужно сделать нравственное усилие над самим собой.

Многие критиковали Толстого за утопизм и романтические мечта­ния, но последователь Толстого Махатма Ганди, проникнувшись идея­ми своего учителя, призвал индийцев не бороться с английскими коло­низаторами, а просто не участвовать во власти: не служить англичанам, не платить подати, не работать в администрации. И власть англичан, не один век правивших Индией, рухнула в несколько лет. Это удивитель­ный образец жизненности толстовского учения.

Другой пример — толстовские коммуны, которые в 1910-1920-х годах приобрели большое распространение и в России, и во всем мире. Коммунары вместе работали, одинаково получали за свой труд, в ком­мунах было полное равенство членов, дети воспитывались в собствен­ных школах, ибо в государственных школах, по мнению толстовцев, с детства прививается вкус к насилию. Землю обрабатывали в основном ручным трудом, чтобы избегать насилия и над природой. Это был очень интересный опыт поиска новых путей человеческого общежития, где регулирующим принципом были любовь, уважение всех членов группы друг к другу. Когда началась коллективизация, толстовское движение в России было уничтожено, поскольку коммунары отказывались участво­вать в насаждаемых силой колхозах.

Сколько было насмешек, иронии, даже издевательств над учением Толстого, но вряд ли человечество может предложить что-нибудь дру­гое, кроме морального самосовершенствования, воспитания взаимного уважения и терпимости. Недаром в политике все больший вес приобре­тают идеи ненасильственного мира.

Пока идеи Толстого остаются только романтическим идеалом, а не средством практического изменения жизни, насилие будет оставаться основным фактором, определяющим нашу жизнь. Статья «Не убий ни­кого» написана под влиянием событий 1910-х годов, но ее идеи акту­альны и сегодня, словно Толстой обращается не к своим современни­кам, а к нам: «В русском народе происходит теперь напряженная борьба двух самых противоположных свойств человека: человека-зверя и чело­века-христианина. Русскому народу предстоят теперь два пути: один тот, по которому шли и идут европейские народы: насилием бороться с насилием, побороть его и насилием же установить и стараться поддер­живать, такой же, как и отвергнутый, насильственный порядок вещей.

Другой же — тот, чтобы, поняв то, что соединение людей насилием может быть только временным, но что истинно соединить людей может только одно и то же понимание жизни и вытекающий из него закон, — исключающий во всяком случае разрешение убийства человеком чело­века, уяснить себе это понимание жизни и на нем, только на нем, а не на насилии, основать свою жизнь и свое единение».

Избранные тексты:

«Жизнь дается не для наслаждения ею, а для того, чтобы ее перене­сти, «отбыть». <...> Старость даже утешается тем, что весь жизненный труд уже позади. Счастливейшим человеком будет тот, кто провел жизнь без особенных страданий, как душевных, так и телесных, а не тот, чья жизнь протекла в радостях и наслаждениях. Кто этими последними из­меряет счастье своей жизни, тот выбрал неверный масштаб. Ведь на­слаждения — всегда отрицательны; лишь зависть может внушить лож­ную мысль, что они дают счастье. Страдания, напротив, ощущаются положительным образом; поэтому критерий жизненного счастья — это их отсутствие. Если к беспечальному состоянию присоединится еще отсутствие скуки, то в главных чертах земное счастье достигнуто; все остальное — химера. Отсюда следует, что не должно никогда покупать наслаждения ценой страданий или даже ценой риска нажить их; ведь это значило бы ради отрицательного, ради химеры пожертвовать поло­жительным и реальным; и наоборот, мы выигрываем, жертвуя наслаж­дениями для того, чтобы избежать страданий. В обоих случаях безраз­лично, предшествует ли страдание наслаждению или следует за ним. Нет худшего безумия, как желать превратить мир — эту юдоль горя — в увеселительное заведение и вместо свободы от страданий ставить себе целью наслаждения и радости; а очень многие так именно и поступают. Гораздо меньше ошибается тот, кто с преувеличенной мрачностью счи­тает этот мир своего рода адом и заботится поэтому лишь о том, как бы найти себе в нем недоступное для огня помещение. Глупец гоняется за наслаждениями и находит разочарование; мудрец же только избегает горя. Если ему это и не удалось, значит виноват не он, не его глупость, а судьба. Если же это хоть сколько-нибудь удастся, то разочарования ему нечего бояться: страдания, которых он избег, всегда останутся вполне реальными. Даже если он, избегая их, слишком уклонился в сторону и даром пожертвовал несколькими наслаждениями, то и тогда он, в сущ­ности, не потерял ничего: все радости — призрачны и горевать о том, что они упущены — мелочно, даже смешно».(А. Шопенгауэр. Афоризмы житейской мудрости. М., 1990. С. 114-116).

«Верьте себе, выходящие из детства юноши и девушки, когда впер­вые поднимаются в душе вашей вопросы: кто я такое, зачем живу я и за­чем живут окружающие все меня люди? и главный, самый волнительный вопрос, так ли живу я и все окружающие меня люди? Верьте себе и тогда, когда все ответы, которые представляются вам на эти вопросы, будут не согласны с теми, которые внушены вам в детстве, будут не согласны и с той жизнью, в которой вы найдете себя живущими вместе с остальными людьми, окружающими вас. Не бойтесь этого разногласия; напротив, знайте, что в этом разногласии выразилось самое лучшее, что есть в вас, — хо божественное начало, проявление которого в жизни составляет не только главный, но единственный смысл нашего существования... Не верьте тогда людям, которые со снисходительной улыбкой скажут вам, что и они когда-то искали ответов на эти вопросы, но не нашли, потому что нельзя найти иных, кроме тех, которые приняты всеми.

Не верьте этому, а верьте только себе и не бойтесь несогласия со взглядами и мыслями людей, окружающих вас, если только несоглас­ные с ними ответы ваши на представляющиеся вам вопросы основаны не на наших личных желаниях, а на желании исполнить назначение сво­ей жизни, исполнить волю той силы, которая послала вас в жизнь.

...Не верьте людям, которые будут говорить вам, что ваши стрем­ления только неисполнимые мечты молодости, что и они также мечтали и стремились, но что жизнь скоро показала им, что она имеет свои тре­бования, что надо не фантазировать о том, какая бы могла быть наша жизнь, а стараться наилучшим образом согласовать свои поступки с жизнью существующего в обществе и стараться только о том, чтобы быть полезным членом этого общества.

Не верьте и тому, особенно усиливающемуся в наше время опасно­му соблазну, состоящему в том, что высшее назначение человека — это содействие переустройству существующего в известном месте, в из­вестное время общества, употребляя для этого всевозможные средства, даже и прямо противоположные нравственному совершенствованию. Не верьте этому, эта цель ничтожна перед целью проявления в себе того Божественного начала, которое заложено в душе вашей. <.. >

Да, верьте себе, когда в душе вашей будут говорить не желание превзойти других людей, отличиться от других, быть могущественным, знаменитым, прославленным, быть спасителем людей, избавителем их от вредного устройства жизни (такие желания часто подменивают же­лания добра), а верьте себе, когда главное желание вашей души будет то, чтобы самому быть лучше, я не скажу: совершенствоваться, по­скольку в самосовершенствовании есть нечто личное, удовлетворяющее самолюбию, а скажу: делаться тем, чем хочет тот Бог, который дал нам жизнь, открывать в себе то вложенное в нас, подобное ему, начало жить по божьи, как говорят мужики.

Верьте себе и живите так, напрягая все свои силы на одно: на про­явление в себе Бога, и вы сделаете все, что вы можете сделать и для сво­его блага и для блага всего мира. <...>

Да, верьте себе в то великой важности время, когда в первый раз загорится в вашей душе свет сознания своего божественного происхож­дения. Не тушите этот свет, а всеми силами берегите его и давайте ему разгореться. В этом одном, в разгорании этого света — единственный великий и радостный смысл жизни всякого человека». {Л.Н. Толстой. Верьте себе (обращение к юношеству) Л.Н. Толстой. Путь к жизни. М., 1993. С. 492).

Поговорим о прочитанном:

1. Должен ли каждый человек, стремящийся жить разумно, выработать для себя основные правила (заповеди) своего поведения, или это будет огра­ничивать его жизнь, его свободу?

2. И. Кант считал, что совесть — это показатель человечности, она не зави­сит ни от каких материальных условий и причин, это как бы голос Бога в
нас. А. Шопенгауэр, напротив, полагал, что совесть на девять десятых —
результат страха перед общественным порицанием: я не поступаю пло­хо, потому что боюсь наказания. Какая точка зрения выражает, по ваше­му мнению, природу человека?

3. Ф. Достоевский полагал, что зло присуще самой природе человека и будет существовать всегда, пока есть человек. Лишить человека воз­можности делать зло можно, только лишив его свободы. Однако люди
всегда боролись со злом и мечтали искоренить зло в мире. Что вы може­те сказать об этом парадоксе?

4.Христианская мораль призывает любить всех людей просто потому, что
каждый достоин любви. Некоторые философы считали, что просто че­ловек — это животное, и любить надо такого человека, который стре­мится быть человеком, постоянно побеждает в себе животное начало.
Какая точка зрения вам ближе?

5.Каждый человек естественно стремится быть непохожим на других,
стремится чем-нибудь выделиться и отличиться. С. Кьеркегор же считал,
что быть исключением стыдно. Прокомментируйте эту фразу Кьеркегора.

6.С точки зрения Л. Толстого, нравственнее, человечнее простить врага,
чем ответить ударом на удар. Но это предполагает, что и прощеный
враг должен быть нравственно воспитан. Иначе он вас снова ударит, ре­
шит, что вы струсили. Как же быть? Ждать, когда все будут нравственно
воспитанными или не ждать, а начать с себя — несмотря ни на что отка­заться от насилия?

7. Философ Ж.Ж. Руссо считал, что очень часто ребенка заставляют жить
так, как живут взрослые, и тем самым не дают ему развиваться свободно,
воспитывают в нем рабское послушание. Но без послушания, без авто­ритета взрослого также, видимо, немыслимо воспитание. Где же выход?

8. Как писал русский мыслитель XIX века К. Леонтьев, для того, чтобы появились Пушкин, Суворов и Кутузов, чтобы возникла мощная русская культура и сильное государство, — миллионы русских людей должны были столетиями жить в тяжелых, невыносимых условиях, И очень mмногие страны Европы добивались своего процветания ценой огромных усилий и потерь. Неужели это единственно возможный путь?

Глава 2. Философия XX века

Двадцатый век оказался плодотворным для философии: по числу философов, новых идей, кризисов и потрясений, которые переживала философия, находя новые пути для мысли. Этот век был и самым тяже­лым для философии, ибо она впервые столкнулась с массовым общест­вом, массовой культурой, массовым человеком, в принципе отвергав­шими всякие сомнения, всякую самостоятельную жизненную позицию и соответственно всякую серьезную философию. Мы рассмотрим толь­ко те философские учения XX века, которые предупреждали человече­ство о духовной и социальной катастрофе, грозящей в том случае, если возобладает массовая бездуховность; те пророчества, которые частично уже сбылись, и те надежды на духовное возрождение, которые еще имеют шанс осуществиться.

Корни современной философии лежат в XIX веке, и поэтому нач­нем с философии Ф. Ницше, который хотя и жил в XIX столетии, но вся его философия была предвосхищением коллизий и потрясений, которые принес с собой прошлый век. К тому же Ницше был понят и оценен как великий философ уже в XX веке.

Философия Ф. Ницше

Ф. Ницше выступил против обыденной мещанской морали, кото­рая, по его мнению, проявляется в двух формах — в морали христиан­ской и морали социалистической.

Христианство — это восстание рабов в морали. Христиане, призы­вают любить человека только за то, что он человек, каким бы мелким, слабым, духовно тщедушным и завистливым он ни был. Христианская религия сострадания искажает человеческий образ. По мнению Ницше, в человеке соединены воедино тварь и творец; в человеке есть матери­ал, обломок, избыток, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть и творец, ваятель, твердость молота, божественный зритель и седь­мой день. Наше сострадание относится к «твари в человеке», к тому, что Должно быть сформовано, сломано, выковано, разорвано, обожжено, закалено, очищено, — к тому, что страдает по необходимости и долж­но страдать.

Нужно, считал Ницше, любить не ближнего, как призывает христи­анство, а дальнего, того, кто, усиливаясь и преображая себя, еще только станет человеком. Современный человек — это только путь к настоя­щему человеку, к сверхчеловеку. А христианская мораль, как и социа­листическая, воспитывает людей слабых, которые даже гордятся своей слабостью и ничтожностью. Они никогда ничем не рисковали — ни здоровьем, ни капиталом, ни свободой, никогда не решались ни на ка­кой поступок. Никто не хочет жить, проявляя свою волю и решимость, жить самому так, как учит других, жить так, как жил, например, Сократ — мужественно и достойно. Откуда же может появиться человек, подлин­ная личность?

Фридрих Ницше (1844-1900 гг.) — немецкий философ, родился в семье сельского священника. Поступил на филологический факультет в Бонне, по­том перевелся в Лейпциг. Еще студентом опубликовал несколько работ по древнегреческой литературе. На последнем курсе его пригласили профессо­ром классической филологии в Базельский университет. Так в первый и по­следний раз студент стал профессором. Через год ему присвоили докторскую степень без защиты диссертации. Несколько лет работал преподавателем, по­том оставил службу по болезни.

Написал большое количество философских произведений. Основные ра­боты: «Рождение трагедии из духа музыки», «Так говорил Заратустра», «Ве­селая наука», «Воля к власти», «Сумерки идолов».

Всю жизнь Ницше боролся со страшной болезнью, с сильнейшими, до поте­ри сознания, головными болями, которые преследовали его постоянно с 18 лет. Писал в те редкие часы, кода боль отпускала, и все-таки на людях держался весе­ло, своим примером призывая других мужественно переносить невзгоды.

Эти мелкие, невзрачные люди полны злобной зависти ко всему красивому, умному, талантливому. Они бы с удовольствием всех урав­няли, чтобы никто не выделялся, чтобы все жили одинаково бедно и одинаково плохо, зато никому не нужно будет завидовать.

О подобной идеологии писал еще К. Маркс, называя ее «казармен­ным коммунизмом». Такие коммунисты видят свою цель в том, чтобы все всем раздать поровну, все разделить, а то, что разделить нельзя (на­пример, талант), — уничтожить. Подобный коммунизм и восторжество­вал после революции в нашей стране, когда уничтожалось все талантли­вое, яркое, поднимающееся над средним серым уровнем. Злобная за­висть маленьких серых людей и есть главный источник зла в мире. Когда-нибудь, пророчествовал Ницше, эта злобная энергия вырвется наружу и принесет немало бед и страданий людям.

Стадную мораль, рекомендующую никому не высовываться и жить, как живут все, Ницше называл аморализмом. Истинная мораль — это мораль аристократическая, это мораль человека, который попирает ногами презренное благополучие. Если человек знает, зачем живет, ему безразлично, как он живет. Не к счастью стремится человек. Свободный человек, но еще более свободный дух, полушутливо-полусерьезно писал Ницше, попирает ногами то презренное благополучие, которое видят в своих мечтах торгаши, христиане, коровы, женщины, англичане и про­чие демократы. Свободный человек — воин.

И мораль христианская, и мораль социалистическая только ослаб­ляют, с точки зрения Ницше, личностное начало в человеке. Это «слиш­ком человеческая» мораль. А все, что относится к человеку, должно быть преодолено — человек есть только путь к человеку, к тому чело­веку, что стоит высоко над нами, кто действительно уже не животное, не член стада, а воин, сверхчеловек. Лишь стремясь к чему-либо недося­гаемому, можно достичь нормального уровня. Стремясь к сверхчело­веку — такому существу, которое обладает мощным дионисийским на­чалом, сильно развитыми инстинктами, силой жизни, смелостью и на­стойчивостью — можно стать человеком в подлинном смысле этого слова.