Глава V. ЮРОДИВЫЙ

В комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым лицом, длинными седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой. Он был такого большого роста, что для того, чтобы пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть голову, но и согнуться всем телом. На нем было надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на подрясник; в руке он держал огромный посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым страшным и неестественным образом Он был крив на один глаз, и белый зрачок этого глаза прыгал беспрестанно и придавал его и без того некрасивому лицу еще более отвратительное выражение.

-- Ага! попались! -- закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и начал тщательно рассматривать его макушку, потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и начал дуть под клеенку и крестить ее. -- О-ох жалко! о-ох больно!.. сердечные... улетят, -- заговорил он потом дрожащим от слез голосом, с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы.

Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти.

Это был юродивый и странник Гриша.

Откуда был он? кто были его родители? что побудило его избрать странническую жизнь, какую он вел? Никто не знал этого. Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй.

Наконец явился давно желанный пунктуальный Фока, и мы пошли вниз. Гриша, всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу, шел за нами и стучал костылем по ступенькам лестницы. Папа и maman ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления сидевшим подле нее девочкам. Как только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на него, тотчас же отвернулась, и лицо ее приняло выражение, которое можно передать так: я вас не замечаю, Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они очень хотели поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить с своих мест и подойти к нам было бы нарушением правил Мими. Мы сначала должны были подойти к ней, сказать: " Воnjour, Mimi", шаркнуть ногой, а потом уже позволялось вступать в разговоры.

Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о чем нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх того, она беспрестанно приставала: " Parlez donc franç ais" [ Говорите же по-французски ], а тут-то, как назло так и хочется болтать по-русски; или за обедом -- только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: " Mangez donc avec du pain" или " Comment се que vous tenez votre fourchette? " [" Ешьте же с хлебом", " Как вы держите вилку? " ] " И какое ей до нас дело! -- подумаешь. -- Пускай она учит своих девочек, а у нас есть на это Карл Иваныч". Я вполне разделял его ненависть к иным людям.

-- Попроси мамашу, чтобы нас взяли на охоту, -- сказала Катенька шепотом, останавливая меня за курточку, когда большие прошли вперед в столовую.

-- Хорошо, постараемся.

Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам с собою: " Жалко!.. улетела... улетит голубь в небо... ох, на могиле камень!.." и т. п.

Maman с утра была расстроена; присутствие, слова и поступки Гриши заметно усиливали в ней это расположение.

-- Ах да, я было и забыла попросить тебя об одной вещи, -- сказала она, подавая отцу тарелку с супом.

-- Что такое?

-- Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они чуть не закусали бедного Гришу, когда он проходил по двору. Они этак и на детей могут броситься.

Услыхав, что речь идет о нем, Гриша повернулся к столу, стал показывать изорванные полы своей одежды и, пережевывая, приговаривать:

-- Хотел, чтобы загрызли... Бог не попустил. Грех собаками травить! большой грех! Не бей, большак [ Так он безразлично называл всех мужчин ], что бить? Бог простит... дни не такие.

-- Что это он говорит? -- спросил папа, пристально и строго рассматривая его. -- Я ничего не понимаю.

-- А я понимаю, -- отвечала maman, -- он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: " Хотел, чтобы загрызли, но Бог не попустил", -- и просит тебя, чтобы ты за это не наказывал его.

-- А! вот что! -- сказал папа. -- Почем же он знает, что я хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще не большой охотник до этих господ, -- продолжал он по-французски, -- но этот особенно мне не нравится и должен быть...

-- Ах, не говори этого, мой друг, -- прервала его maman, как будто испугавшись чего-нибудь, -- почем ты знаешь?

-- Кажется, я имел случай изучить эту породу людей -- их столько к тебе ходит, -- все на один покрой. Вечно одна и та же история...

Видно было, что матушка на этот счет была совершенно другого мнения и не хотела спорить.

-- Передай мне, пожалуйста, пирожок, -- сказала она. -- Что, хороши ли они нынче?

-- Нет, меня сердит, -- продолжал папа, взяв в руку пирожок, но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать его, -- нет, меня сердит, когда я вижу, что люди умные и образованные вдаются в обман.

И он ударил вилкой по столу.

-- Я тебя просила передать мне пирожок, -- повторила она, протягивая руку.

-- И прекрасно делают, -- продолжал папа, отодвигая руку, -- что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, -- прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор очень не нравился матушке, и подал ей пирожок.

-- Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, -- трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, -- прибавила она со вздохом и помолчав немного, -- je suis payé e pour y croire [ я заплатила за то, чтобы им верить ]; я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину.

-- Ах, что ты со мной сделала! -- сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) -- Зачем ты мне напомнила об его ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду.

Обед клонился к концу. Любочка и Катенька беспрестанно подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли сильное беспокойство. Подмигивание это значило: " Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту? " Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом, потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы нынче должны ехать, то желали бы, чтобы девочки вместе с нами поехали на охоту, в линейке. После небольшого совещания между большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и -- что было еще приятнее -- maman сказала, что она сама поедет с нами.