Как подкрасться к скрытому чувству

До сих пор я описала три пути к скрытой эмоции: а) раз­говор, б) размышление и в) записывание. Теперь мне хо­чется указать вам окольный путь — запасной ход к скрыто­му чувству.

Любой эстетический опыт, любая форма пассивного от­дыха, способная затронуть ваши чувства, может стать ма­териалом для четвертого подхода в самотерапии. Пьеса, опера, концерт, живопись, литература — все, что застав­ляет вас чувствовать. Рыдаете на фильме с трагическим сюжетом? Не обращайте внимания, что все остальные в зале, по-видимому, делают то же самое: у каждого есть своя, личная причина для слез. Каждый Зритель привносит в фильм собственную историю, свои переживания. Каждый думает, что сопереживает герою и героине, но история на экране заставляет вновь вспыхнуть потухшие угли его соб­ственного прошлого, и может быть, это даже не имеет пря­мой связи с несчастьем экранных любовников.

Здесь открывается чудесная возможность испытать ка­кую-то давно скрытую эмоцию или чувство, и это гораздо легче, чем в других методах самотерагши. Разговаривая, размышляя и доверяясь бумаге, вы пытаетесь разрешить определенную проблему из собственной действительнос­ти, прослеживая какую-то неадекватную реакцию. Ваша самооценка уже слегка пошатнулась, когда вы осознали провальность или неадекватность своего поведения. Мо­жет быть, вы пытались найти скрытую эмоцию, но вы зна­ете, что это болезненно, и страх перед этой болезненнос­тью замедляет ход самотерапии. Требуется мужество, что­бы снять верхний слой и почувствовать то, что под ним.

Переживание болезненной эмоции при просмотре филь­ма — совсем другое дело. Здесь вы не являетесь непосред­ственным участником, и ваша реальная жизнь не задета: нет ни стыда, ни вины, ни страха, которые могли бы поме­шать в действительности. Эта печальная история, которая разворачивается на ваших глазах, как будто не имеет с вами ничего общего: вы можете чувствовать себя в полной безо­пасности. Вы не боитесь почувствовать то, что может обна­ружиться под снятым слоем, и поэтому сделать это легче, чем обычно. Вы подкрадываетесь к скрытому чувству.

И еще одно: как правило, процесс самотерапии требует, чтобы вы прекратили на несколько минут мыслить как умуд­ренный жизнью взрослый и вернулись к раннему, детско­му мыслительному процессу. Это особенно важно, когда вам надо пережить очень ранний опыт. Трудно отпустить себя, отказаться от контроля, интеллектуального подхода, который позволяет вам почувствовать себя взрослым и в безопасности. Именно в этом и заключается сложность самотерапии (и любой психотерапии). Позабыв все на све­те, окунувшись с головой в сюжет книги, симфонию, фильм, вы незаметно для себя уже предпринимаете этот важный шаг. Ваши взрослые интеллектуальные процессы теряют контролирующую силу: вы опускаетесь к более примитивному, детскому уровню. (См. главу по творчеству.) Благодаря этому, вы со значительно большей легкостью продвигаетесь вперед и скоро можете почувствовать скры­тую эмоцию.

Вот ваши шаги к запасному ходу, который приведет вас к скрытому чувству: сперва обратите внимание на какую- то сильную эмоцию, к примеру печаль или гнев, которая возникает по ходу кино, пьесы или концерта. Сосредоточь­тесь на этой эмоции, позвольте себе прочувствовать ее мак­симально интенсивно. Потом, продолжая чувствовать, спро­сите себя: «О чем мне это напоминает? Что меня расстраи­вает на самом деле?» Вы можете неожиданно припомнить какое-то событие, отношения, проблему из своего прошло­го. Теперь постарайтесь пережить заново этот период и почувствовать эмоцию, соответствующую этому давно ушедшему времени. При помощи такого метода можно вер­нуться к очень ранним переживаниям. Возможно, к вам запоздало придет то чувство, о котором вы часто думали, но не могли вызвать с помощью других техник.

Иногда студенты задают вопрос: «Как можно сохранить в себе эмоцию и исследовать ее, пока действие фильма продолжается? Разве происходящие на экране события, разворачивающийся в книге сюжет не отвлекают от само­терапии?» Нет, вовсе нет. Просто сосредоточьтесь на сво­ем непосредственном чувстве. Если требуется, закройте глаза. Весь процесс настолько стремителен, что вы почти ничего из фильма не упустите. У меня никогда не возника­ло с этим проблем, хотя, возможно, кому-то из вас было бы полезно удалиться на минуту в другую комнату, если вы боитесь отвлечься.

Другой часто задаваемый вопрос: «Зачем мне использо­вать самотерапию каждый раз, когда я плачу в кино? Это обязательно невротический симптом?» Разумеется, нет. Сопереживание чужим проблема^ нормально и вполне свойственно человеку. Этот аспект самотерапии не иссле­дует неадекватного, провального поведения. Я просто об­ращаю ваше внимание на то, что вы способны заплакать за другого, потому что в вашем прошлом было что-то, что дела­ет проблему героя значимой для вас. В этом и заключается прелесть редкого шанса, позволяющего подкрасться к скрытому чувству через запасной ход, застать его врасплох. Зачем же терять этот шанс? Каждый день мы совершаем много глупостей, которые не способны позволить себе рас­познать. Подумайте, сколько раз вы перекладывали ответ­ственность за случившееся на чужие плечи, винили в своих злоключениях судьбу-злодейку или того, кто рядом. Как ча­сто мы игнорируем важные знаки, которые показывают нам на наличие неадекватной реакции, — хорошего материала для самотерапии. Пока мы смотрим фильм, у нас появляется шанс компенсировать другие упущенные случаи, когда нам не хватало сил использовать самотерапию в связи с реаль­ными жизненными проблемами. Чем больше скрытых чувств вы проживете, тем здоровее будете, так что исполь­зуйте весь материал, встречающийся на вашем пути.

Но что если вы настолько увлечены историей, что нет времени использовать ее для самотерапии? Можно ли об­ратиться к ней позже, по возвращении домой? Да, если вы все еще чувствуете эмоцию, которая была вызвана истори­ей, или если вы можете ее воссоздать тем или иным спосо­бом: размышляя о фильме или обсуждая его. Здесь важно помнить: не теряйте времени зря, не «анализируйте» свое чувство после того, как оно остыло, когда вы уже успокои­лись. Ваши чисто интеллектуальные догадки, по всей веро­ятности, будут неверными, но даже при условии правиль­ности они вам не помогут, так как вы не чувствуете истин­ной скрытой эмоции.

I

Мне довелось посмотреть «Лебединое озеро» в исполне­нии труппы Большого театра. Сочетание великолепных ко­стюмов, романтической музыки и безупречной техники танцоров образовали сказочную реальность, куда моему взрослому скептицизму не было дороги, и весь балет я про­сидела с открытым ртом, совсем как наивный ребенок. Гля­дя, как разворачивается хорошо знакомое трагическое дей­ство сказки, я все больше и больше погружалась в по-дет­ски искренний транс, полностью растворившись в мире сце­нической фантазии. Потом наступил момент, где Принц в ужасе узнает, что обманут злым Колдуном: он принял фаль­шивого Черного Лебедя за свою единственную любовь, Бе­лого Лебедя. Звучит чарующий мотив, и Белый Лебедь ма­нит его в видении. Принц понимает, что обречен потерять его навсегда, тянется к нему, в агонии желания и разочаро­вания, тот ускользает из его видения, и занавес опускается.

Я была глубоко потрясена, мне хотелось плакать. Зажег­ся свет, наступил антракт, люди потянулись к выходу, и я осознала, как абсурдно для взрослого человека плакать над волшебной сказкой. Однако я никогда не упускаю подоб­ных возможностей, поэтому весь антракт я просидела на своем месте в слезах, позволив себе сполна прочувствовать печаль ситуации, когда человек теряет свою возлюблен­ную. Когда чувство стало достаточно интенсивным, я спро­сила: «О чем мне это напоминает? Кого же я потеряла?» И ответ пришел сразу, словно поджидал вопроса: мою мать!, Мне было пять лет, когда отец забрал меня от нее. В те ран­ние годы я не могла полностью осознать свою потерю, не могла оплакать ее, не могла поверить, что это навсегда. Я была слишком занята автоматизмом продолжающейся жизни: привыкание к приемной матери, к новой школе, к новым друзьям. Возможно, маленький ребенок не в состо­янии почувствовать всю глубину трагедии: он еще недоста­точно силен эмоционально, чтобы взглянуть правде в гла­за. Мне доводилось слышать от взрослых, как они были не способны плакать на похоронах своих родителей в детстве, не могли поверить в реальность утраты.

И вот теперь, сорок лет спустя, я наконец позволила внут­реннему ребенку вволю наплакаться. Как часто случается в самотерапии, у меня появился запоздалый шанс пережить то, что я должна была пережить многие годы назад. Сидя там, в театре, я чувствовала себя маленьким ребенком, горестно оплакивающим потерю матери. Мне приходилось приглу­шать рыдания носовым платком (взрослый во мне все же функционировал и не желал выставлять себя на публичное посмешище). Скрытое чувство переживалось мной около двух минут, после чего, ощутив — как обычно после эпизода самотерапии — свежий прилив сил, я устроилась поудоб­нее и продолжала наслаждаться представлением.

II

Как-то раз я посмотрела в кинотеатре итальянский фильм «Две женщины»*. Страдания матери в мире, сокрушенном войной, ее тщетные попытки защитить любимую дочь — все это разбило мне сердце. Тогда я еще не разработала техни-

Ciociara / Two Women — фильм итальянского режиссера Витторио де Сика, I960 г. В главных ролях: Софи Лорен, Жан-Поль Бельмондо. — Прим. ред.

ку запасного хода, поэтому не остановилась и не спросила себя: «О чем мне это напоминает?» Но мысли о фильме ни­как не шли у меня из головы. Всю дорогу домой и позже вечером я продолжала думать о нем, и меня не оставляло ужасное чувство непоправимого горя.

После нескольких часов, когда мне так и не удалось из­бавиться от навязчивых мыслей, я наконец догадалась, что фильм, видимо, имеет для меня какое-то скрытое значение. Оставаясь в эпицентре этого чувства, зарыдав и полнос­тью отождествившись с матерью в страхе и горе, я спроси­ла себя: «О чем мне это напоминает?» И немедленно полу­чила ответ: «Когда-нибудь на меня обрушится ужасная ка­тастрофа: Берни не станет, мне придется продолжать жить без него и держаться, потому что дети нуждаются во мне, но я буду слишком беспомощна, чтобы их защитить». Этот страх всплыл наружу из укрытия, как будто только и ждал этого годами, и я заплакала от ужаса перед будущим. Через минуту все прошло: я успокоилась, и навязчивые мысли о кино прекратились. Скрытая эмоция, показав свое лицо, улеглась на неопределенное время.

Несколько лет спустя я посмотрела другой итальянский фильм «Пять дней в Неаполе»*. Здесь тоже речь шла о ма­тери, пытающейся найти защиту для своих детей в разру­шенной от войны стране. И снова меня переполнило горе. Я спросила себя: «О чем мне это напоминает?», но все, что мне удалось, — вспомнить скрытое чувство (страх будуще­го), которое проявилось после прежнего фильма. На этот раз оно мне не помогло. Я поняла, что настало время снять следующий слой, и поэтому в тот же вечер, заговорив о фильме с Берни, снова вызвала у себя внешнюю эмоцию. О чем же это мне напоминало? Я отождествляю себя с деть­ми, поскольку сама потеряла мать в пять лет? Новое чув­ство не обнаруживалось, и мне пришлось начать сначала. Я закрыла глаза и заново пережила самые душераздираю-

Всроятно, Шиффман имеет в виду фильм «Четвхре дня Неаполя» («Le quattro giornate di Napoli») 1962 г., режиссер НанниЛой. — Прим. ред.

щие сцены картины. Мое лицо опухло от слез, глаза боле­ли, и бедный Берни, без сомнения, устал от происходяще­го, но я продолжала с прежней настойчивостью: о чем же мне это напоминает?

Наконец, ответ пришел: «Я и есть та мать». Впервые я заговорила о том периоде, когда родился наш первый ребе­нок. Берни служил за границей, родительская ответствен­ность меня ужасала, ни у кого из моих друзей детей еще не было, и рядом не было матери, у которой можно спросить совета. Весь этот год я отправляла Берни бодрые письма, пряча от него и от себя всю глубину своего чувства неполно­ценности, страх, что я не сумею защитить драгоценный хруп­кий комочек жизни, который он оставил подмою ответствен­ность. И вот теперь, наконец взглянув правде в лицо, я смог­ла вернуться в то время и заново пережить все тревоги первого года. Через несколько минут с этим было поконче­но, и я могла забыть о кино и своих прошлых проблемах. Пер­вый фильм, «Две женщины», помог снять один слой — страх будущего. Второй дал мне шанс проникнуть глубже и про­жить укрывшийся под ним страх из прошлого.

Память об этом скрытом чувстве помогает мне в отноше­ниях с первым ребенком. Иногда, сильно на нее рассердив­шись, я могу распознать в этом гневе неадекватную, про­вальную реакцию. Потом я обращаюсь к самотерапии и опять прихожу к своей старой тревоге и беспомощности («Я не Абсолютно Идеальная Мать: мне не известны все ответы»), после чего способна избавиться от псевдогнева и найти разумный выход из ситуации.

Запомните, что, подбираясь к скрытому чувству через запасной ход, вам может не удасться с первого раза опре­делить паттерн, возможно, вы не узнаете, как именно ис­пользовать новую информацию о ребенке внутри себя. Но каждый раз, когда вы снимаете новый слой, на свет выхо­дит нечто новое, и это новый материал для работы. При каж­дом удобном случае развивайте свое самопознание.

Некоторые защиты, невротические симптомы, которые я никогда не исследовала посредством самотерапии, по­степенно прошли сами за семнадцать лет моей работы с со­бой. Все это время я старалась вскрыть и прожить как мож­но больше скрытых чувств и, очевидно, не подозревая об этом, я избавилась от старых способов защиты (прикры­тий, неадекватных реакций), когда необходимость в них отпала сама собой.

При использовании «запасного хода» к скрытой эмоции, как и в любой другой технике самотерапии, следует неиз­менно придерживаться того же основного правила: вы дол­жны почувствовать внешнюю эмоцию. Если вы попытаетесь понять, почему плакали на вчерашнем сеансе, не пережи­вая заново внешнего чувства, вам, вероятно, удастся сделать интересные догадки, основанные на интеллектуальном зна­нии о себе, но вряд ли вам удастся раскрыть то, что вы побо­ялись вчера почувствовать. В фильме «Давид и Лиза»* есть одна душераздирающая сцена, которая происходит в худо­жественной галерее. Маленькая девочка, страдающая ши­зофренией, взбирается на колени большой статуи сидящей женщины. Там она сворачивается калачиком и безмятежно засыпает, будто в объятиях реальной матери. Когда ее силой пытаются стащить оттуда, она плачет и жалобно жмется к статуе. Этот эпизод вызвал у меня острый приступ печали. Я спросила себя, что это значит лично для меня, о чем мне это напомнило. Этот бедный ребенок, ищущий любви у мрамор­ной статуи, видимо, совсем был обделен материнской любо­вью. Ее трагическая потребность напомнила мне о том, ка­кой неполноценной матерью я была в первый год после рож­дения моего ребенка. Нельзя сказать, что я не любила или была неласкова с малышкой, но неуверенность и тревож­ность настолько подавляли меня, что моей любви могло быть недостаточно. Я обнаружила скрытое чувство вины, как буд­то девочка с экрана — моя собственная дочь, которая ищет любви у статуи, и при мысли об этом мое сердце разрыва­лось на части.

«David and Lisa», режиссер Фрэнк Перри, США, 1962. — Прим. ред.

Позже я обсудила этот фильм с одним из моих студен­тов, которого тоже сильно взволновал тот эпизод. Он, так же как и я, использовал самотерапию для выявления свое­го скрытого чувства. Но его эта сцена со статуей заставила почувствовать себя тем самым ребенком, отчаянно нужда­ющимся в материнской любви. Интересно, что мать этого студента чрезмерно опекала его, тогда как я в возрасте пяти лет лишилась матери. Нетрудно догадаться, что если бы я попыталась понять, что означает для меня этот эпизод, ос­таваясь при этом хладнокровной, я отождествила бы себя с лишенным любви ребенком.

Однажды я ходила на оперу Верди «Трубадур». Там есть сцена, где старая цыганка рассказывает, как ее мать была сожжена на костре по приказанию старого графа. Дочь решила отомстить. Украв у графа сына, она решила бро­сить его в тот же костер, но обезумев от горя, совершила страшную ошибку: сожгла собственного ребенка. Музы­ка, действие, сюжет — у меня мурашки бегали по спине от всего этого. Я была в ужасе. Тогда я спросила себя: «О чем мне это напоминает?» И снова почувствовала, как страдаю от старой скрытой вины, вспоминая с сожалением глупые ошибки, которые совершала как молодая мать. На какой- то жуткий момент я почувствовала себя этой старой ведь­мой, плачущей горькими слезами утраты и раскаяния. Я и не помыслила бы никогда о таком скрытом чувстве, если бы подождала, успокоилась и подумала об этом хладнок­ровно. Напротив, я, вероятно, предположила бы, что мерз­кая старуха напоминает мне жестокую мачеху, превратив­шую мою жизнь в возрасте с семи до девяти лет в настоя­щий ад. Я помню, как всегда говорила себе, что моя мачеха на самом деле ведьма, а не человек из плоти и крови.

Я только что проиллюстрировала, как кино и опера, два совершенно разных опыта, позволили мне пережить одно и то же скрытое чувство: вину, связанную с родительской ролью. И наоборот, один и тот же опыт, вызывающий иден­тичную внешнюю эмоцию, может в разные периоды жиз­ни раскрывать нам разные скрытые эмоции. Много лет на­зад, когда наша семья была в трауре по смерти мачехи, я пошла вместе с отцом на оперу. Мы смотрели «Риголетто», трагическое повествование придворного шута, который был сводником при своем хозяине, герцоге, и в конце кон­цов пал жертвой собственной интриги. В трагичной фи- I [альной сцене Риголетто обнаруживает, что невольно стал причиной смерти своей любимой дочери. Я плакала вместе с ним, бедным отцом, испытывающим ужасные муки поте­ри, горя и вины. Но когда я спросила у себя, о чем я на самом деле плакала, о чем мне это напомнило, раскрылось нечто совершенно другое. Я отождествляла себя не с отцом, а с умирающей дочерью, и моим скрытым чувством было же­лание, чтоб мой собственный отец заботился обо мне так же, как Риголетто, — чтобы его отцовская любовь ко мне была такой же сильной.

Много лет спустя, уже будучи матерью, я снова смотре­ла «Риголетто» и была глубоко взволнована этой финаль­ной сценой. И опять моим внешним чувством была жалость к душевным мукам отца. Однако, сняв этот слой, я обнару­жила, что отождествляю себя с ним неким особым обра­зом. Я чувствовала вину за собственные ошибки и неадек­ватность в качестве родителя. За все эти годы между пер­вым и вторым представлением оперы я проделала немало работы в самотерапии; я осмелилась пережить многие скрытые чувства, связанные с, моим отцом. Очевидно, те­перь я была готова окончательно повзрослеть и почувство­вать себя настоящим родителем.

Через несколько лет я еще раз ходила на «Риголетто». Как обычно, меня ужасно впечатлила душераздирающая сцена прощания отца с дочерью. Как обычно, я сострадала герою оперы. Но на этот раз на вопрос: «О чем мне это на­поминает?» я получила другой ответ. Я подумала о том, ка­кой Берни преданный и любящий отец, и как бы он стра­дал, если бы что-то случилось с его дочерью. Годами я про- и икала в самую глубину своих чувств и изучала собственные слабости; теперь наконец я была готова про­явить подлинную заботу о другом человеке: моем муже.

ее стряпню, разражается слезами по той же причине («Ты отвергаешь мою любовь»). Или для них обоих деньги — эквивалент власти: мужчина скупо отсчитывает ей по не­скольку долларов, чтобы чувствовать свою силу, а для жены необходимость просить денег красноречиво говорит о ее беззащитном и униженном положении.

Что вы чувствуете, когда что-то скрываете от себя одно­временно со своим партнером? Его поведение кажется вам настолько неразумным, что вы не способны этого вынести. Вы вовлекаетесь в долгие запутанные споры, где никто не понимает, что он в действительности чувствует, и каждый неправильно истолковывает и искажает слова другого: пол­ный разрыв коммуникации. Скрывая свое подлинное чув­ство, вы начинаете действовать провально: говорите или делаете то, что провоцирует партнера причинить вам еще большую боль. Пример: муж говорит слова, из-за которых жена может почувствовать себя отвергнутой (эмоция к ее отцу, адекватная много лет назад). Она прикрывает это чув­ство псевдогневом на мужа. Ее гнев угрожает ему чувством беспомощности, которое было адекватным в детстве в ана­логичной ситуации с его матерью. Он прикрывает свою скрытую беспомощность псевдогневом к жене. Ее скры­тое чувство отверженности усиливается и требует для при­крытия еще более яростного гнева — круг замыкается, и все повторяется до бесконечности.

Я описала, как выглядят безусловно хороший брак и бе­зусловно плохой. Существуют также и средние браки, где одни иррациональные области совпадают, а другие — нет. Иногда эти люди принимают и реагируют на скрытые по­требности друг друга, иногда коммуникация нарушается, и они мучают себя и своего партнера. Если хотя бы один из супругов занимается самотерапией, состояние дел суще­ственно улучшается.

Допустим, вы замужем за человеком, который обычно ведет себя вполне разумно, но вдруг становится слегка ир­рациональным. Как вам узнать, не скрываете ли от себя что- то и вы? Вот несколько подсказок, которые вам помогут:

1. Вы пытаетесь объясниться с ним, и обнаруживаете, что коммуникация невозможна: до него нельзя досту­чаться. Он выглядит менее разумным, более упрямым, чем обычно, просто не слышит ваших доводов. Вы за­мечаете, что предпринимаете яростные попытки раз­рушить невидимый барьер. Нет сомнений, в данный момент он ведет себя иррационально, но то же самое относится к вам. Если бы вы не скрывали чего-то от себя, то вся ситуация предстала бы перед вами по-дру- гому. Вы бы могли: а) найти другой подход к проблеме,

б) принять его право на иррациональное поведение и оставить его в покое, а не пытаться вразумить его, или

в) в конце концов осознать, что сообщение, которое вы так энергично стараетесь до него донести, в дей­ствительности не настолько важно. (Пример этому будет приведен ниже.)

2. Ваш партнер иррационален, и вы не в силах это вы­держать. Это выглядит слишком ужасным, чтобы пре­возмочь ситуацию. Вы хотите опереться на него, по­добно тому как ребенок опирается на родителей, и его кратковременная слабость путает вас.

3. Вы одержимы мыслями о чем-то, что сказал или сде­лал этот человек. Вы пережевываете свои мысли как старую жвачку, не в силах от них отделаться.

4. Вы испытываете какую-то эмоцию, слишком мучи­тельную для вас, например, ненависть к человеку, ко­торого вы любите. (См. историю про обед для Верни в приложении IF).

Любой из этих признаков указывает на то, что настало время исследовать вашу внешнюю эмоцию. Стоит вам толь­ко почувствовать скрытое чувство, вы окажетесь в поло­жении «человека в хорошем браке», который реагирует спонтанно и интуитивно на потребности своего партнера. Перестав скрывать что-то от себя, вы преодолеете блок в коммуникации; вы сможете переступить через этот барь­ер. Чем чаще вы рискуете проживать свои скрытые чув­ства, тем более совершенным становится ваш брак.

Иногда я слышу возражения студентов: «Самотерапия — звучит неплохо, но многого ли я смогу достичь, действуя в одиночку? Мой брак далеко не безупречен, а муж отказыва­ется верить в подсознание». Обучение самотерапии вовсе не является обязательным требованием для обоих супругов. Достаточно способности одного из них смотреть внутрь себя, и напряжение значительно ослабевает. Прекратив зани­маться самообманом, вы обнаруживаете, что незачем делать много шума из ничего: вы перестаете вынуждать другого че­ловека все время быть разумным. Когда вы сможете осоз­нать собственные иррациональные импульсы, когда позво­лите себе услышать голос внутреннего ребенка, тогда у вас сформируется новая терпимость и признание права парт­нера временами тоже проявлять иррациональность.

Тогда вы сможете отвечать на его невысказанное сооб­щение, чаще удовлетворять его скрытые потребности. Вме­сто того чтобы подливать масла в огонь, обострять его скры­тую тревогу, беспомощность, слабость, вы благодаря своим теплоте и принятию дадите ему шанс расслабиться, укре­пить самооценку и в большей степени соответствовать тому типу человека, который вам нужен. (В этом состоит одно из главных преимуществ психотерапии: пациент освобождает­ся от неуверенности и ненависти к самому себе, поскольку терапевт принимает и уважает в нем человека, несмотря на все его проблемы.) Если хотите помочь любимому человеку, не говорите о его скрытых чувствах, не делайте за него ин­терпретаций. Вы не можете заставить его заняться самоте­рапией. Единственный способ ему помочь — осознавать соб­ственные чувства: тогда вы откроетесь его сообщению и смо­жете дать ему все необходимое для эмоционального роста.

Вот пример использования самотерапии для преодоле­ния блока в супружеском общении. В период, когда разни­ца в три года между моими дочерьми, как в физическом, так и в эмоциональном плане, проявлялась слишком силь­но, их ссоры неизменно заканчивались слезами ярости млад­шей из них, Энн. Берни, видя в ее слезах беспомощность, чувствовал себя обязанным немедленно бросаться к ней на помощь, каждый раз изливая свой гнев на старшую дочь, Джин, независимо от того, кто виноват. И каждый раз я при­кладывала неимоверные усилия, чтобы успокоить Берни, урезонить его и защитить Джин от отцовского гнева, выс­тупая в качестве миротворца. Безрезультатно. Чем настой­чивее были мои попытки восстановить мир, тем сильнее он возмущался. В такие моменты он становился неузнавае­мым, его поведение было настолько иррациональным, что я не могла этого выносить.

Я «проанализировала» проблему Берни: слезы Энн напо­минали ему о собственном детстве, когда ему частенько дос­тавалось от старшего брата. Теперь он автоматически отож­дествлял себя с жертвой и видел в Джин агрессора, несмот­ря на то, что их стычки происходили исключительно на словах в отличие от настоящих драк, которые случались в его детстве. Однако просто знать об этом было недостаточ­но. Я не его психотерапевт и не могу заниматься интерпре­тациями за него или разбираться с его скрытыми чувствами. Казалось, мне никогда не удастся прекратить все это. Лю­бые мои слова или действия только ухудшали положение. Он и Джинни неизменно заканчивали тем, что орали друг на друга до тех пор, пока она с плачем не уходила в свою комна­ту, оглушительно хлопнув на прощание дверью.

Однажды, после очередной подобной сцены в нашем доме мне наконец удалось внимательнее рассмотреть свое поведение и осознать, что, скорее всего, я что-то скрываю от себя:

а) хоть я и считала, что понимаю Берни, выносить его неразумное поведение у меня совершенно не было сил, и

б) я не могла с ним коммуницировать: сколько бы я ни старалась, было невозможно заставить его выслушать мои доводы. Это стало Шагом 1. Распознать неадекватную ре­акцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. В моих ушах все еще звенел голос Джинни («Вечно я у тебя виновата!»), так что мне нетрудно было узнать старую знакомую беспо­мощность, от которой я всегда страдала в подобных случа­ях, и чувство собственной неполноценности из-за очеред­ного поражения в миротворческих усилиях.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Что я почувствовала, когда услышала, как девочки начинают ссориться, и поняла, что Энни скоро заплачет, а Берни вспыхнет яростью? Страх... Чего? Гнева Берни? Нет. Он никогда не бьет Джинни!

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Гнев моего отца. На мгновение во мне проснулся детский страх из-за отцовских вспышек ярости. Чего я боялась? Что он мог разлюбить меня. Ребенок разведенных родителей, я никогда не чув­ствовала себя защищенной и не имела гарантий в любви. На какой-то момент я снова ощутила себя тем беззащит­ным ребенком.

Шаг 5. Определить паттерн. Теперь мне было понятно, как я отождествляла себя с Джинни, боясь гнева Берни. Но ее отношения с отцом сильно отличались от моих детских. Надежность окружения дочери (и ее места в нем) была пол­ной и безоговорочной. Она должна быть полностью увере­на: ничто не изменится в наших семейных отношениях — что бы ни случилось. Кроме того, она уже подросток, пере­росла возраст детской беззащитности, и не только может сказать что-то в ответ Берни, но и делает это, во весь голос защищаясь от его обвинений. Ей не требуется мое покрови­тельство. Конечно, кричащие друг на друга отец и дочь — не самая привлекательная сцена, но и не трагедия. Ну и что с того, что Берни время от времени ведет себя иррациональ­но? Он преданный отец, и уже настало время, чтобы девоч­ка научилась не выводить его из себя (и не доводить Энни до слез) или мириться с его гневными вспышками.

В следующий раз, услышав повышенные голоса девочек и плач Энни, я знала, что Берни обязательно вмешается, но больше не переживала. Старое навязчивое желание сохра­нить мир в семье, защитить их друг от друга прошло. Я поня­ла, что Берни имеет полное право на то, чтобы иногда вспы­лить, а Джин уже достаточно взрослая и справится с этим сама. Я невозмутимо вышла из комнаты. Итак, сцена про­должилась без меня: Берни кричал, потом Джинни хлопну­ла дверью. Но на этот раз старый сценарий изменился. Че­рез некоторое время Берни впервые спросил меня, и его го­лос звучал встревожено: «Я в чем-то не прав?» Что означало: «Нельзя ли справляться с ситуацией по-другому?» Он уви­дел иррациональность своего поведения. И это было пре­красно, потому что раньше я всегда пыталась объяснить ему ситуацию (он все неправильно понял, Джинни была не ви­новата; или Джин не права, но своим криком он вызвал у нее жалость к себе, поэтому теперь она не увидит собственной вины и т.д., и т.п.), но он никогда меня не слушал. Любые мои слова, видимо, означали для него: «Ты плохой отец», и это приводило его в еще большую ярость.

Теперь же, после того как я почувствовала свой скры­тый страх и смогла принять его потребность в иррациональ­ности, и уже больше не пыталась контролировать ситуа­цию, отказавшись от провального поведения, Берни сам смог увидеть себя. На его вопрос я ответила, что Джин ви­новата, но не во всем, а он дал ей шанс почувствовать жа­лость к себе вместо стыда за участие в ссоре. Но поскольку сегодня с ней весь день было невозможно общаться, и ему постоянно приходилось проявлять терпение, неудивитель­но, что под конец дня он сорвался; я совсем его в этом не виню. И все же гнев Берни к тому времени поутих, поэтому он вежливо постучался в дверь комнаты Джинни, вошел к ней с извинениями за свой срыв и выслушал ее часть исто­рии, после чего мир в семье был восстановлен.

Прошло не так уж много времени после всего этого, ког­да Энни начала догонять свою сестру: обрела способность четко формулировать мысли и достаточно окрепла в харак­тере, чтобы перестать плакать во время ссор, так что эта конкретная проблема была решена. Но пока тот день не настал, Берни продолжал время от времени срываться, а Джинни — отвечать ему во всю мощь своих легких. Теперь я больше не трогала их, и инцидент всегда завершался бы­стро и без какого-либо ущерба для остальных.