Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






IV. ОСЕТИНСКО-ГРУЗИНСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ 2 страница






Аналогичная характеристика пшеницы известна и горцам Грузии. Пшеничная мука не была каждодневной, обыденной пищей. Она предназначалась преимущественно для гостей, на праздники, этот престижный ранжир обеспечил пшенице и пшеничной муке дополнительное название «ц’минда», означающее с древнейших времен понятия «чистый/непорочный/святой» (30, с. 136). По мнению Н. А, Брегадзе, значение названия «ц’минда» пс отношению к пшенице может быть рассмотрено двояко: «1) возникшее на рациональной основе, которое в отличие смешанных семян, соответствует чистым посевам пшеницы и 2) иррациональное — относящееся к сфере религиозных верований.

Подразумевается пшеница и ее мука, предназначенные для ритуальных целей» (30, с. 141).

В свете рассматриваемой темы большой интерес вызывает родовое название пшеницы в современном грузинском языке — «хорбали/хварбали/хуарбали». По мнению специалистов, ссылающихся на исследования академика И. А. Джавахишвили, это слово отсутствует в древнейших письменных источниках. Более того, первоначально оно «соответствовало зерну и вообще всем зерновым и только со временем приобрело значение родозого имени одной лишь пшеницы, что отразилось в поздних письменных источниках» (30, с. 98).

Вероятно, высокий престижный ранг культуры пшеницы у алан-осетин способствовал проникновению в грузинский язык данной номинации, в основе которой лежит осетинское «хор/хуар — хлеб в зерне». О правомочности такого суждения говорят факты высокого статуса пшеницы у гопцев Грузии, а также тот любопытный факт, что в сванском языке зафиксировано название ржи «манаш», непосредственно восходящее к исконно аланскому «мæ нæ у» (6, с. 62; 31, с. 183).

Отмечены и факты обратного влияния. Среди жителей высокогорных селений Дигории исследователи выявили бытовавшую в прошлом разновидность яровой безостой пшеницы «гулугæ». Как показали изыскания Н. А. Брегадзе, «хулуго» это вид мягкой безостой пшеницы, основным ареалом распространения которой являются Рача и Лечхуми. При благоприятных погодных условиях она высокоурожайна, из ее муки «получается богатое клейковиной тягучее тесто, а хлеб — белый и вкусный». Естественно предположить, что жители соседних с Рача осетинских селений должны были воспользоваться этим районированным сортом пшеницы (29, с. 82; 30, с. 53).

Продолжая данную мысль, необходимо отметить еще один факт соответствий в названии фасоли. Осетинское «хъæ дур/гъæ дорæ» звучит в сванском «гедер», а в грузинском «хндури/хидури». Вторая форма слова отмечена в лексиконе Сулхан-Саба Орбелиани со значением «крупные бобы/турецкие бобы», что в осетинском обозначается «бебехъæ дур». По наблюдениям О. Г. Тедеевой, в мохевском диалекте данная номинация известна как «хадуриа», что, по ее мнению, наиболее близко к осетинской форме (9, с. 154–155).

Наряду с полеводством, значительное место в хозяйстве горцев Кавказа составляли огородничество и, частично, садоводство. Некоторые огородные культуры в осетинском языке имеют исконные названия, восходящие к скифским древностям. По названию других можно определить культурные каналы их проникновения в быт осетин. Как было отмечено выше, часть их проникла через адыгское влияние. Еще более значителен слой картвельской лексики в сфере огородных и садовых культур, с которыми осетины познакомились через посредство грузин (см.: 9).

Изучение культуры полеводства тесно связано с земледельческими орудиями. Этот вопрос в кавказской этнографии изучен достаточно полно и позволяет сделать отдельные сравнения. Основными пахотными орудиями в Осетии, как и в этнографических районах горной Грузии, были: безотвальное пахотное орудие типа рала (дзывыр, сацера-ачача) и горский плуг (гутон, орхела// гугани). Первое из них было более простым грядильным, а второе — передковым пахотным орудием.

М, В. Кантария, подробно изучавшая пахотные орудия в свете грузино-осетинских взаимоотношений, пришла к выводу, что осетинский «дзывыр/дзыбыр» «относится к трехстороннему пахотному орудию типа грузинского «сацера-ачача». Такое широкое распространение на Кавказе это пахотное орудие получило благодаря своим конструктивным особенностям. «Оно было хорошо приспособлено с одной стороны к столь характерному для Кавказа неровному рельефу, а с другой — к обработке созданных искусственно или существующих в природе легких почв» (29, с. 84).

Каменисто-щебеночный характер местных почв позволял пользоваться именно таким, легким и быстро маневрирующим орудием. Длительное использование рала в горной полосе способствовало тому, что конструктивные элементы его были идентичными у осетин и грузин. Более того, они носили общие номинации. Ала-но-овское происхождение имеют такие части грузинских пахотных орудий, как грядиль (гвиноли) и резец (джилга). В то же время необходимо отметить и значительное число грузинских заимствований в осетинской лексике, связанной с земледелием (6, с. 83; 9; 29, с. 85 — 86).

К их числу следует отнести одну из разновидностей бороны, а именно: «похци». Этот вид получил свое распространение из Грузии, где он известен под названием «поцхи». Аналогичное происхождение имеет молотильная доска «чъеури», широко распространенная в Грузки. Однако в горной Осетии еще в начале XIX в. этот способ молотьбы был малопопулярен. «Хлеб топчется быками на гумне, — сообщал Г.-Ю. Клапрот об осетинах, — они не пользуются досками, как степные татары, потому что з этом случае солома, которую они заботливо берегут для зимнего фуража, совершенно раздавливается» (5, с. 172).

Общие традиции земледелия кашли свое отражение в конструкции горских мельниц, которые имели в Осетии к Грузии практически одно и то же устройство. Еще в середине XIX в. Р. Д. Зрис-тов описал у горцез Восточной Грузии мельницу «бучула», удивительно схожую с осетинской «къада куырой» (23, с. 124). Любопытные факты выявлены на сванском материале, где камень для толчения зерна или соли именуется «гурна/гурана». В этом смысле это название неотделимо от аланского или староосетинского «куырой/куройнæ». Соответствие особенно интересно тем, что в нем наглядно выступает семантическая трансформация понятий «камень — жернов — мельница» (32, с. 297). В археологии этот факт имеет множество подтверждений. В земледельческих культурах каменная зернотерка (осет. — елцæ г), всегда предшествует простейшей ручной мельнице (осет. — æ рмгуырой).

Приведенные свидетельства единых систем земледелия, конструкций и номинаций орудий земледелия и их элементов в горной Осетии и Грузии определенным образом говорят о развитых формах горного земледелия. На древность кавказского земледелия, в свете осетинско-грузинских этнокультурных контактов, указывают также пережиточные материалы из сферы гуманитарной культуры. Имеется в виду значительное число соприкосновений всфере обрядности, связанной с земледельческой культурой.

Подробно эти вопросы освещены в специальном исследовании Л. А. Чибироза, что позволяет отослать интересующихся к его монографии. Со своей стороны, обращаю внимание на идентичность магико-иррациональных обрядов, связанных с аграрным календарем, и игрища ряженых в структуре календарной и семейной обрядности (30, гл. III; 33; 34, с. 115–124).

Такие же яркие свидетельства этнокультурных контактов осетин и грузин можно увидеть на примере скотоводства. В условиях высокогорья, при отсутствии достаточной кормовой базы и, в первую очередь, зимних пастбищ, население вынуждено было ограничивать развитие скотоводства. Например, Вахушти писал, что осетины «имеют мало пастбищ и покосов, потому овец не держали более 20–40–100, также лошадей и коров по 10–20–40, но не более» (28, с. 45).

Как подчеркивают исследователи, «основываясь на многократном жизненном опыте, население точно определяло минимум и максимум своих возможностей и строго придерживалось к этим оптимальным вариантам. Выше нормы весь излишек, а также и приплод шел на убой или продажу. И таким способом достигалась регламентация количества поголовья зимовавшего в селе скота» (35, с. 103).

Аналогичная картина была характерна и для Грузии, где масштабы скотоводства были ограничены летней и зимней кормовой базой. Как отмечал один из лучших специалистов в этой области В. М. Шамиладзе: «Ограниченность земельных угодий не давала возможности произвольного увеличения площадей под посевы и покосы, что в конечном итоге вызывало известную диспропорцию между летними л зимними кормами, характерную вообще для горных стран» (36, с. 94).

Развиваясь в ограниченных природных условиях, скотоводческое хозяйство предусматривало последовательное и планомерное освоение существующих пастбищ. Скот перегоняли строго последовательно, по принципу вертикальной зональности, меняя места от равнинных до высокогорных пастбищ и обратно. Такая система использования пастбищ определила активное употребление параллельных хозяйственных баз (дарæ н, лабави//сабосло). Обычно их использовали ранней весной и поздней осенью, чему способствовал факт их устройства на южных склонах. В Осетии они известны как «хуссæ рттæ», в Хевсурети — «мзиспири», а в Мтиулети — «мзоре» (36, с. 225).

В картвельских языках отложились и некоторые скотоводческие термины осетинского происхождения. В мегрельском языке отложилось слово «турин/нестись, бушевать», восходящее непосредственно к осетинскому «тæ рын/гнать», в свою очередь имеющему корни в древнеиндийском и древнеиранском «тар/гнать». О непосредственных связях мегрельского «турин» с этнолингвистическим миром сарматов и алан говорит то обстоятельство, что картвельская форма, с одной стороны, примыкает к осетинскому» а с другой, к скифскому «тура/быстрый» (32, с. 185).

Продолжая эту мысль, отмечу, что общими у двух этнических групп является номинация для стада мелкого рогатого скота (дзуг„ джоги/джвег/джог). Как подчеркивали специалисты, с семантической точки зрения сфера анализов в сванском языке охватывает прежде всего термины хозяйства и материальной культуры. Фонетический облик этих сванских аланизмов примыкает к соответствующим формам дигорского диалекта осетинского языка, что «свидетельствует о былых контактах сванских диалектов именно с последним» (31, с. 185).

Помимо отмеченных параллелей, связанных с развитием скотоводства, следует отметить и некоторые формы обрядности, также связанной с ним. В скотоводческом хозяйстве немалое место занимают вопросы охраны скота от волков и заготовки кормов на зиму. В горных районах Хевсурети и Мтиулети были популярны весенние праздники «Мглис укмэ» и «Теодороба», примыкающие по своему характеру к осетинским «Тутыртæ». Широко популярен был праздник, приуроченный в горах к началу сенокоса (Атынæ г, Тибвистави).

 

Быт горцев Кавказа способствовал формированию специфических типов поселений. Естественно, важнейшим условием, определявшим их характер, был экологический фактор. Пересеченный рельеф и особенности топографии обусловили преобладание небольших селений. Подробно изучавший вопрос о горнокавказских поселениях А. И. Робакидзе неоднократно подчеркивал в своих трудах, что им присущи идентичные черты. В первую очередь, необходимо подчеркнуть «патронимическую форму поселения с явно выраженным оборонительным характером, монументальные жилые комплексы, по условиям времени наиболее оптимально сочетающие жилые, хозяйственные и оборонительные функции, как правило, развитые в вертикальном плане и в большинстве случаев сложившиеся на местной почве» (37, с. 6).

Накладывая отпечаток на весь быт горцев, симбиоз земледелия и скотоводства оказывал определенное влияние на форму поселения, хозяйственный фактор определял стремление быть ближе к лучшим пахотным землям, а также пастбищам и покосным угодьям. Демографические процессы требовали расширения пахотных земель, которые со временем заметно отдалялись от поселения, в результате чего появлялись ближние запашки (хъугом, шина кана) и дальние (кæ рон зæ ххытæ, гаре кана).

Село располагалось в соответствии с определенными принципами хозяйственного освоения. Вспашка обычно располагалась на склонах вдоль поселения или ниже его. Подобное расположение, наряду с устоявшейся планировкой жилых и хозяйственных помещений в один комплекс, облегчало вывоз собранного за зиму на-вога и удобрение почвы. С учетом интересов скотоводческого хозяйства «располагались в отношении поселения и другие хозяйственные угодья. Верхняя часть поселения выделялась для покоса и сельских пастбищ, что было удобно для завоза в село сена и выгона скота на территории, расположенные вне его пределов» (36, с. 222).

Условия малоземелья определяли скученность поселений и развитие жилых комплексов в вертикальном плане. Это было выгодно и с точки зрения обороны поселения. Именно этот факт определил образование укрепленных поселений, расположенных на высотах. Лишь впоследствии, с изменением внешней социально-политической среды, жители горных ущелий смогли покинуть эти поселения и спуститься на предгорную равнину. Для многих народов горного Кавказа это стало возможным лишь после присоединения к России.

Несмотря на внешний хаос и кажущееся нагромождение построек, на что часто обращали внимание путешественники, поселения отличались четким архитектурным расчетом и органически вписывались в окружающий ландшафт. Аналогичная картина была характерна и для горных районов Грузии. В качестве примера можно привести поселения Сванети. Суровый военный быт горцев в не менее суровых горных условиях определял тот факт, что высокогорные общества, как отмечали очевидцы, по всей вероятности, чаще всего подвергались нападениям, и поселения здесь поэтому были сильнее укреплены.

В Ушгульских селениях отмечено наибольшее число башен, «сама деревня расположена в виде многоугольника с толстыми стенами наружу и узкими проходами. Вместо улиц какой-то лабириит узких проходов, заваленных местами каменьями, без проводника не выйдешь, пожалуй, из этих проходов» (38, с. 54). Подобная картина отмечена и в Хевсурети (14, с. 78; 17, с. 14). Совершенно противоположный тип отмечается в предгорных обществах Сванети. «Здесь нет деревни в том смысле, как она вообще понимается, деревни состоят из хуторов в 1–3 двора, расстояние между которыми измеряется целыми верстами» (38, с. 67–68).

Для решения общесельских вопросов в каждом поселении в горной зоне было отведено специальное место. Собрание мужчин общикы было важным традиционным органом, непосредственно связанным с регулированием его экономической, социальной и идеологической жизни. О глубокой древности этого социального института говорит его номинация «ныхас», восходящая к индоевропейской основе. Интересен и факт семантической связи понятий «беседа/собрание/место собраний», которые обозначаются в осетинском языке указанным словом. В свете этнокультурных контактов народов Центрального Кавказа его состав и функции изучены в специальной работе (39, с. 66–84).

Аналогичные места сбора мужчин известны в горных селах Грузии: в Хевсурети (пэхни), Тушети (саамджно), Сванети (свип/ ланкав). Особый интерес в этой связи вызывает диалектная номинация, характерная для Мта-Рача, это — «санахшо». По мнению специалистов, в основе этой номинации лежит слово «нахшоба» — «разговор», восходящая к аланизму «ныхас» (6, с. 101). В свете рассматриваемой проблематики этот факт является ярким свидетельством прямых осетинско-рачинских связей.

Изучение народного зодчества горцев Кавказа позволило говорить о высокоразвитой культуре строительства башен. При всем значительном сходстве в ней выделяются три основных варианта: вайнахский, грузинский и осетинский. В грузинском варианте выделяются своеобразием своих форм сванские башни (мурх’вам).

Специфика их архитектурно-конструктивных форм явилась результатом длительного процесса приспособления к определенным условиям природной и социальной ниши. Этот вывод будет понятен, если мы вспомним конкретные экологические условия и уровень социально-экономического развития верхних обществ Снане-ти до конца XIX в. (40, с. 84–85; 41). Еще в конце прошлого века очевидец, характеризуя их, писал: «Так как сланец хрупок, а цемент слабо связывает камни, то некоторые дома имеют много трещин, башки же построены очень крепко и искусно: в настоящее время никто не может выстроить таких и нет человека, который помнил бы время постройки башни» (42, с. 72).

Значительно меньше башен сохранилось в Мта-Рача. Вместе с тем, еще в конце 20-х годов нашего столетия только в сел. Геби насчитывалось 50 башен. Сохранившиеся фортификационные сооружения (дуроиани сахли) имеют на верхнем ярусе нависающий парапет с бойницами. Эта архитектурная деталь сближает их со сванскими башнями (25, с. 55). Определенный интерес вызывают аналогичные постройки в горах Восточной Грузии. Часто здесь встречаются башни, напоминающие по своим формам идентичные сооружения горцев Северного Кавказа. Это башни с пирамидально-ступенчатым перекрытием, расположенные в Грузии в Арагвисхеви, Пирикит-Хевсурети и Тушети. Подробная подборка о них сделана П. П. Закарая, который считает, что «на сегодняшний день нет надобности ставить вопрос о месте происхождения башни с пирами да льно-ступенчатой крышей. Конечно, местом их может быть лишь Грузия»

(43, с. 15).

Подобная точка зрения не оригинальна и была впервые высказана еще В. Ф. Миллером. Он считал, что Грузия оказала заметное влияние на башенную культуру народов Северного Кавказа и, в частности, вайнахов (3, с. 62–63). Поддерживаемая грузинскими коллегами, она, однако, не получила широкого признания в современном кавказоведении.

В Хеви отмечены башни с плоским перекрытием кровли. Некоторые из них, в сел. Паншети и Сиони, декорированы по углам парапета вертикально поставленными камнями, Особое внимание привлекает сторожевая башня над сел. Сиони. По своим пропорциям, технике кладки и элементам декора она отдаленно напоминает башню Мамсурозых в Тагаурии.

Если учесть, что башни отражают конкретные стилистические особенности того или иного района распространения:, то можно предполагать следующее. Тушети и Хевсурети находятся в непосредственном контакте с вайнахами, башни которых и были возведены в некоторых селах данного района. В то же время Хеви не только граничит с Осетией, но и осетины издавна живут в этом районе вместе с мохевцами. Вполне вероятно, что эти факты тесного соседства отложились на указанных башнях Хеви.

В качестве возможного примера отмечу факт бытования в горах Осетии башен «с круглой спиной». Это специфический тип прямоугольной в плане постройки, задняя стена которой выложена полукругом. Укажу иззестные мне образцы: в сел. Хусанкул в Зругском ущелье, в сел. Сба и Едыс в Урстуалта, в сел. Сиата и Уканубани в Ксанском ущелье. По всей вероятности, данный тип башен следует связать с культурным влиянием Грузии. Для Осетии он не характерен и представляет переходный тип между прямоугольными и круглыми в плане башнями. Последние довольно широко известны в Закавказье.

Башенные сооружения являются наиболее древней формой жилища из всех ныне существующих и даже частично эксплуатируемых. В кавказоведческой литературе они неоднократно описывались, что позволяет опустить эти сведения. Необходимо лишь отметить, что жилые башни или, как их называют в Осетии, «гæ -нах» являются многоэтажным жилым комплексом, возведенным из камня насухо или на извести.

Судя по сохранившимся известиям, в строительном деле раз-.личактся два периода. Один из ранних обусловлен использованием известкового раствора и, соответственно, выделяющегося высоким уровнем строительного искусства. Второй, более поздний период, характеризуется преобладанием «сухой» кладки, которая обеспечивала определенную прочность строений. Об этом сообщал и Вахушти, подчеркивая, что «когда человек поднимается на башню, она трясется и не разваливается, но стоит прочно» (28, с. 47). Надо полагать, что неровные поверхности камней сами являлись.свяеующим звеном, обеспечивая «подвижное» их сцепление. Подобный конструктивный прием играл определенную роль в антисейсмической обеспеченности этих сооружений.

Сохранившиеся постройки на известковом растворе, помимо отмеченной номинации «гæ нах», имеют и другие, менее употребительные диалектные названия. В горных селениях Туалии и Дигории они известны как «чъырын» и «къирин» соответственно. Данный факт представляется довольно любопытным. Дело в том, что Вахушти Багратиони для обозначения каменных построек на известковом растворе употреблял слова «квитк’ирса» и «квитк’ирисани», что дословно означает «камень на извести». В приведенных диалектных названиях для жилой башни отмечен тот же лексический элемент, восходящий к картвельскому «к’ири/ игвесть», что в осетинском языке дало «чъыр/къира» (9, с. 198). Таким образом, в осетинских диалектных названиях жилой башни отложился специфический конструктивно-строительный прием — использование известкового раствора.

Аналогичные жилые башни были известны в Восточной Грузии, Мта-Рача и Сванети. Конструктивно они представляли варианты одной постройки и выполняли одни хозяйственно-культурные и социально-экономические функции. В Хевсурети одна из их номинаций так и звучала — «квитк’ири». О глубокой традиции строить подобное жилище говорит и тот любопытный факт, что именно в Хевсурети был возведен один из последних «квитк’ири» на Кавказе. По сведениям С. Макалатия, это было в 1920 г. в сел. Барисахо. Некто Сулхан Чинчараули, опасаясь кровной мести со стороны кистин, заказал себе жилую башню, которую построил гудамкарец Бежиа Цхрадзмиани, запросив за работу 15 коров (8, с. 107–108).

В историческом прошлом их было много, но к началу века они сохранились лишь в наиболее старых кварталах хевсурских селений. Особенно это касается Шатили, Архоти, Бисо, Хахмати, Амга, Лебаискари, Ахиели (8, с. 102). В Тушети постройки эти известны под названиями «ц’ихэ/чардахиани». Первое в буквальном смысле означает «крепость», а второе происходит от устройства верхнего яруса «чардахи». Он использовалел для хранения запасов продуктов или фуража. Дома-крепости хорошо известны в Хеви и Мтиулети. В Мта-Рача их называют «дуроиани сахли/ каменный дом». В Сванети отмечено несколько названий «сванир/ сенир/губанд/лазга мурх’вам» (8, с. 105; 17, с. 26; 25, с. 55–58; 37, с. 44; 41, с. 29 и сл.).

Определенный интерес представляют жилые башни Сванети, где отмечены помещения, которые наряду с хозяйственными функциями использовались как темницы для захваченных в набегах пленников. Подобные помещения известны и другим народам Кавказа. Наряду с собственно сванским названием «лантковир/лантквевир» в некоторых обществах, в частности в сел. Местиа, отмечено «дилег» в значении «темница/яма/закром». В этом смысле слово в точности соответствует своей алано-овской основе «дæ ллаг/нижний» (6, с. 85; 41, с. 51).

В сванских фольклорных текстах, собранных и опубликованных Г. Нижарадзе, встречается слово «налдзыг» со значением жилище. Напомню, что в сванском языке понятию дом или жилище соответствует «к’ор». В осетинском языке бытует «уæ ладзыг/ уæ луадзуг», означающее верхний ярус, этаж или вообще жилье в несколько этажей. В последнем значении оно в большей степени характерно для жителей горной Дигории.

Учитывая, что сванское «налдзыг» отмечено в фольклоре, будем предполагать его относительную древность. В таком случае можно говорить, что этот термин вместе с самим понятием, как. и «дилег», отражает былые этнокультурные контакты алан-овсов-со сванами. Аналогичные примеры позволяют считать данное высказывание правомочным. В качестве дополнительного аргумента напомню сведения тонкого знатока сванских древностей Б. Ш. Нижарадзе. Он писал в 1904 г.: «Было известно, что сваны говорили на четырех языках: сванском, грузинском, мегрельском и осетинском» (цит. по: 41, с. 5).

Среди хозяйственных построек, распространенных в Сванети, обратим внимание на некоторые виды амбаров. Собственно в Сванети отмечены два вида амбаров: первый, вероятно наиболее древний — «гвэм/гэм». По словам М. И. Чартолани, в прошлом этот вид амбара для зерна был характерен для всей Сванети. Он встречался как часть жилой башни «сванир/сенир» или двухэтажного дома «к’ор» или же как самостоятельное служебное помещение. В сохранившихся жилых комплексах он выступает, в одних случаях, в качестве первого этажа, а в других — как пристройка к «мачвибу/сгири», который служил помещением для скота, типа хевсурского «садзрохо» или осетинского «скъæ т» (26, с. 120). Очень интересны функции «гвэм/гэм», он являлся не только хранилищем продуктов питания для человека, но и своеобразным мерилом запасов. В нем находились деревянные лари «кибдуэн» и чаны «нег’рол/рах’» различных размеров. Они делились на лари с мукой для повседневных нужд, ритуального назначения «гви-зи кибдуэн» и лари с неприкосновенным запасом для непредвиденных экстремальных случаев.

Всем этим имуществом и нормами расходов продуктов питания ведала старшая в семье женщина (хоша зурал/диаеахлиса). Подчеркну, что женщина не только готовила еду, но и была лицом, ведающим обрядами жилища (к’ора сах), которые совершались у очага и в «гвэм» тайно от мужчин» (28, с. 123).

Если з данных материалах заменить сванские номинации на осетинские, то получается описание функций осетинской кладовой, в которой хранились продукты питания «къæ биц/гуму». Они полностью находились в ведении старшей женщины «æ ф-син», без ведома которой никто не смел даже войти туда. По поверьям осетин, здесь обитал святой патрон дома «бынатхицау/ бундор», культ которого находился в исключительном ведении старшей женщины. Б. И. Абаев считает возможным сближать сванское «гвэм» с осетинским «гом/гон», что не разделяют другие исследователи (31; 32, с. 297). В любом случае функционально-типологическое единство кладовых и связанных с ними ритуалов у осетин и сванов довольно близко.

Другой вид амбаров представляет дощатую постройку для хранения зерна. Она делится на различные части, напоминая при этом осетинский ларь для зерна «хордон». Он называется «бэг’ эли» и распространен преимущественно в Нижней Сванети в селах Лентехского общества. «Сама форма и его название, — отмечает М. И. Чартолани, — занесены сюда из Рача-Лечхуми» (26, с. 105). Номинация «бегъели» с тем же значением «кладовая» известна в селах горной Дигории. Осетины-дигорцы имели с грузинами-рачинцами традиционные связи, отмеченные еще Вахушти. По всей вероятности, такое же происхождение имеет и указанное название, употребляемое параллельно с «хордон».

В связи с хозяйственными постройками интерес вызывает грузинское «гомури», означающее «крестьянский дом/хлев». Считалось, что полуподземное жилище беднейшего крестьянства Южной Осетии, так называемый «ныккæ нд», строилось под влиянием грузинского «гомури». Принимая во внимание взаимозаменяемость в речи южных осетин указанных названий, сомнений на зтот счет не было. Ясность внесли изыскания диалектологов. В дигорском диалекте зернохранилище обозначается словом «гомори». К нему примыкают осетинское «гон/хордон», кабардинское «гуэн» и сванское «гвэм/гэм» с тем же значением «кладовая», «зернохранилище».

Если верить изысканиям Г. Тедеты о иранском происхождении корня «гом/гон» и учесть, что в грузинском «гомури/гоми» не имеют широкого распространения и относятся к периферийной диалектной лексике, то нужно говорить не о заимствовании, а о едином факте историко-культурного плана (44, с. 110). Дело в том, что данный тип жилища относится к числу древнейших и широко распространенных. Кроме того, в осетинском языке широко известны ираноязычные номинации полуподземных жилищ — «сыджыткъæ с» и указанное выше «ныккæ нд».

В тесной связи с полуподземным жилищем стоит жилище со ступенчато-венцеобразным перекрытием, образуемым напуском потолочных балок (дарбази). По авторитетному мнению Т. А. Чиковани, «жилище подобного типа развилось из простой землянки, из дома с плоской крышей и свето-дымовым отверстием» (45, с. 67), В ряде районов Южной Осетии оно получило некоторое распространение, хотя сам тип, вероятно, был знаком осетинам и их предкам издревле. Определенным свидетельством этого является тот факт, что балка-перекрытие входного проема именуется в осетинском «тæ рвæ з». Иными словами, эта номинация семантически отражает конструктивную особенность жилища типа «дарбази».

Сравнивая типы дарбазного жилища с традиционным осетинским, можно выявить общие архитектурно-конструктивные решения. Дело в том, что крыша в указанных типах жилища довольно специфична. Она опирается не на несущие стены, а на столбы-опоры, расположенные по периметру здания. Как было отмечено в предыдущих главах, этот прием древних строителей свидетельствует о традициях деревянного, каркасно-закладного строительства.

Важным конструктивным элементом в этих жилищах является центральный несущий столб. По повериям осетин, он символизировал прочность дома, достаток и благополучие семьи. Известны высокохудожественные образцы декоративно оформленных столбов, сплошь пор; рытых астрально-солярными мотивами, детальный анализ которых еще ждет своих исследователей. Аналогичная картина характерна и для грузинского традиционного жилища, где центральный столб «дэдабодси» помимо конструктивных качеств обладал высоким эстетическим и культовым потенциалом.

Важно подчеркнуть, что в горных районах Грузии, где традиционное жилище типологически отличалось от «дарбази», центральный столб также обладал высокой семиотической значимостью (см.: 46, с. 143 и сл.). Этот факт сближает жилище горных грузин с жилыми комплексами северокавказских горцев и позволяет говорить об определенных общеказказских чертах. Элементы дарбазного типа нашли свое отражение в жилище осетин, хотя сам тип, ввиду своеобразия общественной и хозяйственной жизни, не нашел распространения. В горах Центрального Кавказа блок факторов вплоть до начала XIX в. требовал строительства жилищ типа домов-крепостей вертикальной планировки (45, с. 50).






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.