ВВЕДЕНИЕ. История человечества доказала, что объективной тенденцией формирования и развития культуры народов является поступательное движение от национального к

История человечества доказала, что объективной тенденцией формирования и развития культуры народов является поступательное движение от национального к интернациональному. Оптимальное развитие социальных и культурно-бытовых процессов предполагает наличие глубоких знаний о взаимоотношениях соседних народов и их культур. Этот аспект межнациональных отношений требует тщательного изучения. Историческое прошлое вызывает в последние годы пристальный интерес не только специалистов, но и широких слоев общества.

Отмечая этот немаловажный факт, необходимо вспомнить о функции исторического знания как формы общественного сознания. Сопоставление прошлого с настоящим дает реальную картину сдвигов культуры человечества вообще или каждого народа в частности. Материал исторической науки, особенно свидетельства древних, изменяется мало. Исследователь, обращаясь к прошлому, исходит из общественно-культурного опыта, поэтому вопросы определяются не природой источников, они диктуются современным сознанием и опытом.

Данный факт обусловлен тем, что изучение прошлого в определенной мере предполагает и самонаблюдение. В этом отношении нельзя не вспомнить слова известного советского ученого Г. С. Кнабе: «Если материал, существующий двадцать с лишним веков и столько же подвергающийся самым различным толкованиям, способен по-прежнему вызвать несогласия и споры, значит жизнь и культура античного Рима — все еще часть нашей сегодняшней жизни и культуры» (1, с. 6). Следовательно, можно с уверенностью говорить, что обращение к проблеме этнокультурных контактов в прошлом является актуальной темой и не вызывает сомнения в ее правомочности.

В исторической науке логически выявлен и четко сформулирован вопрос о соотношении, общественной жизни и быта. Эти два понятия тесно взаимосвязаны между собой; как нет и не может быть общества вне людей, так и нет людей вне быта. Общественная жизнь воплощена в людях, в деятельности которых осуществляются коренные ее процессы, а именно: производство, социальные отношения, культура. Вместе с тем хорошо известен тот «простой факт, что люди в первую очередь должны есть, пить, иметь жилище и одеваться — прежде чем быть в состоянии заниматься политикой, наукой, искусством, религией и т. д.» (2, с. 350).

Очерченные здесь понятия получили в современной этнографии название «культура жизнеобеспечения». Составляющие ее компоненты: поселения, жилище, интерьер, одежда и пиша характеризуются своими практическими функциями. Все они направлены на поддержание жизнедеятельности людей. Выбор культуры жизнеобеспечения в качестве основного объекта данного исследования был обусловлен рядом соображений.

Стадиальная совокупность традиций и инноваций определяется отношениями материальными, производственными. Они составляют базис, на котором вырастают духовные ценности и социальные отношения. В этой связи отмечу, что традиционная культура жизнеобеспечения у народов Кавказа изучена слабее, чем соционормативная и гуманитарная. Свидетельством может служить и недавнее исследование Н. Г. Волковой по проблеме этнокультурных контактов кавказских горцев в общественном быту (3, с. 159–215).

Вещи и предметы, составляющие блок культуры жизнеобеспечения, характеризуют общество и людей, ими пользующихся. По своей сути они представляют собой определенные комплексы средств осуществления человеческой деятельности. Слагается исторически конкретный образ жизни конкретной этнической или социальной общности. Она является той средой, в которой объектиро-ванные формы культуры получают движение: производятся, распределяются, потребляются, сохраняют или изменяют свою физическую форму и способы использования.

Поэтому исследование культуры жизнеобеспечения не может быть сведено лишь к обычному описанию. Оно должно служить задачам анализа и теоретической реконструкции способа жизнедеятельности в единстве его материальных, социальных и духовных характеристик. «Материальный предмет интересует этнографа не сам по себе, а в его отношении к человеку или в отношении человека к этому предмету. Но еще важнее для этнографа другое: отношения между людьми в связи с данным предметом, то есть, говоря шире, социальные отношения, опосредованные материальными предметами» (4, с. 5).

Важным подспорьем в решении этой задачи является то, что каждая вещь помимо практического значения имеет смысл, выходящий за рамки утилитарного использования. «Такой остаток, как

известно, принято называть знаком, а его общественное положение знаковым» (1, с. 9–10). Идея об информации, закодированной в элементах, которые являются избыточными с точки зрения утилитарности, была воплощена в советской этнографии в трудах П. Г. Богатырева еще в довоенные годы. Он пришел к заключению, что в принципе любая вещь обладает не одной функцией, а целым набором. Причем среди них бывают как практические, так и символические.

В одной из работ он так и писал: «Наряду с практическими функциями, которыми обладают деревенский дом и его детали, мы обнаружим здесь и ряд других функций — эстетическую, магическую, функцию региональной и сословной принадлежности и другие. Крестьянский дом является не только вещью, но и знаком. В некоторых областях уже издали, только на основании внешнего вида дома, мы можем определить национальность его владельца, его экономическое и социальное положение и т. д.». (5, с. 363).

Иными словами, каждый материальный предмет является носителем мировосприятия его создателей и сочетает в себе различные функции. Подобная сбалансированность утилитарных и символических функций определила исключительную роль в традиционной культуре элементов системны жизнеобеспечения.

В культурах, близких исторически или типологически, идентичные знаки могут быть представлены с разной полнотой и различными смысловыми акцентами. Ряд элементов может бытовать «подспудно, имплицитно, играя, тем не менее, значительную роль в знаковом процессе. Поскольку они проявляются лишь косвенно, их природа зачастую ускользает от непосредственного исследования и может быть вскрыта только по сравнению с иными чужеродными формациями, в которых именно они получили преимущественное развитие» (6, с. 198).

Данное наблюдение способствовало привлечению аналогичных материалов, характеризующих традиционный быт соседних народов. Тем более, что полиэтничность Кавказа определила устойчивые межнациональные контакты. Лучшие хозяйственные и культурные достижения одного народа заимствовались другими. В результате этого процесса по всему региону формировались идентичные формы.

Важным условием этнокультурных контактов был и остается уровень социально-экономического развитая общества, существующего в конкретной природной среде. Вместе с пространственной статикой и временной динамикой они играют двоякую роль в развитии культуры. «Во-первых, их взаимодействие, выступая как воздействие соииокцльтцрной и природно-экологической среды, стимулирует потребность в соответствующих инновациях и их появление, поскольку лишь через инновацию культура может повышать эффективность своей основной функции — адаптации к социальной и природной среде. Во-вторых, после возникновения инноваций путем их дальнейшего распространения и развития определяется в первую очередь совокупность тех же самых факторов» (7, с. 35).

В этой связи напомню широко известное положение, что внешние влияния действенны преимущественно тогда, когда подготовлены внутренним развитием общества. Поэтому будем помнить, что характерные черты образа жизни двух соседних народов перенимаются лишь при конкретном условии. Суть его заключается в совпадении внешнего импульса с тенденциями внутреннего развития. Для последующего распространения инновации важное значение имеют две функции — практическая и престижно-знаковая.

Этот вопрос подробно изучен С. А. Арутюновым, поэтому отмечу лишь наиболее важные положения его концепции. При утилитарном подходе оптимальная модель в дальнейшем распространяется вглубь и вширь в культуре этноса. Она долго тяготеет к тому социальному слою, в котором была создана. Приобретение новым элементом престижно-знакового характера связано с утратой им части своей утилитарности. Он воспринимается другими слоями общества, в частности высшими.

В случае заимствования престижно-знаковых элементов «культура-донор по шкале престижных оценок обычно стоит выше, чем культура-реципиент. Это не обязательно отвечает реальному уровню их развития». Для утилитарных заимствований перепад престижных уровней не играет решающей роли. «Они могут происходить из культур-доноров и в реальном, и в престижном отношениях находящихся на более низком уровне, чем культура-реципиент. В языковой части культуры этноса таким производственно-технологическим заимствованиям нередко соответствуют заимствования терминологические» (7, с. 46).

Опираясь на эту теоретическую основу, в книге сделана попытка проследить этнокультурные контакты осетин и выявить их реализацию в культуре жизнеобеспечения. На протяжении всего периода формирования современной этнической общности осетин процесс это? шел в тесном взаимодействии с соседними народами.

Осетины и их предки населяют и населяли северный и южный склоны Центрального Кавказа. Это заметно увеличивало границу контактной зоны, в которой интенсивность прямых этнокультурных связей была наибольшей. С другой стороны, абаза (абазины и абхазы), адыги (адыгейцы и кабардинцы), вайнахи (ингуши и чеченцы), картвелы (грузины, мегрелы и сваны), таулу (балкарцы и карачаевцы) и осетины находились в стадиальном, типологическом, историческом и прочих отношениях довольно близко. Все это значительно облегчало внешнее воздействие и способствовало возникновению обоюдных взаимовлияний.

Народы Кавказа представляют разные языковые семьи: индоевропейскую, кавказскую и тюркскую. В культурно-историческом

отношении этнолингвистическая близость не является определяющей ни для установления контактов, ни для уровня их интенсивности. Большее внимание привлекает то, что культура абазы, адыгов, вайнахов и картвелов формировалась в условиях горного Кавказа. Культура же осетин, балкарцев, карачаевцев и их предков алан и кипчаков зародилась в степях, продолжив свое развитие в горных условиях. В связи с этим интерес вызывают процесс и мера их взаимной адаптации.

Фактический материал для этой книги, в основном, относится к XV — XIX векам. Как часто бывает в этнографических исследованиях, хронологические рамки наблюдений были расширены экс-скурсами в историю и к нашим дням. Именно так получилось в данной работе, и тому есть причина. С одной стороны, использование наиболее ранних свидетельств, которые позволили бы проследить направление развития интересующих фактов и явлений. С другой стороны, это — привлечение материалов нового времени. Ведь самое важное для исследования — понять тенденции развития или исчезновения,. Иными словами, дать не только ретроспективу, но и, что особенно интересно, перспективу рассматриваемых явлений.

Это позволило начать работу с анализа этнических контактов алан с абазой, хотя в послемонгольское время они фактически сошли на нет. Тесное общение предков современных абазин, абхазов и осетин восходит к скифским древностям и с различной интенсивностью и характером взаимосвязей продолжалось до первой четверти XIII в. Приведенные в главе документы, свидетельства и версии подтверждают многоплановые взаимоотношения, разрозненные следы которых сохранились до наших дней.

Материалы по древней истории нашли место в каждой из глав книги. В последней, посвященной взаимосвязи с картвелами, этот факт обусловлен тем, что аланы-овси были довольно активным элементом в этнической истории Грузии. Академий В. Ф. Миллер особо подчеркивал: «Грузины помнили о своих соседях оссах с тех самых пор, как начали помнить самих себя» (8, с. 24). Начавшийся в глубокой древности процесс активно продолжается и сейчас. Грузинско-осетинские этнические и культурно-бытовые контакты составляют важное направление современных этнических процессов на Кавказе.

Аналогичные выводы вытекают из анализа взаимоотношений осетин с вайнахами. В первую очередь это относится к ингушам, которые представляют один из древнейших автохтонных народов Северного Кавказа. К первым векам нашей эры восходят ранние контакты, беспрерывно продолжающиеся до наших дней.

Уровень социально-экономического, военно-политического и культурно-бытового развития алан оказал определенное влияние на культуру вайнахов. Ярким свидетельством является ираноязычная лексика в современных чеченском и ингушском языках. По оценке известного лингвиста-кавказоведа Г. А. Климова, «факт наслоения нахской речи на аланский ареал в эпоху, начиная с XIII столетия, по-видимому, дает основания поставить вопрос об аланском, то есть староосетинском субстрате вайнахских языков» (9, с. 202).

По всей вероятности, доминировал при этом престижно-знаковый характер инноваций. В период массовых миграций алан в горы, они в новых экологических условиях были вынуждены адаптироваться к ним и перенимать элементы горской культуры. В этом ели-чае речь могла идти преимущественно об утилитарном характере таких инноваций.

Важным каналом дальнейшего распространения и упрочения инноваций были семейно-брачные отношения. Этнографические материалы свидетельствуют о наличии среди ингушей довольно прочной традиции браков с осетинками. Следствием таких браков, повторяющихся из поколения в поколение, явились глубинные процессы культурно-бытового и этнического развития. Особенно ярко это проявилось на жителях Джераховского общества Ингушетии, где еще в начале XIX в. русские документы зафиксировали наличие нескольких поселений осетин.

Подробно эти вопросы об этнокультурных связях осетин и вай-нахов рассмотрены в исследованиях В. Б. Виноградова, А. X. Ма-гометова, Б. А. Калоева, Ю. С. Гаглойти. Опубликован сборник научных статей, специально посвященный проблемам взаимоотношений двух соседних народов. В нем помещена и моя работа «Осетино-ингушские этнокультурные контакты в материальной культуре» (10). Наличие указанных публикаций и жестко лимитированный объем, книги вынудили меня опустить главу, посвященную этому сложному и очень интересному вопросу.

В этой книге нет и главы об этнокультурных контактах осетин с русскими, при всем том, что по своему объему и интенсивности они перекрыли в новое и новейшее время все остальные. Культура русского населения края в стадиальном, типологическом и историческом отношениях заметно отличалась от горской. Поэтому их отношения носили качественно иной характер, чем те, что имели место среди кавказских народов. В этой связи вспомним высказывание К. Л. Хетагурова о характере русско-осетинских этнокультурных связей. «В течение последнего полустолетия, — писал он в 1894 г. в этнографическом очерке «Особа», — русское влияние на Кавказе так изменило самобытность туземцев и в частности осетин, что последние словом особа стали характеризовать явление отсталое, не соответствующее современным требованиям жизни» (П, с. 228).

К печати готовится коллективная монография «Традиционное и новое в образе жизни осетин». Большой раздел в ней посвящен

трансформации культуры жизнеобеспечения под воздействием социально-экономических условий. Значительное место в нем отведено мной анализу влияний русского населения на осетин. Все это позволило опустить здесь данный вопрос.

Настоящая тема недостаточно разработана в кавказоведении. Для ее освещения пришлось охватить широкий круг источников. Однако расширение источниковедческой основы способствовало более детальному анализу. Об этом в свое время писал французский историк Марк Блок: «Мы только просим помнить, что в исторических исследованиях нет места автаркии. Изолировавшись, каждый из специалистов сможет что-либо постичь лишь наполовину, даже в собственной области» (12, с. 29).

В работе использован полевой этнографический материал, собранный во время поездок по Северной и Южной Осетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. Сбор материала проводился путем непосредственного наблюдения и опроса людей старшего поколения, хорошо знающих специфику народного быта. Привлечены материалы, выявленные в ЦГА СО АССР, ОРФ СОНИИ, Северо-Осетинском, Кабардино-Балкарском и Карачаево-Черкесском краеведческих музеях, а также в фондах ГМЭ народов СССР в г. Ленинграде.

Вопросы культуры жизнеобеспечения кавказских народов получили некоторое отражение в специальной литературе. Обойти эти сведения современников и очевидцев, особенно записанные ранними авторами, было бы непростительной оплошностью. Конечно же, большая часть публикаций авторов XVIII — первой половины XIX века несут на себе печать времени. Несовершенные с точки зрения современной науки, они представляют бесценный источник, с фотографической точностью воспроизводящий интересующие нас факты культуры и их названия. Вместе с работами авторов конца XI X — начала XX века эти публикации позволяют проследить основные направления развития ее сфер и составляющих их элементов.

Наиболее полные сведения отражены в докладных Осетинской духовной комиссии и других документах, опубликованных проф. М. М. Блиевым в сборнике «Русско-осетинские отношения в XVIII веке», т. II (Орджоникидзе, 1976, 1984). Разнообразны сообщения грузинских источников, подробно прокомментированные проф. Г. Д. Тогошвили в книге «Вахушти Багратиони об Осетии и осетинах» (Тбилиси, 1977). Некоторые из его сведений не находят подтверждения в последующих известиях. Однако тесные политические и культурные связи грузин и осетин, факт пребывания Вахушти в Осетии в первой четверти XVIII века не позволяют сомневаться в достоверности его материалов.

Разнообразные и содержательные сведения содержат сообщения ученых и путешественников, опубликованные Б. А. Калоевым в сборнике «Осетины глазами русских и иностранных путешественников» (Орджоникидзе, 1967) и проф. Б. А. Гардановым в книге «Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов» (Нальчик, 1974). Особый интерес для нас составили помещенные в них извлечения из работ Дж. Лукки и А. Олеария (конец XVII в.), Я. Рейнеггса, П.-С. Палласа, И. Г. Гюльденштедта, Я. Потоцкого (конец XVIII в.), Г.-Ю. Клапрота и К. Коха (1 половина XIX в.). Работы названных авторов выделяются детальным описанием традиционного быта кавказских народов.

Интересный источник представляют дореволюционные публикации. Они легли в основу трех выпусков сборника «Периодическая печать Кавказа об Осетии и осетинах» (Цхинвали, 1981–1987). Эту кропотливую работу по выявлению, сбору и изданию осуществил проф. Л. А. Чибиров. В опубликованных сборниках помещены статьи начиная с 1830 г. В их числе публикации видных дореволюционных кавказоведов.

Среди множества работ, опубликованных в XIX в., необходимо выделить статьи авторов из местной интеллигенции. Хорошее знание жизни народа, языка, любовь к родной кавказской культуре делают их публикации ценным, с точки зрения фактологии, источником. В работе над данной книгой это ощущалось сполна. Важные сведения были почерпнуты из статей Н. Ф. Грабовского, С. Званба, Г. Джапаридзе, Т. Кашежева, С. Кокиева, Д. Маргиани, С. Хан-Гирея, К. Хетагурова, Р. Эристави и других.

Необходимо назвать и работы В. Ф. Миллера и М. М. Ковалевского. Не будет преувеличением сказать, что именно с них начинается период научного изучения осетин и соседних народов Северного Кавказа. Основная масса предшествующих публикаций носила описательный характер. Важно подчеркнуть, что в работах двух классиков кавказоведения имеются любопытные наблюдения о тесных этнокультурных связях алан-осетин с картвелами и таулу.

Заметно возрос интерес исследователей к истории и культуре Кавказа за годы Советской власти. Появились работы по традиционно-бытовым культурам и проблемам их взаимосвязей. Были привлечены и публикации по языкознанию. На материалах языков кавказских народов давно и плодотворно изучаются вопросы взаимовлияний и взаимопроникновений.

Как известно, наличие лексических заимствований свидетельствует о чисто технологическом, утилитарном характере инноваций. Возможно, часть заимствований бывает известна культуре-реципиенту, но различный уровень социально-экономического развития способствует преобладанию престижно-знакового аспекта. В этой связи напомню, что «появление слова — это всегда значительный факт, даже если сам предмет существовал прежде; он отмечает, что наступил решающий период осознания» (12, с. 95). О тесных взаимосвязях этнической культуры и языка неоднократно писал известный французский исследователь Клод Леви-Строс (13, с. 65, 322, 327).

По всей вероятности, не все в книге изложено одинаково полно и не все будет принято читателем равнозначно. Вряд ли этого стоит опасаться, ибо дискуссионная ситуация будет способствовать прогрессу в деле выяснения сложных механизмов этнокультурной истории Кавказа. Пользуясь возможностью, хочу выразить искреннюю признательность всем, кто словом и делом помогал в подготовке этой работы. Рукопись читали и высказали полезные советы С. А. Арутюнов, Р. С. Бзаров, В. А. Кузнецов, С. X. Мафедзев, Г. Д. Тогошвили. Им я приношу свою самую сердечную благодарность.

30 марта 1989 г. в Москве скончался крупный советский кавказовед профессор Батраз Амурханович (Валентин Константинович) Гарданов. В сердцах друзей и коллег он остался человеком редкой душевной красоты и высокой профессиональной культуры. Памяти дорогого учителя посвящаю эту книгу.