Александр Тимофеевский. консультант и внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997), член редакционной коллегии «Русского телеграфа» (1997–1998)

консультант и внутренний критик «Коммерсанта» (1992–1997), член редакционной коллегии «Русского телеграфа» (1997–1998)

В 1990–1992 годах я работал в «Московских новостях» и в «Столице». В «Столице» в конце 1991 года я напечатал несколько статей о прессе, одна из них — «Пузыри земли» — была про «Коммерсант». Володе Яковлеву статья понравилась, и он предложил стать его, как он это называл, личным критиком. Он сказал: «Вы будете читать все издания нашего издательского дома и еженедельно мне писать записки, что в них происходит». Яковлев тогда создал холдинг — и это слово страшное я впервые услышал от него. В холдинге были разные финансовые люди, которые занимались деньгами: кто-то русскими деньгами, кто-то — иностранными. Это было все от меня очень-очень далеко. Я тоже оказался в непонятном холдинге, но мне был поручен понятный контент — и я охотно за него взялся. Во-первых, это была совершенно обожаемая мною газета. Во-вторых, Володя всегда очень щедро платил. Договариваясь со мной, он назвал сумму, раза в четыре большую, чем я получал в «Московских новостях» и в «Столице», вместе взятых. Я с трудом скрывал приятное свое изумление, а он продолжил: «Это на жизнь, а еще мы будем платить вам одну тысячу долларов. Это для накоплений». Одна тысяча долларов тогда была — как сейчас двадцать.

«Коммерсант» 1990-го был историей про язык. Daily 1992-го — история про мир, который тогда созидался усилиями одной газеты. «Как мы нарисуем — так и будет», — говорил Володя, и все происходило по его слову. А рисовали мы респектабельную западную жизнь, как ее понимали московские либеральные мажоры тридцати лет. Это был идеальный образ Запада, который мог родиться только в мечтательном русском сознании. Ни с каким реальным Западом он не имел ничего общего. Частью этого мира был, например, регламент. В газете его четко прорисовали. Мир состоял из ньюсмейкеров, их отъездов и приездов, назначений и отставок, юбилеев и похорон. Естественный жизненный цикл подчеркивался, чтобы создать ощущение нормального течения жизни, порядка вещей. Все меняется, и все неизменно — не это ли главный месседж любой респектабельной газеты? И все к лучшему в этом лучшем из миров — тоже позывные респектабельности. Иногда они порождали чепуху. Газета начиналась с рубрики «Что хорошего», ее было очень трудно заполнять. Потом, как у людей, шла экономика, политика, финансы и рынки, сервис, культура, спорт. Общества еще не было, ни в жизни, ни в газетах. Заканчивалось все полосой «Войны, происшествия». Здесь располагалось совокупное «Что плохого», загнанное за Можай, для тех, кто готов расстроиться. Остальные до этого не дочитают. Daily должна была источать оптимизм, Daily должна была приобщать к иерархии. В рубрике «Кто умер» пять-шесть предложений было посвящено Петрову, который безвременно нас покинул, с добрый десяток строк отведено под Сидорову, скончавшуюся после тяжкой продолжительной болезни, а дальше шло: «Кроме того, умерли…» — и длинный перечень одних фамилий. Я бился в припадке, чтобы убрать это «кроме того, умерли», объясняя, что ранжир здесь неуместен. Но для Володи сама идея упорядочивания, выстраивания иерархии была важнее всего. Если за окном хаос, в газете должен царить порядок.

Первый номер Daily мы делали несколько дней, не выходя с улицы Врубеля. На исходе третьего дня, в пять утра, перед тем как отсылать газету в типографию, Володя позвал нас с Ксенией Пономаревой (тогдашним главным редактором, несомненно, лучшим, если не считать самого Яковлева, за всю историю «Коммерсанта») и торжествующе говорит — придумал эпиграф, поставим над шапкой: «Для тех, кому на Руси жить хорошо». Мы с Пономаревой повалились к нему в ноги: «Отец родной! Ну не губи! Не надо этого!» На дворе осень 1992 года, голод, грязь, разруха. Не надо такого эпиграфа. Уж не помню, что подействовало, но газета вышла без него. Через пару дней Володя меня вызывает и говорит: «Надо делать презентацию. У меня идея — Тверская улица, она же в форме стола. Закроем всю Тверскую от Белорусского вокзала до Кремля и накроем стол». Похолодев от ужаса, я отвечаю: «Володя! Идея, конечно, гениальная. Но есть только два варианта ее осуществления. Первый вариант: мы делаем презентацию открытой — приходи, любой человек, гостем будешь, ешь-пей от пуза. Это называется Ходынкой. Погибнет много народу. На нас будет, Володя, кровь. Вариант второй: мы делаем презентацию закрытой — и люди из окон жадными очами буравят наш стол, который ломится от выпивки и закусок. Какой вариант выбираем?» «Вечно вы все опошлите», — пробурчал Володя, но от презентации отказался.

Сейчас, спустя двадцать лет, я понимаю, что был не прав. Травестированный эпиграф из Некрасова — почему бы и нет? Страдал только вкус. Не самая великая ценность. Демонстративная бравада, всегда безвкусная, была на месте, ее ждали от Daily, она обеспечивала ей успех. Я, защищая свои представления о прекрасном, выискивал в газете разнообразные малиновые пиджаки и, аккуратно принося их Володе, пригвождал к позорному столбу. Он морщился: «Оставьте вы их в покое, пусть наиграются. Им надо насытиться, через три года они сами выбросят эти игрушки».

Совершеннейший гений газетного дела, Володя работал с читателем таской и лаской. Созидаемый им прекрасный мир в действительности был населен ворами и жуликами, которые были еще чуть-чуть убийцами. Одной из задач газеты было заставить их забыть об этом. Сотворить над ними социальную реабилитацию. Тогда они с благодарностью придут за свежим номером. Над социальной реабилитацией трудился отдел культуры, ни минуты не догадываясь об этой своей миссии. В какой-то момент культуре разрешили все: там царила полная, сокрушительная свобода. Обычно вставляемые палки в колеса — будьте ближе к народу — здесь, наоборот, вынули. Задача была прямо противоположная: быть от народа подальше. Чем умнее, чем тоньше и литературнее была культура, тем лучше работала прачечная, обеляя читателя в его собственных глазах.

Но в 1996-м строительство миров кончилось. Газета «Коммерсант-Daily», как она была придумана в 1992 году, сделалась ненужной. «Через три года они сами выбросят свои игрушки», — говорил Володя. И первым сделал это. Daily была единственной мне известной русской газетой влияния, которая зарабатывала огромные деньги. Это был сверхприбыльный, сверхуспешный проект. Там было все в порядке с рекламой. И ничто не предвещало того, что она может кончиться. Но Володя такие вещи животом чувствовал. И стал метаться. После ухода в 1992 году Ксении Пономаревой, которая громко хлопнула дверью, Володя постоянно менял главного редактора, чтобы все знали, кто работает Лениным. Это была мягкая плановая чехарда. Но в конце 1996-го он сделал резкий жест: убрал Локтева, незадолго до того назначенного исключительно за юность и, казалось бы, надолго, поставив на его место пустейшего Рафа Шакирова, человека среднего возраста, средней комплекции и средних способностей, с круглым, всегда улыбающимся лицом. Такого редакторского Чичикова. На первой же редколлегии в январе 1997-го Раф стал нам ­рассказывать, как мы должны упроститься. И научиться писать нераспространенными предложениями. На этой фразе Максим Соколов, который мирно дремал со мной рядом, проснулся: «Е…тыть! Да это ж всего сложнее! Это как Пушкин писал!..»

Рафова арифметика свое дело делала, газета неуклонно упрощалась, это стало бросаться в глаза. И тогда к бессменному первому заместителю главного редактора при всех главных редакторах Daily Леониду Злотину обратились потанинские люди с предложением выпускать ту газету, которая была раньше. Мол, начальство ваше хочет, чтобы вы портились, а мы, читатели, не хотим. Денег у нас тьма, уходите, спасайтесь, забирайте кого хотите, делайте что хотите. И мы сделали «Русский телеграф».

Нас тогда ушло из «Коммерсанта» человек сорок. Подтянулись разные хорошие люди со стороны, я привел прекрасную Евгению Пищикову, для «Телеграфа» стала регулярно писать Татьяна Толстая. Это была, наверное, лучшая редакция во главе с умнейшим, добрейшим, интеллигентнейшим Злотиным. Первоначально мы планировали делать Daily до Рафа, но этого, слава богу, не вышло. Никакой утопии для новых русских в «Телеграфе» не возникло. Получилась первая русская газета для буржуазной интеллигенции и интеллигентной буржуазии. Первая и последняя. И она просуществовала чуть больше года — осенью 1998-го, в разгар кризиса, «Телеграф» выходить перестал.