А.Володин. Фабричная девчонка

Екатеринбург, изд-во " У-Фактория", 1999

OCR & spellcheck: Ольга Амелина, январь 2005

Комната в фабричном общежитии.

Софиты на треногах.

По радио, заглушив песню, грянул текст предпраздничной пере­дачи: «Город Ленина вместе со всей страной готовится к встрече тридцать девятой годовщины Великого Октября. В день всенарод­ного праздника советские люди еще раз продемонстрируют свою верность делу партии, преданность идеям ленинизма...»

Кинооператор, бормоча и напевая, проверяет съемочный аппарат. Бибичев наблюдает, как идет подготовка к съемке. В две­ри теснятся девушки из других комнат.

Бибичев. Закройте дверь! Мешаете же, мешаете!.. Дмитрий Семенович, вы готовы? Мы готовы.

Женька. Товарищ оператор, можно я желтую кофточку надену?

Бибичев. Нечего, нечего.

Кинооператор. Надевайте.

Женька приоткрыла дверцу шкафа, за ней переоделась.

Кинооператор. Хорошо бы книжек на этажерку. Есть книги?

Бибичев (к тем, кто в двери). Кто-нибудь, принесите книги. Вот ты давай, Оля.

Леля. А где я их возьму?

Бибичев. В красном уголке.

Леля. А мне не дадут.

Бибичев. Дадут. Скажи, Бибичев велел. Под мою ответственность.

Кинооператор. Эта кровать мешает.

Бибичев. Эта? Девочки, кровать!

Девочки, тяжело грохнув, переставили кровать. Принесли книги.

Бибичев. Куда их?

Кинооператор. На этажерку.

Надюша, пошептавшись с Бибичевым, тоже скрылась за дверцей шкафа.

Леля. Не возись, Надюша.

Кинооператор. Так. Свет дали, ребята. Девочки, за стол. Сели.

Загорелись софиты.

Бибичев. Девочки, сели, сели.

Кинооператор. Столик на полметра сюда.

Передвинули.

— Хорошо. Так, чтоб я вас никого не перепутал... (Бибичеву.) Отойдите, мешаете, вы в кадре. Так, комсорг кто у вас?

Леля (встала). Я.

Кинооператор. Вы комсорг. Садитесь. Я вас перепишу. Так, это комсорг, клетчатое платье. Дальше кто у нас?

Надюша. Надежда Лапина. Пришла на фабрику после десятилетки.

Бибичев. Вообще-то Анну Петровну надо как-то...

Кинооператор. Не надо Анну Петровну. Дальше.

Женька. Шульженко, Евгения. Прядильщица. Желтая кофточка, с клипсами.

Кинооператор. Клипсы снимите, пожалуйста. Дальше.

Женька. Ирина Волкова, тоже прядильщица. Шатенка двадцати лет.

Бибичев. Шульженко! У нее свой язык есть!

Кинооператор. Клипсы снимите! Я же просил!

Женька (сняла). Это — Бибичев. Освобожденный секретарь.

Кинооператор записал, проверил свет экспонометром.

Надюша. Скажите, а разговаривать можно?

Бибичев. Лапина, не болтай.

Кинооператор. Можно.

Надюша. А с вами?

Кинооператор. Пожалуйста. (Помощнику.) Каме­ру. (Подали ручную камеру.) Сколько там?

Помощник. Может не хватить.

Надюша. Вы с нами познакомились, а мы с вами нет. Даже не знаем, как вас звать.

Кинооператор. Дмитрий Семенович.

Бибичев. Закройте дверь, сколько нужно говорить! (Занял место перед камерой среди девушек.)

Кинооператор. Товарищ, вы же в кадре!

Бибичев отошел.

— Так, начинаем со слоника, потом пойдут книжки...

Надюша. Дмитрий Семенович, а интересно киноопе­ратором работать?

Кинооператор (проверяя панораму). Очень. Дальше кровать.

Женька. Что-то стала интересоваться. Федору напишу.

Надюша. Федю я ни на кого не променяю.

Кинооператор. Панорама, отъезд от койки, ясно. Никто не мешает. Так, девочки, все внимание сюда. Ком­сорг Леля, тетрадку раскройте, готовитесь к экзамену. Вы...

Женька. Евгения...

Кинооператор. Лист бумаги. Есть лист бумаги? Пи­шете письмо родным.

Женька. Нет родных, я детдомовская.

Кинооператор. Извините, тогда знакомым. (Ирине.) Волкова. Входите с чашками, разливайте чай. Я скажу, ког­да входить. (Надюше.) Берете книжечку с этажерки...

Надюша. Любую?

Кинооператор. Любую. Присели на кровать, читаете.

Ассистент. Может не хватить.

Бибичев. Сервизик бы надо.

Кинооператор. Не надо сервизик. Собрались, девоч­ки. Быстро сделаем, и все свободны. Внимание! Готовы? Дали свет. (Комната озарена.) Волкова, за дверь, я скажу. Все готовы? Каждая занимается своим делом! Мотор! Поехали. (Стрекочет камера.) Слоник... Книжечки... Теперь Надя.

Надюша задумчиво посмотрела в объектив.

Кинооператор (выключил камеру). Надя! Надюша, ми­лая! В чем дело? Девочки, в камеру не смотрит никто! Я же просил!

Надюша. Ой, я испортила!

Кинооператор. Ну конечно испортила. Напоминаю. Вы (Леле) занимаетесь экзаменами. Вы (Надюше) читаете книжку. В камеру никто не смотрит. Понимаете? Еще раз! Свет! Внимание! Собрались! Тихо. Еще раз. Мотор! Слоник пошел... Книжки... Надежда, сейчас вы молодец... Комсорг, повыше голову... еще повыше. Задумалась... Теперь Волко­ва пошла. Пошла, пошла, давно пошла! Разливает чай, раз­ливает... Хорошо. Не торопитесь... Села на свое место. Мо­лодцы! Стоп! Спасибо, девочки. А сейчас все — в сторонку, в угол. А вы, комсорг, сидите. Свет на комсорга. (Леле.) Занимайтесь чем занимались, когда я скажу — посмотрите в камеру.

Леля. Вы сказали не смотреть.

Кинооператор. Вам можно. Коля, перевези прибор.

Осветитель перевез софит, осветил Лелю с затылка.

— Наезжаем. (Приближается к Леле.) Наезжаем, наез­жаем...

Женька. Леля, улыбнись! Ну, улыбнись, Леля! Улыбнувши лучше!

Леля улыбнулась.

Кинооператор. Стоп! (Выключил камеру.) Не надо улы­баться! Улыбаться не надо!.. Еще раз. Мотор! Начали! (Леле.) Сосредоточилась — глаза в камеру, в камеру! Стоп! Отлич­но! Съемка окончена, всем спасибо.

Софиты погасли.

Надюша (подходит). Дмитрий Семенович! А вы еще придете к нам?

Кинооператор. Внимание! Девочки! У нас с вами еще съемка в парке и подшефном детском саду.

Леля. Как в саду? Мы же туда уже два месяца не хо­дили...

Бибичев. Ходили, ходили. Надо только предупредить, позвонить.

Кинооператор. В среду после работы могли бы?

Бибичев. Понадобится — освободим от работы. (Де­вушкам.) Книжки — в красный уголок!

Кинооператор. Очень хорошо, до среды. (Жмет Бибичеву руку.) До свиданья.

Осветители уложили аппаратуру в ящики, вынесли.

Ассистент. Камеру менять пора.

Кинооператор. Это в дирекцию, это в местком, я пас, всё пора менять. До свиданья, девушки, до среды.

Надюша. До свиданья, заходите.

Женька. Всем спасибо, всем пожалуйста, вот что такое интеллектуал.

Леля. Книжки в красный уголок.

Женька. А Надюша, видели? Ну, оторва!

Надюша. А что такое, разъясни.

Женька. Скажите, кинооператором интересно рабо­тать?

Надюша. На себя лучше обрати внимание.

Женька. Если у него что-нибудь получится — представ­ляете? Приходишь в кино с молодым человеком, и вдруг он видит тебя на экране. Скромное обаяние, простая на пер­вый взгляд девушка.

Надюша. А кровати кто обратно поставит?

Леля. Бибичев обещал ребят прислать.

Женька. Как им нужно — пожалуйста, а как нам — ни­кого. Ир, помоги!

Ирина (она разговаривает медленно. Мысли ее не здесь). А эти киножурналы только у нас показывают?

Женька. Может, и в заграницу пошлют. Ты напиши своему. Супругу.

Ирина. Сегодня выхожу из проходной, думаю: там ничего этого не будет. Ничего. Все чужое. И на всю жизнь...

Женька. Кого посылаем?.. Вот я бы поехала! И сготов­лю и спляшу, и варежки свяжу.

Леля. Тебя там не хватало! Стыда не оберешься на всю Европу.

Ирина. Леля, скажи, ты бы поехала?

Леля. Я бы не поехала. А ты поедешь.

Ирина. Почему?

Леля. Потому что ты ненормальная.

Надюша. Где мои «Крокодилы»? Восемь штук было...

Ирина. Если бы я была уверена. А я знаю, что он меня все равно разлюбит.

Женька. Псих! Ты поможешь или нет?

Ирина. Встречались мы с ним в нашем клубе. Гуляли в нашем саду. Он иностранный студент. Я русская девушка. Я ему казалась чем-то таким... А там буду совсем другая.

Леля. Если ты ему не веришь, как же ты можешь ехать?

Ирина. Вот я и говорю...

Леля. Книжки — в красный уголок. Давайте.

Женька. Можно подумать — здесь умные люди живут. Полбиблиотеки собрали.

Девушки стали выносить книги. Вошел Бибичев.

Бибичев. Комелькова, задержись.

Леля осталась.

Бибичев. Чего же бледная такая... Погуляла бы не­много. Кислород необходим.

Леля. Ладно, Юра. Если по делу — говори.

Бибичев. По делу, по делу... В общем, так. Звонили из «Комсомольской правды». Просили, чтобы кто-нибудь написал в газету статью, под названием «Нам стыдно за подругу». О девушке, которая относится легкомысленно, в общем, о моральном облике.

Леля. А я тут при чем?

Бибичев. Ты лучший комсогрупорг. Кому же писать, так не тебе.

Леля. Нашел фельетониста. Я и писать-то не умею.

Бибичев. Кандидатуру нужно подобрать. Чего греха та­ить, что, нет у нас таких, что ли? Лель! Навалом! Эта вот (показывает на Надюшину койку.) Подарок... Да? Нет? Эта вот... замуж в заграницу собралась... Здесь никого себе не нашла.

Леля. А почему обязательно из нашей группы?

Бибичев. Давай из другой. Из какой? Тогда почему не из вашей? Потому что для киножурнала снялись? Наобо­рот, хорошо. Не боимся критиковать авторитеты.

Леля. Я писать не буду.

Бибичев. Леля! Там просили. Там очень просили. Что­бы в результате статьи каждый оглянулся на себя... Спросил бы себя честно, по-комсомольски: а правильно ли он живет сам?.. А нет ли подобных среди подруг, друзей?.. Кто-нибудь все равно напишет. Какой-нибудь корреспондент. Лучше уж мы сами.

Леля молчала.

— А насчет кандидатуры подумай, Леля. Серьезно по­думай. Хорошенько приглядись.

Вошли Надюша, Женька, Ирина.

Надюша. А кровати кто обратно поставит?

Женька. А Бибичев ребят обещал прислать — молодых, стройных, высоких...

Бибичев. А ну! (Помогает поставить кровати. Лихо, ве­село.) Ну, я пошел.

Леля. Подожди, подожди.

Бибичев. Леля! Леля, ты что?

Леля. А с детским садом как быть?

Бибичев. Я же говорил — позвоните.

Леля. Я звонить не буду.

Бибичев (вздохнул). Так надо, Леля. Понимаешь? Надо! У меня все. (Уходит.)

Женька. Подруга! По правде не проживешь. Учись у Надюшки.

Надюша. Что это — у меня?

Женька. Иди-иди, расскажи Феденькиной матери, как ты к оператору подъезжала.

Ирина. Сказали бы по-честному: в садик не ходим, сниматься не будем.

Леля. Только что на бюро отчитывалась.

Женька. Вот, не надо врать вам, комсоргам.

Взяла зеркало, принялась наводить красоту.

Леля. Шла бы ты... мазаться в умывальную.

Женька (раскинув руки). Повторяем танец. Па-де-зефир. Движение ветерка. (Напевая мелодию, танцует.)

Леля. Почему вчера на комсомольском собрании не была? Стали проверять — тебя нет.

Женька. Я была. Прения начались, я ушла.

Леля. Почему?

Женька. Скучно стало, подруга.

Леля. А от кого это зависит? От нас же самих.

Женька. Что от нас зависит? Позовут — мы проголо­суем.

Надюша. Чья бы корова... Только и делаешь — всех кри­тикуешь.

Женька. А если у меня критическое направление ума?

Надюша. Критиковать легче, чем делать.

Женька. Хватит! Надоело. Счастливо оставаться!

Леля. Куда?

Женька. В клуб «Первое мая».

Леля. Смотри, Женя, смотри.

Женька. Чего это мне смотреть?

Леля. Каждый раз попадаешь в какую-нибудь историю.

Женька. А я виновата, что ко мне пристают?

Леля. Ко мне что-то никто не пристает.

Женька. Нашла чем хвалиться.

Леля. Потому что я знаю им цену.

Женька. Я тоже знаю, не волнуйся.

Ирина. Девки! Да что вы такое говорите! Слушать страшно. Люди всем жертвовали ради любви, сколько таких примеров! Я даже предание такое читала: в мире разброса­ны половинки. И эти половинки всю жизнь ищут друг дру­га. И только когда они встретятся...

Женька. Дочиталась. Салют, девы! (Ушла.)

В клубных небесах заливался эстрадный оркестрик тех лет. Скрещивались, вспыхивали лучи клубных прожекторов.

А в общежитии уже полутемно. Светится переплет стеклянного окошка, выходящего в коридор. Девушки спят. Только Женькина койка пуста.

Ирина (поднимается на постели). Девочки!.. (Ей не отвечают.) Девочки!

Леля (не сразу). Что?

Ирина. Я еду.

Надюша. Черт, только заснула...

Ирина. Надюша! Я решила. Еду!

Надюша. Счастливая...

Ирина. Не знаю.

Надюша. Господи! Мне бы уехать куда-нибудь... Зака­титься. Другой дом, другие люди. А какие — неизвестно. Хуже нет, когда заранее все известно. (Поднялась в сорочке, пошла к шкафу.) Целая банка варенья была. Все съели. (Присе­ла за стол, доскребает.) Вот — Федя. Он меня любит. И я его люблю. И мама его, Анна Петровна, меня тоже любит. И я знаю, как мы будем жить. Вот так — шкаф, так — тумбочка... А могло быть по-другому? Открывается дверь, и заходит какой-то человек...

Леля. Мужчина.

Надюша. И говорит: «Надежда! Идем». Не стану спра­шивать куда. Пойду.

Леля. Иждивенческие настроения. Кто-то придет, кто-то позовет. А сама ты что, уж не человек?

Ирина. Смотри, Надька. Что имеем — не храним, по­терявши — плачем.

Надюша. Феденька — мой!

Ирина. Как ты странно говоришь — «мой». Если по-настоящему любишь — всегда, наверно, кажется, что ты недостойна его.

Надюша. Глупо.

Ирина. Ведь если ты его любишь, то считаешь самым лучшим человеком. Так?

Надюша. Ну?

Ирина. А он почему-то вдруг любит тебя!

Надюша. Значит, он тоже считает тебя самым лучшим человеком. Только не разубеждай его в этом.

Ирина. По-моему, есть два вида любви. Одни думают только о том, что они могут получить от любимого, а другие — что они могут дать любимому человеку.

Надюша. Сколько людей — столько родов любви.

Леля. Мы будем спать?

Замолкли.

Ирина. Леля...

Леля. Что?

Надюша. Ну, начинается. На всю ночь. Скорей бы уж уехала.

Ирина. Я хочу тебя спросить... Можно?

Леля (не сразу). Можно.

Ирина. Ты любила кого-нибудь? Ты понимаешь, в ка­ком смысле я спрашиваю? В буквальном.

Леля молчала.

— Если не хочешь — не отвечай.

Леля молчала.

— Ты скрытная...

Хлопнув дверью, входит Женька. Зажгла свет, швырнула сумочку на кровать, села за стол.

Женька. Гады!

Леля. Кто?

Женька. Все. Какой-то чижик пристал, а меня из клуба.

Леля. Так! Сколько раз предупреждала, — горох об стенку! Достукалась?

Надюша. Теперь начнется веселая жизнь. Пятно на всю группу.

Женька. А эта только за себя дрожит!

Надюша. Не за себя, а за группу.

Ирина. Действительно, Женя. Лучшая группа.

Женька. Хватит! Лучшая, лучшая, — надоело! Переве­дите меня в худшую!

Леля. Тебе не стыдно?

Женька. К черту! До двадцати пяти лет молодость, а потом можно и воспоминания писать!

Леля. А сейчас ты не живешь?

Женька. Прозябаю!

Леля. Ясно. Ну так вот, дорогая. Мне поручили напи­сать статью в «Комсомольскую правду» о моральном об­лике. И если ты до того докатилась, что тебя из клуба вы­гнали, да еще эти твои рассуждения... Как хочешь, Женя, я напишу о тебе!

Женька. Вот везуха! В газету попасть! Давай, Леля, строчи!

Ирина. Бессовестная ты, Женька. Пиши, Леля, я тебе помогу!

Леля. И напишем! От всей комсогруппы напишем!

Надюша. Да вы что, девки, с ума сошли? Сор из избы выносить...

Леля. А ты хочешь со всеми хорошей быть?

Надюша. Если у тебя плохое настроение, не срывай его на других!

Леля. Со всеми хорошей быть нельзя. Как конфетку об­лижут!

Надюша. Кидаться на всех тоже не буду!

Леля. Я кидаюсь, да? Кидаюсь? Кидаюсь?

Женька. Вот сейчас бы вас для кино снять!

Леля. Пошла ты!..

Женька. Да еще со всем лексиконом!

Кинооператор сидел перед просмотровым экраном. В зале Надюша. На экране — кадры из киножурнала.

Голос диктора. «Наш корреспондент побывал в общежитии, где живут девушки лучшей комсомольской группы фабрики. Это — Надежда Лапина, Евгения Шульженко, Ирина Волкова, а это — комсорг Елена Комелькова».

На экране Женька, Леля, Надюша. Крупно — Леля. Она оторвались от конспектов, улыбнулась.

Кинооператор. Стоп! Я же просил не печатать этот кадр! В чем дело? (На экране замелькали треугольники и зигзаги. В зале загорелся свет.) Коля, перемотай и отнеси в монтаж­ную. (Надюше.) Ну как?

Надюша. Все очень хорошо получились. Я одна плохо. Хуже всех.

Кинооператор. Секундочку. Подождите.

Надюша. Вы мне?

Кинооператор. Да, сейчас...

Надюша. Скажите, а вы удивились, что я вам позво­нила?

Кинооператор. Нет, почему? Нормально.

Надюша. Вам, наверное, показалось, что я развязная? А я не хочу, чтобы у вас было такое впечатление. Просто так мало случается видеть в жизни интересных людей, поэтому хочется казаться чуть лучше.

Кинооператор. Я и не думал. Идите, встаньте сюда!

Надюша. Не надо на меня смотреть.

Кинооператор. Сумочку можно? (Взял у нее сумку. За­тем снял с нее плащ. Размотал шарфик.)

Надюша смутилась, не знала, как это понять. Может быть, у них так положено?..

Кинооператор посмотрел на нее в объектив фотоаппарата. С одной стороны. С другой стороны. Снова подошел, развязал ленту, распустил ей волосы. Она оттолкнула его. Но тут же почувствова­ла себя виноватой.

Надюша. Простите. Ой, как глупо... Я знаю, я дура, все­го боишься.

Кинооператор щелкнул затвором. Еще раз — с другой точки. Снимал и снимал ее. Чуть сверху, немного снизу, крупней. Она была сейчас красива.

Кинооператор. Спасибо.

Надюша. Я понимаю, я для вас обыкновенная, каких тысячи. А вы... Все у вас тут необыкновенное... это ваш мир. А у нас все серо, обычно. Вон про Женьку статью написа­ли в «Комсомольскую правду» — «Нам стыдно за подру­гу». Отклики пришли, все возмущаются. А если честно, то я ей даже завидую, у нее хоть что-то произошло... Я не то говорю. Все не то... Мне трудно жилось, всю жизнь ра­зочарования... Когда мама умерла, мне шесть лет было. От меня это скрывали, а я все понимала. Только того боя­лась, что мне скажут — и надо будет переживать. А я ни­чего не переживала, глупа была! Потом отец женился второй раз, уехал, а меня соседка взяла, тетя Вероника. Никогда не забуду: сидела у нее за столом и только об одном думала, как бы лишнего не съесть. У нее настрое­ние испортится, на ком сорвать? На мне. «Надежда, возьми чемодан, поезжай к папе и скажи: «Папа, я буду жить у тебя». Как будто у меня был чемодан! Накинешь пальтишко — и на улицу. Ходишь, ходишь, пока у нее злость не пройдет. Потом в школе с мальчиком подружи­лась, меня его мама полюбила, Анна Петровна. Она меня и на фабрику устроила. Вот с тех пор работаю, простая прядильщица. Но все ищу чего-то. Сама не знаю чего... Можно я еще раз приду?

Кинооператор. Приходите...

Усмехнулась, понимая, что — незачем.

Радиорепортаж. Минувшей зимой вместе с моло­дыми патриотами Ленинграда, поехавшими на освоение целинных земель, был слесарь одного из заводов города Алексей Крючков. Свое горячее желание принести пользу Родине он выразил в стихотворении «Я еду».

В степи палаток белых ряд,

Тут же воздвигаемые здания.

Молодых строителей отряд

Растревожил сонное молчание.

Суслики пугливые из нор

Выглянут и поскорей обратно,

А вокруг распаханный простор,

Океан богатства необъятный.

И хлебам, и стройкам здесь расти,

Так расти, как это людям надо.

Приезжайте жить, а не гостить

В степи к нам, друзья из Ленинграда.

Ирина. Вот, еще прислали отклики. Бибичев передал, все чтоб прочли.

Леля. Надюшу не видела?

Ирина. Нет. А что?

Леля. Федор приехал.

Ирина. Заходил?

Леля. Заходил.

Ирина. А Надюшка где?

Леля. Неизвестно.

Женька посмеялась. Леля выключила репродуктор.

Леля. Вот послушай отклики, что тут о тебе пишут. «Привет из Полоцка. Знай, Женя, что ты сама портишь себе жизнь... После вспомнишь, но будет поздно. И так уж над тобой смеются везде — и в Ленинграде, и у нас в Полоцке. А если гуляешь с каким-нибудь парнем, то он тоже погуля­ет с тобой, посмотрит на тебя, посмотрит и бросит, и тоже посмеется...»

Женька. Какой ужас!

Леля (разворачивает еще одно письмо). «Привет с Кав­каза. Здравствуйте, незнакомая девушка Леля. Пишет вам незнакомый Гиви. Прошу извинения за беспокойство. Примите привет и море пожеланий в вашей молодой и цветущей жизни... Я прочитал в газете вашу статью. Дело в том, что я одинок, не имею настоящего друга. Напишите мне свою автобиографию и вышлите фото...» Ну, это не то.

Женька. Подружки, не теряйтесь! Ловите женихов!

Ирина. А что здесь смешного? Ну хочет человек пере­писываться. Мало ли что.

Леля (нервно просматривает почту, ищет нужное). Вот! «Вашу статью обсудили всем кубриком...»

Женька. О! Морячки пишут.

Леля. «...и пришли к выводу, что вы жестоко наказа­ли ее...»

Женька (выхватила у Лели письмо). Это я сама про­чту. «Вы в своей статье пишете, что она неисправима. Но В. И. Ленин — Ленин! — говорил, что девяносто девять про­центов поддаются агитации или внушению. Не могла же она оказаться сотой! Почему же вы сами не повлияли, а стали просить помощи у газеты?» Критика в ваш адрес. (Бросила письмо, легла на кровать.) А вообще-то, девочки, об вас о каждой можно такую статью написать... С идеальной точки зрения.

Леля. Идеальных людей нет.

Ирина. Извини, Женя, я не о себе, но почему-то имен­но нашу группу все хвалят.

Женька. Врем о себе много, вот и хвалят. Господи, сколько народу всполошили.

Леля. Неужели ты никаких выводов для себя не сде­лала?

Женька. Да что тебе от меня вообще надо? Что ты ко мне пристала? На весь Союз ославила, мало? За собой сначала смотри, прежде чем других учить!

Леля. Меня из клуба не выгоняли!

Женька. И не выгонят никогда, у тебя все будет шито-крыто!

Ирина. Перестань, слушать совестно!

Женька. А ты уезжала бы поскорее!

Ирина (со слезами). Уеду, потерпи!

Леля (Женьке). Что ты орешь на всех?

Женька. Хочу и буду орать!

Леля. Пока из комнаты не вылетела!

Женька. Испугала!

В дверях Надюша.

Надюша. Все кричите... (Входит в комнату, садится на стул, молчит.) А я на студии была. Смотрела наш киномате­риал... Ты, Леля, хорошо получилась. Я хуже.

Женька. Оператора видела?

Надюша. Ну, видела. А что?

Женька. Смотри, Надюшка, он тебе напоет...

Надюша. Ты знаешь его — так говорить?

Женька. Я тебя знаю.

Леля. Федор приехал.

Надюша. Врешь!

Леля. Иди, он тебя ищет.

Надюша. А где он?

Леля. А я-то откуда знаю. Наверно, у матери сидит.

Женька. Что ж ты не идешь?

Надюша. А... (Махнула рукой.) Найдет. Я еще за ним набегаюсь, когда замуж выйду.

Постучали в дверь.

Леля. Войдите.

Надюша. Федька! Приехал!..

Радиорепортаж. Работники завода «Красная заря» провожали своих китайских друзей, работников строя­щегося в Китае телефонного завода. На платформе возле ва­гона образовался круг и начались выступления. Нет, это был не митинг. Просто по очереди китайские и советские товарищи обращались друг к другу с сердечными словами и выражением дружеских чувств. До свидания, китайские друзья!

В общежитии сидел Федя, один. Затем вошла Ирина, приня­лась гладить. Появилась Леля. Взяла у Ирины утюг.

Леля. Все плечики измяла. Вот как надо. Поняла? Иди уж, я доглажу.

Ирина пошла переодеваться за дверцу шкафа.

— Имей в виду: и мелочи могут испортить семейную жизнь. И вообще, поменьше надо лежать. Ты как-то все лежа делаешь: читаешь лежа, вышиваешь лежа, сидишь нога за ногу, горбишься. Будь женщиной, а то там будут думать, что у нас все женщины такие.

Ирина. Главное в женщине — это чистые ногти и хоро­шая обувь. Руки-ноги, остальное неважно.

Леля. Кто это тебе сказал?

Ирина. Надюшка. Она в курсе.

Вошла Женька. Она в пальто.

Женька. Привет. (Смотрит на Федю.) Все сидишь?

Федя молчал.

Леля. Женя!

Женька. А что — Женя? Ты все за правду воюешь, вот пускай знает правду.

Ирина (выглянула из-за дверцы шкафа). Молчи, Женька.

Женька. Что это я должна молчать!

Ирина. Мы ему тоже не чужие.

Женька. А... родственники. Тогда молчу. (Снимает паль­то, ложится на кровать.)

Леля (взглянула на часы). Девочки, быстро в красный уголок! На беседу. (Собрала конспекты.) Ирина!

Ирина. Там Анна Петровна ждет!

Леля. Женя! Поднимись.

Женька. Я в нерабочее время не подчиняюсь.

Вошла Анна Петровна.

Анна Петровна (Феде). Ты здесь?

Леля (Ирине). Идем. (Уходят.)

Женька. Здравствуйте, Анна Петровна.

Анна Петровна. Давно не виделись. (Феде.) А На­дюшка где?

Женька. Скоро придет.

Анна Петровна (Феде). Не знаешь, где она? Я сижу, жду, у меня все готово, стол накрыт. Вы что, не догово­рились?

Федя. Может, хватит? Давайте переменим тему.

Анна Петровна. Не груби.

Женька. Он со мной договорился. Да, Федя?

Анна Петровна. А ты бы помолчала, Шульженко. Федя, выйдем-ка со мной.

Федя. Да. Я вот с ней договорился... (Женьке.) Ну, чего лежишь? Собирайся.

Анна Петровна (сухо). Что-то новое.

Женька. А что? С морячком потанцевать! Девчонки рухнут.

Анна Петровна. Кажется, натанцевалась.

Федя. Где сегодня?

Женька. Не знаю, в Парке культуры можно... Тогда я сейчас. Кофточку надену.

Федя. Так узнают.

Анна Петровна глянула на сына, с отвращением на нее, ушла.

Женька (танцуя с партнершей-кофточкой).

Танцуй танго.

Мне так легко.

Федя. Ну? Прошу.

Женька. Нет, дорогой, пока. Дела у меня накопились, дела.

Федя. Постой, подруга, эти игры не проходят.

Стал у двери, не пускает.

Женька (взяла яркий журнал, легла на койку, стала чи­тать — так, для себя). «В этом возрасте ваши козыри: мягкий взгляд, уменье с интересом слушать собеседника и учиты­вать особенности вашей фигуры». (Феде.) Французский па­рикмахер пишет.

Федя. Знаешь, давай сразу договоримся: без причуд.

Женька. Не рано ли условия ставишь?

Федя. Научен опытом.

Женька. Придется переучивать.

Встала, хотела уйти — Федя удержал ее за руку.

— Больно.

Федя. Куда?

Женька. В красный уголок на беседу. (У двери оглянулась.) Не боишься — пошли. Рядом посидишь.

Федя. Мне бояться нечего.

Женька. Со мной теперь кто рядом посидит — пятно на всю жизнь.

Федя. Лекций не люблю.

Женька. А зря, тема как раз для тебя: «Любовь, брак, семья»... Все-таки испугался, морячок? Сдрейфил.

Федя. Стоп. (Не в ответ на ее слова, но что-то решил.) Пошли.

Красный уголок. Обстановка делового заседания. В сторонке, за пюпитрами сидели прервавшие репетицию музыканты. За столом Леля. Бибичев следил за ходом беседы. Вошли Федя и Женька. На них оглядываются. Они садятся на свободный диванчик непо­далеку от двери. Бибичев посмотрел насмешливо, сделал выводы.

Леля (тоже взглянула внимательно). В капиталисти­ческом обществе вся любовь...

Женька. Простите.

Леля. В капиталистическом обществе вся любовь сво­дится к влечению одного пола к другому. В нашем совет­ском обществе интересы мужа и жены не противоречат друг другу. У нас юноша и девушка прежде всего стараются уз­нать культурные потребности и интересы друг друга и толь­ко после этого соединяют свои судьбы. Потому что дружба может быть без любви, а любовь не может быть без дружбы. Отмечая недостатки, имеющиеся в семейной жизни, поэт Щипачев писал (прочитала из конспекта):

Любовью дорожить умейте,

С годами дорожить вдвойне.

Любовь не вздохи на скамейке

И не прогулки при луне.

С правильных позиций решают вопрос семейной жизни авторы Лев Ошанин и Елена Успенская в пьесе «Твое лич­ное дело». Сейчас наше общество подходит к завершению строительства новой советской семьи. И решение этого вопроса зависит от каждого из нас, от молодежи!

Бибичев (Леле). У тебя все?

Леля. Да. (Садится.)

Бибичев. Так, товарищи, у кого будут вопросы? Пред­ложения, размышления. Обдумайте и в бой.

Молчание.

— Так... Уж и тема интересная, есть о чем поговорить. Тема всем нам близкая... Ну что ж, посидим, помолчим? Между прочим, сами себя задерживаем. (Положил перед собой часы. В зале пошумливали.) Тихо! По делу!

Уборщица. Давайте! Ну, давайте!

Бибичев. Не надо, Клара Павловна. Не надо! (Стукнул по столу. Проверил, не остановились ли часы.)

Ирина. Можно мне?

Леля (Бибичеву). Волкова...

Бибичев. Пожалуйста, Ирочка.

Ирина (встала). Что такое любовь? Все говорят по-разному. (Села.)

Леля (встала). Я уже давала определение любви, надо было слушать. Любовь — это физическое влечение при единстве культурных и общественных интересов.

Ирина (встала). А еще?

Леля. Что еще?

Бибичев. Может, хватит? Может, хватит концерт из собрания устраивать?

Ирина. Еще как можно сказать?

Леля. А как ты сама думаешь?

Ирина. Кто как говорит... Одни говорят — любовь это привычка. Другие — отношения. Третьи — что это само собой...

Женька (Феде). Смех, аплодисменты.

Ирина смутилась, обиделась, ушла.

Бибичев (вслед ей). Волкова! Волкова! Кто разрешил уходить!

Женька (Леле). Леля! У меня вопрос! Лель!

Леля. Я тебя слушаю, Женя.

Женька. Ты, помнится, говорила, что настоящей люб­ви в жизни нет, что настоящая любовь только в кино бывает. Это как понять?

Леля. Это мое личное мнение.

Женька. А у нас личное с общественным не расхо­дится.

Бибичев. Давайте не препираться. Кто хочет высту­пить — просите слово и вот сюда. (Женька идет к столу.) Ну что, обдумала?

Женька. Юра! Расскажи всем, как ты любил? Где? Когда? Кого? Сколько? Поделись, Юра, впечатлениями.

Бибичев. Шульженко, давай без партизанщины.

Женька. Все ясно.

Бибичев. Так что, будем продолжать беседу? Тогда опять я скажу два слова. Партия нас учит — что? (Уставил палец в одну из девушек и сам за нее ответил.) Партия нас учит вскрывать имеющиеся недостатки. Вот мы говорим — куль­турные интересы, моральный облик. А правильно ли мы живем сами, товарищи? Товарищи! Иванов, заснул! Под­ними голову! Нет ли среди нас таких, кто унижает звание комсомольца? (Голос из зала: «Есть».) А мы молчим!

Женька. Ну, ты-то не молчишь.

Бибичев (не слушая). Вот эта безынициативность с ва­шей стороны — явление, лежащее в нас самих, но оно и яв­ляется обратной стороной недостатков в работе нашей ком­сомольской организации.

Женька. Сейчас про меня скажет.

Бибичев. Умница, Шульженко, о тебе я и хочу ска­зать. Ни для кого не секрет, что нашу комсомолку Женю Шульженко с позором вывели из клуба...

Женька. Оживление в зале.

Бибичев. Также ни для кого не секрет, что этот факт попал на страницы... получил, так сказать...

Женька. Международное звучание.

Бибичев. И вот в связи с этим вопросом о любви и дружбе, который мы сегодня затронули здесь, хочется прочитать одну цитату из одного письма в адрес... (Указал на Женю.)

Вынул из стопки одно письмо, прочитал:

— «И так уж над тобой смеются везде — и в Ленинграде, и у нас в Полоцке. А если ты гуляешь с каким-нибудь пар­нем, то он тоже погуляет с тобой, посмотрит на тебя, поматросит и бросит, и тоже посмеется».

Женька. Пока еще никто не бросал. Могу, наоборот, уступить.

Бибичев. Шульженко, прекрати балаган!

Женька. Другой бы на твоем месте спасибо сказал. Если б не я, о ком бы ты на всех собраниях разглаголь­ствовал?

Бибичев. И вот, товарищи, пока у нас будут сущест­вовать такие явления, как Шульженко, до тех пор мы и бу­дем, товарищи, не разглагольствовать, как ты выразилась, а говорить! (И — с пафосом, исступленно.) Только говорить честно! Принципиально! По-комсомольски! Ясно? (Дело­вито — Леле.) У нас все в повестке?

Леля. Все.

Бибичев. Какие будут предложения?

Уборщица. Лекция хорошая, побольше бы таких. (Взяла со стола графин, ушла.)

Бибичев (вслед, возмущенно). Клара Павловна! Клара Павловна!

Музыканты снова приступили к репетиции, марш тех времен. Бибичев наклонился к Леле с каким-то вопросом, но та, не отве­тив, ушла.

— Тогда все.

Уборщица. Расходитесь, молодежь, спать пора.

Стали расходиться. Бибичев со значением, для Феди, поло­жил на стол газету со статьей о Шульженко, тоже ушел.

Женька (Феде). Нет твоей симпатии. Не вернулась...

Федя. Ты-то что волнуешься?

Женька. Беспокоюсь за строительство новой семьи.

Федя. Не твоя забота.

Женька. Гордый какой, сил нет! Ладно, морячок, посидели. Тебе к маме пора. Иди, не упади.

Уборщица (возвращается). Сколько говорить?! Красный уголок для мероприятий, а не для разврата.

Федя. Пока, приятных снов. (Уходит.)

Уборщица. За курсанта принялась. Ох, Шульженко, доиграешься, смотри... Всё. Гашу. (Выключила свет.)

Радиорепортаж. Горняки обсуждают план шестой пятилетки. В Узбекистане началась уборка хлопка. Кукуру­за трехметровой высоты. Вертолет над садами. Комсомоль­ская путевка. Бескамерные шины для автомобилей. Новый сезон в Московском театре эстрады.

Надюша. Сюда...

Ввела за руку Федю. Темно, Женька не видна. Обняла его, целует.

— Бедненький мой, ждал? Ну, прости... Тоска напа­ла, бродила по улицам, промокла вся. Потрогай, волосы мокрые. А знаешь, где я была? В нашем садике была, около тети Вероники. Села на скамейку, сижу, а дождик трап-трап по кустам, осенью пахнет, мокрой листвой... Песню нашу вспомнила. Помнишь нашу песню? (Пропела.) Куда бежишь, тропинка милая... (Федя молчал.) Что-то старое стала вспо­минать. Маму, тетю Веронику.

Федя. Болеет второй месяц. Правая сторона отнялась.

Надюша. Ты был у нее?

Федя. Заглянул. О тебе вспоминала.

Надюша. Жаловалась?

Федя. Зачем? По-хорошему вспоминала. Рассказывала, как тебя в корыте мыла. Тощенькая, говорит, лопаточки тор­чат, одно плечо выше другого...

Надюша. А как между лопаток била: сиди ровно, не го­ворила?

Федя. Теперь, говорит, она у меня как стрелочка.

Надюша. У меня... Это еще неизвестно, кто кому нуж­нее был? Она мне или я ей?

Федя. Ты всем нужна.

Надюша. Да вот тебе, Федя, не нужна. Думаешь, я не знаю, кто нас разводит? Подружки мои дорогие! Что они тебе сказали, ну?

Федя. Что они могут такого сказать, чего бы я сам не знал?

Надюша. Разлюбил? А может, и не любил никогда?

Федя. А ты не знаешь?

Надюша. Я теперь ничего не знаю.

Федя (обнимая). Сначала жалел тебя. Потом... влюбился. Думал, что мы с тобой как один человек. Ты стихи любишь, я стихи люблю, ты оперу не любишь, я оперу не люблю. В об­щем, единство культурных и общественных интересов. И ты успокоилась. А что, Феденька — мой... А продешевить — боязно, вдруг кто-нибудь получше найдется?

Надюша (оттолкнула его). Неужели ты думаешь, если бы я искала, то получше бы не нашла?

Федя. А вдруг не найдешь? Тогда и Феденька сгодится?

Надюша. Чего ты хочешь? Чего? Взялся душу точить!

Федя. Больше точить не буду. Последний раз. Все.

Надюша. Стой!.. Ну, хочешь, стукни на прощанье. Мо­жет, легче станет. Не хочешь? Ну тогда поцелуй. Сам ведь сказал, в последний раз. (Смотрит в глаза.) Ну?

Федя не устоял. Долгий поцелуй.

Надюша (оторвалась). Самому потом стыдно станет. Я-то тебе все прощу.

Федя. И сейчас врешь! (Ушел.)

Надюша (устало). Господи, надоели вы мне все... (Про­пела самой себе.)

Куда бежишь, тропинка милая,

Куда зовешь, куда ведешь...

(Заплакала.)

Женька. Детдом вспомнила... Помню, в пионеры принимали. Выстроили всех на линейку, а я запаздывала. Бегу по коридору, темно, холодно, и вдруг слышу по радио — «Интернационал». Я остановилась, подняла руку в салюте и так стою и что-то чувствую...

Общежитие. Леля лежит на кровати, уткнувшись в подушку. Встала, принялась стирать.

Вошел Бибичев.

Бибичев. Одна?

Леля. Одна. А что?

Бибичев. Что бледная такая, Леля? На улицу надо, там кислород.

Помолчали.

Леля. Еще что?..

Бибичев. Поручение есть небольшое.

Леля. Слушай, Юра. Хочешь поговорить — говори. А то каждый раз какие-то дела, поручения придумываешь. Пря­мо напасть какая-то.

Бибичев (некоторое время стоял неподвижно, молчал, потом присел рядом). Ну, что в группе?

Леля. Ничего, работаем...

Бибичев. Как Шульженко?

Леля. Господи, опять! Будто сам не знаешь.

Бибичев. Знаю, знаю. Уже вся фабрика знает. А моря­чок тоже хорош. Не успел в отпуск приехать. Придется опять на общем собрании ставить вопрос.

Леля. А если он ей серьезно понравился?

Бибичев. Леля! Леля! А если мне серьезно чужая жена понравится?

Леля. Ты, Юра, другой человек.

Бибичев. Нравится, не нравится. Не в том дело. Рас­пущенность, расхлябанность, безответственность, вот что это такое. Воспитываем, воздействуем, призываем — и хоть бы что! Ведь для них же, ради них же все это! Ничего не хотят понять. Для себя минуты свободной нет. Год уже, на­верно, как в кино не был. Стыдно сказать, книжку некогда прочитать... (Взял с койки книгу, посмотрел заглавие.) Достоев­ский. Небось «Братья Карамазовы». А вот не читал. Кстати, интересно?

Леля. Ничего.

Бибичев. Прочитаешь, дашь прочесть?

Леля. Хорошо.

Бибичев. Хотя все равно времени нет. То одно, то другое.

Леля. Да, Юра, нелегко тебе на свете жить.

Бибичев. Ничего, проживу.

Леля. Проживу! Говоришь, как будто комсомольское поручение выполняешь.

Бибичев. Не всем же для собственного удовольствия жить.

Леля. Хотя для собственного удовольствия тоже кому-то надо. Ладно, Юра, давай снимем этот вопрос с повестки. Не найти нам тут общего языка. Разные мы с тобой.

Бибичев. Мы с тобой пока по одной дороге идем. Почему же разные? (С некоторой торжественностью.) Леля! (Леля молчала.) Если у тебя есть трудности на жизнен­ном пути, то имей в виду — рука об руку их легче преодо­леть.

Леля (ласково усмехнулась). С кем, Юрочка, с тобой?

Бибичев. Я знаю, у тебя нет ко мне сильного чувства, но, помнишь, ты сама говорила: «Любовью дорожить умей­те! С годами дорожить вдвойне». Любовь, Лель, ведь не на скамейке при луне...

Леля (удивилась, усмехнулась). Ты что, замуж меня хочешь взять?

Бибичев (сипло). Я все сказал... Решай. (В смущении по­могает ей развешивать белье.)

Леля (и смешно это ей и неожиданно). Ну, Юра... да. Ты, Юра, порядочный человек. На тебя можно положиться... А что, я бы пошла за тебя.

Бибичев постоял, ошеломленный, потом подошел вдруг и об­хватил ее, да попросту так — не совладал с собой. Леля оторопе­ла, едва вырвалась. Рассмеялась такому его напору.

— Юрка, ты что? Так, сразу...

Он молчал в замешательстве, виноватый. Леля посмотрела вни­мательно и сказала уже серьезно:

— Да вот ты меня не возьмешь.

Бибичев. Возьму.

Леля. Нет, Юра, не возьмешь... Приданое у меня есть.

Бибичев (возбужденно, весело). Какое приданое?

Леля (достала фотографию, положила на стол). Вот.

Бибичев (взял карточку). Кто это?

Леля. Дочка у меня, Юра. Аллочка.

Бибичев (не сразу понял). Врешь!

Разглядывал карточку, склонясь над столом. Посмотрел на Лелю. Начинает верить.

— Где она?..

Леля. У матери. На разъезде.

Бибичев. А кто... отец?

Леля. Нету.

Бибичев. Как нету?

Леля. А так.

Бибичев (потрясен). И ты могла?

Леля. Он не хуже других.

Бибичев. Почему же вы не поженились? Если он со­ветский человек. (Вспомнилась Ирина.) Кстати, он советский человек?

Леля. Советский, советский, Юрочка! Только женатый.

Бибичев. Значит, он тебя обманывал?

Леля. Нет, я знала.

Бибичев. Ты знала? Знала, что он женат?

Леля. Это для меня не имело значения.

Бибичев. Чушь. Бред какой-то!.. (Стукнул кулаками, лбом в дверцу шкафа.) Или ты, Леля, надо мной изде­ваешься...

Леля. Или... Юра?..

Тот молчал. Она хотела взять фотографию, но Бибичев убрал ее со стола.

Бибичев. Значит, ты могла проводить беседы о совет­ской семье, о моральном облике! Оборотень какой-то! Ха­мелеон!..

Леля. Видишь, я же говорила.

Бибичев. Ну вот что, Леля. Ты пока об этом молчи. Никому об этом. Ни слова. Поняла?

Леля. Четыре года молчу. Хватит, намолчалась.

Бибичев. А я говорю — молчи! Не позорь себя, успеешь! О комсомольской организации ты подумала? Что о нас скажут, подумала? Тебя подняли, создали авторитет! Ты комсогрупорг!

Леля. Я не просила.

Бибичев (пометался по комнате, остановился). Что же ка­сается наших личных с тобой планов — пока могу сказать одно. (Молчал, думал, как точней сказать.) Очень ты меня огор­чила. И как мы сумеем решить этот вопрос — не знаю.. Не знаю, Леля.

Положил фотографию в карман, пошел к двери, Леля стала перед ним.

Леля. Отдай.

Бибичев хотел пройти — она закричала:

— Отдай!

Бибичев. Пропусти.

Леля кричала, ненавидя, давясь слезами:

— Отдай! Слышишь!

Бибичев. Пропустите, Комелькова.

Леля. Отдай!

Изо всех сил уперлась ему в грудь, толкнула. Бибичев от не­ожиданности сел на койку. Леля сорвала с веревки полотенце, ста­ла хлестать его по лицу.

— Ты-то тут при чем! Мое дело! Я сама так решила! Так решила сама!

Бросила полотенце, упала на свою кровать, рыдала.

Бибичев встал, положил фотографию на стол, медленно вышел.

Леля схватила со стола фотографию, поцеловала ее. Из коридо­ра послышался голос Бибичева. Он ворвался в комнату:

Бибичев. Ты решила? Ты решила! А я?.. А мне что те­перь делать? Что делать! Я два года!.. Три!.. (Сел на стул, уро­нил голову. Несчастен сейчас.)

Леля. Мне тебя жалко, Юра. Правда, жалко...

Радиомарши тех времен, радиопесни тех лет. Ирину провожали в Болгарию. Леля, Женька, Надюша и Нина, новенькая.

Леля. Ну что, сядем? (Девушки сели.) Давай, Ирка, чего уж тянуть. Болгария ждет.

Ирина (новенькой). Иди сюда. (Подвела к своей койке.) Ну, вот... Спать ты будешь здесь. На моем месте... Не стес­няйся. Девушки у нас хорошие, лучшая комсогруппа... (За­молкла.)

Нина. Я знаю.

Ирина. Девушки неплохие... (Замолкла.)

Леля. Ну вот, начинаются сопельки.

Женька. Да что вы, ей-богу! Дружественная страна, в конце концов!

Леля. И бегом, бегом, опаздываем.

Женька (сняла клипсы, нацепила ей). Пригодится, Ир. Там наше будет все равно что импортное.

Ирина. Вы идите, я сейчас, догоню...

Подруги вышли. Ирина постояла, пошла. В комнате осталась новенькая, Нина. Радиопесни тех лет, радиомарши тех времен.

Громыхали прядильные машины. Бибичев раздавал девушкам новые фартуки.

Бибичев. Быстро, быстро! Не возитесь, надевайте!

Девушки надевают фартуки.

Нина. Мне велик.

Бибичев. Ничего, не страшно. (Ушел.)

Надюша. Кто-нибудь приехал?

Леля. Приехал.

Женька. Кто?

Леля. Из главка кто-то.

Бибичев (вернулся). Сюда. Быстро! (Леле.) Вот газета. Вот статья. Комелькова, читай!

Леля. Что за статья?

Бибичев. Прочтете — узнаете. Все слушают читку га­зеты. (Убежал.)

Леля (читает в голос — стучат машины). «Пустозвон». Фельетон...

Нина. А когда представитель уедет — фартуки обратно заберут или в пользование оставят?

Надюша. Ты можешь помолчать? Давай, Леля!

Леля. Фельетон. «Пустозвон». «Зимним вечером к ди­ректору МТС вошел незнакомый человек в каракулевой шапке...»

Бибичев (кричит). Где книга комсомольских постов?

Леля (кричит). В столе!

Бибичев. Что она там делает?

Леля. Лежит!

Бибичев. Повесить надо было, на гвоздик!

Надюша. Давай, Леля, читай!

Леля. «Пустозвон». Фельетон. «Зимним вечером к ди­ректору МТС вошел незнакомый человек в каракулевой шапке...»

Нина. Девки! Они там сумки, туфли из шкафчиков вытаскивают. Все — в мешок!

Леля. Тебе что — больше всех нужно?

Нина. У меня там сардельки!

Надюша. Не пропадут твои сардельки.

Нина. Идут.

Надюша. Все. (Леле.) Читай.

Леля (читает). «Пустозвон». Фельетон. «Зимним вече­ром к директору МТС вошел незнакомый человек в каракулевой шапке...»

Входят Бибичев, Анна Петровна и представитель главка Макаров.

Макаров. Здравствуйте, красавицы!

Все. Здравствуйте.

Бибичев (Макарову). Это наша лучшая комсомоль­ская группа. (Представляет, тоже в голос, под стук машин.) Можете познакомиться! Комелькова — комсогрупорг! Пред­ставитель главка!

Макаров. Макаров (пожал руку Леле).

Леля. Комелькова!

Бибичев. Можете поговорить!

Макаров. Ах, и поговорить можно?

Бибичев. Вы чем занимаетесь?!

Леля. Мы читаем!

Бибичев. Тут у нас политминутка, товарищ Макаров. Без отрыва!

Макаров. Интересная статья?

Леля. Про директора МТС.

Макаров. Что же приключилось с этим директором?

Надюша. Пока что ничего. Пришел человек в караку­левой шапке.

Женька. Поздним вечером.

Макаров. Интригующее начало. Ну, как вам живется, как работается?

Надюша (бодро). Хорошо!

Макаров. Никто вас не обижает?

Нина. Никто.

Анна Петровна. Они сами кого хочешь обидят.

Макаров. Есть ко мне вопросы?

Девушки молчали.

Нет вопросов. Ну что ж, читайте, отдыхайте. До сви­дания!

Женька. У меня вопросик. Можно?

Макаров. Конечно.

Женька. Вам понравилось у нас?

Макаров. Пока особых претензий нет, а там посмот­рим.

Женька. А там тоже не будет. Зря, что ли, мы целую неделю машины чистили, вас дожидались!

Макаров. Молодцы!

Женька. Так чистили, что нормы перестали давать. А уедете — совсем чистить не будем. План-то надо нагонять!

Бибичев (Макарову). Шульженко. О ней в «Комсо­мольской правде» писали. Не читали случайно?

Макаров. К сожалению, не успел. Хорошая производ­ственница?

Женька. Сто двадцать процентов!

Анна Петровна. Только писали, к сожалению, про другое.

Бибичев. Про безобразия писали. Из клуба выгнали. С позором.

Женька. Опять повернули!

Анна Петровна (Женьке). Ты гостей дома ждешь — принаряжаешься?

Женька. То гости, а то представитель.

Макаров (тихо). Анна Петровна...

Анна Петровна. Мне шестой десяток пошел, харак­тер менять не собираюсь. Ну, все высказались? Может, еще кто-то хочет сказать? Ну, говорите! (Молчали.) Что же вы, та­кой случай подвернулся!.. Товарищ Макаров, проследуем в цех.

Макаров. Да уж, простите, красавицы, рад бы побесе­довать, время поджимает! Да и годы уж не те!

Проследовали в цех.

Леля. Работать, красавицы.

Бибичев. Ну, что, докритиковалась? Думаешь, теперь тебя тронуть побоятся? За критику, мол, страдаешь? Доро­гая моя, эта демагогия нам известна! У нас на нее другая демагогия есть!

Радиорепортаж. Комсомольская путевка! Сотни мо­лодых энтузиастов поведет она в Казахстан и Сибирь, на Алтай и в Поволжье, туда, где советские люди в упорной борьбе поднимают целинные земли. Большие дела ждут мо­лодых патриотов! В добрый путь, дорогие друзья!..

Женька. Уезжаешь?

Федя. Уезжаю.

Женька. Письма будешь писать?

Федя. Нет.

Женька (без обиды). Ну почему же, Феденька?

Федя. А что с вами переписываться? Одному открытку шлете, а с другим гуляете.

Женька. И то верно... Скажи, пожалуйста, а в учи­лище, наверно, трудно, я в смысле дисциплины? Я бы дня не выдержала, меня сразу бы на эту, на гаубицу поса­дили.

Федя. На гауптвахту.

Женька. Чудно. Ты раньше был не такой — ты был тихий, скромный, маменькин сынок. В библиотеку бегал. Федя Козлов. Помнишь? Как это ты вдруг стал моряком, даже странно...

Федя. Захотел и стал. Человек тем и отличается от жи­вотного, что может себя преодолеть.

Женька. Ну, тогда я животное. Непреодолимое.

Федя. Сколько времени тебя знал — не обращал вни­мания.

Женька. Вот вы хороших-то и не замечаете.

Федя. И на внешность ты ничего, подкупающая...

Женька. Уже плюс.

Федя. А какой-то винт у тебя не в ту сторону вращается.

Женька. Это верно. Одиозная я.

Федя. И ведь считаешь, что это хорошо. Тут, прости, не могу понять. С матерью погрызлась, с подругами поцапа­лась. Что хочешь доказать? Какая я исключительная? Так ведь никто не хуже тебя, пойми, Женя! И выпады твои — подожди — это ведь все для эффекту, лишь бы сказануть. Любишь быть в центре внимания, а?

Женька. Убедил, Федь. И правда, чего шуметь-то, ма­стер перед рабочими никогда не будет виноват. Смирная буду, Федь! Как восточная женщина!

Появилась Анна Петровна.

Анна Петровна. Ты как, замуж за него собралась или так, погулять?

Женька. А не знаю, как получится. Может, так погу­ляю, а может, женится.

Анна Петровна. Честная, да? Всем предъявляешь свою честность. Да? Никого не щадишь. Ты думаешь, пред­ставитель этот не знал, что мы машины чистим? Да он за неделю звонил, чтобы мы подготовились. Душу отвела? Всем назло? Теперь за Федьку взялась? Стоишь тут у всех на виду, не постеснялась. В последний день! Надюша два года его ждала. Ему напели, он уши-то и развесил. Как ей теперь быть перед всеми? Перед людьми?

Федя. Мам, не надо.

Анна Петровна. Молчи! Не успел приехать, свя­зался. И на кого, спрашивается, сменил? (Женьке.) Ручки-то, оказывается, хваткие у тебя. Лишь бы заграбастать! (Феде.) Федя! Я пошла. Если она на вокзал придет прово­жать — я уйду. Так и знай. (Ушла.)

Федя стоит, не знает, как быть.

Женька. Федя, ты иди. Догони ее. Мать есть мать.

Федя. Ну так что. Счастливо оставаться, Женя.

Женька