Неопределенность жизни

Наши предки стремились разобраться в проблеме продолжительности жизни и помочь человеку жить дольше. В XVI веке конкистадоры продирались сквозь джунгли Флориды в поисках фонтана молодости. Фрэнсис Бэкон писал, что «увеличение продолжительности жизни» должно стать отдельной — и самой почтенной — отраслью медицины. В 1660-е годы Роберт Бойл поместил удлинение человеческий жизни (а также возвращение молодости) на верхнюю строчку своего знаменитого списка пожеланий к науке будущего. Лучшие умы Ренессанса считали, что смерть должна быть побеждена — и не важно, произойдет ли это с помощью географических открытий или лабораторных исследований. (Некоторые из борцов со смертью пали в неравной схватке. Так, Бэкон, проверяя, сможет ли он продлить жизнь курицы, заморозив ее в снегу, подхватил пневмонию, от которой и умер в 1626 году.)

Пока мы еще не разгадали тайну жизни, однако страховые компании и специалисты в области статистики еще в ХIХ веке по-своему трактовали тайну смерти, которая до сих пор довлеет над нашим сознанием: они открыли, как снизить ее значимость до статистической вероятности. Таблицы ожидаемой продолжительности жизни раскроют перед нами шансы умереть в конкретном году — такого удобства предшествующие поколения, несомненно, не ведали. Однако в обмен на более выгодный страховой полис мы, похоже, согласились забросить поиски секретов долголетия. Постоянно обновляемая информация об ожидаемой продолжительности человеческой жизни заставляет нас воспринимать эти цифры как нечто естественное. Сегодня наше общество безусловно разделяет два неразрывно связанных между собой представления — о том, что смерть, во-первых, неизбежна, а во-вторых, случайна. Неопределенность отношения к жизни наложила отпечаток и на формирование повестки дня современной биологической науки. В 1928 году шотландский ученый Александр Флеминг обнаружил, что на чашке Петри, которую он оставил у себя в лаборатории, позабыв закрыть, выросли удивительные грибы, способные уничтожать бактерии. Вот так, совершенно случайно, Флеминг открыл пенициллин. С тех пор ученые одержимы идеей использования силы случая в своих интересах. Создатели лекарств решительно воспроизводят случайность, прославившую Флеминга, в миллионах вариантов: фармацевтические компании создают и исследуют бесчисленные молекулярные соединения в надежде создать суперхит для аптечных прилавков.

Увы, подобный подход уже не срабатывает так, как раньше. Невзирая на значительные успехи, которых за последние два столетия достигла биология, в последние десятилетия биотехнологии не оправдывают ожиданий инвесторов, а равно и пациентов. Закон Рума (то есть закон Мура, только прочитанный задом наперед) гласит, что число новых лекарств, получивших одобрение Федерального управления по контролю над продуктами и лекарствами, в расчете на миллиард долларов, затраченный на исследования и разработки, с 1950 года снижается вдвое каждые десять лет. В то время как информационные технологии в последние годы развивались быстрее, чем когда бы то ни было, главный вопрос для биотехнологической отрасли сегодня заключается в том, сумеет ли она когда-нибудь достигнуть подобного прогресса? Давайте сравним стартапы в сфере биотехнологий и в сфере разработки программного обеспечения.

Стартапы в сфере биотехнологий — самый, пожалуй, выразительный пример неопределенности мышления. Исследователи экспериментируют с субстанциями, которые, возможно, сработают, а может, и нет, — вместо того, чтобы выстраивать конкретные теории по поводу того, как функционируют различные системы организма. Биологи утверждают, что действуют таким образом потому, что иначе невозможно, — ведь они имеют дело с чрезвычайно сложными биологическими процессами. Если рассуждать в соответствии с их логикой, стартапы в области IT работают успешно потому, что мы сами придумали компьютеры, заставив их с точностью повиноваться нашим командам. Биотехнологии — трудная тема, поскольку не мы создавали дизайн человеческого тела, и чем больше мы его изучаем, тем более сложным для понимания оно нам представляется.

Но сегодня нам пора задаться вопросом: не превратилась ли безусловная сложность биологии в удобное оправдание неопределенного подхода к бизнесу, характерного для стартапов в области биотехнологий? Большинство работающих в них специалистов уверены, что в конце концов кое-что из придуманного ими выстрелит, но мало кто из них готов хранить верность конкретной компании в той степени, которая необходима для успеха общего дела. Все начинается с профессоров, готовых работать в стартапах в качестве приходящих консультантов, но отнюдь не постоянных сотрудников, — даже если речь идет о компании, ведущей разработки на базе их собственных исследований. Нижестоящие сотрудники, как могут, копируют неопределенное отношение профессуры. Либертарианцам легко рассуждать о том, что развитию биотехнологий мешает жесткое государственное регулирование. Это действительно так, однако куда более серьезную угрозу будущему биотехнологий представляет неопределенно-оптимистическое отношение к делу.