Человек на пьедестале

Глухо гремят деревянные колодки на ногах, в такт их стуку покачиваются согнутые фигуры в полосатых аре­стантских костюмах.

— Линке, цвай, драй, фир! Линке, цвай, драй, фир!..

Это наш капо по приказу командофюрера пытается привести в порядок «стадо свиней, уродов и недонос­ков», как называют нас эсэсовцы.

Глухо гремят колодки. Люди в полосатых костюмах бредут как сомнамбулы. Короткое забытье в душном бараке, насыщенном испарениями пятисот человеческих тел, не принесло отдыха. А впереди еще двенадцать ча­сов работы...

И все же нам легче... Наша команда «Санкт-Георгиен» — сто двадцать русских, немцев, французов, поля­ков и чехов — работает вне зоны лагеря, на строительстве бараков для управленческого персонала. Нам лег­че, чем тем, кто в каменоломнях. Нас меньше бьют, а на дорогу туда и обратно уходит более двух часов. Мы имеем возможность чуть-чуть отвлечься...

Гремят колодки.

Двадцать четыре пятерки заключенных движутся по дороге, которая извивается между холмов. По обочинам шоссе с карабинами и автоматами наперевес шагают молодые розоволицые эсэсовцы. С хвоста колонны вре­мя от времени доносится приглушенное рычание ов­чарок.

Рядом со мной шагает Владимир — крупный широ­коплечий парень. Я не знаю его фамилии. У тех, кто по­пал в лагерь уничтожения, нет фамилии — есть только номера.

Трудно сложилась жизнь этого двадцатипятилетнего шофера из Пскова. За несколько дней до войны он ока­зался виновником большой дорожной катастрофы и был осужден. Немцы, оккупировавшие область, освободили его из лагеря и пригласили работать в полицию. В пер­вое же дежурство Владимир распрощался со своими «освободителями» и ушел в лес к партизанам. Позднее, при выполнении боевого задания, он был схвачен гит­леровцами и брошен в тюрьму.

Гремят колодки.

Полосатая колонна в обрамлении серо-зеленых мун­диров медленно ползет в гору. Сейчас мы повернем на строительную площадку, окруженную колючей прово­локой и сторожевыми вышками.

Ворота остаются позади. Мы выстраиваемся в цент­ре площадки, командофюрер пересчитывает нас, а тем временем часть эсэсовцев взбирается на вышки. Ка­жется, все в порядке. Командофюрер подносит к губам свисток. Можно начинать работу...

Мы поступаем под начало австрийца в штатском костюме. Он внимательно разглядывает стоящих перед ним заключенных и отбирает двенадцать человек. В эту группу попадаем и мы с Владимиром. Нам предстоит самая тяжелая работа — разгрузка камня.

С утра до вечера, через определенные промежутки времени на стройплощадку приезжает громадный грузо­вик «шкода», нагруженный камнями. Мы должны за короткий срок успеть разгрузить машину, иначе капо пустит в ход свою метровую линейку, применяемую им то в качестве измерительного прибора, то в качестве дубинки. Впрочем, это не так уж страшно: на камено­ломнях правых и виноватых бьют лопатами, кирками и ломами...

Когда грузовик уходит, мы сбрасываем камни в квадратный котлован. И так весь день.

Я работаю рядом с Владимиром. Он сегодня какой- то слишком возбужденный. На его исхудавшем лице появился румянец, глаза блестят. Я спрашиваю:

— Что с тобой?

Он ловко сбрасывает вниз камень и отвечает:

— Эх! Была не была! Сегодня рву когти...

^__ ???

— Молчи! — предупреждает он меня.

Действительно, капо уже идет к нам со своей ли­нейкой, а в ворота вкатывается «шкода».

Машину водит старый болезненный австриец в шо­ферском комбинезоне. Остановив грузовик у края котло­вана, он обычно не глушит мотора, садится на невысо­кий штабель досок и, щурясь от солнца, следит за тем, чтобы никто из нас не приблизился к кабине. Мы заби­раемся в кузов, и камни с хрустом начинают падать вниз.

Старик водитель очень аккуратен. Ровно в одиннад­цать часов он достает из кармана комбинезона бутер­брод, завернутый в промасленную бумагу. Не замечая наших жадных взглядов, он начинает медленно пере­жевывать хлеб с сыром. Его челюсти работают с ритмич­ностью автомата.

Я, стоя в кузове на груде камней, бросаю на него недоуменный взгляд. Неужели он не видит, не сознает, что рядом с ним вечно голодные люди? Выбрал бы себе другое место...

В этот момент громко хлопает дверца кабины, ре­вет мотор, и грузовик, ошалело заскрипев коробкой скоростей, срывается с места. Резкий толчок выбрасы­вает меня за борт, на камни...

Уже лежа, я вижу, как грузовик стремительно мчит­ся на колючую изгородь. К реву мотора примешивается беспорядочная стрельба. Еще мгновенье — резкий треск сломанного столба, протяжный звон лопнувшей от удара проволоки, — и грузовик уже мчится по шоссе. К бре­ши в изгороди, смешно растопырив руки, бежит шофер.

Посреди площадки сиротливо валяются деревянные башмаки да надкусанный ломтик сыра...

Дальнейшие события разворачиваются как в кино. Что-то громко кричит в трубку телефона бледный командофюрер. Часть охраны, стоя, лежа и с колена, кто как может, стреляет вдогонку грузовику. А мы, повинуясь грозному окрику караула: «Лежать!» — прижимаемся к земле. Спустя несколько минут по шоссе в сторону Лин­ца проносятся первые мотоциклы. За ними, поблес­кивая ровными рядами стальных касок, уходят грузо­вики.

Нас выстраивают, подгоняя ударами прикладов и пинками. Командофюрер хочет уточнить, кто сбежал. Начинается перекличка по номерам.

...Владимира поймали на четвертый день. Его при­везли в лагерь, раздели догола и поставили на помост у главных ворот. Какой-то изобретательный шарфюрер вывел на его обнаженной груди химическим каранда­шом слова: «Я хотел убежать». Каждый заключенный, выходящий на работу из лагеря, должен был, по замыслу эсэсовцев, видеть стоящего на пьедестале по­зора и проникаться мыслью о тщетности побега.

Но люди — испанские республиканцы, бойцы фран­цузского Сопротивления, югославские партизаны, поль­ские, немецкие и чешские антифашисты — видели дру­гое.

Они видели пьедестал славы и мужества, на котором стоял человек из Страны Советов.

И все мы, носившие на арестантских куртках тре­угольник с буквой «R», гордились своим соотечествен­ником. Мы поднимали головы и смело смотрели в лицо врагу.