Больной вопрос

«Болезнь для нас словно штамп в паспорте о браке. Мы не лечимся, а храним, лелеем свои болячки, втайне гордимся ими и даже часто выставляем напоказ. Человек здоровый или кажущийся таковым вызывает в нас чувство подозрения, потому что нельзя так. При наших-то экологии, питании и образе жизни... Человек не может, просто не должен быть здоровым, если только лет до двадцати пяти, а вот после... Хоть сразу в гроб, потому что ничего хорошего в дальнейшем не предвидится. По себе знаю. Раньше в молодости о чём говорили? Об искусстве, девушках, рыбалке. А сейчас? О своих болезнях, потому как не молоды и страдаем от разных напастей. И чем серьёзнее болезнь, тем большее уважение вызывает её носитель. Вот недавно один сообщил, что у него обнаружили рак горла. При этом весь приосанился и закурил, дескать, всё ему нипочём. И мы как бы в поддержку пошутили: " Ну, это ещё ничего. Главное, что не триппер". И ведь почувствовал я тогда, что несмотря на подтрунивания, человек этот, который раковый, предстал перед всеми нами в ином свете, в образе эдакого благородного страдальца, а ведь подлец на самом деле! Он ещё проживёт с десяток лет припеваючи и всем рассказывая про свой рак. При этом сигаретку будет геройски закуривать, а я? У меня и болезнь вроде пустяковая, но чертовски чувствительная. Малейшее дуновение ветра может отправить меня в кровать на пару дней. Или погода должна измениться, а чуткая спина уже об этом напоминает», - так размышлял, извиваясь на постели в поисках удобной позы, Глеб. Ему было чуть больше сорока, был он сухощавого сложения и лицо имел тонкое, несколько надменное с редеющими и начинающими седеть волосами.

«И ведь главное, что обидно, - продолжал он в том же духе, - за раковыми все ходят, их жалеют даже на ранней стадии. Со мной же... В лучшем случае подумают, что ушёл в запой, в худшем, что загулял с какой-нибудь девкой, когда на самом деле я просто не могу подняться и выйти из дома. И ведь никто не позвонит первым, так как знают, что люблю одиночество, и не придёт, потому что близких нет, а остальным и дверь ведь не открою... Эх, встать бы без проблем... А дальше что?»

Невидимая вражеская артиллерия снова обстреляла всю область поясницы. " Разрывными бьют, - затосковал Глеб. - Да уж добили бы быстрее, так нет же. Постреляют - поутихнут, постреляют - поутихнут... А где же таблеточки мои обезболивающие? Вот ведь! Опять на кухне оставил".

В серую от неясного утреннего света комнату медленно и важно прошествовал огромный дымчатый кот сибирской породы. Он посмотрел на Глеба строгими и умными глазами. " Хоть бы этот помог, ведь всё неправду рассказывают, что кошки на больные места прикладываются. Этот хоть бы раз! Только когда ему самому хочется приласкаться, а сейчас я знаю чего ему хочется. Жрать ему, падле, хочется! Вот, что, ну и пусть теперь терпит, поганец", - удовлетворённо подумал Глеб и всё же позвал слабым голосом:

- Артурчик, а Артурчик, кысь-кысь-кысь.

Кот даже ухом не повёл, но в его укоризненном взгляде настойчиво читалась мысль: " Ты чего развалился, сатрап? Завтрак подавать пора, а ты до сих пор в постели, бездарь! " Передав это послание Глебу, Артурчик, названный так в честь философа Шопенгауэра, красиво, с медленным взмахом пушистого хвоста развернулся и походкой, которой бы позавидовали бывалые манекенщицы, удалился из комнаты. " Правильно, больных никто не любит, - горько пожаловался Глеб, настраиваясь на героический подъём. - Кто же я? Человек али тварь... Э-э-эх, о-о-ох! "

Глеб попытался принять на кровати вертикальное положение, но невидимые артиллеристы были наготове. Они выдали в поясницу такую порцию чугуна, что вместо того, чтобы сесть Глеб как-то боком, нехотя сполз с кровати и оказался на полу, причём на животе, отчего боль в спине сразу усилилась. " Значит, всё-таки я тварь, - снова затосковал Глеб. - Ох, чувствую - не доползу, а ведь как в туалет хочется, да и водички после сна... Всё-таки надо сделать запасные ключи для соседки... Да толку-то?! Курица старая сама еле ходит, да ещё и глухая. Придётся звонить".

Глеб нашарил рукой сотовый, который всегда на всякий случай держал возле кровати. Звонить он собирался Марии - почти что бывшей своей женщине. " Почти" - потому что при расставании Мария как-то легкомысленно забыла вернуть ключи от квартиры. А " бывшей" - потому что требовала невозможного: любви, внимания и что ещё удивительнее - зарабатывания " хороших денег". Что такое " хорошие" или " плохие" деньги Глеб не знал, поэтому работать не стремился. Его вполне устраивали подработки вроде курьера, расклейщика объявлений или сторожа. Да и потом с его-то спиной! Какая может быть работа?!

Но и это не было главным. На самом деле в жизни Глеба была одна страсть. Книги. Он читал всё подряд, всегда и везде, если находилось время. И Глеб старался, чтобы этого времени было в его распоряжении как можно больше. Лет пять назад он и сам начал баловаться литературой, даже написал детскую книгу, которую издали. Уже держа в руках авторский экземпляр, Глеб ужаснулся. И дело было не в плохой вёрстке, редактуре и дизайне. Сама книга была плохой: приторно - слащавой и ужасно сентиментальной. Самое удивительное, что дети и их родители книгу приняли с восторгом. Глеба могло ожидать блестящее будущее в качестве детского автора, он же в отместку за успех отвратительной, по его словам, книги возненавидел своих читателей и отказался от писательства в пользу других.

После этого его страсть к чтению вспыхнула с новой силой, но за ручку сам он больше не брался. Мария, конечно, этот поступок не оценила. Она уже видела себя в качестве супруги и даже Музы успешного писателя, а в итоге оказалась гражданской женой дворника. Мария вообще, несмотря на своё божественное имя, оказалась довольно мрачной и скверной бабёнкой, а в редкие минуты счастья безобразно весёлой, с подозрительными мартышечьими повадками, благодаря которым Глеб уверовал в дарвиновскую теорию эволюции и происхождения человека. Мария кричала: «Это всё твоя дурацкая гордыня, живут ведь и пишут другие разную ерунду и ничего... Или ты просто трус!» Он же защищался: «Причём здесь всё это? Я понял, что не должен, потому что не могу писать хорошо и не могу оставаться плохим писателем. Надо бросить, другого выхода нет!» Собственно, на этой почве они и расстались.

" Звонить или не звонить? Вот в чём вопрос! Нет, не буду", - решил Глеб и тяжело пополз, держа в одной руке телефон, а другой хватаясь за ворс на ковре. Чувствовал он себя паршиво, словно раненый на поле боя солдат, которому взрывом оторвало нижнюю часть туловища. Глеб прямо-таки физически ощущал как с каждым движением вываливаются и волочатся за ним его же кишки. " Да и в туалет сильно хочется и боль адская, - из глаз тихо потекли слёзы. - Всё-таки позвоню. Ведь один сдохну, только по вони из квартиры и догадаются. Дверь взломают, а меня тут уже Шопенгауэр с голодухи портит, и я сам не комильфо, пахну, а ведь импозантный мужчина был - скажут соседи". Глеб зарыдал, но уже не от боли, а жалости к себе. Он набрал нужные цифры на телефоне.

- Аллё, Мар... Как дела? - превозмогая боль, просипел Глеб. - Хорошо? Ну, хоть у кого-то... А ты не на работе? Нет? А не могла бы ты приехать? Да нет, не за этим... Да не за этим, говорю же! Понимаешь, у меня... Короче, я встать не могу... Да не это! Не за этим! Я! Я встать не могу, упал с кровати и лежу... Стал бы я тогда звонить... Почему сразу эгоист... Хорошо, пусть эгоист... Я ж объясняю, что поднялся бы, если б мог... Да не с похмелья! И пива мне твоего не надо... Спина... Спину прихватило, что непонятного... Какие врачи... Покажи хоть одного... Принесёшь им в больницу три несчастья, а вынесешь тридцать три... Да, я их боюсь, они мучители души и садисты тела... " Скорую" вызывать нет смысла. Как они в квартиру попадут? А у тебя ключи! Понимаешь? Дошло? Так ты...

- Я приеду через полчаса, - высокомерным голосом перебила трубка, - но только для того, чтобы покормить Артурчика. Не думай, что из-за тебя. Ты не достоин ничего из того, что я готова была тебе предложить.

- Так я и не проси..., - начал было удивлённо Глеб, но трубка не дослушала и заговорила короткими гудками.

Невидимый артиллерист забросил снаряд в левую область поясницы. Взрывная волна судорогой пробежала по всему телу, и всё же Глебу стало легче. Сейчас подоспеет помощь, сейчас придёт подмога. Он сможет, наконец, сходить в туалет, умыться и выпить свой утренний кофе. А Артурчика, этого недоделанного Шопенгауэра, даже и кормить не потребуется. За него, за Глеба, покормят. Глеб немного расслабился, чувствуя как спину гладит тёплыми руками солнце, заглянувшее в комнату из неплотно задвинутых штор. " Вот это хорошо, это очень хорошо", - облегчённо вздохнул Глеб и вдруг ему показалось, что его квартира вовсе не квартира, а купе в поезде, который неторопливо едет через дни, недели, месяцы и годы. И так всю жизнь, а может и бесконечность, и как-то уютно стало от этого - ехать вот так в своём купе с удобно примостившимся напротив Артурчиком. Что ещё нужно?

Глеб вздрогнул от новой вспышки боли в спине, попытался перевернуться, но понял, что это ему не под силу. Он снова закрыл глаза и не заметил, когда пришла Мария - ещё не растерявшая привлекательности темноволосая женщина с серыми уставшими глазами. Она помогла Глебу подняться с пола, отвела в туалет, сварила кофе и накормила млеющего от благодарности Шопенгауэра. Между тем, за всеми этими действиями снаружи вдруг потемнело и на город обрушился свинцовый ливень. «Вот, вот, - почти обрадовался Глеб. - Вот к чему у меня спина сломалась!» и великодушно предложил Марии остаться. Через три дня непрекращаюшегося дождя он попросил её: «Включи хоть телевизор узнать прогноз погоды». Мария ответила: «Лучший метеоролог - это твоя боль». Глеб слабо улыбнулся. Он уже не чувствовал поясницы и ног. Там воцарился арктический холод, а боль, цепляясь за позвоночник, карабкалась вверх - к горлу. А в городе закружились в разнузданных хороводах метели, и колючий снег лапал и бесцеремонно царапал окна... В середине июня...

«Что двигает ею? - задавался вопросом Глеб. - Жалость или всё-таки любовь ко мне? Или к моей квартире? Наверное, к квартире, жадная женщина... Хотя зачем ей моя полуторка - у неё трёшка? Скорее - жалость». Он глядел на неё с всё возрастающей злостью и проклинал за то, что она видит его слабость и малодушие. Больше он не мог отказаться от её услуг, потому что через неделю перестал двигаться. Мария выносила из под него утки, кормила с ложечки супом, читала книги, а он тихо ненавидел её и по ощущениям в своей спине знал, что дальше будет только хуже. И ненависть расползалась по внутренностям живыми, жирными червями. Он бы убил её, он чувствовал, что способен на это, но не мог пошевелиться. А она...

С каждым днём её глаза всё больше вваливались в череп. Глеб уже не различал их цвет, он видел только пустые, тёмные ямы и скорбные складки вокруг губ, которые всё более крепчали вместе с июньской зимой за окном. И Глеб не мог больше спать - боль добралась до горла, и он задыхался в своей одинокой темноте. И он слышал как плачет Мария по ночам в ванной, и виной этих слёз, по её мнению, были его бессердечие и жестокость. «Это твоя гордыня, либо ты просто трус», - вспомнил Глеб её слова, но он-то, он знал правильный ответ. Виной всему были боль и страх одиночества, одним словом - малодушие, ведь Глеб, покопавшись внутри себя, не нашёл к женщине, которая за ним ухаживала, ничего, кроме презрения. «Так вот он какой - ад», - понял Глеб и открыл глаза...

Он всё также лежал на полу. Один. И сейчас он напоминал себе не раненого солдата, а раздавленного, полуживого паразита. Спину свело. Он с трудом пошевелил конечностями и понял, что нужно делать. Нужно ползти самому. Письменный стол стоял рядом с выходом из комнаты. «Когда ж я его купил? - попытался вспомнить Глеб. - Не помню и какой у него обшарпанный и глупый вид... Не важно, рядом стул. Кажется, до него метра два». Действительно, так и было. Всего два метра. Два нескончаемых, бесконечных метра, но он сможет, он должен доползти, потому что не желает нелюбимой женщины, но не желает и её боли, а ещё больше боится себя, своего малодушия. И он пополз, несмотря на устроенную ему бомбардировку. Через боль, пот и слёзы, через огненные вспышки в собственных глазах. Он полз, цепляясь за ворс на ковре и жалость к себе и Марии. Он не должен был... Рука ухватила ножку стула. Второй Глеб на сотовом набрал нужный номер.

- Я уже еду, - пообещала трубка.

- Не надо... Справлюсь сам... Я..., - прохрипел-прорычал Глеб и отбросил телефон в сторону.

Он дотянулся освободившейся рукой до спинки стула и потянулся вверх. В небе взвыли тысячи ракет, зашипели - зашуршали бомбы. Господи, спаси-и-и-и! Внутри всё вдруг сжалось, а затем распружинилось, и вся нечисть всколыхнулась и взметнулась в едином вопле ужаса. Глеб потерял стены комнаты. Ничего не было, только боль и огненные вспышки в глазах... И страх... Господи, помоги-и-и-и! На полусогнутых ногах, во тьме он пошёл вперёд наощупь, двигая перед собой стул в качестве опоры. Шаг за шагом Глеб постепенно выпрямлялся. Кривясь от боли и поминутно охая, он медленно приближался к туалету. «Всё будет хорошо, - повторял он себе. - Всё будет хорошо... Нет, не хорошо, но всё будет правильно. Вот так, да - правильно. Я почти справился, я справлюсь»...

- Ну что, сукин кот, - примерно через полчаса устало трепал Глеб за ушами благосклонно прильнувшего к нему Артурчика. - Я принял обезболивающее, так что тебе - завтрак чемпионов, мне - горячий кофе. Так что этот день мы с тобой проживём и всё будет хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо... Н-да... Зато всё правильно. Всё так, как и должно быть...

(06.2016г.)