Глава 36. Я постепенно просыпалась

Я постепенно просыпалась. Моя шея затекла, оттого что я склонила голову в угол кабины. Я повертела головой, глядя через лобовое стекло. Ветер утих, было уже утро.

Ажулай и Баду согнулись над маленьким костром; черный жестяной чайник стоял на куче горящего хвороста.

Я вышла из машины, осознавая, что между мной и Ажулаем образовалась тесная связь. И дело было не только в нашем поцелуе и поведанных нами друг другу историях наших жизней этой долгой ночью.

— Мы уже позавтракали, — сказал Ажулай, глядя, как я подхожу к костру. — Садись и поешь.

Он говорил как обычно, но то, как он смотрел на меня, сказало мне о многом.

— Ты брал с собой еду? — улыбнувшись, спросила я и неуклюже опустилась на землю — из-за больной ноги.

Ажулай указал на большой камень, на котором лежало одеяло. Я встала и села на него, признательная Ажулаю за заботу.

— Жители Марокко никогда не полагаются на погоду, — сказал он, улыбнувшись мне.

Можно было подумать, что мы обменялись шутками. Я вспомнила, как Мустафа и Азиз загружали провизию в багажник «ситроена». При помощи края своей чалмы Ажулай снял чайник с костра и вылил содержимое в жестяную банку, в которой, как я заметила, были измельченная мята и сахар. Затем, опять при помощи своей чалмы, он поставил банку на землю передо мной.

— Баду, дай Сидонии лепешку, — попросил он.

Баду дал мне кусок толстой лепешки, которую держал на коленях. Я отломила ломоть и окунула его в чай, чтобы размягчить. Я с аппетитом съела его весь, а когда чай достаточно остыл, выпила и его.

Баду играл галькой, собирая камешки в кучу и постукивая ими. Когда он посмотрел на меня, я улыбнулась, допивая свой чай.

— Твоим ногам не жарко, Сидония? — спросил он, и я вспомнила, что Зохра тоже интересовалась этим.

— Бывает жарко, — сказала я.

— Почему ты всегда носишь такие большие ботинки? Почему ты не носишь бабучи?

— Мне приходится. Эта нога, — я прикоснулась к правому колену, — плохо ходит без ботинка. — Я указала на утолщенную подошву. — Мне это необходимо, потому что эта нога короче другой.

Он кивнул, рассматривая ботинок.

— У Брагима, мальчика с нашей улицы, тоже короткая нога. Но он может быстро бегать и отбивать мяч. — Он наклонил голову набок. — Ты похожа на Maman, — сказал он.

— Правда? — Я постаралась, чтобы он не заметил, что его слова обескуражили меня. Манон была женщиной грубой, но красивой.

— Да, — сказал он серьезно. — Ты похожа на Maman. Oncle Ажулай! — позвал он. — Сидония сейчас похожа на Maman.

Ажулай засыпал костер землей. Он взглянул на меня, но я не могла понять, о чем он думает.

— Идемте. Пора ехать, — сказал он вместо ответа.

Как только Баду вскарабкался в кабину грузовика и Ажулай сел за руль, я положила руку на ручку дверцы со стороны водителя.

— Ажулай, можно я поведу машину? — спросила я.

— Но... ты говорила мне об аварии, в которой пострадал твой отец. Ты сказала...

— Да, все это так, но сегодня я чувствую себя по-другому, — пояснила я. — Сегодня я считаю, что снова могу водить машину.

— Ты простила себя, — сказал он, и я часто заморгала.

Прав ли он? Хотела ли я вести машину — не так бездумно, как тогда на писте, когда я уехала, бросив своих спутников, — но с Ажулаем и Баду в кабине? Да, потому что я больше не чувствовала невыносимого груза того, что случилось в последний раз, когда я ехала с тем, кого любила. Я вспомнила своего отца и впервые не ощутила сильной боли. Возможно, Ажулай прав. Возможно, я обрела покой.

— Вести грузовик — это не то что вести легковой автомобиль, — сказал Ажулай, когда я не ответила. — И как я говорил прошлой ночью, на писте могут быть заносы после бури. Будет нелегко.

— Возможно. Но я хочу попробовать. Я уверена, ты поможешь мне, если возникнут проблемы. — Я подняла голову и улыбнулась ему.

Он выбрался из кабины и стал рядом со мной.

— Ну что ж. Похоже, меня будет везти через блид американская женщина. Ну что ж, — повторил он, то ли немного сомневаясь, то ли не без удовольствия. Затем он ухмыльнулся мне и, наклонив голову, заглянул в кабину. — Я думаю, это будет для тебя бесценный опыт. Как ты считаешь, Баду? Тебе хочется, чтобы Сидония повезла нас? Мы можем сесть сзади и позволить ей потрудиться.

— Oui, — серьезно сказал Баду. — Сидония может потрудиться.

Я села за руль и поставила ноги на педали, а руки положила на баранку. Затем повернула ключ зажигания, а когда мотор завелся, посмотрела на Ажулая и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

Мы вернулись в Марракеш около полудня и оставили грузовик на стоянке на окраине города. Поездка была довольно трудной, но я справилась. Я только раз съехала с писты, но сразу же выровняла машину, вернулась на узкую дорогу. Я разрешила Баду сигналить в тишине безлюдного блида, и он все время смеялся.

Мы вошли в медину, но вместо того чтобы сразу отвести меня в Шария Сура, Ажулай повел нас другим путем. Когда мы остановились и он достал большой, необычной формы ключ из складок своего синего одеяния, я поняла, что мы пришли к нему домой.

Как только он открыл ключом дверь и толкнул ее, пожилая женщина, которая подавала мне чай в прошлый раз, вышла из внутреннего дворика с тряпкой в руке. Ее кафтан был подоткнут так, чтобы не мешал ей работать. Ажулай заговорил с ней на арабском языке; она кивнула и вошла в дом, одернув полы кафтана, и Ажулай последовал за ней.

Держа Баду за руку, я огляделась, осознавая, что, когда приходила сюда первый раз и расспрашивала Ажулая об Этьене, я плохо рассмотрела дар Ажулая. На этот раз я хотела увидеть все. Дворик был довольно милым, он был выложен небольшой плиткой синего и золотого цвета в форме бриллианта. Внешняя стена двора тоже была обложена плиткой. Здесь были другие узоры золотого, зеленого и красного цветов. В маленьких нишах, тоже выложенных плиткой, стояли свечи. Дверной проем был в форме арки, тонкая белая занавеска закрывала его.

Расписные горшки напомнили мне те, что были расставлены в разных углах сада мсье Мажореля; в некоторых огромных горшках росли маленькие деревья, в меньших были посажены цветы и виноградная лоза.

На одной из стен висело длинное зеркало, а на другой — ковер с абстрактным узором. Нежно-коричневые оттенки переходили в шафрановые и золотые.

Только вернувшись из деревни, приткнувшейся на склоне холма, я осознала, насколько отличается жизнь Ажулая здесь, в Марракеше, от той, какой она могла бы быть в долине Оурика.

Баду вытащил свою руку из моей и побежал по двору. Я сняла хик и покрывало; в этот момент Ажулай вышел с большим оловянным корытом, наподобие того, какое служанка в Шария Сура использовала для стирки белья. Ажулай наполнил корыто водой из цистерны и сказал Баду что-то по-арабски. Вдруг он остановился.

— Извини, иногда, побывав в блиде, я забываю, что надо говорить на le franç ais [81].

— Все в порядке. Теперь я уже лучше понимаю арабский. Я поняла, что ты сказал Баду: что он пахнет как маленький щенок и что ему надо принять ванну. Мена учит меня, — пояснила я.

Ажулай наклонился над корытом и вымыл лицо, шею и руки, намылив их большим куском мыла. Он плескал воду на волосы, перебирая их пальцами, а потом закатал рукава и вымыл руки до локтей. Затем он вылил воду из корыта в небольшую яму возле цистерны и снова наполнил его водой.

— Иди, Баду, — позвал он и, сняв с него джеллабу, хлопчатобумажные штаны и бабучи, посадил его в корыто. Он поливал Баду водой, а тот смеялся.

— Вода нагрелась от солнца, — проговорил Ажулай, тканью и мылом смывая с мальчика грязь. — Закрой глаза, Баду, — сказал он, а затем намылил и ополоснул его волосы.

Я обвела взглядом залитый солнцем дворик, выложенный красивой плиткой, и неожиданно мне захотелось прикоснуться ко всему этому. Я развязала шнурки своих ботинок и сняла их. Затем сняла чулки. Плитка была, как я и предполагала, теплой и гладкой. Она была чистой — совсем недавно ее мыла служанка. Я медленно прошлась по двору, зная, что сильно хромаю без своего ботинка, но это меня не смущало. Я ходила, с наслаждением ступая босыми ногами по прекрасной плитке. Я не ходила без обуви с тех пор, как заболела полиомиелитом, но до того я летом часто бегала босиком по двору.

Ажулай и Баду не обращали на меня внимания. Вдруг я увидела свое отражение в большом зеркале. Я увидела себя в полный рост. Солнце и ветер за последние три дня сделали мою кожу еще более темной. Мои волосы, аккуратно заплетенные сестрой Ажулая перед отъездом, от ветра и ночевки в грузовике растрепались и спадали на плечи. Мои глаза, все еще подкрашенные, казались еще больше. Расшитая шаль, которую подарила мать Ажулая, была накинута поверх моего кафтана. Я осмотрела себя от волос до босых ног, только теперь понимая, почему Баду сказал, что я похожа на Манон. Издали я действительно была на нее удивительно похожа. Тот же овал лица, такие же большие темные глаза и вьющиеся волосы. Раньше я не замечала этого.

— И плитка, и узоры такие красивые! — сказала я, переводя взгляд со своего отражения на Ажулая. Плитка во дворе у Манон и у друга Ажулая была попроще — красивая, но на ней было меньше рисунков и она была более приглушенных тонов.

— Есть много традиционных узоров на зеллижах, — сказал Ажулай, тоже переводя взгляд с Баду на меня.

Его взгляд скользнул по моим ногам, он смотрел на них всего лишь мгновение, но я почувствовала себя так, как будто у меня обнажилась грудь. У меня перехватило дыхание, я ощутила незнакомое возбуждение от того, что Ажулай так посмотрел на мои ноги.

Я никогда не позволяла Этьену смотреть на них. Наши интимные отношения припали на осень и зиму, и я всегда была в чулках. Когда мы лежали в постели, я всегда накрывала их покрывалом и надевала чулки, прежде чем встать с кровати.

Я вспомнила, как Ажулай держал ноги Баду прошлой ночью.

— Что это? — спросила я, быстро повернувшись и указывая на один из черно-белых узоров.

— Зубы курицы, — пояснил Ажулай, и Баду засмеялся.

— У кур нет зубов, Oncle Ажулай.

— А этот ряд кружков? — спросила я.

Он снова отвлекся от мытья.

— Это маленький бубен. Верхние ряды разделены отверстиями.

— Что значит разделены? — спросил Баду.

Ажулай не ответил.

— Когда одна вещь сделана из двух, — сказала я.

Я подумала об Ажулае, о том, что я разглядела две его стороны: человека из пустыни и городского жителя.

Баду стал дрожать, и Ажулай вытащил его из корыта, завернул в длинный кусок фланели, похлопывая по его телу, чтобы он быстрее обсох, потом расчесал влажные волосы Баду своими пальцами. Он стряхнул пыль с джеллабы и штанов мальчика и протер бабучи влажным краем фланели. Наблюдая за всем этим, я представила его заботящимся о своих собственных детях.

— Сейчас ты выглядишь хорошо, и Maman не будет сердиться, — сказал он, и Баду кивнул, но не улыбнулся.

— Можно мне подольше остаться в твоем доме, Oncle Ажулай? — спросил он. — Я не хочу уходить. Сидония тоже может остаться.

Ажулай покачал головой.

— Ты должен идти к Maman, Баду. И еще мы должны отвести Сидонию домой. — «Домой». Я знала, что он употребил это слово в буквальном смысле, и это заставило меня задуматься. Была ли моя низкая комнатка под африканскими звездами сейчас моим домом?

Он вылил воду и в третий раз наполнил корыто водой.

— Иди, — сказал он мне, и я удивленно посмотрела на него. — Твои ноги, вода хорошо подействует на твои ноги.

Я подошла к корыту, подобрала полы кафтана одной рукой и, держась другой за руку Ажулая, шагнула в корыто. Вода была теплая, как он и говорил. Я пошевелила пальцами ног, улыбнувшись ему. Он придвинул низкий стул к краю корыта. Затем взял кусок мыла. Я поняла, что он собирается делать.

Я положила руку ему на плечо для устойчивости, а он нежно поднял мою правую ногу и помыл ее до лодыжки. Потом Ажулай опустил ее, а когда он взялся за мою левую ногу, я крепче схватилась за его плечо, пытаясь удержать равновесие на своей короткой правой ноге. Его плечо под моей рукой было сильным и твердым. Я задержала пальцы на нем еще на несколько секунд, после того как он уже закончил мыть мою левую ступню, и я стояла в корыте на обеих ногах.

Тогда он подал мне руку, и я вышла из корыта, а он жестом показал, чтобы я села на стул. Он наклонился и поочередно вытер мои ноги.

— Принеси Сидонии чулки и ботинки, — велел он Баду; мальчик побежал, поднял их и принес Ажулаю.

Ажулай надел на мои ноги чулки, затем ботинки, зашнуровал их. Все время, что он стоял, склонившись над моими ногами, я смотрела на его макушку. Мне хотелось протянуть руку и прикоснуться к его волосам, пробежаться пальцами по его голове, коснуться мочки уха, шеи.

Я сидела, сложив руки на коленях, пока он не закончил.

Мы шли мимо небольшого оживленного базара, расположенного недалеко от Шария Сура. Ажулай и я шли бок о бок, а Баду — в нескольких футах впереди нас. Я ощутила, как синий рукав Ажулая случайно коснулся меня, и посмотрела на него. Каких слов я ждала от него? Я знала, что он чувствует то же, что и я. Знала, что он хотел меня так же, как я хотела его.

— На этой неделе мне нужно поработать над тремя полотнами, — наконец сказала я, нарушая приятную тишину. — Я отнесла одну из моих картин в отель, и там мне сказали, что возьмут все написанные мной, а еще акварели. — Я улыбнулась ему, но он молчал, глядя прямо перед собой, как будто сконцентрировавшись на чем-то другом.

— Ажулай! — окликнула я его, и когда он снова не повернулся ко мне, проследила за его взглядом.

Темноволосый мужчина с костлявыми плечами, выпирающими из-под полотняного пиджака, свернул за угол впереди нас. Я смогла разглядеть только его бледный профиль. Но я знала. На этот раз я знала. Это было не так, как в прошлые разы, когда мне только казалось, что я видела Этьена в Марракеше.

Я на мгновение остановилась, а затем, уронив сумку, бросилась сквозь толпу, свернула за тот же угол, что и он, но там была широкая улица с базарными рядами, полная людей и животных.

— Этьен! — крикнула я в окружающую меня толпу. Я сдвинула с лица покрывало, чтобы мой голос звучал четче. — Этьен!

Головы ближайших людей повернулись ко мне, но Этьена видно не было. Я пробиралась сквозь толпу, выкрикивая его имя, но мой голос терялся, смешиваясь с другими звуками. Задыхаясь, я наконец остановилась посреди улицы, опустив руки и растерянно глядя на море людей и животных, колышущееся вокруг меня. Переулки расходились от этой улицы во всех направлениях; Этьен мог пойти по любому из них.

Ажулай коснулся моей руки. Я посмотрела на него.

— Это был Этьен, — сказала я. — Ты видел его. Я знаю, ты видел. Он здесь, Ажулай! Он в Марракеше.

Он потянул меня за руку, уводя в сторону, и мы стали в тени запертых ворот, где было не так шумно.

— Баду, — сказал он, доставая из складок своего одеяния несколько монет, — сходи и купи лепешку. Вон в том ларьке. — Он указал пальцем.

Баду взял деньги и убежал.

— Я должен тебе кое-что сказать, — негромко произнес Ажулай.

Только теперь я заметила, что моя сумка висит у него на плече.

Я кивнула; все мои мысли были об Этьене. Он здесь, в Марракеше!

— Когда я зашел за тобой, чтобы ехать в деревню... — Ажулай медлил. — Мне следовало сказать об этом, хотя ты и просила меня не делать этого. Сидония, посмотри на меня. Пожалуйста.

Я все еще пристально всматривалась в толпу.

— Сказать о чем? — спросила я, повернувшись к нему.

— Когда я пошел к Манон забрать Баду, перед тем как зайти к тебе, — он взглянул на Баду, стоявшего перед ларьком, — Этьен был там.

Он произнес последние три слова быстро. Я открыла рот, но сразу же закрыла.

— Мне следовало тебе сказать. Хотя ты и просила меня ничего не говорить о Манон и Шария Зитун, мне следовало тебе рассказать.

Я отошла от ворот.

— Этьен у Манон? — спросила я.

Он кивнул.

— А я не сказал тебе, потому что...

Я ждала, глядя на его губы.

— Потому что я хотел, чтобы ты поехала с нами в блид. Со мной. Я знал, что, если бы я сказал тебе, что Этьен здесь, ты бы не поехала. И... и кое-что еще.

Я не двигалась. Когда он замолчал, я тихо спросила:

— Что еще?

— Я не хотел, чтобы ты сама пошла к Манон и встретилась там с Этьеном. Я не хотел уезжать из Марракеша, зная...

— Зная...

Но тут подбежал Баду, прижимая к себе круглую лепешку. Я взглянула на него, а он смотрел то на меня, то на Ажулая.

— Он знает? Он знает, что я здесь? — спросила я Ажулая.

Ажулай кивнул.

— Но он не знает, где именно я нахожусь, — сказала я скорее утвердительно, чем вопросительно.

Ажулай снова кивнул.

— Ты ему не сказал.

Он промолчал.

— Но если бы он знал, что я здесь, он стал бы расспрашивать тебя или Манон обо мне. Как я. Где я. Разве он не пытался найти меня до нашей поездки в деревню?

И снова Ажулай не ответил. Я никогда не видела его таким.

— Ажулай, он ищет меня?

— Я не знаю, Сидония. — Он глубоко вздохнул. — Я говорю правду. Я не знаю.

— Пойдем, Oncle Ажулай, — Баду потянул его за руку. — Я отдам эту лепешку Maman.

— Ты должен был мне сказать, — заговорила я, не обращая внимания на Баду. — Ты предложил мне уехать с тобой, зная с самого начала, что именно из-за Этьена я оказалась в Марракеше. Выходит, ты... ты предал меня, Ажулай, — я повысила голос.

— Нет, Сидония. Я не предал тебя. — Ажулай говорил спокойно, но его лицо выражало, как мне показалось, страдание. — Я... я хотел защитить тебя.

Я потянула свою сумку к себе, и он отдал ее мне.

— Защитить меня от чего? — спросила я громче, чем следовало, затем перекинула сумку через плечо и, резко развернувшись, зашагала одна в Шария Сура.

Войдя в свою комнату, я легла на кровать. Этьен здесь; я могла бы догнать его, когда увидела, если бы поторопилась. Но почему я испытывала скорее страх, чем волнение? Как я недавно сказала Ажулаю, он был единственной причиной моего приезда в Марракеш. И я ждала его все это время. Почему я так рассердилась на Ажулая? Был это гнев или что-то другое?

Я поднялась и посмотрела на себя в зеркало.

И снова отметила, что похожа на Манон.

Все изменилось. И все так запуталось! То, что произошло недавно между мной и Ажулаем...

Я не могла пойти в Шария Зитун прямо сейчас. Мне нужно было немного времени, еще одна ночь, чтобы подготовиться к встрече с Этьеном.

Конечно же, я вообще не смогла уснуть. Я то вспоминала о поцелуе Ажулая, о его прикосновениях к моим ногам, то думала об Этьене, о том, что я сказала бы ему. Что он сказал бы мне.

Я промучилась всю бесконечную ночь и была рада, когда наконец услышала утренний призыв к молитве. Я помылась в бочке в своей комнате, вымыла голову. Достала из чемодана свое лучшее платье — из зеленого шелка, с коротким рукавом — и надела его. Я зачесала, как обычно, назад влажные волосы, туго их связала и стала изучать себя в большом зеркале.

Платье было измято и плохо сидело на мне. И хотя я никогда не выглядела бледной из-за своей темной кожи, у меня был такой вид, как будто я недавно перенесла тяжелую изнурительную болезнь. А из-за зачесанных назад волос мое лицо казалось слишком строгим и каким-то угловатым.

Я села на кровать, развязала волосы, и густые волны упали на мои плечи. Я сняла платье и надела кафтан. Взяла покрывало и хик и сошла вниз. Я попросила у Мены ее краску для век и подвела глаза. Затем позвала Наиба, и мы пошли в Шария Зитун.