Странная месть Ольги.

Боже! Сколько правды в глазах государственных шлюх,

Сколько веры в руках записных палачей!

Боже! Ты не дай им опять закатать рукава,

Ты не дай им опять закатать рукава суетливых ночей!

Ю. Шевчук.

Из книги в книгу кочует рассказ, как Ольга мстила за мужа " по жестокому языческому обычаю". К чести летописца, он тут не при чем. Описывая зверства будущей святой, он ни разу не вспоминает любимое " были же люди погани и невегласы". Да и то — что такое пять с небольшим тысяч взбунтовавшихся данников-древлян? Поколение спустя в Константинопольском ипподроме на потеху столичной толпе по приказу православного цесаря Василия II казнят 48 тысяч пленных болгар, — между прочим, православных христиан! А лет за полтыщи до того благочестивейший император Юстиниан Великий на том же ипподроме заманил в ловушку и вырезал пятьдесят тысяч участников восстания Ника, чистокровных византийцев и, конечно, тоже православных. А уж что творили образцы добродетели из священного писания христиан!

" А народ, бывший в городе, он вывел и положил под пилы, под железные молотилки, под железные топоры и бросил в обжигательные печи. Так он поступил со всеми городами аммонитскими"

(2-я Цар.12: 31).

Перед такими деяниями любимца всеблагого господа, кроткого царя Давида Ольга вообще гуманистка, нежнейшей души женщина.

Более того, Ольга как раз действовала вопреки языческим обычаям. Начать с того, что обычаи эти строго ограничивали круг мстителей. Это брат, сын, отец убитого, сын брата или, на худой конец, сын сестры. То есть не только жена, но и вообще женщины как мстители не рассматривались.

В преданиях, правда, встречаются жены-мстительницы. Это Гудрун из " Старшей Эдды", Сигрун из " Саги о Вольсунгах", наша Рогнеда. Все они мстили, — успешно или нет — мстили мужу, убившему отца и братьев, истребившему всех мужчин в роду. Все это — явно не про Ольгу. И еще — все они не один год пестовали месть, не спешили с ней. Северная премудрость гласит: " Только раб мстит сразу, только трус — никогда". Резня, учиненная древлянам Ольгой, менее всего похожа на " жестокий языческий обычай". Ольга как раз спешит, торопится, суетится…

Но почему Ольга спешит? Почему берется за не положенную ей месть? Неужто и впрямь боится древлянского войска под стенами Киева? Ведь у ней, по летописи, большая, уцелевшая часть дружины мужа, своя " малая дружина". И ополчение полян встретило бы " заклятых друзей" в топоры. Древляне воевали и с северой, так что за тыл Ольга могла быть спокойна. Более того — Северская земля в этой войне выставила бы под киевские стяги столько воинов, сколько могла.

Нет, не месть. Что-то иное. Что? Вспомните Ярослава в Новгороде. Тот, совсем как Ольга, заманивал и резал толпами, не щадя невинных. Лишь бы быть уверенным — не спасся ни один, кто мог что-то знать, видеть, хотя бы слышать. Не вышло.

И у Ольги не вышло. В 1890-х годах фольклорист и историк Н.И. Коробка записал в Овручском уезде, на месте столицы древлян Искоростеня, множество сказаний о княгине Юльге (Вольге, Ольге), убившей своего мужа, Ригора или Игора.

Неясно только, кем в этой истории оказываются древляне, явно ничего дурного от Ольги не ждавшие. Речи их послов — с " добрыми" князьями-пастырями, " волком" Игорем, " овцами", — напоминают скорее выдержку из христианской проповеди, чем речи лесных охотников и пахарей. Кто же они — древлянские христиане, соучастники убийц? Или это убийцы посмертно вложили в уста жертв привычные слова? Кого убивали на княжеском дворе и у Игоревой могилы — свидетелей или подельников?

Между прочим, следует заметить и еще одну сторону вопроса. Ольга по языческим обычаям не имела права не только мстить за Игоря. Наследовать ему она тоже не могла. Ни у скандинавов, ни у славян вдовы не наследовали власть мужей. Легендарные правительницы чехов и поляков, Либуше и Ванда, с которыми часто сравнивают Ольгу, наследовали не мужьям, а отцам. Наследовать Ольга могла, только будучи беременна наследником, и вполне возможно, что в год смерти мужа Ольга носила младшего брата Святослава Глеба (или Улеба). Глеб вырос христианином, и возможно, что христианская партия именно его рассматривала, как наследника. В Киевской Руси наследником мог стать тот представитель княжьего дома, кого выкликало вече. Но, так или иначе, править Ольга могла лишь в отрыве от языческих обычаев. И опорой ей были порвавшие с ними люди — христиане. Дождавшись естественной смерти Игоря, Ольга со товарищи могли дождаться и вхождения Святослава в совершеннолетие…

Все сходится, увы… Так что же, убийца Игоря — Ольга? Убийца собственного мужа? Все против нее, но… не будем спешить. Мне думается, патер Браун, с воспоминания о котором мы начали распутывать древлянский детектив, не поддержал бы этого обвинения. Нет, не потому, что княгиня — христианка. " Он был логичен (и правоверен), а потому не вывел из этого факта, что она невиновна. От него не укрылось, что среди его единоверцев были крупнейшие отравители" (" Сельский вампир"). Тут дело в другом: он не зря говорил в " Странном преступлении Джона Боулнойза", что " из всех невозможностей самая существенная — невозможность нравственная". Патер Браун мог представить любому суду защитника Ольги. Им оказывается Святослав.

Совместимо ли с нравом Святослава и его верой не только оставить в живых убийцу отца, но и жить рядом с нею, доверить собственных сыновей? Традиционная мораль Европы в таких случаях скорее простила бы матереубийство: вспомните Ореста, Бову королевича из русской сказки или рыцарей Артура, братьев Гавейна, Гарета, Агравейна и Гахериса. Все они убили матерей за соучастие в убийстве отца или хотя бы за связь с убийцей. При этом Оресту ставили алтари и храмы, Гавейн считался одним из лучших рыцарей Круглого стола (с него начались поиски Грааля), а Бова — один из самых любимых сказочных героев. Гамлет с его " быть или не быть" — герой гораздо более поздней эпохи. Впрочем, реальный Гамлет — к слову, внук Рюрика по матери, и значит, двоюродный брат нашего героя, — на шекспировского ничуть не походил, знаменитым вопросом не маялся. Он долго, как истинный викинг (Дания, IX век!) готовил месть. В конце концов, он зарубил дядю-братоубийцу, а его приспешников спалил в деревянных хоромах. И Саксон Грамматик, поведавший нам эту историю, не говорит, пощадил ли принц свою мать, Яруту Рюриковну, жившую в тех же хоромах!

Ни о какой сыновней любви Святослава в источниках речи нет. Он " гневался на мать" и в лучшем случае терпел ее. И пощадить он ее мог, только твердо зная, что Ольга не была организатором убийства. Соучастницей — возможно, укрывательницей — наверняка, но не убийцей (собственно, и в преданиях полешуков часто говорится, что Ольга убила мужа по ошибке, не узнав). Мы никогда не узнаем, ЧТО знал молодой князь. От нас так прятали вину, что спрятали оправдание. И нам остается лишь поверить нашему герою. Ибо только такая версия объясняет все — от летописных нелепостей по поводу смерти Игоря до отношения Святослава к матери.

Так что же все-таки было? Хотя бы — что могло быть?

Было, вероятно, так: верхушка христианской общины и дружина христиан-варягов решились на переворот. Дожидаться совершеннолетия Святослава им было никак не с руки, могли подтолкнуть и неведомые нам обстоятельства. Великий князь мог обнаружить христианство жены и поссориться с ней; могло стрястись еще что-нибудь, ясно одно — у киевских христиан не было времени. Князь, все это время снисходительный, стал, очевидно, опасен. Столь же очевидно, что Ольге не сказали всего. Пообещали " поговорить" с Игорем, быть может, пообещали заставить принять христианство… а к христианам-эмигрантам в Древлянской земле, — условно говоря, к Житомиру, — уже торопились гонцы. Игоря выманили подальше от Киева. Могли сообщить об очередном мятеже древлян. Могли и сам мятеж устроить — с помощью того же Житомира или его потомков. Князь отправился наводить порядок, не подозревая, что идет в западню. Только " мудрая" Ольга могла всерьез поверить, что Сына Сокола можно " заставить" принять что-то, вынудить на компромисс. Вспомним Царьград. Вспомним печенегов. Игорь привык доводить до победного конца дела, за которые брался. Это ясно даже нам, а современники знали князя лучше. Того, кого не переубедил " греческий огонь", могла остановить только смерть. А Ольга теперь повязана с заговорщиками кровью. Кровью своего мужа и государя.

Ольга в панике, в истерике: " Кто видел? Кто мог видеть? Убрать!!! На вече обвинить во всем древлян — и вперед! ". Что ж, это в интересах заговорщиков — свидетели или подельщики, древляне больше не нужны. Мал сделал свое дело, Мал может уйти… а Ольга, приняв на себя месть за мужа, становится в глазах киевлян его преемницей. И еще крепче привязывает себя к заговору. И спешит, спешит — к подходу из Новгорода Святослава и Асмунда все должно быть готово. Свидетели и соучастники убийства — уничтожены, Ольга в глазах киевлян — стать мстительницей за мужа и государя, а отношения с древлянами доведены до той степени, когда никто не станет доискиваться истины.

Но была или не была Ольга убийцей своего мужа — это именно ее деяния увековечили клевету на него. И это в ее имя чернили государя-язычника иноки-летописцы последующих веков. Дабы оттенить тусклую звездочку ее " премудрости", заволакивали туманами лжи ясное солнце его государственного и полководческого гения.

Я вовсе не посягаю на святыни. Не мне судить, была или не была Ольга христианской святой, велики или малы ее заслуги перед Христом. Но давайте же не смешивать с Русью и русским народом того, кто прямо говорил: " царствие Мое не от мира сего" (Ио, 18: 36). Давайте не делать из святой государственного деятеля, тем более ценой клеветы на того, кто действительно был им. По моему скромному разумению, русскому христианству это только пойдет на пользу. Ибо, как говорил почтеннейший патер Браун,

" вполне возможно, что ложью можно послужить религии, но я твердо верю, что Богу ложью не послужишь"

(" Чудо " Полумесяца").