Русский гений

Арей, бес третьего ранга, особа, приближенная к самому Везельвулу, ударил кулаком по столу. Он был красен и гневен.

— Повтори, что ты сказала, Ягге! — потребовал он.

Старушка, невозмутимо набивавшая свою трубочку, прежде закончила свое занятие и лишь потом, вставив вишневый мундштук в угол рта, произнесла:

— Вчера вечером я от безделья гадала на картах Таро. Это довольно полезное занятие, особенно если учесть, что я сама когда-то придумала эти карты. Вначале не выпадало ничего интересного, так мелкие сплетни, интриги, кабинетные дрязги, сердечные увлечения. Однако я чувствовала, что карты что-то скрывают и раскалывала их раз за разом...

Ягге замолчала и затянулась, маленькими порциями выпуская дым.

— Ты что издеваешься надо мной? — рявкнул Арей. — Повтори, что ты сказала в самом начале! Что еще замыслил этот лизоблюд, эта ехидна, это скопище пороков?

— Хо! Все мы скопища пороков. В этом он не оригинален. Не будь мы так порочны, кто знает: нас допустили бы в Небесные Сферы и мы не чувствовали бы себя изгоями, — сказала Ягге.

— Замолчи, старуха! Ты соображаешь, что несешь? — испуганно прошипел Арей. — Изгои, Небесные Сферы? Ты из ума выжила? Вот погоди, вынудишь ты меня когда-нибудь сообщить куда положено.

Ягге презрительно расхохоталась.

— Это куда? Везельвулу? Думаешь, он не знает, что мы, древние боги, помним еще те времена, когда он сам был мелочью на побегушках? Если бы он мог, он уничтожил бы нас, чтобы стереть это воспоминание. Но он никогда не решится это сделать. Каждый из нас, богов, способен на большее, чем любой черт-выдвиженец, умеющий разве что вздувать банки с тушенкой и гноить квашеную капусту в столовой города Урюпинска.

Арей, громадный, разъяренный, вскочил из-за стола. На улице с грохотом прорвало трубу, и через провалившийся асфальт хлынула горячая вода.

Мы с Улитой поспешно отодвинулись, подумав, что здесь Ягге могла бы уж придержать язычок. На город Урюпинск у нас в “Рай-Альтернативе” было наложено строжайшее табу. Именно в Урюпинске Арей, разжалованный за запой, приведший к поражению в русско-японской войне и гибели крейсера “Варяг”, отбывал до тридцатого года свою повинность.

Потрясая кулаками, Арей навис над подбоченившейся старушкой. Я даже выдвинулся вперед, приготовившись, если нужно, ее защищать.

— Ягге! — взревел Арей. — Если ты еще раз посмеешь..!

— Ась? Что-то я стала глуховата, — издевательски переспросила Ягге, поворачиваясь к бесу третьего ранга ухом.

Арей, побагровев, раздулся до нечеловеческих размеров, медленно поднял над головой сжатые в кулаки руки, будто готовясь взорваться, а потом, внезапно расхохотавшись, плюхнулся назад в кресло.

— Сдаюсь! Я умею проигрывать! — сказал он. — Ягге, пожалуйста, повтори, что ты там говорила про дядюшку Сэма?

— Сегодня в пять часов десять минут вечера в Московском роддоме номер двадцать семь, что на Коптевском бульваре, на свет появится ребенок. Мальчик. Карты Таро говорят, что это будет величайший гений, который прославит и возвысит государство, в котором пройдет его детство.

— Вон он, отечественный производитель! — сказал я с гордостью.

— Прославит? М-м... В какой области? Кто это будет? Писатель? Художник? — протянул Арей.

— Нет, что-то связанное с техникой. Может быть, физика или биохимия. Отдельной карты Таро на это нет, так что сказать точнее не могу, — сказала Ягге.

— Тоже неплохо. И что же старина Сэм? Обгрыз себе от досады ногти?

Ягге закусила белыми зубами чубук.

— Нет. Он собирается выкрасть младенца в первые же часы после его рождения. Об этом тоже поведали карты.

Арей гневно засопел.

— Но зачем ему младенец, если он родился у нас?

— Разве неясно? В пророчестве говорится: “возвысит государство, в котором пройдет детство”. Значит...

— Сволочь, мерзавец, подхалим! Я всю душу из него вытрясу! Он от меня под церковный фундамент спрячется! — заорал Арей. — Откуда он вообще об этом пронюхал?

— Тенотчитлан и Ло-а-ару, — ответила Ягге.

— Кто-то?

— Два божества майя, перешедшие к нему на службу. Наделены даром провидения. Дядюшка использует их на полную катушку.

Арей поморщился.

— Это те два дегенерата, которых майя кормили сырым человеческим мясом?

— Они самые. Дядюшка Сэм и сейчас потихоньку приносит им жертвы. Если разобраться, кусок сырого человеческого мяса в наше время найти несложно, — сказала Ягге.

С низким утробным урчанием, отчего в животе у него словно похоронно зачавкал органчик, Арей поднялся.

— Мне не терпится увидеть физиономию этого хвата, когда я застукаю его с поличным, с младенцем на руках! Он у меня дешево не отделается... я его... Пашка! — вдруг рявкнул он.

— Да, господин директор! — откликнулся я.

Арей неопределенно, словно бы даже с некоторым смущением пошевелил в воздухе пальцами.

— Ты это... того... м-м... мальчик мой, захвати с собой те трубы, которыми ты... м-м... тогда...

— Вы советуете мне захватить распятие, чтобы огреть им по загривку Дядюшку Сэма? — уточнил я.

Арей, побагровев, подался вперед.

— Не кощунствуй! — крикнул он. — Ничего я тебе не советую! Напротив я тебе запрещаю! Ты меня хорошо понял? Запрещаю!

Я очень хорошо его понял. Осторожному бесу не хотелось произносить это слово, отдавая приказание так открыто. Совсем другое дело, если это будет моя инициатива. Я — человек с неопределенными полномочиями, непредсказуемый, с незаключенным договором — мало ли, что взбредет мне в голову.

Я достал из шкафа сваренное из труб распятие и, завернув его в газеты, положил его в большой пакет. Пока я это делал, Арей и Ягге усиленно смотрели как бы сквозь меня, будто меня вообще не было в кабинете, при этом Арей вполголоса бормотал, что да, конечно, с приличными адскими духами так не поступают, но с другой стороны оставлять без ответа, держа нейтральную позицию...

В начале пятого, примерно за час до того, как московский воздух должен был огласиться первым криком новорожденного гения и тут же начать наполнять его, кроме смога и запаха йода, невидимыми флюидами его будущей гениальности, мы прибыли в роддом.

Вначале нас, естественно, не хотели пускать, и дорогу нам преградил воинственный молодой вохр, обвешанный таким количеством раций, дубинок, баллонов с газом и наручников, что возникни необходимость, он сам бы затруднился, чем именно нужно воспользоваться в первую очередь.

— Не положено! — хмуро заявил вохр.

— Ч-что?! Да с кем ты..!!!

Арей яростно надвинулся на него, оттеснил грудью, и мы прошли наверх.

Вохр, моргая, смотрел нам вслед, а потом плюхнулся на свой стул и тупо стал смотреть на мелькавшие в телевизоре фигурки. В его сознании, давно еще, с армии, отпечаталось, что кто кричит, тому и можно. Кто громко кричит и при этом багровеет — тому можно все. Вошедший полный мужчина кричал очень громко, начальственно и при этом багровел — следовательно, граница на замке.

Заведующая, маленькая румяная женщина с белыми кудряшками, похожая неправильным прикусом на овцу, поливала из стакана фиалки. Завидев нас, без стука появившихся в ее кабинете, она натужно сделала строгое лицо и замахала руками, приобретая сходство мельницей.

— Нельзя! Нельзя! Часы приема!

Улита решительно шагнула к ней и с хамски-настойчивым выражением махнула заполненным бланком со множеством печатей, внезапно как бы ниоткуда появившемся у нее в ладони. Два сделанных лица — строгое и хамски-настойчивое — на миг схлестнулись в жесткой рукопашной.

— Марина Борисовна Поприцкая, зав. 27-м РД САО? — гнусаво спросила Улита.

— Да, — робко сказала заведующая, из агрессора мгновенно становясь жертвой.

— Ведомственная проверка!

Поприцкая немедленно забормотала, что у них все стерильно, все моется, где можно с хлоркой, где нельзя — с растворами.

— Проверим где можно, где нельзя! — подмигнула ей Ягге.

Поприцкая исторгла печальный вздох и спросила, как нас зовут. В глазках у нее крылось обидчивое возмущение — должно быть, раньше ее предупреждали о проверках заблаговременно.

— Доктор медицинских наук профессор Самуйлович из курирующей организации, доктор наук Гальперина из министерства здравоохранения, доктор Розенбубен — акушерка-практик, — представил я Арея, Улиту и Ягге.

Заведующая испуганно сглотнула.

— А вы кто?

— Тарас Нечипоренко. Лаборант. Э-э... тоже кандидат наук, — последнее я добавил, чтобы не потонуть рядом с такими знаменитостями.

Поприцкая снова сглотнула.

— Эу-хм... Может, чайку? — бегая глазками по шкафам, спросила она.

— Первым делом — работа, чаек потом, — сказал Арей.

— Конечно, конечно, — засуетилась заведующая. — Я все подготовлю. Что именно вы хотите проверить? Хозблок, родильное отделение, приемное отделение, палаты?

— Какова... гм... у вас сама процедура рождения? — важно спросил я.

Доктор наук Гальперина по-идиотски захихикала, и я едва удержался, чтобы не наступить ей на ногу.

— Как какова процедура? — заморгала заведующая. — Как везде. Приемное отделение — родильное — послеродовое...

— Стоп! — сказал я. — А где содержатся младенцы?

— У нас отдельное содержание. Второй этаж по коридору направо, комната 201. Там постоянно дежурит нянечка.

— Теперь там вместе с ней подежурит наш сотрудник, — сказал Арей, кивая на меня. Я вытянулся точно проглотил аршин, такое решение было для меня неожиданностью.

— Но это вопреки правилам... стерильность... — пискнула Поприцкая.

— Стерильность будет соблюдена, — заверила ее Ягге, улыбаясь и дружески обнимая за ее талию.

Ягге отвела заведующую в сторону, к окну с фиалками, и что-то забормотала, время от времени дотрагиваясь до пуговиц ее халата. Заведующая кивала, все больше проникаясь. Древняя богиня единственная из всей компании умела убедить, не напугав при этом до полусмерти.

Вскоре я, облаченный в синюю больничную униформу и фартук, простерилизованный и протертый жидкостью из банки, на которой было написано: «Раствор № 7», сидел на табуретке среди кювет с младенцами. На лице у меня была марлевая повязка, а на коленях лежал пакет с распятием. Я дважды проверил, легко ли вынимаются скрещенные трубы. Оказалось, легко, особенно если предварительно выпутать их из газет.

Вся ответственность, связанная с отловом с поличным и последующим наказанием дядюшки Сэма, свалилась на меня. Ягге, Арей и Улита ждали в машине, припаркованной за углом. Ближе они находиться не могли, поскольку дядюшка Сэм, хитрый и опытный профессионал, наделенный тонким чутьем демона, просек бы присутствие в роддоме духов бездны.

Изредка я посматривал на часы. Было без трех минут пять. Роженица Соколова Мария Витальевна, мать-одиночка, ожидавшая своего второго ребенка и представления не имевшая о том, что ей суждено стать матерью гения, уже давно была в родильном отделении.

Я тревожно ерзал на табуретке, стараясь передвинуть ее так, чтобы не было видно от дверей. В ушах у меня стоял неумолчный ор моих подопечных. В то время как половина из них преспокойно спали, другие две дюжины требовательно кричали, морщинистые, красные от натуги, возмущенные. У каждого младенца на руке и на ноге, в двух местах, были бирочки из красной клеенки, на которых были написаны имя и фамилия матери, пол и номер.

Пять... Я не отрывал взгляда от часов, все время сверяя свои ручные с белыми больничными, висевшими над дверью. Пять ноль пять... Пять десять... Пять одиннадцать... Сверху, из родильного отделения послышался крик новорожденного. Я встал с табуретки и заходил между рядов кювет. Он ли это? Должно быть, он. Больше некому. Предыдущего младенца принесли минут двадцать назад.

Сейчас его мельком покажут уставшей и счастливой матери, взвесят, измерят, обработают пупочную ранку и принесут сюда. Я нетерпеливо ждал, косясь на дверь.

Прошло еще семь минут, прежде чем я услышал в коридоре шаги. В палату вошла ссутуленная нянечка с кюветой в руках, в шапочке и стерильной маске. Она поставила кювету на свободное место, на короткое время недоуменно остановила на мне взгляд, а потом вышла из палаты.

Теперь я не сводил с кюветы взгляд, готовый, если понадобится, оборонять ее до последнего. Моя взмокшая потная рука сжимала трубу. Если бы кто-нибудь подошел сейчас к кювете и попытался взять ее, я сперва огрел бы его распятием, а потом бы уже стал разбираться, кто это и зачем. Зная хитрость дядюшки Сэма, я никому не доверял.

Я просидел так с полминуты. Никто не появлялся, и я решил взглянуть на гения. Интересно все-таки, как выглядит тот, кто прославит и возвысит землю его вспестовавшую на все времена.

Я подошел к кювете, наклонился и взглянул на высунувшуюся из-под пеленки младенческую ручку с то сжимающимся, то разжимающимся кулачком. Бирочка была как будто правильная:

«3404