О том, как один Канае весь мир под Новый год спас.

Рассказ с новогоднего конкурса в три этапа по заданиям:
1. Встретиться с вражеской армией.
2. Оказаться во дворце и выжить.
3. Победить.

Действующие лица: Канае (случайный японский ниндзя), Метель (наглая и на первый взгляд озабоченная мадам), генерал Мороз (пухлый дядька на белом медведе и с шашкой), снеговики, дядьки-морозы, страшные снегурки, Весна и Санта.
Рейтинг: R (за разочарование в жизни и главную залу замка)
Беты нет.
Дисклеймер: наверняка от всего этого бы отказался, но его итак затерли.

Канае поежился, потягивая кромку жалкой полосатой кофты ниже по бедрам.
- Ауч! – тонкая ткань соскользнула по пальцам и взлетела до пупка, секундой позже безжизненно повиснув на уровне трусов.
- Какого хрена?!
«Какого хрена так холодно?!» – вот что он имел в виду. И еще он имел в виду что-то вроде: «Какого хрена я в одной лишь футболке?». Или же «Какого хрена у меня мерзнет две пары ушей?» Или, быть может, что-то вроде «Да какого хрена у меня вообще две пары ушей?» Ну или там: «Какого хрена у меня настоящий хвост?»
Да нет, в самом деле, он же не мог мыслить столько мыслей одновременно! Поэтому пока он имел ввиду только беспощадно-беспомощное: «Какого хрена?». Да и все.
Прошлепав босыми ступнями по обжигающе ледяному полу и тараща одичавшие от происходящего глаза, Канае сиротливо притулился у подоконника, всматриваясь в белую муть за расписным, словно советская новогодняя игрушка, окном.
«Какого хрена?» - опять подумал Канае. И, пожалуй, в этот раз это значило что-то вроде «Что эта за хрень такая - советская новогодняя игрушка?». Да, пожалуй, так.
За окном было белым-бело и снежным-снежно. Закоченевшим ребром ладони Канае натер кусочек стекла, надеясь улучшить бело-белый обзор. Но кроме повлажневшей руки изменений увидать не вышло.
Канае вздохнул, утер ладонь о бесполезную футболку и взялся обшаривать помещение на предмет чего-то менее бесполезного.
В шкафу, который Канае не заглядывал никогда в жизни (потому что он в принципе не был здесь никогда в жизни), он нашел валенки, носки, калоши, вязаные в снежинку рейтузы, пуховый свитер, шарф, варежки на резинке и шапку-ушанку, а на верхней полке внушительно лежал яркий дутый жилет. В самом же углу сомнительного шкафа одиноко притулилась необычной формы палка, в коей несведущий Канае никак не опознал обычную пошарканную хоккейную клюшку. Но из шкафа все равно достал. Потому что уже и понимать начал: и уши неспроста, и хвост, и шкаф этот.
Никак не разобравшись, на какую ногу какой валенок надевать, Канае положился на ниндзячье чутье и волю судьбы. На тех же интуитивных знаниях Канае справился с варежками, протащив резинку под кофтой, и, напоследок, лихо нахлобучил ушанку на правый глаз да вооружился клюшкой.
Трясти перестало, уши немножко жало, а хвост вяло подергивался в такт канаевым мыслям. Мыслишек с приходом согрева стало больше. Уж и о хвосте подумал, и об ушах. И о зиме тоже.
Зима была явно непростая. Во-первых, потому что еще вчера он отчетливо помнил лето. Ну ладно, хреновое дождливое лето и даже почти осень… Но это ведь вовсе не симптомы к заваливанию стылой массой всего, за что мог ухватиться обескураженный взор.
Во-вторых, как нормальный ниндзя, в жизни своей ниндзяческой, никаких хвостов и ушей Канае отродясь не носил. Конечно, баловался он костюмчиками всякими: на карнавалы, на встречи с друзьями или просто для души, но настоящих агрегатов животного происхождения никогда не отращивал и, ей-богу, не собирался. И события сии он тоже связал с внезапной такой зимой.
Невольный зритель или подслушиватель канаевых мыслей мог бы подумать, что Канае не в себе или чем-то болен, но дело вовсе не в этом. Просто не давеча как вчер… э-э… летом молодой ниндзя был легонечко контужен на правую сторону и проходил период реабилитации в местной клинике «Вставай, боец, если сможешь!»
Вставать он к тому времени уже научился, но память иногда терял. Ну… на пару часиков разве что… Но чтоб на целый сезон – такого не припоминалось! Да и где уж помнить – с такой-то памятью?
Почесав нос и посетовав на чертовых местных целителей с их методами, Канае решил уходить с насиженного места. К тому же, как оказалось при детальном осмотре, даже насиженным это место назвать было никак нельзя. Потому что кроме тряпки на полу, очевидно заменявшей футон, да шкафа – мебели в комнате не было. Да и комнат больше не было.
Был разве что подоконник, но сидеть на нем подсознательно почему-то не хотелось. Противилось в Канае его мужское естество.
Так что делать было нечего. Томиться в неизвестности Канае не умел, а посему, покрепче перехватив клюшку, прытко и с силой толкнул досадливо засипевшую дверь и вышел… в белое ничто и абсолютную тишину.
Снежным снегом укрыты были вокруг и деревья, и деревья, и деревья, и деревья. И полянка, ах да. Та единственная крохотная, на которой примостилась покосившаяся саманная землянка, в которой очумевший Канае за каким-то лисом нашел себе приют.
- Какого хрена?! – без стеснения спросил Канае, срываясь на фортиссимо и разрывая звенящую безветренную тишь.
И, видимо, зря.
Ветер налетел немыслимо сильно, разворошил снег, раскрутил и бросил в глаза, захохотал зловеще, пусть и шкодливо:
- Бу-ха-ха-ха!
И завыл следом.
Канае наскоро отплевывался от мокрого снега, прикрывая варежкой глаза, и неверяще вслушивался в поднятый суматошный вой, свист и лающий вьюжный смех.
«Неужто и в самом деле не чудится?»
И тут же отозвалось скрипяще-звенящее эхо с женско-вокальным надрывом:
- Склонись перед природой, мальчишка! С этим враждебным вихрем вам, людишкам, не совладать! Бу-ха-ха-ха-ха! Нравятся ли тебе мои шутки, хвостатенький? То ли еще будет!
Канае навострил все уши, сводя воедино картину происходящего. И хвост свел, и голос, и метель. И что-то понял.
- Врагиня!
Вот что он закричал и, размахивая клюшкой, бросился через вьюгу и лес напролом, слыша, как позади с ревом и грохотом рушится стиснутый в снежный тайфун несчастный домик.
С трудом продираясь через снежный лес, Канае двигался меж тем стремительно и ловко, обгоняя белые загребастые лапы метели да вьюги, плутавшие между деревьями за ним следом и тормозящие в ветвистых кустах.
Сосенки да елки заботливо шептали Канае дорогу – уж лес этот он узнал, хоть и землянки той тут отродясь не помнил да и в таком снежище его никогда не видел. Но, тем не менее, несколько стремительных минут спустя, взмокший под одежкой от бега Канае чуть не вылетел на дорогу, некогда вымощенную желтым кирпичом и ведущую в сторону родной деревни. Сейчас же дорога была увалена накатанным снегом, а по нему, сколь хватало осторожного взгляда из межсосенной засады, шествовало снежное войско.
Катили огромные шары снеговики, шелестели голубоватыми плотными юбками диковато глядящие снегурки, грузно топали дядьки-морозы, потрясая дорогу мощными ударами тяжелых жезлов, а впереди всей процессии, прям следом за полноватой женщиной, расчищающей взмахом рук заснеженную дорогу, верхом на белом медведе ехал бледноватого вида дядька, размахивая, видать, чем нашел.
«Кажется, это война» - почти мигом смекнул Канае и бросился по кромке сосновьего леса вдоль дороги к забору деревни. Вьюга стегала сзади, нашептывая «Врешь! Не уйдешь», вворачивалась шумом, гомоном да свистом в уши, пыталась скинуть с ветки! Снеговики отделились в отдельную шеренгу и все забрасывали Канае плотно скатанными тяжелыми снежками! Но он все бежал по колючим веткам – только калоши мелькали да яркий жилет.
Замаячила впереди родная деревья. Оторвавшийся, наконец, от преследователей Канае впорхнул за забор и понял – по дорогам шло лишь подкрепление с начальством во главе. А тут война вовсю уже разгорелась. И, ошалевше глядя, как соседский мальчишка отрубает кунаем суровому снеговику морковку, Канае совершенно искренне спросил:
- Какого хрена?!
...
- Воу! – многозначительно так восхитился Канае, тараща глаза на ледяное великолепие, раскинувшееся перед его взором. – Ничего себе у вас тут ампиры да готические вакханалии!
Что это значит, Канае толком не знал, но предполагал, что выглядят они примерно так. Роскошное убранство и замысловатые морозные узоры граничили с сомнительного, местами даже порнографического содержания картинами, втиснутыми в вычурные посеребренные рамы.
- Помолчи, ушастый, - невежливо заткнул его знакомый женский голос.
И, узнавая звенящие вьюжные нотки да чувствуя, как пополз по спине противный холодок, Канае обернулся:
- Врагиня! - обвинительно выдал он.
Мадам хмыкнула, а из-под пола тут же возник суровый дядька-мороз и не менее сурово отвесил Канае позатыльник.
- У-у, стерва! – высказался Канае и схлопотал еще разок.
Искры из глаз красочно намекнули – дальше лучше промолчать. И Канае досадливо умерил уровень своей гордости, отвлекаясь на разглядывание непосредственного врага.
Мадам на взгляд первый и наивный выглядела совсем не опасно и даже, пожалуй, симпатично. Ну ладно, красиво. Фигуристая, глазастая, длинноволосая, разве что не румяная. Да что уж там – совершенно не румяная, а вовсе бледная или даже синюшная. Да, точно так! И совсем уж небезопасная.
Канае поежился и досадливо цыкнул – веревки жали везде, где можно и нельзя, не давая толком пошерудить руками и разогнать явно стынущую кровь.
- Обогреватель хоть бы включила, прежде чем гостей таскать, - негромко заявил он себе под нос, отчего получил еще один неласковый тычок. – Да ты чего пихаешься?! Отвали! – Канае, не выдержав, толкнул плечом отмороженного стража и отошел на позволяющее веревкой расстояние.
Дядька-мороз недоуменно воззрился сначала на Канае, а после – на мадам. За игрой в гляделки ударов больше не последовало, и Канае остался стоять, где был, все такой же без калош.
Потому что калош больше не было. С такой грацией и ловкостью увернувшийся от целой армии снеговиков в лесу, Канае попался в ловушку собственного же изумления уже в деревне. Разглядывая, как соседский мальчишка яростно рубит снеговикам морковки, Канае даже не заметил, как увяз в свежем сугробе вместе с обувью. А секундой позже, когда он, все еще ошеломленный, должен был отпрыгнуть и не дать себя захватить… он не смог. И посему был мгновенно скручен по рукам (но не ногам!) плотными веревками и выдернут из калош. Конвоировали же его прям в голых валенках по свежему снегу, на вопросы не отвечали и вообще морозились по-страшному. Канае фыркал, толкался, отплевывался от шерстяного шарфа и сопротивлялся до самого замка. Но стражи были непреклонны и уж минут целых пять назад как доставили его в этот ледяной замок.
А в залу, меж тем, вплыл еще один атмосферный персонаж, и атмосфера его была градусов примерно за тридцать ниже нуля, отчего Канае обдало еще одной волной холода. Хвост его поджался, а нелепо выскочившие поутру, словно прыщ, кошачьи уши мелко задрожали под ушанкой.
Атмосферный персонаж же вперил внимательный взгляд в канаевский хвост и совсем не грациозно заржал:
- Твоя работа, что ли, Метель?
Мадам Метель (ведь это оказалась она!) кивнула и сдержанно, но не без игривости, улыбнулась, от чего с уголков ее отливающих фиолетом губ посыпались мелкие сверкающие снежинки:
- Он был таким милым, пока спал. Прости, генерал, я с собой не совладала.
«Вот оно что!» - прислушался Канае.
- Так это твоих рук дело? – почти утвердительно спросил он.
Мадам лишь хмыкнула да бросила беглый взгляд на дядьку-мороза, от чего тот легким движением скинул шапку с канаевской головы, обнажив прижатые к голове уши.
- Его лучшая часть! – гордо объявила мадам Метель генералу.
Уши возмущенно восстали вместе с эго Канае:
- Уж поверь мне – есть намного лучше! – самоуверенно заявил он… и под внезапно изменившимся и резким изучающим взглядом мадам Метели слегка покраснел.
- Да ну? – вскинула она брови, но дальше промолчала, оставив витать в морозном воздухе нечто невысказанное, но очень уж на фоне порнографических картин двусмысленное.
«Или показалось?»
Канае озадаченно смолк. Метель тоже, кажется, озадачилась.
- Ах ты моя искусница да затейница, - прокряхтел генерал, игнорируя легкую перепалку между Метелью и Канае. – Тем интереснее будет стол новогодний. Эй, дядьки-морозы, - гаркнул он вдруг в потолок, - готовьте котел, варить будем ушастого мерзавца. Дивный выйдет суп!
- Не мерзавец я, - огрызнулся Канае, разглядывая выскакивающих аки грибы после дождя снеговиков из-под пола вместе с белоснежным котлом.
А Канае вдруг понял:
- Какой, нахрен, котел? Какой суп? Вы что, еще и горячее едите?
- Смекалистый, - проговорил генерал и честно ответил, - не едим. Зверюшкам скармливаем. У нас тут за замком, знаешь ли, приют.
Канае недоверчиво посмотрел на генерала, затем на Метель. Мадам, все это время не сводившая с Канае взгляда, прищурила глаза и кивнула.
- Да, - сказала она, - так и есть. Приют. Но, думаю, генерал мой, - продолжила он, не отворачиваясь от Канае, - этот на суп для зверят не годится.
Под холодным взглядом, проникающим прям под яркую дутую жилетку и вязаный свитер, Канае скуксился и окончательно замерз.
- Он мне, думаю, для иного подойдет.
И Канае, не в силах отвести глаза от лица Метели и, словно в замедленной съемке, видя, как мадам плотоядно облизнула губы синим языком, сглотнул, отчаянно алея щеками:
- Ч-чего?
- Да на кой тебе этот тщедушный? – спросил генерал, тоже переводя взгляд на Канае. – Он, конечно, для супа тощеват, но ведь на что иное уж точно не сгодится.
- Еще как сгодится, - заверила Метель и, вдруг затеребив белокурый локон, красиво так улыбнулась, глядя в канаевские глаза.
- Неужто для забав твоих, затейница ты моя?
Метель кивнула и, наконец, отвернулась от Канае.
- В мою комнату его, - выкрикнула она. Дядьки-морозы оживились и потащили недоуменного Канае в сторону дверей.
Канае не сдавался, старательно сопротивляясь:
- Чего? Еще и забавы?! Да ты ж чокнутая, я с тобой никуда не хочу! – на полном серьезе заявил он, памятуя, что прошлые ее затеи кончились тем, что он проснулся черт знает где с кошачьими ушами (которыми даже прекрасно слышал) и самым настоящим вполне себе чувствительным и мерзнущим хвостом. – Дяденька, уж лучше суп!
Но генерал лишь покачал головой и пробормотал, словно про себя: «Да и в самом деле… Тощий он для супа».
Уже почти втиснутый в дверь настырными дядьками-морозами, Канае вдруг оказался окликнут мадам Метелью:
- Эй, ушастый! Выбери себе реквизит!
Канае недоуменно обернулся и увидал, как в воздухе пред собой Метель ловко крутит на снежинках три коробки.
- Да плевать мне!
А потом подумал, что нет, не плевать… Что хоть и иллюзия, но все-таки выбор.
- Знаешь, давай ту, что попроще. Да, определенно. Я выбираю самую простую.
И, внезапно посерьезнев, Канае вскинул плечи, стряхивая ледяные лапы дядек-морозов и смело шагнул в дверной проем.
«Если подумать, то есть время подумать», - здраво рассудил он. Хотя где-то на задворках билась мысль, что в супе было б хотя бы потеплее.
...
Какими бы не были забавы мадам Метели, на данный момент Канае сиротливо восседал на белоснежных простынях и лениво болтал ногами, растирая озябший хвост. Приволоченный отмороженной стражей, но после заботливо развязанный и втолкнутый в комнату, он даже не ожидал, что обнаружит здесь такое чудо природы, как камин.
Осмелев, Канае, наконец, спрыгнул с кровати и блаженно протянул ручки к пламени, довольно жмурясь и разглядывая сквозь ресницы обои в снежинку.
У Метели, к ее чести, оказался недурной вкус. Комната была весьма девичьей, но все-таки был тут эдакий проамериканский максимализм. Никаких тебе розовых рюшек или, к примеру, фарфоровых кукол с огромными глазами. Лишь большое овальное зеркало в пол стены над невысоким трюмо, резной шкаф да большая кровать, укрытая подвесными шторами из серебристой органзы почти до самого края, на который изначально и усадили Канае. Сиротливый пуфик у стены на взгляд первый и смущенный оказался незамеченным, но несколькими минутами позже был найден и придвинут вместе с отогревающимся Канае к камину.
Было скучно.
В комнате не было часов и Канае мог только мысленно отсчитывать томительные минуты. Окончательно согревшись, он обошел всю комнату, изучая стены, все те же обои и отчего-то пустые шкаф и трюмо. Заглянул под кровать, из вредности оторвал несколько петель от штор и, после некоторых мучений, даже открыл узорчатое от мороза окно, но увидал лишь, насколько хватало взгляда, бесконечную пропасть и кружившие в ней снежные резкие вихры. Стены же в обе стороны оказались гладки и пустынны, словно это окно было единственным, что смотрело в эту сторону замка и словно комната в самом деле была тюрьмой. Дверь тоже не поддалась физическим воздействиям, а чакра при первом же применении как-то стухла на ладошках и выдала лишь нелепое «Пуф», после чего и вовсе словно пропала, одарив Канае ощущением сонливости и беспомощности.
Грустно поджав уши, Канае вновь забрался на кровать, предварительно (все от той же скуки и, видимо, от каминного тепла) решив сбросить валенки, шарф и жилет. Там он обнял руками колени в рейтузах и принялся ждать.
На комнату уже опустились ранние зимние сумерки, когда дверь немного приотворилась и в комнату втолкнули коробчонку. «Та самая, - подсказала канаевская память, - что ледяная мадам пыталась мне втиснуть».
Бесшумной и уже сливающейся со сгущающимися сумерками тенью Канае проскользнул к только что захлопнутой двери и уселся на пол возле коробки. В классической посыльной обертке, она совершенно ничем не выдавала своего содержимого.
- Ну что ж, - вздохнул Канае, - это лучше, чем абсолютное ничего.
Погрустневший со скуки и безвыходности, Канае ухватился за распаковывание коробки, как за дело всей своей жизни.
Он бережно отскаблил весь-весь промерзший скотч и, нарочито оттягивая момент, принялся открывать неведомый клад.
И, к удивлению его, обнаружил он:
- Цветочки?!
Если бы Канае стоял, он бы сел. Но Канае сидел, поэтому он лег. Смиренно уставился в сизый в сумерках потолок, стиснув в одной руке небольшой и подозрительно похожий на свадебный букетик, а другой рукой обхватив лицо в болезненно отчаянном жесте, прикрывающем глаза. Цветы пахли цветами, воздух пах морозом и приближающейся ночью, а Канае мысленно разлагался от отчаянья, ощущая себя вовсе уж и не шиноби... Ушастый, хвостатый, запертый взбалмошной дамочкой для неведомых забав, с охапкой цветов и в рейтузах в снежинку, Канае чувствовал, как плачет его шинобья честь.
- Вот поэтому я и ненавижу зиму, - очень убедительно высказался он в пустоту.
Хотя объективно, конечно, такие вещи случались с ним не каждую зиму. Да и что уж лукавить? Такой чертовщины (или вернее будет «метельщины»?) с ним и вовсе никогда не случалось. Да и зиму он не ненавидел… раньше.
- Ненавидишь зиму? За что?! – недоверчиво и будто плаксиво спросил тихий женский голос где-то слишком близко, а Канае вздрогнул и резко сел.
- Ч-чего?
Хлопая огромными ресницами и отчаянно смаргивая с блестящих глаз набегающие слезы, на него нос к носу уставилась белокурая девчонка, разряженная то ли в платье, то ли в цветастые юбки, щедро украшенные цветами. Девчонка, к удивлению Канае, словно сияла, наполняя фиолетовую сумеречную комнату золотистым светом.
- Ты кто такая? И какого хрена ты ревешь? И… э-э-э… горишь? – прямо и резко спросил Канае, глядя в бездонные зеленые глаза и понимая, что девчонка похожа чем-то на букет, что он держал в руках и коего сейчас в них не оказалось.
На этот раз вздрогнула девушка и отшатнулась подальше, стиснутым кулачком размазывая слезы по светящимся щеками.
- Я Весна, глупый ты мальчишка… Миледи, между прочим, - сказала она жалостливо и тихо. – И я не реву. Я страдаю.
- И за каким лисом ты страдаешь? – Канае вскинул брови, убедительно выражая лицом вопрос.
- А зачем ты зи-иму ненави-идишь? – прохныкала Весна и пустила новую слезу.
Канае стало стыдно. Но стыдиться без видимого повода Канае не любил, а потому перешел в атаку.
- Эй, у меня есть причины! Да и тебе что с того, что у меня с зимою проблемы? Ты же Весна. Весна мне нравится. Птички там поют, цветочки…
Девчонка перестала хныкать и вновь вперила внимательный взгляд чудеснейших огромных глаз прямо в Канае:
- Ты что, не знаешь?
Канае искренне покачал головой, выражая отрицание.
Весна, резко переменившись в настроении, задорно улыбнулась:
- Сейчас я тебе расскажу… В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужчина и не было у него детей и любимой, - нараспев начала Весна, подвигаясь поближе к Канае и устремляя взгляд в камин. Канае поежился, но отодвигаться не стал.
А Весна продолжала:
- Год шел за годом, а одинокий мужчина так и не встречал свою судьбу. Ходил ли он в церковь по воскресеньям или за хлебом в общественную булочную, или даже на рынок за сметаной - ни одна дама не приглянулась его сердцу. И так было до тех пор, пока однажды в темную ночь не услышал он, засыпая, стук в оконце своего маленького дома. Удивился мужчина, но страха не знали в том царстве, да и зла не ведали, посему легко и быстро распахнул он окно, ожидая увидеть уставшего путника, но лишь сильный ветер влетел в распахнутые ставни, а следом – белоснежный пух, коего не видала в своей жизни ни одна душа человеческая во всем этом государстве.
Пух искрился в робких лучах лунного света и оседал, холодный, на каждой поверхности да и на мужчине самом, но тот, не знавший никогда холодов, сразу и не понял, отчего ему так свежо и странно. А когда осознал, что ощущения новые приносит ветер и пух, тот уже весь растаял в комнатушке, оставив небольшие холодные лужи.
Изумился мужчина, лужи протер да лег спать. Наутро, придя на рынок, порасспрашивал местных старух о пухе и холоде, но те только плечами пожали да предложили померить температуру.
К вечеру тьма сгустилась сильнее вчерашнего и свет погас во всей округе. Мужчина, чувствуя изнутри вчерашний холод, кутался в одеяло и смотрел на огарок свечи, когда в окно вновь постучали. В надежде, что разрешится его загадка, он снова распахнул окно и впустил, как и ожидалось, в дом пушистый белый ветер, разбрасывающий блестящий пух по комнате. Мужчина поймал одну снежинку и, присмотревшись, присвистнул:
- Неужто сама ночь в мой дом решила согнать звезды с небосвода?
- Это снежинки, - звонко рассмеялся женский голос. – Так и знала, что никогда ты их не видел.
Мужчина обернулся на звук и увидал у окна светлую фигуру, светящуюся, словно серебро, словно сама она впитала в себя весь свет лунный.
Растерянный, он безмолвно сделал шаг к неизведанному чуду и протянул руку, тараща восхищенные глаза.
Фигурка хохотнула и начала обретать более четкие формы, пока не предстала перед изумленным зрителем стройной девушкой с серебристыми волосами и большими серыми глазами. Кожа ее светилось голубоватым, а ресницы были светлые-светлые, но пышные и длинные настолько, что мужчина и изумляться чудесам устал.
- Откуда ты тут? – наконец, спросил он.
- Оттуда, - хихикнула девушка и показала тоненькой ручкой на ночное небо. – Я к тебе пришла, - серьезно и тихо сказала она и шагнула к нему на встречу.
А наутро, впервые тогда в том царстве-государстве, выпал настоящий снег. Люди, недоверчивые и неопытные, мерзли, но совсем не знали, как поступить. Кутались в какие-то ткани, жгли костры и по наитию утепляли жилища.
За девять месяцев люди научились стричь овец и вязать свитера, ощипывать гусей и делать батареи, кто-то и вовсе, не выдержав, успел уйти в соседнее царство, где о холоде пока еще и не слыхали, как вдруг снег начал таять, а температура в воздухе день за днем расти.
И в те же дни впервые из дома одинокого и известного в своем одиночестве мужчины раздался громкий детский плач. На ребячий голос сбежалась вся деревня, но к тому моменту, как самая бойкая бабуля все же решила требовать ответа, плач закончился, а дверь дома растворилась. По двору, твердо ступая по лужам, топал мужчина, неся на руках маленького ангелочка.
- Знакомьтесь, - нежно-нежно сказал он, - это дочь моя… Весна.
Девушка сделала паузу в рассказе, прикрыв глаза и переводя дыхание, Канае же встерпетнулся и, пока она не продолжила, вкрадчиво спросил:
- Ты мне что, историю своего рождения рассказать решила?
Девушка кивнула и доверчиво поглядела на него.
- А причем тут зима, мои с ней счеты и твои слезы?
- Ты что, глупый? – искренне возмутилась девчонка.
- Нет, - так же искренне ответил Канае. – Хотя в последнее время уже не уверен.
- Ну я же тебе рассказываю, блин, - Весна тряхнула юбками и встала, - что мама моя – это Зима. И что если бы не она, то меня бы и не было. Только это тогда ее Зимой звали. а сейчас зовут мадам Метель.
- Это почему это? – Канае тоже встал и недоверчиво уставился на оказавшуюся очень хрупкой и невысокой девушку.
В который раз за вечер девчонка всхлипнула:
- Потому что Моро-о-оз! – чувственно и громко высказалась она и все-таки заревела. – Папу похитил и закалдова-а-ал, мама с ним старается не ссориться, чтоб меня не обижа-а-ал, служить ему теперь должна-а-а… А он взялся мир захватывать, старый отмороженный козел! И маму звания Зимы лишил. Только Метель ей и оставил. Девичья, знаешь ли, фамилия…
Миледи достала из многочисленных складок розовый платок и громко высморкалась.
- И давно это у вас? – сочувствующе спросил Канае.
- Да в этом году только началось, - хныкая, ответила девушка. – Он как папу схватил, так и случилось.
- А папу как зовут? - на всякий случай спросил Канае, напрягая уши.
- Моего?
- Разумеется.
- Санта Васильевич он.
Канае понимающе кивнул, а Весна из очередного кармана достала белую с красным визитку:
«Санта Васильевич Клаус. Организация праздников. Снежное шоу, иллюминация, дрессированные олени, подарки».

- Вот… все что у меня есть.
- И как же заколдовали твоего… папу Санту? – голос дрогнул и неловко дернулся хвост.
- Заморозили. Он же ничего не умеет больше – старый хрыщ, - пожала плечами Весна, рассеянно наблюдая за колышащимся Канаевским хвостом. – Хорошо, что в том государстве не умирают.
- Что ж хорошего?
- Значит, его спасти можно, - ответила Весна и с детским энтузиазмом и восторгом в глазах дернула Канае за хвост.
- С ума сошла?! – отпрыгнул он в сторону, заботливо прижимая к себе обиженное достояние.
- Так он настоящий?! – Весна засветилась пуще прежнего.
- Настоящий, - заверил ее Канае, заправляя хвост в штаны.
- Так значит это ты спасешь папу!
- Ч-что?
Канае едва разбирал слова, когда девчонка затараторила что-то, испуская сияние с такой силой, что в комнате стало по-дневному светло:
- Нам так с мамой во сне приснилось. Что однажды в лесу мама найдет молодого спящего мужчину, что мне будет предначертан судьбой, а узнать его будет просто: стоит лишь маме затянуть волшебную песню, как сразу появятся у него уши и хвост и он, наконец, проснется от одурманенного сна. Ты ведь и спишь, наверняка, с лета?
- Вроде того, - ответил Канае.
- Потому и спишь, чтобы к нам с мамой во сне явиться. С тех пор спишь, как папу заморозили. Потому что ты легендарный рождественский мальчик-кот! – Весна обличающее ткнула в Канае пальцем. – Поцелуй меня!
- Ч-чего?!
- Ну же, поцелуй меня. И тогда папа разморозится и заморозит генерала Мороза и жить мы будем долго счастливо.
- Э-э?
- Мама, ну скажи ему! – капризно вскрикнула миледи Весна куда-то в сторону входной двери.
- Да поцелуй же ее, глупый мальчишка! – мадам Метель собственной персоной стояла в дверях, кидая куда-то в коридор снежки и заклятья.
- Не смей ее целовать! – раздался громогласный голос.
Канае сдрейфил, а шум вокруг все нарастал. Задул-завыл резкий ветер, закружила свои снежные вихри мадам Метель, за стеной слышался стройный марш дядек-морозов и шорох скользящих по полу снеговиков. Вдруг треснула и рассыпалась стена, затушив камин и захватив кусок крыши, и открыла взору Канае большую залу, в которой совсем недавно казалось бы мило беседовали Метель с генералом. Теперь же метель, растрепанная, светящаяся серебром и неимоверно прекрасная под лунным светом, яростно отбивала многочисленные атаки снеговиков, дядек-морозов и даже самого генерала. Генерал зычно орал, отдавая приказания и потешаясь над Метелью, обещая и ей, и Весне страшную расправу. Отчаянно визжали снегурки с покосившимися страшными лицами. Канае, ошалевший от увиденного и услышанного, словно замер вместе со временем, застывше наблюдая за снежной бойней.
- Канае! – девичий крик, едва слышимый в поднявшемся хаосе, выдернул его из оцепенения, хрупкая рука схватила его за хвост и потянула на себя. – Поцелуй же меня, Канае, - Весна громко кричала и светилась, словно маленькое солнце. – Пожалуйста! – в ее огромным и, будем объективны, самых прекрасных глазах, что встречались в жизни Канае, было столько мольбы, что он сдался. Прильнул к пухлым девичьим губам и забыл обо всем на свете. О нелепом домике с клюшкой и расписными окнами, о доме отдыха для шиноби " Вставай боец, если можешь", о снеговиках с морковками, о хвосте, об ушах, о супе, о Метели, генерале и даже Санте…
И тут он понял, что все вокруг стихло. Отлепив от себя притихшую Весну, Канае огляделся. Весна и Метель слабо светились. Одна золотом, другая – серебром. От снеговиков же, куда ни глянь, остались лишь морковки да лужи, от дядек-морозов – белые посохи, от снегурок – платья, а от мороза – только шашка да медвежья шкура.
- Вот оно как, - тихонько сказал Канае. А Метель ему улыбнулась.
- Да. Как-то так. Спасибо, Канае. Ты нас спас. Теперь я могу вернуться к возлюбленному мужу. А тебе… тебе с Весной оставаться. Мне на забаву.
И, закутавшись в снег и ветер, Метель звонко захохотала и улетела.
- Ну и забавы у твоей матушки, - озадаченно сказал Канае и улыбнулся, хватая свою новоиспеченную светящуюся даму за талию и перебрасывая через плечо вместе с юбками.
- Стемнело уж, миледи. Пора идти домой.
И, кстати, зиму с тех пор, Канае больше никогда не ненавидел.