Часть 1. Ассасины проникли на территорию дворца в полночь, четыре чёрные тени на фоне тёмных стен

Пролог

Александрия, 125 г. до н. э.

Ассасины проникли на территорию дворца в полночь, четыре чёрные тени на фоне тёмных стен. Прыгать было высоко, земля была твёрдая, но прыжок их произвёл не больше шума, чем дождь, шелестящий по земле. На три секунды они замерли неподвижно, принюхиваясь, втягивая ночной воздух. Потом принялись пробираться вперёд, сквозь тёмные сады, мимо тамарисков и финиковых пальм, к покоям, где отдыхал мальчик. Ручной гепард на цепочке пошевелился во сне. Далеко в пустыне взвыли шакалы.

Убийцы крались на цыпочках, не оставляя следов в высокой сырой траве. Одеяния развевались у них за плечами, разбивая их тени на отдельные лоскуты. Что тут увидишь? Листву, шелестящую под ночным бризом. Что тут услышишь? Ветер, вздыхающий в пальмовых листьях. Ни шороха, ни блика. И джинн в обличье крокодила, стоявший на страже у священного пруда, ничего не заметил и остался неподвижен, хотя они прошли на чешуйку от его хвоста. Для людей – совсем неплохо.

Полуденная жара осталась лишь воспоминанием, в воздухе царила прохлада. Над дворцом плыла круглая холодная луна, заливая серебром крыши и дворы[1].

Вдали, за стеной, ворочался во сне огромный город: стучали колеса по немощёным улочкам, из весёлого квартала, растянувшегося вдоль пристаней, доносился далёкий смех, прибой мягко шлёпал по камням. В окошках горели лампы, на крышах, в небольших жаровнях, светились тлеющие уголья, а на вершине башни у входа в гавань пылал большой костёр, несущий свою весть далеко в море. Его отражение колдовским огоньком плясало на волнах.

Стражники на постах резались в азартные игры. В многоколонных залах спали на тростниковых подстилках слуги. Ворота дворца были задвинуты на три засова, каждый толще человеческого торса. И никто не смотрел в сторону западных садов, по которым на четырёх парах ног беззвучно пробиралась смерть, неуловимая, как скорпион.

Окно мальчика было на первом этаже дворца. Четыре тени припали к стене. Предводитель подал сигнал. Один за другим прижимались они к каменной кладке и принимались взбираться наверх, цепляясь лишь кончиками пальцев и ногтями на больших пальцах ног[2]. Таким манером они карабкались на мраморные колонны и ледяные водопады от Массилии до Хадрамаута – взобраться по грубой каменной кладке им и подавно ничего не стоило. Они ползли вверх, точно летучие мыши по стенке пещеры. Лунный свет поблёскивал на предметах, которые убийцы сжимали в зубах.

Вот первый из ассасинов достиг подоконника. Вспрыгнул на него, точно тигр, и заглянул в комнату.

Спальня была залита лунным светом, узкое ложе было видно отчётливо, как днём. Мальчик спал. Он лежал неподвижно, словно уже умер. Тёмные волосы разметались по подушкам, светлое ягнячье горло беззащитно белело среди шелков.

Ассасин вынул из зубов свой кинжал. Спокойно примериваясь, обвёл взглядом комнату, оценивая её размеры и ища возможные ловушки. Комната была просторная, сумрачная, без лишней роскоши. Потолок держался на трёх колоннах. В глубине комнаты виднелась дверь тикового дерева, запертая изнутри на засов. У стены стоял открытый сундук, наполовину заполненный одеждой. Ассасин увидел великолепное кресло, на котором валялся небрежно скинутый плащ, заметил разбросанные по полу сандалии, ониксовую чашу с водой. В воздухе висел слабый запах благовоний. Ассасин, для которого все подобные ароматы были признаком упадка и разврата, сморщил нос[3].

Он сузил глаза и перевернул кинжал. Теперь он держал его двумя пальцами за отточенное, блестящее острие. Кинжал дрогнул раз, другой. Ассасин примеривался: ещё ни разу, от Карфагена до древней Колхиды, не случалось ему промахнуться. Каждый брошенный им кинжал впивался прямо в горло.

Взмах запястья, дуга летящего клинка рассекла воздух надвое. Кинжал мягко вонзился, по рукоятку уйдя в подушки, в дюйме от шеи отрока.

Ассасин замер на подоконнике, не веря собственным глазам. Его кисти были исчерчены перекрещивающимися шрамами, говорящими о том, что их хозяин – адепт тёмной академии. Адепт никогда не промахивается. Бросок был точен, рассчитан до волоска… И всё‑ таки убийца промахнулся. Быть может, жертва в последний момент всё же шевельнулась? Да нет, это невозможно: мальчик крепко спал. Адепт вынул второй кинжал[4]. Снова тщательно прицелился (ассасин отдавал себе отчёт, что его собратья, ожидающие позади и внизу, исходят мрачным нетерпением). Взмах запястья, полет…

И второй кинжал, издав звук слабого удара, вошёл в подушку, снова в дюйме от шеи принца, на этот раз по другую сторону от неё. Спящему мальчику, очевидно, что‑ то снилось: на его губах мелькнула призрачная улыбка.

Ассасин нахмурился под чёрной вуалью повязки, закрывающей его лицо. Из‑ за пазухи туники он вытянул полоску ткани, скрученную в тугую верёвку. За семь лет, прошедших с тех пор, как Отшельник повелел ему совершить первое убийство, удавка ни разу не рвалась, его руки ни разу не дрогнули[5]. Беззвучно, подобно леопарду, соскользнул он с подоконника и принялся красться вперёд по залитому луной полу.

Мальчик в кровати что‑ то пробормотал и шевельнулся под покрывалом. Ассасин застыл на месте – чёрная статуя посреди комнаты.

У него за спиной, в окне, возникли на подоконнике двое его собратьев. Они смотрели и ждали.

Мальчик чуть слышно вздохнул и снова замер. Он лежал навзничь на своих подушках, и по обе стороны от него торчали рукоятки кинжалов.

Миновало семь секунд. Ассасин снова пришёл в движение. Он встал в головах кровати, обмотал концы удавки вокруг кулаков. Теперь он стоял прямо над отроком. Убийца стремительно наклонился, опустил верёвку на горло спящего…

Мальчишка открыл глаза. Он вскинул руку, ухватил ассасина за левое запястье и без особого напряжения шваркнул его головой о ближайшую стену. Шея ассасина переломилась, как тростинка. Мальчик отбросил шёлковое покрывало, одним прыжком вскочил на ноги и встал лицом к окну.

Ассасины на подоконнике, чьи силуэты чётко выделялись на фоне луны, зашипели, точно змеи. Гибель соратника уязвила их корпоративную гордость. Один из них выхватил из складок одеяния костяную трубочку; из дырки между зубами он высосал пульку с ядом, тонкую, как яичная скорлупа. Поднёс трубочку к губам, дунул – и пулька понеслась через комнату, нацеленная прямо в сердце отрока.

Мальчик увернулся. Пулька разбилась о колонну, забрызгав её жидкостью. В воздух поднялся клуб зелёного пара.

Ассасины спрыгнули в комнату, один направо, другой налево. Теперь у обоих в руках оказались сабли. Ассасины вращали ими над головой, выписывая замысловатые кривые, и хмуро оглядывали комнату.

Мальчишка исчез. В спальне всё было тихо. Зелёный яд точил колонну; камни плавились, соприкоснувшись с ним.

Никогда прежде, от Антиохии до Пергама, не случалось этим ассасинам упустить свою жертву[6]. Они прекратили размахивать клинками и замедлили шаг, внимательно прислушиваясь и принюхиваясь в поисках того, откуда исходит запах страха.

Из‑ за средней колонны послышался легчайший шорох – точно мышка шевельнулась в соломе. Ассасины переглянулись – и двинулись вперёд, на цыпочках, воздев над головами сабли. Один обошёл колонну справа, миновав изломанный труп своего собрата. Другой двинулся слева, мимо золотого кресла с висящим на нём царским плащом. Они двигались точно призраки, огибая колонну с обеих сторон.

За колонной вновь что‑ то шевельнулось, мелькнул силуэт мальчика, прячущегося в тени. Оба ассасина увидели его; оба занесли сабли и ринулись на добычу справа и слева. Оба нанесли удар со стремительностью богомола.

Раздался двойной вопль, хриплый и захлёбывающийся. Из‑ за колонны выпал дёргающийся клубок рук и ног: это были двое ассасинов, сплетённые в смертельном объятии, пронзившие друг друга клинками. Они достигли пятна лунного света в центре комнаты, слабо подёргались и затихли.

Тишина. Подоконник был пуст, в окне висела только полная луна. По яркому круглому диску проплыло облако, трупы на полу на минуту погрузились в тень. Сигнальный огонь на башне в гавани отбрасывал на небо слабый красноватый отсвет. Всё было тихо. Облако ушло к морю, снова стало светло. Мальчик вышел из‑ за колонны. Его босые ноги бесшумно ступали по полу, тело было напряжённым, словно что‑ то не давало ему расслабиться. Осторожными шагами подбирался он к окну. Медленно‑ медленно, все ближе и ближе… Он увидел тёмную массу садов, нагромождение деревьев и сторожевых башен. Ему бросилась в глаза фактура подоконника, то, как лунный свет обрисовывает его контуры. Ещё ближе… Вот уже он опёрся ладонями на камень. Наклонился вперёд, выглянул во двор под стеной. Тонкая белая шея вытянулась наружу…

Ничего. Во дворе было пусто. Стена под подоконником была отвесной и гладкой, в лунном свете был чётко виден каждый камень. Мальчишка прислушался к тишине. Побарабанил пальцами по подоконнику, пожал плечами и отвернулся от окна.

И тут четвёртый ассасин, который, точно тощий чёрный паук, висел на камнях над окном, обрушился на него сверху. Его ноги произвели не больше шума, чем пёрышко, падающее на снег. Но мальчишка услышал и развернулся лицом к окну.

Мелькнул занесённый нож убийцы. Проворная рука отразила удар, лезвие ударилось о камень. Стальные пальцы ухватили мальчишку за шею, подсечка – и он тяжело рухнул на пол. Ассасин навалился на него всем весом. Руки мальчишки были придавлены к полу, он не мог шевельнуться.

Нож опустился снова. На этот раз он попал в цель. Всё кончилось так, как должно было кончиться. Приподнявшись над телом мальчишки, ассасин позволил себе перевести дух – это был первый его вздох с тех пор, как погибли его спутники. Он присел на корточки, разжал пальцы, стискивавшие рукоять ножа, отпустил запястье мальчишки. Склонил голову – традиционный знак уважения к поверженной жертве.

Тут мальчишка поднял руку и выдернул нож, торчавший у него из груди. Ассасин растерянно заморгал.

– Он не серебряный, понимаешь? – сказал мальчишка. – Ошибочка вышла!

И поднял руку.

В комнате прогремел взрыв. Из окна посыпались зелёные искры.

Мальчишка вскочил на ноги и бросил нож на циновку. Он одёрнул юбочку и стряхнул с рук упавшие на них хлопья пепла. Потом громко кашлянул.

Послышался лёгкий шорох. Золотое кресло, стоявшее в другом конце комнаты, покачнулось. Висящий на нём плащ отбросили в сторону, и из‑ под кресла выполз второй мальчишка, точно такой же, как первый, только запыхавшийся и встрёпанный из‑ за того, что несколько часов просидел в тесном укрытии.

Он встал над телами ассасинов, тяжело дыша. Потом уставился на потолок. На потолке виднелся чёрный силуэт человека. Даже силуэт и то выглядел изумлённым.

Мальчик перевёл взгляд на своего бесстрастного доппельгангера[7], который смотрел на него через залитую луной комнату. Я насмешливо отдал ему честь.

Птолемей откинул с глаз прядь чёрных волос и поклонился.

– Спасибо тебе, Рехит, – сказал он.