Мы отмежевываемся

Маленькое введение.

На одном собеседовании, возражая предыдущему оратору меньшевику, докладчик большевик говорил приблизительно следующее:

– Вы, меньшевики, хороши лишь, пока критикуете других. Посмотрите, что делается там, где в ваши руки попадает руководство над обществом. Вот теперь в Германии правительство Эберта – Шейдемана.[226]Это же настоящая меньшевистская власть! И что же? Наемный труд, основное зло капитализма, сохранен. Фабрики не переданы в руки рабочих, земля не передана в руки крестьян. Голод, безработица, войны – все это еще хуже, чем прежде. Под предлогом необходимости потерпеть, пока не оправится страна, сохранена армия и бюрократия, ограничена свобода стачек, собраний, слова и печати. Под тем предлогом, что все это делается для осуществления социализма в будущем, вы расстреливаете тех, кто восстает, чтобы его осуществлять сейчас же. Вы скажете, что все же рабочему классу лучше, потому что он стал у власти, к которой его не допускала буржуазия, но это неверно. Шейдемановская власть правит именем рабочих, но им от этого не лучше. К власти же пришел не рабочий класс, а отдельные рабочие, которые при этом оторвались от рабочего класса: А то, что бывшие рабочие стоят у власти, это лишь перемена лиц, но система капитализма остается та же. Это все равно, как если бы несколько бывших рабочих стали капиталистами: рабочий класс должен против них бороться, как и против другого предпринимателя.

И так как меньшевик развил своеобразную теорию, что социализм так выгоден для всех слоев общества, не только для рабочих, что можно убедить буржуазию также стать социалистами, так как, несмотря на отказ капиталов, им все же в новом обществе будет житься лучше; чем теперь, то большевик продолжал:

– Да, верно, что при переустройстве общества на трудовых началах производительность так повысится, что все будут пользоваться большим благосостоянием, чем теперь буржуа, так что им было бы выгодно примкнуть к социализму. Но они этого никогда не сделают вследствие своей косной классовой идеологии. И мы не можем ждать, пока они согласятся сами, а должны силой их экспроприировать…

Пожарные на месте взрыва

Тогда, как анархист, я ответил:

– Пока вы спорите с меньшевиками, вы правы, потому что они стоят на точке зрения постепеновщины, а вы на точке зрения социального максимализма, немедленного общественного переустройства. Но власть вас делает теми же постепеновцами, хуже меньшевиков. Вы у власти в России, но что же изменилось? Фабрики и земля не в руках трудящихся, а в руках предпринимателя – государства. Наемный труд, основное зло буржуазного строя, существует, поэтому неизбежны голод и холод и недостаток рабочих рук при одновременной безработице. Ради «необходимости потерпеть» для лучшего будущего, ради «защиты уже достигнутого» сохранена армия, бюрократический аппарат, отменено право стачек, слова, собраний, печати. Вы создаете красный шовинизм милитаризма, но что же защищать рабочему? Вы скажете: зато буржуазия отстранена, а рабочий класс у власти, но я скажу то же, что вы про меньшевиков: у власти лишь отдельные рабочие. Они теперь лишь бывшие рабочие, оторванные от своего класса. Угнетенные, по существу, не могут быть у власти: если же власть называет себя «пролетарской», то это даже худший обман. Вы будете возражать, что вы тоже хотите анархию, но нужно сначала сломить врага, а потом власть сама по себе упразднится. Но это тот же меньшевизм. Я верю, что у вас лично, субъективно, могут быть хорошие намерения, но объективно, по существу, вы представители класса чиновничьей бюрократии, непроизводительной группы интеллигенции. Даже вам анархический строй даст большее благосостояние, чем теперь, но за своей наглой классовой чиновничье‑ государственной идеологией люди, стоящие у власти, никогда от нее не откажутся. Поэтому как нельзя ждать примирения буржуазии с социальной революцией, а нужно применить силу, так нельзя ждать примирения властителей с анархией, а нужно сейчас же силой разрушить власть.

А ссылка на фронт – любимый прием постепеновцев. Так Керенский, сохранив в России капитализм, звал рабочих вместе с Корниловым идти на фронт защищать «свободы»: так и вы, создав «бескомитетную», с царским офицерством милитаристическую Красную Армию, зовете не бунтовать против нового гнета, а идти на фронт защищать «уже достигнутое».

Мы смотрим не на красную вывеску, а на факт; и мы видим, что ваша политика, как и в свое время союз Керенского с Корниловым, ведет к неизбежной реакции внутри. Ничего еще не достигнуто и нам нечего защищать.

Мы зовем к немедленному восстанию за хлеб и за волю, а потом будем защищать свободу оружием свободы, а не рабства.

Только такой, мне кажется, и может быть позиция анархиста по отношению к «революционной власти». Ведь в этом‑ то и состоит отличие анархизма от социализма, что он считает, что ничего не изменилось, пока существует власть. Большевики прекрасно понимают это. Так, в брошюре «Анархизм и коммунизм» Е. Преображенский[227]пишет, что лишь те анархисты, которые столь же непримиримо относятся к Советской власти, как и ко всякой другой, сохранили верность своему учению, хотя, конечно, Преображенский считает это учение «книжным» и «контрреволюционным».

Со времени того собеседования прошло полгода. Большевики пошли дальше по наклонной дорожке – твердой власти («революционной»). Мы же, последовательные анархисты, видя, что под красной вывеской социализма скрывается лишь самодержавие чрезвычайки, ушли в подполье, чтобы иметь возможность продолжать всякую борьбу за свободу. В наших подпольных листах мы зовем угнетенных на борьбу против контрреволюции всех цветов, на восстание за хлеб и волю. Нетерпимые ко всему неподвластному им, большевики тем временем предпочли сдать Украину белым, лишь бы задушить анархистское повстанчество. Восстановив столыпинские военно‑ полевые суды (чрезвычайный и революционный трибунал), они расстреляли наших братьев – борцов за свободу. И с новым самодержавием мы повели ту же борьбу, что и со старым, мы ответили смертью за смерть. В течение двух лет революция шла на убыль, но по мере контрреволюционных верхов, как это всегда бывает, массы вновь революционизируются, и как поворотный пункт, как начало нового нарастания революционной волны является борьба 25 сентября.

И начиная борьбу за новую революцию с новым самодержавным государством‑ капиталистом, мы ожидали, что, как в свое время при царском строе, будет запрещена не только деятельность, но и сочувствие анархистам; что, как при царизме, будут изъяты все анархические книги; что не только не допустят никакой анархической легальной организации, но и что называться анархистом будет столь же опасно, как и до Февральской революции; что вся казенная печать начнет идейную борьбу с анархизмом, в то время как для практической борьбы с ним будет введено военное положение и состояние чрезвычайной охраны; мы сознательно шли на все это потому, что мы должны быть с загнанной в подполье революцией, чего бы это ни стоило.

Работа по извлечению трупов

Но честность – плохая политика для угнетения, в особенности для власти «революционной», которая более всякой другой держится на обмане. Для практической борьбы с нами власть прибегла к испытанным приемам охранки, но в области идейной она придумала нечто новое. Прекрасно сознавая, что именно мы поступаем как анархисты (плох или хорош анархизм, это другой вопрос, но мы от него не отступили), власть предпочла умолчать это перед массами. Большевики повторяли провокацию апрельских дней.[228]Они дали патент на идейность тем соглашателям, которых они по праву презирают как отплывших от берега анархии и не прилипших к берегу государства; нас же всячески стараются изобразить как бандитов, не то как белогвардейцев, не то вовсе о нас умолчать.

Большевики не могут не писать в своих газетах, что вот, мол, выступили анархисты подполья, которые считают, что у нас теперь в «Советской» России самодержавно‑ капиталистический строй и, собственно, с этим ведут борьбу, а большевики, мол, считают, что у нас в России свобода и анархистам бороться не за что, потому что если бы они изложили открыто их и нашу позицию, то народ бы сразу разобрался в истине. Это умолчание – логический вывод из идеологии нового самодержавия, тем оно и отличается от царизма, что пытается уверить пролетариат, будто действует для его блага. С большевиками мы ведем борьбу, они наши враги, и мы не можем заставить врага применить честные способы борьбы.

Пусть себе пишут, что никакие анархисты не участвуют в «Анархии», пусть себе уверяют, что это белые взрывают, предатели революции, пусть доказывают, что это буржуазия борется против великого сохранения капиталистического строя, – у нас есть своя бесцензурная печать, и мы сможем бороться с обманом.

Но в этом вопросе есть еще одна сторона, и для того чтобы покончить с ней раз навсегда, я принужден был так подробно определить нашу позицию.

Эта сторона – позорная роль легальных так называемых анархистов, от анархо‑ большевиков до «склонных к подполью», но только не теперь, их престыдное пособничество казенному обману. Именно они виноваты в том, что в течение двух лет самодержавцы могли безнаказанно морочить массы, указывая, что анархисты идут в Красную Армию и в советские учреждения, даже анархисты признают, что Советская власть защищает интересы трудящихся. Именно они дали большевикам возможность писать, что «никакая анархическая группа, не причастная к листовке «Где выход», что «никакая анархическая группа не ведет террора против властителей».

На месте взрыва

Именно эти анархисты около двух лет мешают нам вести анархическую борьбу против власти, пугая, что в ответ на подпольную деятельность большевики расправятся со всеми им известными (значит, легальными) анархистами; когда же мы указывали, что существование кучки отступников не может заставить нас отказаться от анархического образа действия, когда мы им предлагали, если они не могут работать подпольно, пусть они просто очистят политическую арену, то они отвечали: «Пусть нас расстреляют, но мы не уйдем в подполье».

Приравнивая большевиков к самодержавию, заняв сами всегдашнюю непримиримую позицию анархистов, к кому мы можем приравнивать тех, кто занимает посты на службе у власти, кто идет в бессильную перед миром правителей «Государственную думу» (ВЦИК) для «пропаганды анархизма»?

Мы их можем приравнять разве только к кадетам или октябристам! И так же мало, как считались бы безмотивники[229]1905 года с «товарищем», который полез бы для информации и некоторых заявлений в Государственную думу, так же мало можем мы считаться с новыми октябристами (не от 19, а от 25 октября), лезущими в ВЦИК.[230]

Самодержавие не потерпело бы, чтобы кто‑ нибудь назвался анархистом, но оно могло терпеть октябриста; большевистское правительство может терпеть существование, литературу и даже деятельность нового октябриста (легального анархиста), но не может терпеть даже названия анархиста, а тем более анархиста подпольного.

Начиная нашу великую борьбу, мы не ждем от власти честных приемов борьбы, но от «анархистов», хотя бы в кавычках, мы требуем, чтобы они не помогали обману власти, предоставляя к ее услугам свое анархическое имя.

Наступает полное размежевание власти и анархизма: власть не может больше терпеть анархизма, грозящего самому его существованию; поэтому мы предупредили легальных анархистов, чтоб дать им возможность приготовиться к контратакам власти.

А они, не желая понять, что анархизм – гигантская вековая борьба, где нужно ставить на карту не только спокойное прозябание, но и жизнь, хотят во что бы то ни стало продолжать интеллигентную игру бирюлью группой, голосований резолюций!

Синдикалисты клеймят безумную попытку и зовут чрезвычайку к беспощадной мести; остальные же отмежевываются от воплощения слов в дело и думают, что так и впредь им удастся избежать барской немилости.

Перед лицом угнетенных всего мира мы отмежевываемся в последний раз от пособников нового самодержавия и говорим: мы не виноваты, что часть наших угнетателей и обманщиков, так или иначе стоящих около власти, назвали себя «анархистами» – не к этому анархизму мы вас зовем; анархисты те, что всегда с угнетенными и которые будут загнаны властью в подполье, пока власть не уничтожит нас или мы не уничтожим власть.

«Анархистам» же в кавычках мы в последний раз напоминаем, что анархизм и безопасность несовместимы и угнетенными им придется стать на ту или другую сторону. Пока мы ей не мешали, власть нас терпела, но скоро, очень скоро белая и красная власть, все равно которой удастся восторжествовать, как во время реакции 1906–1908 годов, [231]не потерпит черного знамени даже над простоквашными лавочками, не потерпит слова «анархист» даже в кавычках.

Тела жертв взрыва в Доме союзов

Если они неспособны бороться, то пусть уйдут от политики к частной жизни. В этом мы им всячески поможем. Но болтаться в рядах борющихся – это не допустят ни власть, ни анархисты.

Если же они хотят идти с нашими врагами, то пусть знают, что участь власти будет их участью. Но партийные комитеты (хотя бы они и назывались «анархо‑ синдикалистическими коммунистами»), которые солидаризуются с комитетом большевиков, призывая к мести и предлагая услуги[232]чрезвычайке в целях раскрытия нашей организации, пусть остерегутся, чтобы их не постигла та же участь, что и тех, кому они «соболезнуют».

Чтобы отмежеваться от нас перед властью, «анархисты» в кавычках собрали подписи полдюжины групп, все существование которых выражается в штампе и печати; чтоб отмежеваться перед лицом угнетенных от позорных союзников угнетения, нам достаточно одной подписи:

Мы анархисты подполья».