Глава 9 Разинская песня

ПЕРВЫЙ РАСКАТ

Первый дальний гром приближавшейся крестьянской войны раскатился по России в 1666 году. Весной на Дону начался «глад великий» — кончились запасы небывало скудного для донских мест прошлогоднего урожая. Хлеб остался только у домовитых богатеев, а на голытьбу донских верховьев на­двинулась голодная смерть. Пухли с голоду дети, старики лежали не вставая, а многие люди и умирали.

Пытаясь одолеть нахлынувшую беду, казаки пошли не раз про­веренным путем — поступать на службу, то ли к украинскому гет­ману, то ли к русскому царю — все равно. Они за службу и кормить будут и жалованье какое-нибудь дадут. Собирал казаков на службу опытный атаман Василий Родионович Ус, недавно вернувшийся с польской войны. Народу собралось неожиданно много. Не пятьде­сят— шестьдесят человек, как бывало в прежние годы, а целых семь сотен. И все как один «голутвенные», стоявшие на краю полной ни­щеты, да и беглого люда среди пришедших было немало.

С началом лета двинулись в поход, и к июню примерно пятьсот конных казаков — большая сила — добрались до Воронежа. Туда же на легких стругах приплыли еще двести безлошадных охотни­ков «на государеву службу и за государевым жалованьем».

Из Воронежа поскакала в столицу казацкая станица — летучий отряд из шести человек — с прошением к царю: прими, государь, служить!

Отряд медленно двинулся следом за посланцами, поближе к Москве, и остановился только в окрестностях Тулы. Сюда с неве­селыми вестями вернулись казацкие послы. В «службе» царь отка­зал, повелел всем идти обратно на Дон, видно, чтоб дальше с голоду помирать. Собрали казаки круг — решать, что делать. Пореши­ли — отправить к царю новых послов. На этот раз станицу возгла­вил сам Василий Ус.

9 июля, приехав в Москву, он подал второе прошение о службе. Правительство, обеспокоенное появлением в центре страны боль­шого казацкого отряда, ответило резким отказом. Выло от чего тре­вожиться царю Алексею да боярам! В лагере казаков вызревали яв­ственные антифеодальные настроения. Многие из беглых, прибив­шихся к Василию Усу, родом были как раз из воронежских и туль­ских мест и активно агитировали земляков присоединяться к ка­закам. «Подговорщики» объявились даже в самой Москве!

И главное, самое опасное, — результаты такой широкой агита­ции и подговоров быстро сказались. Сотни крестьян и холопов при­мкнули к отряду. К концу июля в отряде Василия Уса было уже больше 3 тысяч человек!

А в Москву посыпались челобитные — десять, двадцать, сто! Тульские помещики и вотчинники жаловались царю, что усовцы собрали по дороге «холопов наших и крестьян, которые от нас збежали, и иных всяких чинов людей». Московские дворяне тоже до­носили царю, что казаки «принимают к себе холопов и крестьян. И с теми де людьми приезжают в поместья и вотчины, и те де их по­местья разоряют, людей и крестьян подговаривают!».

Напуганный приказчик одного из больших имений под Тулой с унылым страхом сообщал, что казаки «побили государя моего ско­тины 10 свиней, 20 баранов...».

Местное дворянство охватила паника, не было имения, откуда бы не бежали холопы и крестьяне, десятки поместий были разоре­ны налетами. Дворяне с семьями и имуществом устремились в Ту­лу, под защиту крепостных стен. «И ныне государь, — слезливо писали они оттуда в Москву, — тульские помещики и вотчинники многие, поместья и деревни покинув, прибежали в Тулу, з женами, з детьми и вдовы, бояся разоренья и насильства».

Заволновались и в московских приказах от таких сообщений. Спешно собралась Боярская дума, на заседание и сам царь явился. Посоветовавшись, бояре вынесли приговор: во-первых, казакам не­медленно вернуться на Дон, а во-вторых, выдать всех беглых из сво­его отряда, пусть даже они сбежали два, три и пять лет назад.

Такое требование было открытым посягательством на старин­ный казацкий обычай — «С Дону выдачи нет!». Коль ушел кто на Дон, то становился вольным казаком, в холопство и помещичью крепость его не возвращали.

Боярское требование не было пустой фразой. В случае непови­новения власти собирались казаков покарать. Для этого стояла на­готове тысяча солдат во главе с князем Юрием Борятинским.

Вновь собрался казачий круг. Бороться с прекрасно вооружен­ным полком голытьба не могла. Поэтому 26 июля, отказавшись вы­дать беглых, отряд Уса начал организовано отходить на Дон. Зная коварство царских воевод, отступали быстро, подчас и лошадей кор­мили, не слезая с них, а только отпустив поводья, — все время были начеку. Разделившись на несколько частей, отряд вернулся на Дон, рассеялся. С усовцами пришли в донские края новые сотни беглых, пополнивших ряды антифеодально настроенной голытьбы.

Войсковой атаман Корнила Яковлев по настоянию Посольского приказа вызвал Василия Уса и его ближайших сподвижников в Черкасск — столицу донского казачества, стал разбираться и на­казывать усовцев. На допросах Василий твердил одно: «Шли на великого государя службу, а идучи дорогою, разоренья и грабежу никому не чинили». Атаман понимал, что признаваться нельзя, — царский суд не помилует. Казацкая верхушка осудила усовцев, все, кто участвовал в походе, были лишены ежегодного жалованья.

Этот первый раскат приближавшейся грозы ничему не научил ни царя, ни бояр. На Москве сочли, что дело сделано: казаки уш­ли, заводчики волнений наказаны, разоренье феодальных вотчин прекратилось. Дворяне-владельцы снова принялись наперегонки с приказами, выдумывавшими все новые платежи, выжимать по­следние соки из оскудевших крестьянских хозяйств. До поры до времени это сходило с рук безнаказанно.

ВОЖДЬ НОВОЙ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

Степан Разин был казаком во втором поколении. Отец его Тимофей Разя сошел на Дон из Воронежа в тяжелые 20-е годы XVII столетия. Он поселился в станице Зимовейской и через несколько лет, благодаря энергичной жизненной хватке, храбрости и удаче, вышел в «домовитые», зажиточ­ные казаки. Сам войсковой атаман Корнила Яковлев стал кумом Тимофея и крестным отцом родившегося около 1630 года Тимофеева сына.

Мальчика нарекли Степаном. О жизни его в юные и молодые го­ды мы почти ничего не знаем. Рассказывали, что он был у отца любимым сыном, Тимофей часто ласкал его, мечтая, когда Степан под­растет, сходить с ним помолиться — через всю Россию — в Соло­вецкий монастырь. Среди казаков считалось, что обращение к соло­вецким «чудотворцам» помогало исцелять раны. А их у Тимофея имелось не мало — ни один большой поход не обходился без него, а где поход, там бои и раны.

Но мечте не суждено было сбыться. Тимофей умер около 1650 года еще сравнительно нестарым, ему не было и пятидесяти лет, — прежние раны дали себя знать и свели казака в могилу.

Степан очень любил отца. Не случайно первое документальное известие о народном герое связано с исполнением отцовского заве­та. 5 ноября 1652 года Степан, которому минуло двадцать с не­большим лет, просил казачий круг, собравшийся в донской столице Черкесске, отпустить его в Соловецкий монастырь, выполнить же­лание отца — «помолиться соловецким чудотворцам».

Казачий совет отпустил его, и Разин отправился в путь. Впер­вые покинул он пределы родного Дона, и чем дальше на север ехал молодой казак, тем безрадостней становились картины, виденные им. На огромных заснеженных равнинах встречались ему малые деревеньки и большие села, полные полуголодного, обобранного лиходеями народа. Нужда глядела из каждого крестьянского дома. Каждый четвертый житель страны был бобылем, то есть вконец обнищавшим человеком, который не мог уже тянуть крестьянскую лямку, — не было ни скотины, ни семян на посев. В господских усадищах трещали амбары, их распирал отсыревший хлеб, а за бар­скими хоромами, среди скотных построек в плоских, вросших в землю избенках ютились холопы, совершенно бесправные рабы, попавшие в кабалу за одолженный когда-то у помещика мешок сорного зерна.

Посмотрел Разин и на Москву, которую не миновал по пути на север. Столица российская поразила его величием храмов, мощной торжественностью Кремля, густым колокольным звоном и множе­ством людей. И уже тогда запомнились Степану московские бояре, богатые и злые феодальные правители, перед санями которых пада­ли ниц встречные. Не раз вспоминает он позднее, уже в годы восста­ния, этих кровонийц-сребролюбцев.

Отцовский завет был исполнен, и, вернувшись на Дон, Разин окунулся в кипучую казацкую жизнь — походы, малые стычки и большие сражения, азартный дележ добычи — вечный круг казац­кой жизни. Не по годам умный, быстро набравшийся военного опы­та, Разин быстро и прочно вошел в казацкую верхушку. Корнила Яковлев — атаман Войска Донского — покровительствовал крест­нику, стал поручать ему ответственные дела. В 1658 году Разин в составе казацкой станицы-посольства побывал в Москве, где уча­ствовал в переговорах с правителями-боярами.

Еще через три года он в составе Донского посольства был на­правлен на переговоры с калмыцкими князьями-тайшами. Перего­воры прошли неплохо, и когда через год к тайшам направили уже посольство из Москвы, Степан Разин был включен в него. Посоль­ству удалось договориться с калмыцкими вождями о совместной борьбе против крымцев и их союзников, которые много зла чинили и России и калмыцкому народу. Успех был полный, из Москвы на Дон пришла составленная в Посольском приказе одобрительная грамота.

Минул год, и Разину было доверено в походе руководить боль­шим отрядом, который вместе с калмыками и запорожцами «повоевал» Перекоп и разгромил крымцев в ожесточенной битве у Молоч­ных вод.

Военные знания и дипломатическое искусство освоил Разин уже в зрелые годы. Они приложились к другим знаниям и умениям, а их у Степана Тимофеевича было немало. Во время странствий он хорошо узнал жизнь и русского народа, и других народностей огромной страны. А в молодые годы Степан освоил немало языков. По свидетельству секретаря шведского посольства Кемпфера, Ра­зин знал восемь языков. Трудно ручаться за достоверность этого сообщения, но то, что он владел татарским, калмыцким, турецким языками, — несомненно.

Острый ум, глубокое знание русской жизни, мужество и храб­рость, военный опыт и умение дипломата, наконец, кипучая энер­гия, целеустремленность и титаническая воля — вот качества, ко­торые определяли личность Степана Тимофеевича Разина к тому времени, когда он встал во главе великой народной войны.

К этому нужно добавить, что Разин был человеком большого личного обаяния. Внимательными глазами смотрел на Разина гол­ландец Стрейс, оказавшийся в Астрахани во время ее взятия каза­ками, все запоминал, а вечерами записывал виденное за день в пу­тевой журнал.

Былинная красота и мощь Разина поразили заезжего иностран­ца. «Я несколько раз видел его в городе и на струге, — писал Стрейс в один из дней. — Это был стройный степенный мужчина крепкого сложения, с гордым прямым лицом. Он держался скром­но, с большой строгостью». Почти то же сообщает и одна из русских летописей: «Разин был росту высокого и красивый, в силе и муже­стве изобилен!»

Стрейс верно подметил самую характерную черту разинского характера. Вождь разгоравшейся крестьянской войны был плотью от плоти русского народа, смелого и вольнолюбивого донского каза­чества. «Стеньку нельзя было отличить от остальных, — отметил голландец в другом месте своих записок, — если бы он не выделял­ся по чести, которую ему оказывали... называя его не иначе как батька и отец. И конечно он был отцом этих безбожных детей!»

Оставим на совести богобоязненного и приверженного средневе­ковым устоям иностранца слова о безбожности восставших. Задав­ленные крепостным гнетом люди шли под разинские стяги просто потому, что им стало невтерпеж, что они не хотели умирать бессло­весно и без сопротивления.

Сложен путь, которым «домовитый» казак Степан Разин при­шел к тому, чтобы стать во главе крестьянской войны. Перед ним открывалась (и уже началась!) блестящая войсковая карьера. Он предводительствовал в походах, входил в дипломатические миссии, жил в чести и достатке.

Но народная боль жгла душу Разина, как каленое железо жжет лоб раба. Уже накануне войны к этому добавились и личные моти­вы. В 1665 году по распоряжению князя Долгорукого, командовав­шего русскими войсками в войне против Польши, был казнен брат Степана Иван, возглавлявший полк донских казаков. Казнь брата потрясла Степана, ускорила укоренявшееся в нем понимание не­справедливости существующих порядков.

Прошло немного времени, и Степан Тимофеевич Разин стал вождем крестьянской войны против тяжелого феодального гнета.

ПОХОД «ЗА ЗИПУНАМИ»

Минул год после неудачной попытки усовцев «послужить го­сударю». Положение донской голытьбы стало еще более тя­желым. Новая весна принесла новый голод. Службы не бы­ло, жалованья не было, у многих кончился последний хлеб.

Голодно было и во многих уездах России. Ратный люд, возвращавшийся в родные места после того, как заключили перемирие с Польшей, находил в родных деревнях опухших от го­лода жен и детей. Отчаяние овладевало людьми, а выход виделся один: бежать от такой жизни, попытать счастье в казацкой вольной стороне.

И началась волна повального бегства!

Бежали тысячи и тысячи крестьян и холопов, в одиночку, семьями, а то и целыми деревнями.

«Ведомо нам, великому государю, учинилось, — обеспокоенно и раздраженно писал в грамоте, отправленной на Дон, царь Алексей, — что объявились в понизовых (донских и волжских) местах воровские люди, беглецы из разных мест после учиненного миру с польским королевством». Воеводы южных уездов со всех мест доносили в Москву: «Во многие де в донские городки пришли беглые боярские люди и крестьяне з женами и з детьми, от того де ныне на Дону голод большой»

Казацкая беднота недолго искала выход из бедственного поло­жения. Способ был найден старый и испытанный. Весной 1667 года массы казаков объединились вокруг атамана, бросившего клич о походе на Каспий — «за зипунами».

«В Войске Донском, — говорит этот атаман, — есть стало нече­го, а государства денежного и хлебного жалованья присылают скуд­но, и пошли на Волгу покормиться!»

Атаманом, возглавившим поход, был Степан Тимофеевич Разин.

В апреле вскрылись реки, и вместе с весенним половодьем стал прибывать в назначенное место — на островок близ Паншинского и Качалинского казачьих городков в верховьях Дона — злой и обездоленный люд. Пробирались на острова «тайным обычаем», чтобы не встревожить до времени царских лазутчиков, которых год от года становилось на Дону все больше. А добравшись, не сидели без дела — у Разина всем находилась работа. Готовили припасы, оружие, строили и ремонтировали струги. Воронежские купцы, земляки покойного отца, ссудили атамана порохом и свинцом, ого­ворив свои торговые выгоды.

Одновременно Разин вел широкую разведку па всех южных ре­ках — на Дону, Волге, Яике — и выстраивал план похода. План этот состоял в том, чтобы с Дона перейти на Волгу в район Цари­цына по волго-донской переволоке, прорваться мимо Астрахани в море, а затем захватить Яицкий городок, расположенный в ни­зовьях Яика (Урала). Степан Тимофеевич думал превратить горо­док в базу для постоянных операций на Каспии — против шаха и богатых купеческих караванов.

В мае Разин начал воплощать план в жизнь. В середине месяца, перетащив струги с Дона на Волгу, разницы объявились у Цари­цына. Первый большой караван встретился им около урочища Каравайные воды. Напав на него, казаки быстро расправились с купе­ческими приказчиками, захватили много оружия и боеприпасов, немало товаров и имущества. Уже в ходе нападения выяснилось, что часть стругов принадлежала царю Алексею и патриарху, а не­которые из судов были полны работных людей и закованных в «же­леза» ссыльных, которых везли в волжские понизовые городки. Разгромив охрану, казаки освободили подневольных, и те – несколько сотен человек — «охотою своею» влились в разинское войско.

Весна 1667 года стала как бы запевом будущей народной вой­ти против угнетателей. Сквозь «разбойные» замыслы и действия разинского отряда начинает проглядывать антифеодальная направ­ленность нарождающегося мощного движения. Стычки с царскими охранниками, расправы над купцами-сребролюбцами, привлечение на свою сторону «голи несчастной», всех обиженных властью и задавленных нуждой — все эти черты явственно обозначают русло, в которое устремлялся поток возникшего движения.

28 мая казацкие струги достигли Царицына. Перетрусивший царицынский воевода Унковский крепко-накрепко заперся в кре­пости. Стрельцам-пищальникам было приказано обстрелять разинские струги. Ослушаться злого воеводу сочувствовавшие казакам ратные люди не могли — они обстреляли струги, но зарядили пуш­ки одними пыжами. Под пушечный оглушительный грохот три­дцать пять разинских стругов спокойно прошли вниз по Волге.

Через три дня отряд, выросший почти до 2 тысяч человек, достиг Черного Яра. небольшой крепости на подходе к Астрахани. Здесь к их встрече подготовились основательно — 500 человек пехоты на судах загородили дорогу по Волге, а на берегу ждали казаков 600 конных стрельцов. Бой, казалось, был неминуем — ни водой, ни сушей не уйти.

Но не учли царские воеводы сметливости Разина. Подойдя к бе­регу, казаки стали дружно высаживаться со стругов на берег, всем своим поведением выказывая, что хотят штурмовать Черный Яр. Стрелецкая конница ринулась под стены города, туда же, в спешке причаливая к берегу, устремилась и царская пехота.

А разницы по сигналу атамана дружно повернулись, попрыга­ли обратно в свои струги, оттолкнулись от берега и на глазах у про­тивника, разинувшего рты от такого оборота, с веселым гиканьем проследовали вниз по Волге — на Астрахань!

Но у Астрахани боя избежать не удалось, хотя разницы и стре­мились выйти в Каспий без ненужных стычек. Астраханский вое­вода со стрельцами преградил отряду путь. Решительно напав на царский отряд, казаки разгромили стрельцов в скоротечном бою, а незадачливого воеводу взяли в плен.

Теперь путь на Каспий был свободен. Выйдя в море, струги устремились в устье реки Яик, к Яицкому городку, с казаками ко­торого у Степана Тимофеевича была договоренность о помощи. По­дошли незаметно и укрылись в речных камышах и за мысами.

Затем Степан Разин и сорок самых удалых казаков, переодев­шись богомольцами, не спеша двинулись к городку, где стали слез­но просить царских охранников впустить их в город — помолиться в здешней церкви. Охрана доложила гарнизонному начальству. Стрелецкий голова сам был человеком набожным и позволил «странникам» войти в город.

Дальше все произошло молниеносно. Оттеснив от ворот охрану, «богомольцы» открыли ворота, и двухтысячный отряд ворвался в крепость. Крупного боя, впрочем, не получилось — большая часть стрельцов дружно перешла на сторону казаков.

Скоро об успехах разинского отряда прослышали в Москве. Ца­ря разгневала нерасторопность астраханских воевод и начальных людей — всех сместили со своих постов. Разинское движение вы­звало большую обеспокоенность. Собравшаяся в июле Боярская дума порешила послать к Астрахани четыре полка отборных московских стрельцов. Кроме того, указано было набрать в по­волжских городах «служилых пеших людей с пушками и з граната­ми и со всеми пушечными запасами». Эту грозную силу двинули к Каспию и Яицкому городку. Туда же сбросили и все наличные астраханские силы — 1600 стрельцов и солдат.

Свыше 5 тысяч ратников шли усмирять Разина! Но в успехе царь, видно, вовсе не был уверен, поскольку одновременно через войскового атамана Корнилу Яковлева переслал Разину «мило­стивую грамоту». В ней он обещал Степану Тимофеевичу про­щение, если атаман вернется на Дон и отстанет от своего отряда. Московские власти уже тогда верно оценили мощь рази некой на­туры и не без оснований надеялись, что уход атамана, имя кото­рого уж; е гремело на Дону и Волге, собьет волну нараставшего движения.

Разин приказал зачитать грамоту на казацком круге. Она бы­ла единодушно отвергнута.

Между тем подошла зима. Разин решил провести ее в Яицком городке. Подхода царских войск пока можно было не опасаться: зима остановила царских воевод. Правда, московские власти под­гоняли своих нерасторопных военачальников и те двинулись на разинцев уже в феврале 1668 года. Триста верст тысячи ратников шли берегом моря. Расчет у царских воевод был двойной: или уго­ворить Разина прекратить борьбу, или заставить капитулировать силой.

Но вновь ничего не вышло. Отвергнув все предложения о пре­кращении борьбы, Разин вышел из городка, прихватив на струги легкие пушки, и, рассеяв царский отряд, устремился на Каспий.

Здесь присоединились к нему несколько больших казачь­их групп, прослышавших о разипских удачах. Самый большой отряд — 700 человек — привел атаман Сергей Кривой, скоро ставший правой рукой Степана Тимофеевича в этом походе.

Огромный разинский отряд, почти 2 тысячи человек, обосновал­ся на каспийском острове Чечень. Отсюда казаки совершали дерз­кие

нападения на владения шаха персидского, его торговые кара­ваны, действуя на всем протяжении каспийского побережья — от Дербента до Баку. Казацкой добычей становилось купеческое до­бро, продовольствие, одежда, ткани, утварь, оружие. Много брали и пленных «кызылбашенинов», которых обменивали на русских, за­хваченных персами и обращенных в рабство.

Удары Разина приходились но владениям персидских богачей, а бедняки-иноземцы, «скудные многие люди» часто просились в ра­зинский отряд. С радостью шли к нему и освобожденные из неволи, пополняя редевшие в боях ряды казаков.

Царь к этому времени Разина ненавидел уже сверх всякой меры. Он обратился к персидскому шаху с решительной просьбой — бить разиицев без пощады и направил в Персию наемного рыцаря пол­ковника Пальмара, чтобы тот помог персам организовать разгром казаков. Шах, который сначала, видя разинскую грозную силу, пошел на переговоры, после царской поддержки переговоры пре­кратил, а присланных Разиным послов затравил собаками.

В ответ разинцы разгромили несколько шахских городов — Ферабат, Астрабад и Решт.

Зиму 1669 года уставшее от постоянных боев казацкое войско провело на полуострове Миян-кале в южной части Каспия. Злые ветры, холод и болезни сделали зимовку исключительно тяжелой. Весной разинцы перебрались в район Баку и расположились на Свином острове.

А шах не терял времени. За зиму он с помощью иностранцев, в том числе и добравшегося до Персии Пальмара, отстроил боль­шой флот — пятьдесят больших плоскодонных судов. На них разместилось 3700 воинов. Возглавил экспедицию опытный Менеда-хан.

В июле 1669 года персидская армада придвинулась к Свиному острову. Численное превосходство персов было подавляющим. О победе в открытом сражении нечего было и думать, но Разин уже не раз брал врага не числом, а уменьем. И сейчас он разработал и осуществил операцию, которую можно считать образцом тогдашне­го военно-морского искусства.

В один из дней по разинскому сигналу все казачьи струги пря­мо на виду у неприятельского флота отчалили от берега и кинулись в открытое море, изображая паническое бегство. Менеда-хан бы­стро двинулся за ними. Его большие корабли с множеством гребцов быстро настигли казаков. Решив покончить с Разиным раз и навсегда, персидский военачальник, догнав разиицев, приказал соединить свои корабли цепями, и широкое полукольцо стало неумолимо охватывать метавшиеся в море казачьи струги. Менеда-хан уже праздновал победу, но тут началось нечто непредвиденное.

Несколько казачьих стругов, вместо того чтобы убегать или сдаваться на милость победителя, вдруг устремились к флагман­скому кораблю персов. Последовал молниеносный яростный абор­даж — все персы были перебиты или взяты в плен, а корабль, на котором хранился основной запас пороха, взорван! Затонув, он по­тянул за собой прикованных к нему соседей. И в это время на ли­шенный управления персидский флот соколами кинулись развер­нувшиеся в боевой порядок разинские струги! В короткий срок сорок семь персидских судов были сожжены или потоплены, и лишь три, сумев отцепиться от роковой смертельной связки, бе­жали в море. Казаки не преследовали их — разного добра и пленных и так некуда было девать.

Победа была полной. Но отряд Разина, и без того уставший от боев, постоянных тяжелых переходов, болезней, нуждался в отды­хе. Разин решил возвращаться домой. В конце июля нагруженные добычей струги двинулись на север, к устью Волги. В начале ав­густа двадцать два струга, 1200 оставшихся бойцов подошли к ост­рову Четыре Бугра у входа в Волгу.

Астраханские власти долго готовились к возвращению «воров­ских казаков», поэтому, узнав о подходе Разина, они выслали ему навстречу четырехтысячное войско на пятидесяти вооруженных пушками кораблях. Правда, уже не в первый раз, не надеясь на военный успех, князь Львов вез Разину и новую «милостивую» грамоту царя.

Казаки, завидев астраханский флот и верно оценив обстановку, срочно погрузились на струги и стали уходить в море. Легкие стру­ги скоро оторвались от тяжелых царских судов.

Князь понял, что догнать разиицев не удастся. Он остановил флот и послал вдогон стругам легкую ладью сотника Николая Скрипицына.

Казаки, видя, что их не преследуют, сбавили ход. Сотник догнал их и рассказал Разину о «милостивой» царской грамоте.

Фактически это сообщение сотника было предложением о мир­ных переговорах. Разин сразу согласился: силы отряда были подо­рваны изнурительным походом, да и, поднабрав за морем «зипу­нов», казаки были склонны к миру. Поэтому Разин принял сотника дружелюбно; здесь ему пригодилось дипломатическое искусство, изученное когда-то в посольствах. Он принял царскую грамоту в обе руки, торжественно поцеловал ее и сунул за пазуху. После этого щедро одарил сотника за благую весть, а князю Львову по­слал с ним россыпь жемчуга и дорогое персидское седло.

Надо сказать, что царское предложение вовсе не было «мило­стью» — это было вынужденное решение властей. А побудили их к такому «великодушию», во-первых, росшее на Дону движение ка­зацкой голытьбы, а во-вторых, явное сочувствие Разину со сторо­ны простых горожан Астрахани и части местного гарнизона. Нако­нец, в-третьих, была у местных воевод и корыстная мыслишка по­живиться за счет добра, привезенного из долгого похода казаками.

Переговоры шли недолго. Казакам разрешили проход на Дон при условии сдачи в Астрахани пушек и другого оружия, кроме того, им предписали отпустить из отряда царских служилых людей, а поднявшись до Царицына, оставить там все струги.

22 августа 1669 года огромная флотилия — казацкие струги и суда князя Львова, больше семидесяти кораблей, подошла к Астрахани. Корабли Львова дали салютный залп из пушек и мушкетов. Им ответил салютом стоявший в Астрахани многопушечный корабль «Орел». Следом ударили холостыми пушки и пищали ра­зинских стругов. Гром стоял необыкновенный и неслыханный!

Вся Астрахань высыпала на берега подивиться невиданному зрелищу: разукрашенные парчой и шелками, словно сказочные ко­рабли, шли на виду у честного народа казацкие струги. Грохот са­люта смешался с восторженными криками простого люда. Таких встреч Астрахань еще не знала.

В тот же день Разин явился в астраханскую приказную палату, где сдал символ власти — бунчук и десять знамен. Казаки сняли со стругов и отдали властям двадцать одну тяжелую пушку, отпусти­ли пожелавших уйти от них служилых людей. Но двадцать легких пушек остались у разинцев, якобы «для охраны от татар» по пути на Дон.

Астраханские власти попытались учинить перепись всему разинскому отряду, но Степан Тимофеевич и слушать не стал. «На Дону такого обычая не повелось!» — заявил он.

Две недели провел Степан Разин в Астрахани. Популярность казаков была необычайной. «Казаки были одеты, как короли, в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом», — сообщал голландец Ян Стрейс. Разин гулял по Астрахани, сопровождаемый толпами людей, сыпал вкруг себя золотые дукаты. Главный астра­ханский воевода Иван Прозоровский выклянчил у Разина соболью шубу, крытую атласом и изукрашенную драгоценными камнями. Цены той шубе не было, Стенька и сам любил ее, но, махнув рукой, отдал воеводе: «Возьми себе шубу, да не было б шуму!» Молва раз­несла весть об истинно царском подарке, и слух о нем дошел до са­мого царя Алексея.

Казаки раздаривали и продавали ткани, дорогую утварь и раз­ные заморские диковины. В легендах о Разине быль уже смешива­лась с фантазиями, здесь и там распевались первые песни о слав­ном атамане.

Но не только весельем были отмечены астраханские дни. Как отметил в записках служивший в русском войске голландец Фаб­рициус, Разин «сулил вскоре освободить всех от ярма рабства бо­ярского, к чему простолюдины охотно прислушивались, заверяя его, все они не пожалеют сил, чтобы прийти к нему на помощь, лишь бы он начал».

Зная о такой агитации, воеводы постарались поскорее отправить Разина вверх по Волге. 4 сентября Разин двинулся в путь. И вновь, как уже не раз бывало, к отряду стали прибиваться гулящие и работные люди. Отряд рос, и на подходе к Царицыну был уже гораз­до больше, чем в Астрахани.

А в Царицыне он вырос еще больше. Здесь казаки с местной тюрьмы замки сбили, выпустили всех тюремных сидельцев, боль­шинство которых тут же присоединилось к отряду. С царицынским воеводой Унковским Разин после таких действий, конечно, не пола­дил. Дело дошло до прямой стычки, Степан его «бранил и за боро­ду драл», как жалостливо отписал воевода в Москву после ухода казаков.

В начале октября 1669 года Разин пришел на Дон. Поход «за зипунами» был окончен. Имя Разина было теперь на устах у поло­вины России — от волжских низовьев до Москвы!

«НА БОЯР И ВОЕВОД!»

На Дону Разина ждали, испытывая разные чувства. «Домовитая» казацкая верхушка почти не скрывала вражды, а «голутвенные люди были гораздо рады», что Степан Тимофеевич вернулся в родные места.

Обычно после походов казацкое войско распадалось и
участники походов расходились но домам до следующего сбора. А разинский отряд — и это удивило и насторожило вла­сти! не распался! На острове Прорва у Кагальницкого городка, откуда начинался поход, разинцы соорудили земляной городок и здесь зазимовали.

С приходом Разина на Дону установилось двоевластие. В Черкасске, столице донского казачества, сидел войсковой атаман Кор­нила Яковлев, а выше но течению в двух днях пути расположился Разин. Он не только не признавал указов казацкой старшины, но и начал противодействовать ей. Не пропустил к Черкасеку «зимовных казаков», которые шли в донскую столицу, на случай защиты от турок и крымцев, заявив им, что коль надо будет защищать Черкасск, то сделает это он, Разин, и никто другой!

Войско росло не по дням, а по часам. В октябре 1669 года, когда Разин вернулся на Дон, у него насчитывалось полторы тысячи бой­цов, к концу ноября — почти три, а к маю 1670 года — около пяти тысяч хорошо вооруженных воинов!

По всему видно было, что Разин задумал новый поход. Но куда? Вот над чем ломали голову власти и казацкая верхушка. «Какая у него мысль, — с досадой сообщал в Москву царицынский воево­да, — никоторыми мерами у них, воровских казаков, дознаться не­возможно!»

В марте 1670 года Разин созвал круг — решать, куда идти. Один из есаулов предложил идти на Азов казачий круг молчал, не поддержал предложения. Вышел другой и крикнул: «На Русь ли, на бояр итить?!» — такое предложение было встречено нестройными криками. А вот когда третий разинский есаул предложил «итить на Волгу», собравшиеся ответили ликующим воплем. Так и решили: идти на Волгу!

Проведав о намерении разиицев, казацкая верхушка тут же от­писала об этом в Москву. Власти срочно отрядили на Дон опытного дипломата-разведчика Герасима Евдокимова, уточнить все оконча­тельно. Герасим примчался в Черкасск уже 10 апреля. Казацкая верхушка лебезила перед царским посланником, заверяя в верно­сти и готовности служить царю.

Узнав о приезде московского посланника, Разин с товарищами поспешил в Черкасск. Там как раз собрали по случаю приезда име­нитого гостя казачий круг. Разин явился на площадь, раздвинул толпу, вошел в круг и задал Евдокимову вопрос: «От кого он при­ехал, от великого государя или от бояр?» В «хорошего царя» боль­шинство казаков верило, считая, что все беды идут от бояр-лихо­имцев.

Зачем Евдокимов приехал на Дон, было ясно всякому. Разин прямо назвал его лазутчиком, а рассвирепевшая казачья беднота бросила посланника в Дон. Таким образом, выступление разинцев против царской власти стало открытым. Следом за Евдокимовым казаки учинили расправу царскому воеводе Хилкову — его посади­ли в черкасскую тюрьму.

Черкасская верхушка перепугалась не на шутку. Корнила Яковлев попытался упрекнуть Разина, но тот взглянул на крестного отца и ответил коротко, как отрубил: «Ты владей своим войском, а я владею своим войском!» На том и кончился разговор.

С этого времени Разин, почувствовав свою силу и народную поддержку, перестал скрывать, что начинает борьбу со знатью, кото­рая правит крепостной Россией. «Итить мне на Волгу с бояры повидатца!» — решил он после черкасских событий.

В начале мая разинское войско поднялось и двинулось к волго-донской переволоке. Сюда же по уговору подошел с большим отря­дом закаленный в боях славный атаман Василий Ус, ставший главным сподвижником Разина в новом походе. У переволоки Разин со­брал круг, чтоб еще раз спросить всех: куда идти? Здесь он поде­лился с товарищами своими думами о будущем походе.

«Любо ль всем идти с Дона на Волгу, а с Волги итти в Русь про­тив государевых неприятелей и изменников, чтоб им с Московского государства вывесть изменников бояр и думных людей и в городах воевод и приказных людей?» — спросил Разин казаков. «Любо!» — отвечал круг.

Разинские слова о защите царя «от государевых неприяте­лей» не должны удивлять нас. Рассуждения о «хорошем» царе и «плохих» боярах естественны и для XVII, и для более поздних веков феодальной эпохи. Путей изменения существующего общест­ва ни Разин, ни сподвижники его, да и никто в тогдашнем мире еще не видел. «Это было время, когда люди брали оружие просто по­тому, — писал В. И. Ленин, — что не хотели умирать бессловесно и без сопротивления».

Но туманные иллюзии, вера в «хорошего» царя сочетались у по­встанцев с ясным пониманием того, против чего они идут бороться. Врага каждый знал хорошо.

«Черным людям дать свободу!» — так сформулировал цель по­хода Степан Тимофеевич Разин.

Известие о том, что под разинские стяги идут тысячи и тысячи обездоленных, что затевается новый, невиданный по масштабам по­ход, всерьез взволновало московские власти. Воеводам пригранич­ных городов было указано усилить оборону, выставить многие до­полнительные заставы в степи. На помощь Царицыну срочно броси­ли стрелецкий отряд в тысячу человек под командой Ивана Лопатина.

Но стремительность движения разинской — уже семитысяч­ной! — армии не позволила Лопатину прибыть в Царицын ко вре­мени, что быстро предопределило судьбу этой крепости с неболь­шим гарнизоном. Простой царицынский люд возликовал, узнав о приближении разинцев. В городе началось восстание. По указанию Василия Уса, которому было поручено взятие Царицына, жители сбили замки с городских ворот и впустили повстанцев в город. Ца­рицынский воевода с ближайшим окружением заперся в одной из городских башен, где и просидел три дня, покуда не был выбит от­туда казаками.

В городе было создано управление но казачьему демократиче­скому образцу. На городском круге жители избрали атамана и дру­гих должностных лиц. Имущество изгнанных и казненных царских приспешников поделили между восставшими.

А казаки собрали свой круг, на котором еще раз обсудили даль­нейший путь. Решили идти вверх по Волге — «воевод из городов выводить».

Уже почти все было готово к выступлению, когда Разин получил тревожные известия: с севера подплывал к Царицыну Лопатин с тысячей стрельцов, а на юге несколько тысяч ратников собрали астраханские воеводы. Один из иностранцев, оказавшийся тогда в этом горячем месте, писал, что царские воеводы хотели «таким образом зажать Стеньку Разина в тиски».

Но разинский военный опыт взял верх над задумками царских слуг. Устроив Лопатину засаду в пяти верстах от Царицына, они основательно потрепали отряд. Едва отбившись от восставших, стрельцы, налегая на весла, устремились к Царицыну, думая, что он еще не взят восставшими. Но на подходе к городу незадачливый царский вояка попал под мощный огонь крепостных царицынских пушек. Суда стали в беспорядке причаливать к берегу, стрельцы высадились с них, сбились в кучу — и тут налетели разинские кон­ники! Разгром оказался полным, в руки восставших попало боль­шое количество оружия. Оно было весьма кстати: народ к Разину все прибывал и прибывал, в его войске насчитывалось уже 10 тысяч человек.

Собрав новый круг, казаки несколько изменили план похода. Решили прежде, чем идти «в верхние города», взять оставшуюся в тылу Астрахань с ее сильным гарнизоном. Это было тем более необходимо, поскольку астраханский воевода князь Львов уже вы­ступил на восставших во главе пятитысячного отряда.

5 июня 1670 года, оставив в Царицыне тысячу человек для обо­роны от возможных нападений, Разин двинулся к Астрахани. Основные силы двигались на судах по Волге, лишь один большой конный отряд шел берегом.

Князь Львов поджидал разинцев в Черном Яре. 10 июня на во­енном совете, не зная, что Разин уже близко, царские военачальни­ки решили выступить из крепости навстречу восставшим. Но утром следующего дня примчались в крепость взмыленные разведчики, кричавшие, что казаки скачут за ними по пятам.

Львов поднял армию по тревоге, выстроил ее в боевой порядок, лично объехал полки. Как сообщает служивший в царском войске голландский офицер-артиллерист Фабрициус; князь «прошел по рядам и напоминал всем выполнить свой долг и помнить клятву, которую они дали царю... После чего все воскликнули: «Мы отда­дим нашу жизнь за царя и будем биться до последней капли крови!»

Скоро к крепости придвинулись разинцы. Войско восставших, по словам наблюдавшего за ним из крепости Фабрициуса, имело «необычайно парадный вид». Оно быстро выстроилось широко развернутым фронтом. Далеко не все разинцы имели в руках ору­жие, многие вооружались лишь длинными палками, обожженными с одного конца, прикрепив к ним небольшие флажки-лоскуты. Но издалека лес этих самодельных копий выглядел внушительно.

Львов готовился дать сигнал к наступлению, когда вдруг без команды ударили в его войске барабаны. Развернув знамена, астра­ханские полки один за другим с радостными криками двинулись к разницам, где началось братание с повстанцами. «Они стали об­ниматься и целоваться, — с растерянностью и возмущением сообщает Фабрициус, — и договорились стоять друг за друга душой и телом, чтобы, истребив изменников-бояр и сбросив с себя ярмо раб­ства, стать вольными людьми!»

Сражение не состоялось, лишь с чернояреких стен несколько раз ударили в сторону восставших крепостные пушки, но гарнизон крепости мигом арестовал воеводу и прекратил огонь. А вот когда растерянные воеводы и сотники во главе со Львовым кинулись к лодкам, чтобы бежать в Астрахань, пушки ударили вновь, а вы­скочившие наперерез стрельцы не дали им ускользнуть.

Победа была полной.

Военный люд, влившийся в войско Разина, резко повысил его боеспособность. Богатейшие трофеи позволили не только выдать оружие тем, кто шел в битву с простыми палками, но отослать часть захваченных пушек, пороха и снаряжения в Ца­рицын, где тоже нуждались в оружии.

Путь на Астрахань был свободен, и Разин скоро двинулся вниз. Астрахань считалась по тем временам одним из крупней­ших городов, считалась сильной крепостью. Здесь стоял русский гостиный двор и торговые дворы многих восточных стран: армян­ский, бухарский, индийский, персидский. Несколько слобод в горо­де было населено иностранцами, в своих письмах на родину они дружно называли Астрахань «отличным торговым городом».

Гордостью здешнего воеводы Прозоровского была и сама мощ­ная астраханская цитадель, на степах которой стояли пятьсот пу­шек, а гарнизон насчитывал 6 тысяч стрельцов и солдат.

Но одно тревожило воеводу: неспокойный работный народ, бег­лые, во множестве селившиеся под городом, разный гулящий люд, перебивавшийся в Астрахани случайными заработками, большая, разросшаяся в последние годы Слобода Нищих — все это иногда казалось ему огромно)! — выше городских стен — горой сухой и хо­рошо промасленной пакли. Залетит искра — не погасить будет пожара!

Поэтому старательно укреплял воевода и без того могучую кре­пость. Она имела три оборонительных пояса. В центре распола­гался каменный кремль, имевший шесть ворот и десять башен. К нему примыкал Белый город, окруженный мощными стенами вы­сотой до девяти и толщиной до трех метров. И наконец, внешний пояс обороны, окружавший возникший в XVII веке новый посад, составлял высокий земляной вал, по гребню которого шла мощная деревянная стена. Перед валом был выкопан глубокий ров.

Подход к крепости с Волги прикрывал первый большой много­пушечный русский военный корабль «Орел», несший постоянную службу в Астрахани.

По мнению голландского военного специалиста Стрейса, про­тив мощи астраханской крепости не смог бы «устоять и один мил­лион человек!».

Узнав о черноярском поражении, воевода Прозоровский утро­ил усилия по подготовке к разгрому восставших. У каждой пушки теперь круглосуточно дежурили два человека. За подготовку укреплений отвечали состоявшие на царской службе иностран­цы — капитан Бутлер и полковник Бейли. Они старались изо всех сил и сделали многое. В награду Бутлер был произведен в подпол­ковники, получил от воеводы кафтан, две пары штанов и две рубахи.

Оказавшийся в Астрахани по пути в Москву персидский посол был произведен Прозоровским в полковники. Он сформировал большой отряд из живших в городе персов, татар и калмыков. По сообщению Бутлера, они «маршировали каждый день в добром по­рядке вокруг валов, подбадривали солдат танцами, пением, литав­рами и дудками».

Разин подошел к Астрахани 19 июня. Через парламентеров он предложил Прозоровскому сдаться, но тот казнил его посыльного прямо на крепостной стене, на виду у восставших.

Повстанцы стали готовиться к штурму. Армия была поделена на восемь ударных отрядов, ставших вокруг города. Приготовили штурмовые лестницы, веревки.

В ночь на 24 июня штурм начался. Прозоровский с лучшими си­лами успешно отбивал приступы у Вознесенских ворот. Но в это время с другой стороны крепости разинцы с помощью астраханских стрельцов быстро поднялись на стены. «Астраханские жители, про­клятые изменники, — со злостью писал позднее один из дворян, — тех воров на градскую стену начали приимати!»

Первый же приступ восставших к стенам города послужил сигналом к восстанию городских низов. Уже в начале штурма к Бутлеру прибежал полковник Бейли — щека проколота и на ноге рана. «Эти раны нанесли полковнику наши государевы солдаты, — писал позднее Бутлер, — когда он их убеждал отступиться от казаков как от мятежников и верно защищать город, на что ему ответили — «чтобы он заткнул свою глотку». Бутлер уговорил полковника и его офицеров вернуться и еще раз призвать солдат к исполнению долга, но «новая измена, — сокрушался он потом, — была хуже первой, ибо все они были убиты своими подчиненными». Жители Астраха­ни, но свидетельству очевидца, «дворян и сотников, и боярских лю­дей, и пушкарей начали рубить в городе прежде казаков сами».

Поднявшись на стены, там, где их не ждали, разинцы устреми­лись к Вознесенским воротам и вышли в тыл к отбивавшему натиск штурмовавших Прозоровскому. В завязавшейся рукопашной схватке был убит брат воеводы, а сам он ранен. С горсткой приспешников воевода спрятался в соборной церкви, где, впрочем, их скоро, сло­мав дубовую дверь, взяли в плен и затем судили на общем кругу. Многих феодалов судом восставших приговорили к казни.

Вместо самодержавно-воеводской системы управления Разин учредил в Астрахани демократическое правление по казачьему об­разцу. Население было поделено на десятки, сотни и тысячи с вы­борными десятниками, сотниками и атаманами во главе. Высшим органом города, где решались все важнейшие вопросы, стал круг — общее собрание горожан. Здесь судили феодалов, определяли им наказание, делили конфискованное у богатеев имущество. Быстро налаживался народный правопорядок, защищавший интересы про­стых жителей. Все подневольные получили свободу, в Приказной палате были по распоряжению Разина уничтожены «многие кабалы и крепости», то есть документы, которыми оформлялось крепостное и кабальное состояние зависимых людей.

Разинцы хотели сделать то же самое по всей России. «Стенька Разин, — сообщал один из стрельцов, — не только в Астрахани в Приказной палате дела велел драть, и вверху де у государя дела все передерет!»

У СИМБИРСКОЙ ЧЕРТЫ

Около месяца провел Разин в освобожденной Астрахани и затем, оставив здесь Василия Уса, с двухтысячным отрядом двинулся вверх по Волге.

С Разиным шли около 12 тысяч человек.

Двести разинских стругов медленно поднимались против течения великой реки, протяжные песни помогали уставшим гребцам.

Ты взойди, взойди, красно солнышко.

Обогрей ты нас, людей бедных,

Добрых молодцов, людей беглых.

Мы не воры, не разбойнички,

Стеньки Разина мы работнички!

Разин поднимался по Волге, рассчитывая в конце концов до­стичь Москвы, где и посчитаться с боярами-изменниками, якобы обманывавшими «хорошего» царя. Вера в него была у подневольно­го народа очень сильна. Впереди огромной флотилии шел струг, обитый красным бархатом. Восставшие распространяли слух — и сами в него верили — о том, что на нем плывет царевич Алексей Алексеевич, чудом избежавший смерти от бояр. Его роль Разин воз­ложил на молодого князя Андрея Черкасского, попавшего в плен к восставшим.

Вторым шел струг, обитый черным бархатом. Здесь, как уверя­ли многие, плыл вместе с восставшими опальный патриарх Никон, заточенный по приказу бояр в дальнем северном монастыре. Рели­гия прочно господствовала над личностью средневекового человека, поэтому повстанцы искренне верили, что правота их дела должна быть освящена церковью. «Крестьянство, — писал А. И. Герцен, — даже новое принимает в старых одеждах».

4 августа подошли к свободному от самодержавия Царицыну. Отсюда большой отряд во главе с родным братом Степана Тимофее­вича Фролом ушел на юго-запад — подымать народ в южных уез­дах. Народная война вспыхнула во многих концах Руси. Иногда хватало одной разинской грамоты, чтобы на борьбу поднимался це­лый уезд. Горели барские «усадища», награбленное феодалами добро возвращалось к тем, кто создал его. Дворяне сотнями бежали в Москву или под защиту ближних крепостей. Поднялось на борьбу с самодержавием и угнетаемое царизмом и местными феодалами нерусское население Поволжья: мордва, чуваши, калмыки, татары. Гнев народа против крепостного права, против подневольного раб­ского труда, против голода и нищеты выплеснулся по всей Руси и заставил содрогнуться существующий строй.

Царское правительство поняло, что начинается смертельная
борьба. Огромные силы крепостного государства были мобилизованы на подавление восстания. Царь жаждал одного: утопить народное выступление в крови. В большинстве уездов прошли экстренные сборы ополчения – перетрусивших дворян буквальнопалками сгоняли на царскую службу. За июль — август сформиро­вали свыше десяти дворянских, стрелецких, солдатских полков, и все они во главе с лучшими полководцами царя князьями Урусо­вым, Долгоруким, Борятинским двинулись против Разина.

Имя Степана Тимофеевича неустанно поносилось с церков­ных амвонов, патриарх предал его анафеме и объявил «анти­христом».

А простой народ считал разинское движение своим кровным де­лом. Его везде ждали готовые подняться на борьбу люди. Зная это, Разин во все стороны рассылал быстрых гонцов, развозивших но селам и городам его «прелестные письма». Призывы, заключенные в них, были понятны каждому угнетенному, поэтому столь велико было их воздействие.

«Пишет вам Степан Тимофеевич всей черни… Хто хочет богу да государю послужить, да и великому войску, да и Степану Тимофее­вичу, и я выслал казаков, и вам бы заодно изменников выводить и мирских кровопивцев выводить!»

Призыв к борьбе и расправе с классовыми врагами — «мирски­ми кровопивцами» — ясно звучал во всех посланиях Разина и его сподвижников. Но чем заменить феодальный порядок, против ко­торого восстал народ, вожди повстанцев не ведали. Они знали по­рядки и правила казачьей вольницы и пытались строить жизнь по такому образцу. Но при этом Разин допускал и существование «хорошего» царя и даже «хороших» бояр. Степан Тимофеевич был сыном своего времени, и, естественно, и он сам, и его сподвижники не могли подняться до понимания истинных причин своих бед и лишений.

Борьба продолжалась.

7 августа Разин с 10-тысячной армией выступил из Царицына. Его войско теперь уже на девять десятых состояло из плохо воору­женных крестьян, работных людей, беглых холопов, а опытных в военном деле казаков оставалось немного. Боеспособность армии уменьшалась.

15 августа Разин подошел к Саратову. Накануне в городе вспых­нуло восстание, власть феодалов была свергнута, и восторженный народ встретил Разина у городских ворот хлебом-солью. Не задер­живаясь, поскольку лето кончалось, Разин двинулся дальше и че­рез несколько дней подошел к Самаре. Здесь повторилась Саратовская история: взрыв народного восстания смел царскую админи­страцию и горожане передали крепость восставшим.

Новые успехи окрылили разинцев, и войско устремилось к Сим­бирску. Взять Симбирск было заветной мечтой Разина. Этот город был центром мощной симбирской засечной черты — оборонитель­ной линии длиной в несколько сотен верст. Отсюда открывался бес­препятственный путь на Москву.

Царские воеводы сильно боялись «Симбирска не потерять, а в черту б вора не пропустить!»

Двести разипских стругов подошли к Симбирску 4 сентября. Го­род был хорошо укреплен. На вершине горы находился кремль, имевший высокие бревенчатые стены и башни по всем четырем уг­лам. Второй пояс укреплений, окружавший симбирский посад, со­стоял из рва, вала и бревенчатых степ но его гребню. Гарнизон Сим­бирска, возглавлявшийся родственником царя воеводой Милославским, насчитывал 5 тысяч обученных стрельцов и солдат. А накану­не разинского прихода добрался и расположился в его окрестностях с двумя рейтарскими полками и несколькими сотнями дворян князь Борятинский.

Разин остановился в трех верстах от города. День ушел на раз­ведку, а ночью восставшие прошли вверх по течению Волги и выса­дились па полверсты выше города. Отсюда рано утром 5 сентября они двинулись на штурм. Попытка Борятинского ударить по вос­ставшим с фланга провалилась, бой продлился целый день, и к ве­черу потрепанные царские полки были оттеснены от города.

Утром следующего дня разинцы пошли па новый приступ. Во время нового штурма в городе вспыхнуло восстание стрельцов, что позволило Разину быстро овладеть первой линией укреплений. Остатки гарнизона укрылись в кремле.

Новая попытка Борятинского выбить повстанцев из захваченно­го города обошлась ему еще дороже, чем вчерашняя. Потеряв поло­вину войска и обоз, он спешно отступил от города.

Но взять симбирский кремль Разину не удалось ни на другой, ни на третий день.

Прошла неделя, вторая. Войско Разина росло и достигло почти 20 тысяч человек, но мощная цитадель держалась, а дорогое время уходило. Между тем царские власти накапливали силы для решаю­щего наступления.

А разинские атаманы поднимали народ во многих уездах. За сентябрь разинскими отрядами были взяты Саранск, Пенза, Темни­ков, Наровчат, Нижний Ломов, Верхний Ломов, Керенск, Алатырь, Курмыш, Ядрин, Васильсурск, Козьмодемьянск и многие другие города. Пламя восстания охватило уже десятки уездов.

Все новые и новые вести летели в Москву с волжских берегов. Все больше и больше пугали они царя Алексея. Страх, поселивший­ся в феодальной верхушке, заставлял правителей действовать ли­хорадочно, с «большим поспешанием». В столицу стягивались вой­ска, которым царь перед отправкой устроил личный смотр. Глав­ным воеводой был назначен князь Долгорукий, лучший из царских полководцев, энергичный и жестокий. Весь сентябрь правительство накапливало войска в Арзамасе, Казани, Шацке, ограничиваясь, пока не были собраны все имевшиеся силы, разрозненными дейст­виями против отдельных повстанческих отрядов.

А разинцы, осаждая Симбирск и, вероятно, зная о сосредоточе­нии правительственных войск, не оценили этого должным образом, не приняли защитных мер.

В начале октября каратели наконец предприняли общее реши­тельное наступление на восставших. К Симбирску, под которым стояло 20-тысячное войско Разина, подошла армия Борятинского. Князь-воевода кипел злостью, вспоминая свое сентябрьское пора­жение, жаждал победоносного реванша.

Сражение развернулось прямо под стенами осажденного горо­да. Ни до, ни после того не видывал Симбирск таких ожесточенных боев. Беззаветная храбрость разипских полков долго не позволяла опытному царскому войску одолеть восставших. Степан Разин сра­жался в гуще битвы, его видели на самых опасных участках.

Но силы были не равны.

К исходу дня 3 октября Борятинский сумел прорвать боевые по­рядки разинского войска и соединиться с осажденным в крепости гарнизоном Милославского.

К этому времени уже дважды раненный, истекающий кровью Разин принял верное решение. Развернув и перестроив войска, он бросил их на отчаянный штурм цитадели. Приступы один за дру­гим продолжались целую ночь, несколько раз разинцы были близки к успеху. Но военная хитрость опытных царских воевод помогла им одолеть восставших. Увлекшиеся штурмом разинские отряды не выставили дозоров в тылу, с внешней стороны осадного кольца. Борятинский и Милославский воспользовались этим и послали сильный отряд ратников в обход штурмующих.

Нападение с тыла оказалось ошеломляющим и роковым. В тем­ноте октябрьской ночи совершенно непонятно было, кто и откуда напал, какова сила неожиданно ударившего в спину врага. Войско повстанцев было дезорганизовано, началась паника и неразбериха. Этим сразу воспользовались Борятинский и Милославский — дворянские отряды из крепости бросились добивать дрогнувшее войско. Серое утро 4 октября 1670 года осветило финал страшного разгрома. Тела тысяч павших бесстрашных бойцов устилали поля перед городом.

Ликующий Борятинский сразу сел диктовать дьяку-переписчи­ку победное донесение. Одно огорчало его — ни среди убитых, ни среди пленных не было Степана Разина. Чуть-чуть не догнали царские ратники небольшой отряд повстанцев, уносивший ранено­го вождя к Волге, на струг, но казацкая удаль оказалась выше ста­рательности царских слуг. Казацкие струги скользнули по тихой воде и скрылись в утреннем волжском тумане.

«А его вора и преступника Стеньку, — с досадой диктовал Борятинский, — самого было живого взяли! И рублен саблею, за­стрелен из пищали в ногу, и едва ушел!»

Но и такое тяжелое поражение, конечно, не могло погасить пламя крестьянской войны, бушевавшей на огромных просторах России. Долгорукий бросал войска из одного уезда в другой, из сражения в сражение, непрерывно требовал подкреплений из столицы, получал их, немедленно бросал в бой, но погасить буйный взрыв народного гнева не мог. После боев рассеянные по степи отряды собирались вновь и продолжали борьбу.

Историки подсчитали, что осенью и зимой 1670 года в крестьян­ской войне участвовали около 200 тысяч восставших. В Арзамас­ском уезде сражался с царскими войсками семитысячный отряд под предводительством местной крестьянки «старицы Алены». В конце концов воеводам Долгорукого удалось захватить мятежную Алену — ее схватили и сожгли на костре. Перед смертью она крик­нула палачам: «Если бы побольше людей дрались так же храбро, Долгорукому пришлось бы поворотить вспять!»

В Слободской Украине действовал отряд Алексея Хромого. Мор­довию поднял против царя мурза Акай. В Лесном Заволжье, в Нижегородском уезде, на Ветлуге и во многих других местах шла упорная кровопролитная борьба. За сентябрь — октябрь 1670 года повстанцы дали царским полкам тридцать крупных сражений!

Героическая Астрахань, откуда начался решающий этап войны, продолжала борьбу еще целый год и пала под ударами царских войск лишь 27 ноября 1671 года.

Только с помощью беспощадного террора, переросшего в бесче­ловечные зверства, феодальное правительство сумело сбить накал борьбы и постепенно с неимоверными усилиями подавить вос­стание.

Расправы над повстанцами изумляли даже видавших разные крепостные изуверства современников. Огонь и меч — других средств царь Алексей, словно в злую насмешку прозванный Тишай­шим, не признавал.

От рук карателей пало около 100 тысяч человек! В одном только Арзамасе, где помещалась ставка Долгорукого, за три месяца было казнено И тысяч человек — по сто - сто пятьдесят казней в день! «Место сие, — писал потрясенный современник, — являло зрели­ще ужасное и напоминало собой преддверие ада! Вокруг были воз­ведены виселицы, и на каждой висело человек 40, а то и 50. В дру­гом месте валялись в крови обезглавленные тела. Тут и там торчали колы с посаженными на них мятежниками, из которых немалое число было живо и на третий день, и еще слышны были их стоны».

ПЛЕН И КАЗНЬ СТЕПАНА РАЗИНА

Вернувшись на Верхний Дон, раненый Разин не отступился от борьбы. Обосновавшись в любимом Кагальницком городке, он начал собирать новые силы для похода на Москву.

Скоро у него набралось уже более трех тысяч человек. В декабре атаман поехал в Царицын за пушками.

Но обстановка на Дону изменилась. «Домовитое» казачест­во, обнадеженное поражением Разина иод Симбирском, теперь смелее выступало против восставших. Пока Разин был в Царицыне, большой отряд напал на Кагальник, перебил оставленных для его охраны разинцев, захватил казну, запасы оружия, жен Степана и Фрола и быстро вернулся в Черкасск.

В ответ Разин после возвращения с Волги пытался в январе 1671 года штурмовать Черкасск, но «домовитые» отбили нападе­ние. А в апреле, получив царский указ, черкасские казаки во главе с Корнилой Яковлевым предприняли новый большой штурм Кагальника. Ворвавшись в подожженный город, они разгромили разинский отряд, а Разина и его брата Фрола захватили в плен.

Закованных в цени братьев под сильным конвоем отправили в Москву.

Конвой возглавлял сам войсковой атаман Яковлев, бывший когда-то крестным отцом Степана.

Близ Москвы конвой остановился, поджидая специальную «позорную» телегу. С Разина сняли шелковый кафтан, в котором его захватили во время штурма Кагалышка, и одели в грязные лохмотья. Скоро подошла и специально сделанная «ругательная» телега, гораздо выше и шире обычной, везли ее три лошади. «На телеге была сделана виселица, — сообщает очевидец, — топор воткнут, и плаха поставлена, и петля повешена, а сам весь раскован но столбам». Царь и бояре желали бы казнить Разина всеми мысли­мыми казнями. Вокруг раскованного но столбам вождя народной войны сидели четыре стрельца с дубинами. Следом за телегой шел прикованный к ней цепями Фрол.

Впереди телеги шел конвой из трехсот пеших солдат со знаме­нами, факелами и мушкетами. Такой же отряд шел сзади, а окружал телегу большой отряд «домовитых» казаков. Тысячи москвичей вышли на улицы. Большинство стояли молча, жалели атамана.

Братьев привезли прямо в пыточный застенок, где начались долгие и жестокие допросы. Многие пункты «расспросных речей» составлял лично царь Алексей. Степана Тимофеевича жгли раска­ленным железным прутьем, били огромными кнутами, выкручива­ли руки, поднимали на дыбу. Он мужественно переносил страда­ния, поддерживал своего менее стойкого брата. По свидетельству очевидца, после одной из тяжелых пыток Разин сказал измученно­му Фролу, «что должно помнить ему, сколь многим пользовался он в жизни, что долго жил среди друзей в чести и славе, и имел под началом тысячи и тысячи, а потому надлежит ему нынче принять тяжелую долю свою с терпением».

Суд над Разиным шел многие дни с утра до ночи. «Бояре ныне беспрестанно за тем сидят. С двора съезжают на нервом часу дни (в шесть часов утра), а разъезжаются в тринадцатом часу дни (в седьмом часу вечера). По два дни пытали. На Красной площади изготовлены ямы и колы вострены», — сообщал один из современ­ников.

Казалось, царю и боярам мало было убить Разина. Казнью народного вождя феодалы хотели навсегда устрашить угнетенных, поэтому приговор носил жесточайший характер. Звериная жесто­кость самодержавия явственно видна на каждой странице этого длинного документа, зачитанного 6 июня 1671 года публично перед казнью.

В этот скорбный день толпы людей заполнили площадь и близ­лежащие улицы. Место казни было окружено тройным кольцом дворянской гвардии, на перекрестках московских улиц по всему городу стояли отряды войск.

В приговоре Степан Разин щедро наделен прозвищами «вора», «разбойника», «мятежника», «изменника», «злодея», «богоотступ­ника» и «богохульника».

«...И за злые и мерзкие перед господом богом дела и к великому государю за измену и ко всему Московскому государству за разоре­ние по указу великого государя, — прокричал последние слова стоящий на лобном месте дьяк, — бояре приговорили казнить злою смертью — четвертовать!»

Степан Тимофеевич спокойно выслушал приговор. Стоявший рядом Фрол, сломленный пытками и напуганный предстоящей казнью, не выдержал и крикнул: «Государево слово!» — желал по­казать, что знает важную государственного значения тайну, кото­рую до сих пор не выдавал. Степан посмотрел на брата, жестко сказал: «Молчи, собака!» — и отвернулся. Фрола подхватили и увели. Пять лет после этого он провел в тюрьме и был казнен в 1676 году.

На помосте остался один Степан Разин. Он перекрестился, по­клонившись на все стороны, сказал «прости» окружавшему место казни московскому люду и лег на смертную плаху.

«И вот зажали его промеж двух бревен и отрубили правую руку по локоть и левую ногу по колено, а затем топором отсекли голову. Все было совершено в краткое время и с превеликой поспешностью. И Стенька ни единым вздохом не обнаружил слабости духа!»

В СЕРДЦЕ НАРОДНОМ НАВЕЧНО!

Ликовал царь Алексей Тишайший, ликовали бояре. В соборах служили благодарственные молебны, царь получал поздравления от иностранных послов.

А в темных избах по бесчисленным городам и деревням плакал по своему великому вождю обездоленный крестьян­ский люд, оборванные холопы, казацкая голытьба, городская голь. Разина любили горячо, словно отца или брата, смерть его ста­ла личным горем подавляющего большинства русских людей. Луч­шие черты русского народного характера были воплощены в нем: страстная любовь к свободе, ненависть к угнетению и несправед­ливости, широта и удаль.

В волжских степях лютовали дворянские отряды. Даже за малое подозрение в сочувствии к восставшим кара была одна — смертная казнь. Все военные силы бросило крепостное феодальное государ­ство, чтобы задушить восстание, уничтожить его активных участ­ников, а затем вытравить из народа и саму память о народной вой­не, о Степане Разине, о счастье и воле.

Разинский вихрь терял силы, дробился, рассеивался и замирал. И хотя еще мужественно сопротивлялись организованному войску отряды восставших во многих уездах, движение шло на спад. К кон­цу 1671 года были подавлены его последние очаги.

Но разинская народная война, очищающей бурей отшумев над Россией не исчезла. Уйдя из реальной жизни, ее могучее течение весь свой сильнейший вольнолюбивый заряд передало и духовную жизнь народа, навечно отложилось в его глубокой и благодарной памяти. Множество сказаний и запретных песен появилось в ту по­ру на Руси и живет до наших дней.

Помутился славный Тихий Дон

От Черкасска до Черного моря!

Помешался весь казачий крут!

Атамана боле нет у нас.

Нет Степана Тимофеевича,

По прозванью Стеньки Разина.

Поймали добра молодца,

Навязали руки белые.

Повезли во каменну Москву

И на славной Красной площади

Отрубили буйну голову!

Ни одно из имен народных героев — а Русь знала их немало — не оставило по себе такой доброй и искренней любви и глубокого сочувствия, как имя Степана Разина! Слава о нем переходит от по­коления к поколению, не увядая под гнетом лет, не теряя от време­ни ярких красок.

И самым простым