Кривой дорогой

Вторую неделю Валентина занималась па курсах. С ней в группе были люди из Свердловской, Омской, Курганской, Новосибирской, Томской и других областей и краев. И будто каждый из них привез что-то свое. Свои дела, обычаи, даже говор.

Преподавали молодые работники московского ин­ститута. Один из них очень заинтересовался работой бригады Марии Ивановны. Говорил, что об этом он обязательно напишет в журнал. «Хорошее начинание нужно применить во всех звероводческих хозяйст­вах».

На занятиях Валентина узнавала много интересного, ранее совсем неизвестного. Ей было радостно и в то же время возникала досада, что столько лет рабо­тала на звероферме и не знала нужного. И Валенти­на еще старательней слушала лекции, читала и пере­читывала учебники. Но иногда, смотря на преподавателя широко открытыми глазами или склонясь над книгой, она невольно задумывалась о Якове и сыне. При этом становилось до слез обидно, стыдно и боле­ло сердце. Как она могла обмануться в своих чув­ствах? А возможно, Яков не такой уж плохой? Ну, взял деньги. Что же особенного? Он же сказал... Ва­лентина начинала подробно припоминать свои отношения с Яковом, его поступки, слова. И вдруг спо­хватилась: «Зачем я утешаю себя? Не тот он человек. И нечего о нем думать. Заниматься надо...»

Иногда Валентина случайно встречалась с Яко­вом на улице. Шофер виновато отводил в сторону глаза, а Валентина краснела и, опуская голову, уско­ряла шаги. Миновав Якова, опасливо оглядывалась. Казалось, люди, увидев их, могут что-нибудь запо­дозрить, подумать, что они опять вместе. А она боль­ше не хотела этого. Пусть болит сердце — все равно... Сердцу не привыкать болеть. Успокоится...

На курсах Валентина познакомилась с девушкой Ритой. Худенькая, живая, с пышными белыми воло­сами, она отличалась словоохотливостью. Ее торопли­вая речь с мягким произношением «р» была прият­ной, как детский лепет. Рита много рассказывала о родном совхозе, а затем стала посвящать подругу в свои сердечные дела. Слушая ее, Валентина стала за­мечать, что Рита судит обо всем легко, беззаботно. Это сначала насторожило Валентину, а потом стало вызывать неприязнь к новой подруге.

Однажды, когда Валентина с Ритой возвращались с занятий, за спиной, совсем рядом, неожиданно и резко рявкнула автомашина. Подруги бросились с дороги. А машина остановилась, открылась дверца кабины.

— Испугались? — спросил Яков, улыбаясь. В город поедешь? К вечеру вернемся.

Валентина растерялась, покраснела и никак не могла найтись с ответом. Хотелось проявить настой­чивость, чтобы Яков раз и навсегда понял, что тогда у гаража у нее была не вспышка гнева, а твердое ре­шение окончательно разойтись с ним. В то же время будто кто посторонний толкал Валентину к кабине и шептал: «Поезжай. Поговорите. Может, все выяснит­ся... Помиритесь».

Пока Валентина мучилась в сомнениях, Рита бро­сила на подругу короткий, извиняющийся взгляд и, бережно поддерживая длинное платье, начала заби­раться в кабину. Машина ушла, а Валентина долго стояла у дороги и никак не могла понять происшед­шего. Оказывается, не ее приглашал Яков. А она переживала, думала...

В этот вечер Яков вернулся из города, когда уже смеркалось. Только успел поставить в гараж автома­шину, прибежала из конторы посыльная.

— Павлюков, тебя Мария Ивановна вызывает.

— Орловская? — Яков покосился на девушку. Зачем я ей понадобился? Я человек беспартийный... Никакого отношения к ней не имею.

- Это ты ей скажи. Мне-то чего говоришь? — де­вушка усмехнулась и, взмахнув рукой, убежала.

В кабинет секретаря партийной организации Яков зашел вкрадчиво. А когда увидел сидевшую в конце стола Валентину — растерялся. Подумал: «Зачем она тут? Вот еще не хватало...»

Яков присел на предложенный Орловской стул и всеми силами старался напустить на себя безразли­чие. Но это плохо удавалось. В его взгляде то и дело проскальзывала беспокойная настороженность. Ва­лентина, опустив голову, смотрела себе в колени.

Мария Ивановна покопалась зачем-то в ящике стола, затем задвинула его и окинула Якова вни­мательным, изучающим взглядом.

— Павлюков, у тебя в родной деревне осталась мать?

— Осталась, — подтвердил Яков, и взгляд его, устремленный на Марию Ивановну, поспешно пере­скочил на пол.

— Оказывается, помнишь... А я думала, совсем забыл... Вот посторонние люди сообщают, что она бо­леет, нуждается. А ты, не то что помочь, письма не напишешь.

— Некогда писать... Работы много... А помощи она не просит. Попросит — помогу. II нечего меня тут укорять. Я не заслужил такого. Поинтересуйтесь, как работаю, — Яков решительно вскинул голову, но встретив презрительно-холодные глаза Марии Ива­новны, пришел в замешательство.

— Где старухе тебя найти, если ты хуже перелет­ной птицы. Мать давно потеряла тебя.— Мария Ива­новна замолкла, с трудом подавляя охватившее ее возмущение. Затем спокойно сказала: - Тех, кто за­бывает о своем долге, не только укоряют, а судят. Так поступим и с тобой, если не образумишься. Вот все, что я хотела тебе сказать.

Яков встал и, надевая кепку, двинулся к двери. Мария Ивановна тоже встала из-за стола.

— А работой, Яков, никогда не козыряй. Душу надо иметь.

«Как школьника учит», — думал Яков, все более раздражаясь. Он зло пнул крутившуюся около крыль­ца конторы собачонку. Та, взвизгнув, отскочила и с удивлением и обидой смотрела вслед Якову, который размашисто зашагал к общежитию. «Матери надо написать, — думал он. — Правда, нехорошо получает­ся. И денег можно немного послать».

А в кабинете Марии Ивановны после ухода Якова стояла некоторое время тишина.

— Зачем вы меня пригласили? - спросила, нако­нец, Валентина, по-прежнему не поднимая головы. — Чтобы свидетелем разговора быть? Убедиться?

— Нет, я хотела сказать, что мы решили назна­чить тебя бригадиром. С норкой будешь работать.— Мария Ивановна повернулась к Валентине.