Скитания

Оказывается, по лесу хорошо только прогуляться, да с товарищами. А слоняться целый день одному не очень приятно, особенно когда класс сдает последний экзамен. Да и есть хочется так, что даже в животе булькает. От ужина вчера отказался, а утром не до завтрака было. А в лесу теперь ничего не найдешь: ни ягод, ни грибов, даже черемша и то почему-то не попадается.

Сначала-то было ничего. Утешало представление о том, как узнает мать, что не пошел он, Вася, на экзамены, как хватятся в школе. Все, конечно, забеспокоятся: и Глафира Павловна, и пионервожатый, но больше всех, наверное, Света. А Генка Рябинин - тот, поди, обрадуется. Он такой... Тетя Маруся расспросит, как и что получилось, и обязательно проберет мать. Она ни за что не поверит, что Вася взял деньги. А мать вот поверила. И она, конечно, не поверила, если бы не тот инструмент. А деньги, если, правда, пропали... Кто же их мог взять? Сама куда-нибудь засунула да и забыла.

И в шестой теперь не переведут... Скажут, осенью сдавать. Ну, пусть, жалко, что ли», — пробурчал Вася, мысленно обращаясь к матери. Но тут же подумал о том, что ему, Васе, придется сдавать экзамены, а вовсе не матери. И потекли, потекли мысли. И бы­ли они совсем иными, чем раньше. Вспомнились рас­сказы об отце, желание Васи стать таким же смелым и сильным, как отец. И стало Васе понятно, что со­вершил он большую глупость, что совсем нет у него настойчивости, а только одно упрямство и что надо пойти ему сейчас к Глафире Павловне, рассказать все. А лучше бы Свете рассказать. Не так стыдно. Она бы все матери своей передала. Вася уже повер­нулся, чтобы идти в поселок, но в это время где-то за кустами, совсем близко, послышалось:

— Ва-а-ся-я! А-у-у-у!

Мальчик вздрогнул, спрятался за сосну.

— Ва-а-ся-я! — как эхо отозвался тонкий голос в березняке.

Мальчик узнал Свету. И, странно, вместо того, чтобы обрадоваться, выйти навстречу, он начал пере­бегать от дерева к дереву, а потом нырнул в кусты.

Вскоре Вася оказался в таких местах, где раньше совсем не бывал. Толстенные вековые сосны здесь стояли так близко, что кроны их тесно смыкались, и поэтому внизу даже теперь, в яркий солнечный день, было сумрачно. Здесь не росло ни кустика, ни травы. Земля была засыпана толстым слоем сухой, хрустя­щей хвои и шишек.

К вечеру потянул влажный ветер, и на горизонте всплыла мглистая пелена. Она скрыла горы, и лишь вершина Бобыргана некоторое время маячила в небе, точно плыла по воздуху. Но вот пропала и она. Пелена, постепенно густея, все шире растекалась по небу. Окунаясь в нее, солнце стало блекнуть, точно угасало. Лес неприветливо нахмурился, зашумел вершинами, как будто хотел сказать что-то недоброе. Васе стало боязно. Прежняя мысль — переночевать в лесу - показалась страшной. Тут ведь ночами, чего доброго, и волки бродят. И есть так хотелось, что дальше терпеть нельзя. А кругом становилось все мрачнее и мрачнее. Все смелее расходился ветер. И теперь уже не только качались вершины сосен, но застонали и могучие стволы. С треском ломались и падали сучья.

Охваченный страхом, мальчик бросился в сторону поселка. Местами сосны расступались, и Вася выскакивал на поляны, похожие на острова, буйно заросшие чащею кустарника. Встречались толпы березок. Ветер косматил их, гнул к земле. Потом дорогу преграждал зыбкий, ходящий волнами молодой осинник, а за ним опять вставали великаны-сосны.

Вася устал, задыхался, а поселка все не было. Серые сумерки плыли по земле, обволакивая кустарник, превращая его в силуэты то волка, то подняв­шегося на дыбы медведя, то какого-то лохматого, страшного человека.

Но вот, наконец, показались на лужайке три знакомых березки, а за ними — берег Катуни. Тут Вася отдышался. Рядом был поселок, из которого слыша­лись радио, мычание телят, голоса людей и пронзи­тельное взвизгивание циркулярной пилы. Здесь, где все было знакомо, известно, страх показался смеш­ным и стыдным. Хорошо, что никто не видел из ре­бят, как он бежал. Засмеяли бы...

Тяжело опускаясь, наплывала огромная темно-си­зая туча. Временами она раскалывалась ослепитель­но-белыми мгновенными молниями, сердито рокотала. Притихший ветер дышал сырой прохладой. Опасливо косясь на тучу, Вася поспешно зашагал в поселок. Там, где кустарник был помят и обломан, мальчик, то и дело боязливо озираясь, пригибался.

У плетня Левиного огорода Вася присел, заглянул в щелочку. Двор был пуст. Около крыльца ветер кружил пыль и мятые обрывки бумаги. На веревке полоскалась, как флаг, забытая Левина рубашка. А самого Левы не было. Дома, наверное, сидит, вы­резает. Разве дождешься, когда он выйдет.

Вот бабка вылила помои, потом, шаркая калоша­ми, пошла к колодцу за водой. Воспользовавшись этим, Вася хотел заскочить в дом, но вспомнил о Ле­виных матери и отце. Они, наверное, уже пришли с работы.

Вернулась бабка. Поставив на крыльцо ведро с водой, сняла с веревки рубашку и, тяжело поднима­ясь по ступенькам, крикнула:

- Хватит тебе копаться! Ослепнешь. Встреть луч­ше корову. Да поживей: дождь пойдет.

Действительно, крупные, тяжелые капли уже за­шуршали в листве, а около крыльца они начали взметать то там, то здесь маленькие фонтанчики пыли.

Лева вышел во двор, и по его хмурому недовольному виду Вася сразу догадался, что товарища оторвали от любимого занятия. Но Вася был рад. Он тихонько свистнул. Лева насторожился, начал вер­теть во все стороны головой. Вася свистнул сильнее, привстал из-за плетня, махнул рукой. Удивленный Лева бросился к товарищу.

- Где был? Мы всем отрядом тебя искали. Гла­фира Павловна тоже ходила, — с тревогой спросил он у Васи, крепко схватив товарища за рукав, словно боясь, что тот опять может неожиданно исчезнуть.

Вася недоверчиво покосился на товарища.

- А почему ты на экзаменах не был?

Вася задумался. Выходит, в школе не знают про деньги.

- С матерью поругался и ушел в лес, — бурк­нул он.

Лева хотел сказать товарищу что-нибудь в утешительное, но, не найдя подходящих слов, только сочувственно вздохнул.

Распахнув рогами калитку, во двор вошла круп­на белая корова. Остановившись возле крыльца, она призывно замычала

- Лезь сюда, а то сейчас кто-нибудь выйдет. — Вася с беспокойством посматривал на крыльцо.

Товарищи присели на корточки за плетнем. Густой кустарник скрывал их теперь от улицы и проходив­шей поблизости тропинки.

— Ну, что в школе?

— Да ничего. Сдали.

— Да ты расскажи, как сдавали.

— А чего рассказывать-то? Приходил бы сам. Света спрашивала у меня. — Лева помолчал и спро­сил: — Чего ты прячешься?

Внезапно раздался оглушительный сухой треск. Казалось, все небо раскололось на части и обруши­лось. И тут же густыми и толстыми, как вожжи, струями полил дождь. Перепуганные ребята прижа­лись друг к другу. Рубашки на них потемнели и лип­ли к телу.

— Домой я теперь совсем не пойду! В лесу буду жить! — решительно заявил Вася...— Я сегодня бы там ночевал. Только вот дождь.

— Знаешь, пойдем к нам ночевать? Скорее, а то вон как льет...—предложил Лева, стараясь спрятать­ся от дождя под развесистый куст.

— Нет..Матери скажут, придет, ругаться станет.

- Тогда пойдем в сарай. Там сено. — Лева пере­валился через плетень. Вася последовал за товари­щем. Да и что будешь делать, если дождь льет, как из ведра. Тут любой крыше рад.

Разбрызгивая лужи, ребята только забежали в сарай, как опять грохнул и рассыпался на уходящие вдаль раскаты гром. Дождь, как по команде, припустил еще пуще. Вода журчала по крыше и стенам, булькала и пенилась в щелях, торопливые капли шуршали по сену.

По вот обессиленная туча ушла на восток, и сно­ва посветлело. Открылось небо, чистое, голубое, оза­ренное лучами закатившегося солнца. Молодо трепетала омытая листва деревьев. Воздух был напоен прохладой и медвяными запахами тополя, черемухи, сирени. Дышишь и не насытишься.

После ужина Лева, потянув носом воздух, сказал:

— Душно. Жарища.

- Прямо разжарило... Окна открыты.

Пропустив мимо ушей замечание бабушки, Лева обратился к матери:

- В сарай пойду спать? Там хорошо.

- Так бы и сказал, — не унималась старуха. — А то заезжает не знаю откуда: душно да жарко. Одному-то боязно, поди? Еще перепутаешься, чего доброго.

Отец, хлебая окрошку, улыбнулся.

- Позоришь ты его, бабушка. Маленький, что ли, он? Я в такие годы один в ночное ездил. А в сарае мать теперь — любота.

- Да я не забоюсь! —отважно заявил Лева, хватая, большую кошму, толстое стеганое одеяло, подушку. Отнес все, постоял, подумал и взялся за вто­рую подушку.

— Зачем другая-то понадобилась? — пытливо спросила бабушка, внимательно наблюдавшая за действиями внука.

Лева смутился, потупил глаза и долго никак не мог придумать подходящего ответа.

— Она все равно лишняя. А на двух-то лучше...— пробормотал, наконец, Лева, внутренне досадуя на свою растерянность и на бабку. Все ей надо. Везде суется.

— Ну, бери, коли такой широкий, — согласилась старуха.

Задуманный товарищами план удался как нельзя лучше. Вместе с постелью Лева сумел незаметно при­хватить в кухне увесистую краюху хлеба, соленых огурцов и два яйца, которые оказались сырыми. Но это выяснилось только впоследствии, когда мальчик нечаянно раздавил одно яйцо в кармане.

Пока Лева ходил из дома в сарай, Вася сидел, за­таясь в темном углу. Из взворошенного сена видне­лась лишь голова мальчика. Но и она при малейшей опасности была готова моментально скрыться.

Когда Лева выложил на угол кошмы добытые продукты, у Васи жадно загорелись глаза.

— Ешь! Окрошка хорошая осталась. Только как ее принесешь? Бабка сразу прицепится.

Вася рвал зубами мягкий, душистый хлеб, хрусткие огурцы и, казалось, вкуснее не было ничего на свете. Не хватало терпения жевать. Насыщаясь, мальчик чувствовал, как затихает в нем нервная дрожь и сомнение, как расходится по всему телу приятное, чутьдремотное тепло.

Лева с помощью гвоздей и проволоки соорудил прочный запор к двери.

Поев, Вася растянулся на кошме и, довольно поглаживая тугой живот, улыбнулся. Обнявшись, ребята долго разговаривали то громкими голосами, то, спохватившись, переходили на шепот. Было тихо и так темно, что товарищи не видели друг друга. Только раз кто-то прошел мимо сарая, звучно шлепая по грязи и лужам. Ребята замолкли. Когда шаги удалились, Лева еще полежал и надумал что-то спросить товарища. Но тот в ответ только невнятно промычал. Заснул.

Утром старуха проводила в стадо корову, процедила молоко и пошла полоть огурцы. Возвращаясь оттуда, она остановилась около сарая, прислушалась и осторожно потянула дверь. Звякнула проволока, но дверь не поддалась. Тогда старуха отыскала в дощатой стене дряхлого сарая подходящую щель и заглянула внутрь.

- Так и знала... Лукавцы! — мутные глаза старухи оживленно блеснули. Постояв несколько в задумчивости, она взяла около крыльца свою палку и решительно двинулась за ворота. Пересекла дорогу и свернула в переулок.

Небольшой, белый, словно игрушечный домик Ор­ловских, как часовые, охраняли по углам два моло­дых трепетных тополя. Под окнами в зеленой ограде из штакетника чернели аккуратные прямоугольники грядок. По стене рядами были натянуты, как струны, толстые белые нитки. Снизу по ним начинали взби­раться вьюны.

— Маша! Дома, что ли? — крикнула в открытое окно старуха.

— Кто там? Заходите! — Мария Ивановна ото­двинула тюлевую, колыхавшуюся от легкого ветерка, занавеску. — Варвара Акимовна! Так что же не за­ходишь?

— Дело такое, что наедине надо потолковать, — старуха тяжело опустилась на лавку.

— Что за секреты завелись? — улыбнулась Мария Ивановна, открывая калитку. Она присела рядом, го­товая слушать.

— Спервоначала хотела к Валентине пойти, а по­том думаю, к тебе-то лучше. Та сгоряча может дров наломать, — старуха помолчала, стукнула в землю палкой и, не без гордости, заявила: — Сынишко-то ее — у нас. С Левкой в сарае спит.

— Вон как! — удивилась Мария Ивановна. — Беда с этими ребятишками. На экзамены вчера не пришел. Мать с ума сходит. Прячется, значит?

- Знамо, на глаза не кажется. У меня еще вчера догадка завелась. Только не стала допытываться. Побоялась спугнуть.

- Что же теперь делать, Акимовна? — задумчиво просила Мария Ивановна.

- Подумать следует. — Старуха, грузно навалясь на палку, встала и побрела обратно к своему дому.— За этим и приходила.

Еще издали Акимовна заметила, что дверь сарая настежь распахнута. Напротив, на густой курчавой трааве, Лева занимался утренней гимнастикой. При этом размеренно считал:

- Раз, — и поднимет руки. — Два, — выбросит их вперед. — Три, — вскинет вверх прямую ногу.

- Ишь, размахался, — проворчала старуха и вдруг властно крикнула: — Поди-ка сюда!

Акимовна, постукивая палкой, неторопливо поднялась по ступенькам крыльца, в кухне села на широкую сосновую лавку. Лева в одних трусах встал напротив. Под пристальным взглядом бабушки ему стало не по себе. Он отводил в сторону взгляд, дергая плечами, ежился, точно от холода. Заметив это, Акимовна, неожиданно для себя, нарушая уговор с Марией Ивановной, сказала:

- Ты вот обижаешься, что я обманом тебя попрекаю. А скажи-ка, где твой дружок Васька?

Лева покраснел, потупился и молчал. Да и больше ничего не оставалось делать. Соврать нельзя, а правду сказать — товарища выдашь.

— Что же молчишь? Да ты на меня гляди!

Лева поднял голову, а глаза не слушались, все равно смотрели в пол.

— Неслух, больше никто... Из дома убежал, на экзамен не пошел. Кто же так делает? — спросила старуха и тут же выразительно ответила: — Неслухи и шалберники. — При этом Акимовна так смотрела на Леву, будто он, а не Вася, был во всем виноват.

Буря улеглась неожиданно. Устало вздохнув, ста­руха миролюбиво сказала:

— Возьми вон хлеба и крынку молока, снеси в са­рай. Голодный он, поди? А про наш разговор и не заикайся. Вроде, его совсем не было. Понял?

Обрадованный Лева утвердительно кивнул голо­вой. Чего же не понять? Непонятным было только поведение бабушки. Оказывается, она уж не такая плохая и вредная.

Крепко обняв накрытую краюхой хлеба крынку еще не остывшего молока — «утрешника», Лева спу­стился с крылечка, вошел в сарай и тихонько ок­ликнул:

— Вась, а Вася!

Но Васи в сарае уже не было. Напрасно Лева за­глянул во все углы, поворошил ногой сено и вышел на огород. Товарищ как растаял.

А ЧЕГО ОНА ХОДИТ

Валентина поднялась чуть свет. Собственно, она всю ночь не спала. Пройдет ли кто, или зашуршит ветер в кустах — Валентина, стряхнув тревожную дремоту, вскочит, прислушается. Не Вася ли?

Теперь ломило виски, а голова казалась тяжелой.

Вчера, когда еще окончательно не развеялись ее подозрения, что сын взял деньги, — было значительно легче. Тогда ею владели досада и гнев. Лишь временами появлялась щемящая жалость. «Ничего, никуда не денется. Придет», — тут же успокаивала себя Ва­лентина.

Беседа с Глафирой Павловной привела Валентину в смятение, вызвала чувство стыда и недовольства собой. Старая учительница внешне была спокойна, как всегда. Но губы ее порой нервно вздрагивали, а взгляд рассеянно бегал, казалось, что-то искал. Выслушав внимательно Валентину, она, вертя между пальцами карандаш, сказала:

- Учителя немало тратят сил, чтобы правильно воспитать Васю, а вы, кажется, не утруждаете себя. Как же можно, ничего не выяснив, не узнав, на­кануне экзамена предъявить ребенку такое обвинение? — За ровным голосом Глафиры Павловны ясно чувствовалось возмущение. — Почему вы уверены, что деньги взял Вася? А я вот не верю.

- Не удержалась я... — Валентина виновато опустила глаза. — Ведь не шутка это... деньги взять... Если бы не любила его, так, может, и не беспокои­лась, — Валентина хотела еще что-то сказать, но Глафира Павловна зачем-то, очевидно, по укрепив­шейся привычке, легко застучала карандашом по столешне. Валентина растерянно осеклась.

— Вы — мать. Это налагает большую ответствен­ность. Ее надо все время чувствовать. Мало любить ребенка, надо его воспитывать. Своим поведением воспитывать.

Валентине показалось, что Глафира Павловна, поднимаясь, бросила на нее укоряющий взгляд. «Знает, поди, все», — и Валентина опустила голову, чувствуя, как жарко загорелись щеки.

— Досадно так получилось, — говорила Глафира Павловна, провожая Валентину до крыльца. Как хорошо все мальчик сдавал — и вот, пожалуй­ста... И на класс это неприятно подействовало. После экзамена поищем его. Педагогический совет решит, как быть с арифметикой. Надо непременно доказать, что он смалодушничал, проявил упрямство. Вместо того, чтобы настойчиво отстаивать свою правоту, он убежал от экзамена. Убежать каждый сумеет. Поэтому я лично думаю, чтобы Вася сдавал осенью. Это необходимо для него.

По пути из школы Валентина еще больше осознала свою вину. Она о себе заботилась, о своем счастье А с мальчишкой не считалась. Хотела, чтобы он привык к Якову, смирился. Вот и получилось... Выходит, счастье должно быть не своим, а общим с сыном, нашим. Где же он? Куда делся?

Валентина зашла в лес, долго бродила между кустов и деревьев.

- Вася, сынок! Я не стану ругаться. Ва-ся!..

Но кругом стояла знойная тишина. Лишь где-то и деловито стучал неугомонный дятел да басовито гудели золотистые шмели.

Возвращаясь на ферму, Валентина увидела у ши­роких ворот гаража Якова. В синем замасленном комбинезоне он, издали улыбаясь, вышел ей навстречу. Валентина почувствовала, как у нее дрогнуло сердце. Упрямо опустив голову, она ускорила шаги.

- Валя! — удивился Яков. — Задержись.

- Некогда!.. — отрезала Валентина, однако остановилась.

- Так уж минуты для меня не найдешь? — Яков растягивал губы в улыбке, а глаза бегали, ни на чем не задерживаясь. У Валентины неожиданно родилась догака: «Не он ли взял деньги? Когда я в магазин ушила, он один в горнице оставался... Неужели?..»

- Чем так расстроена? — спросил Яков, стараясь придать своему голосу как можно больше участия.

- Да так. Ничем не расстроена.

- Ты, может, это... Я забыл сказать... Вчера сто рублей с комода взял, а сказать забыл. Так я отдам. Не чужие ведь. Вот будет получка, и отдам.

— Эх, Яков, Яков... — с болью выдохнула Валентина. — Я думала, ты человек... — Она чуть не бегом бросилась вперед.

— Подожди горячиться. — Яков сделал вслед Валентине несколько шагов, но, видя, что та не ждет и даже не оглядывается, остановился.

«Значит, Яков... Яков взял деньги, а я Васю обви­нила. Ой, как нехорошо получилось»... — думала Ва­лентина, подходя к звероферме.

В бригаде никто не приставал к Валентине с рас­спросами, не выражал сочувствий и сожалений. Все шло так, как будто ничего не случилось. И это, по­жалуй, было лучше. Валентина чистила клетки, полу­чала на зверокухне и раздавала корм, слушала раз­говоры и шутки подруг. Но все это как-то проходило мимо, не касаясь ее дум и сердца.

Валентина налила в небольшие мисочки воды и расставила их по клеткам. Потом, не выпуская из рук ведра, присела на лавочку около дома. Лисы лакали воду. Подскакивали к мискам и лисята. Ткнутся носом, лакнут и, забавно облизываясь, отбегут, затеют возню.

Тяжелым, невидящим взглядом Валентина долго смотрела на пышную возвышавшуюся у ее ног клум­бу. Вдаль уходили сетчатые под тесовыми крышами клетки. Их строгие ряды образовывали прямые про­ходы, посыпанные свежим речным песком. Вся звероферма с похожими на домики клетками, проходами-уличками, цветочными клумбами, водопроводом электрическими лампочками, напоминала какой-то сказочный городок, заселенный лисами. Из глубины вольера показалась Мария Ивановна в сером халате. Она шла неторопливо, размеренно, оставляя па песке четкие отпечатки следов. Мария Ивановна, казалось, ни на что не обращала внимания, но все видела. Вот она остановилась, подняла с земли мисочку с водой и, осторожно открыв дверцу клетки, поставила ее на полочку. Валентина, заметив это, шагнула навстречу Марии Ивановне.

- Забыла... Как из ума вышло...

- Бывает, — Мария Ивановна встала напротив Валентины. — Уладится с Васей. Только вперед надо умней быть. С ребятами опрометчиво не посту­пают.

- тНе послушалась я тогда твоих слов, — с вино­вным выражением на лице призналась Валентина.— Думала, перемелется... Привыкнет Вася к Якову. Теперь каюсь. — Помолчав, Валентина вскинула на Марию Ивановну глаза:

- Боюсь очень. Вернется ли Вася?

- Придет. В лесу бродит.

- Хотя бы пришел скорей, не мучил. Так я сглу­пила...

На следующее утро, после разговора с Акимовной, Мария Ивановна послала к Валентине дочку с запиской. Дорогой Света останавливалась несколько раз в укромных местах, осматривала со всех сторон свернутую наподобие лекарственного порошка бума­гу. Очень ей хотелось узнать, что там написано. Наверное, про Васю. И все-таки Света самовольно про­читать записку не решилась: нехорошо да и боязно. Вдруг мать как-нибудь дознается. Оставалась един­ственная надежда: узнать содержание записки от те­ти Вали. Но и тут девочку ждала неудача.

Валентины дома не оказалось. Она с рассветом ушла искать Васю. Побывала опять в лесу, у Катуни, заглянула в старый вагончик тракторной бригады и вся мокрая от росы вернулась ни с чем в поселок. Ей пришла мысль, что надо поговорить с Левой. Воз­можно, он знает, где Вася. Ведь они друзья.

Валентина торкнулась в калитку, но она не открылась. Подошла к окнам — они задернуты занавеска­ми, а в доме так тихо, что в открытую форточку слышно, как тикают часы. «Спят, — подумала она. Ведь рано еще»...

...Не передав записку, Света вернулась домой расстроенной. У нее неожиданно появилась мысль, что, возможно, Вася заболел. Лежит где-нибудь под кустом и помочь ему некому. А может, голодный, без воды. У девочки от жалости больно защемило сердце.

Она прошла по тихим комнатам, поковыряла под цветком влажную черную землю, все время напряженно думая, что предпринять. Нельзя же оставлять товарища в беде! И вдруг решительно вскинула голову, бросилась бегом в кухню. Достала белого хлеба, печеных яиц, кусок свиного сала, налила в бутылку молока, нарвала на огороде луку и редиски. Все аккуратно уложила в сумку, с которой мать обычно шла в магазин. После этого достала из комода таблетки аспирина и стрептоцида, завернула и тоже положила в сумку. Но через некоторое время снова открыла комод и прихватила флакончик йода, бинт и ваты. Мало ли что может случиться с Васей в лесу. Простудится, с дерева упадет или ногу наколет. И как он один не боялся ночью?

На пороге Света окинула хозяйским взглядом комнату и вышла, закрыла дом на замок. Дошла до переулка и видит: Генка Рябинин стоит на коньке крыши, пронзительно свистит и машет длинной палкой с тряпкой на конце — голубей гоняет. Сейчас заметит и обязательно закричит: «Знаю, куда пошла!..» Она, Света, конечно, ничуть его не боится и найдет, что сказать. Но лучше не связываться. Света свернула в переулок.

А Вася тем временем сидел в кустах и мысленно ругал Левину бабку. Ведь неспроста она позвала Леву. И голос сердитый. Наверное, догадалась, кто в сарае скрывается. Конечно, догадалась. Она хитрая. Надо поскорей убираться, а то и тут найдет. Но куда убираться? В лес? И сидеть там весь день голодным? А что, если домой зайти? Матери теперь нет, на работе.

Вася пробрался огородами к своему дому. За кустами малины отдышался, внимательно, как разведчик, осмотрелся. Заметив замок на двери, он смело поднялся во весь рост, нашел в условленном месте ключ. В сенях заглянул попутно в шкафчик, где обычно хранились продукты. Там стояли тарелки, банки. Все пустое. А вот в кухне на столе виднелось что-то прикрытое чистым полотенцем. Вася открыл и удивился. И чего тут только не было! Любимая его яичница-глазунья на сале, сметана и -творог, квас и целая гора хлеба. Мальчик растерялся и не знал, с чего начинать. Решил начать с яичницы, а потом постепенно переходить к остальному. Вася ел, ел, а когда спохватился, то остальному места уже нисколечко не осталось. Мальчик с сожалением вздохнул и подумал, что это мать понаставила столько еды. Она, наверное, поняла, что он не брал денег. А может, деньги уже нашлись. Вася откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Идти никуда не хотелось. Прилечь бы на кровать. В комнате прохладно, тихо. «А если мать придет?»—мальчик встрепенулся и тут только заметил под концом полотенца толстую тетрадь в потертом клеенчатом переплете. Заметил и не обратил внимания. Мало ли в доме разных тетрадей и книг. Мать и на политзанятиях пишет и два раза в неделю на вечерние курсы ходит—тоже пишет.

От нечего делать Вася лениво пододвинул к себе тетрадь, побарабанил пальцами по обложке, открыл.

«Дневник сержанта Сергея Твердых». Вася крепко хватил тетрадь, прижал к груди, точно боялся, что отнимут.

- Лева! Лева! Смотри! Дневник папин! — вска­кивая, звонко закричал Вася, как будто товарищ на­ходился в сенях или во дворе. Мальчик потоптался около стола, забежал зачем-то в горницу и пулей выскочил во двор. Помчался к Леве.

К счастью, Лева оказался на крылечке, и Васе ни­чего не стоило вызвать его в кусты.

- Пошли в лес, — предложил Вася. — Смотри!.. Папин дневник...

- Пошли! — без колебаний согласился Лева.

Спустя несколько минут, товарищи тронулись в путь. Впереди шагал маленький, коренастый Лева с сумкой в руках и перекинутым через плечо старым одеялом. За ним — Вася. Обеими руками прижимал он к груди отцовский дневник. Не в силах преодолеть терпение, мальчик пытался читать его на ходу.

Лева облюбовал маленькую, сплошь заросшую ромашкой поляну. Посредине ее возвышалась молодая, стройная, будто точеная березка, а со всех сторон подступал густой сосняк. Лева аккуратно расстелил в тени одеяло, расправил уголки, повесил на сучок сумку.

- Читай, — сказал он и лег на живот, подперев ладонями подбородок.

Вася прислонился спиной к березе и только начал читать, как внезапно заколыхались сочно-зеленые, похожие на пики, вершины сосняка. Ребята удивление переглянулись. Ветра нет, а шевелятся. Может, зверь какой? Когда хрустнула ветка, товарищи настороженно вскочили. По колыханию сосняка было замет­но, что кто-то шел прямо на ребят. Вот он затаился, опять пошел...

— Кто там? — дрогнувшим голосом крикнул Ле­ва, а Вася примерился испуганным взглядом к березе — можно ли при нужде на нее быстро за­браться.

— Испугались? — из сосняка выставилось доволь­ное лицо Светы, а затем девочка, в белом платье и с сумкой в руках, вышла на полянку.

— Прямо, испугались... Есть чего, — небрежно бросил Вася, стараясь подавить невольный вздох облегчения.

— Ой, уж нет? Конечно испугались. Даже поблед­нели.

Васе это показалось почему-то обидным. Он стал упрямо отрицать, изворачиваться. Из-за того, что го­ворил неправду, он нервничал, повышал голос. Раздражение заглушило в нем ощущение внутренней ра­дости от появления Светы.

— А чего тебя принесло? Ходит тут...

Света бросила на Васю укоряющий взгляд, обидчиво сжала губы.

— А я не к вам вовсе... Подумаешь, загордился. Было бы чем... — Она решительно повернулась и скрылась в сосняке.

- Мы ведь правда испугались, — сказал Лева и грез некоторое время добавил: — Зачем так сказал? Обиделась она.

Вася молчал. Он и сам теперь понял, что поступил нехорошо, такое ляпнул! Про папин дневник бы ей сказать.

- А чего она ходит по кустам, как медведь.

Света, гордо запрокинув голову, быстро шагала в поселок. Потом присела на пенек и от обиды рас­плакалась.