В стужу

Была кромешная тьма. Ветер поднимал снежный вихрь. Дома утонули в сугробах. Земнухов, окруженный конвоем, шел по улице, как слепой. Жгучий ветер обжигал лицо. Снег лепил стекла очков. Земнухов мучительно размышлял: " Что могло случиться? Может быть, он проявил какую-нибудь неосторожность? Или это провокация? Или... предательство?.." Его привели к большому дому, и конвоир с трудом приоткрыл занесенную снегом калитку.

- Проходите, господин Земнухов!

Стряхнув с воротника снег и протерев очки, Земнухов вошел в кабинет Суликовского.

Увидев Земнухова, Суликовский привстал из-за большого письменного стола и вежливо предложил стул.

- Как там дела у вас, господин Земнухов? Что готовите к очередной постановке? -изображая живой интерес, спросил он.

Земнухов стал рассказывать о работе театрального кружка. Суликовский слушал внимательно, стараясь поймать взгляд Земнухова. Он считал себя опытным ловцом душ. Но это был дешевый следовательский прием. Земнухов понял, что улик у гестапо никаких нет.

- А скажите, господин Земнухов, где у вас спрятаны сигареты, взятые с машины? - неожиданно спросил Суликовский, подавшись всем телом к Земнухову.

- Сигареты? Первый раз слышу...

- Стало быть, это не ваших рук дело?

У Вани отлегло от сердца.

-Ах, вот вы о чем! - улыбнулся Земнухов.- Да, да, помню. У нас на квартире стоял обер-лейтенант Лемке. Уезжая, он продал мне пол-ящика сигарет. Вы можете проверить,.- мои слова. Он в Миллерове...

- Тем хуже для вас: спекулировать сигаретами, - значительно проговорил. Суликовский.

- Действительно, я дал сигареты своему соседу Пузыреву. И если он их продавал, то при чем тут я?..

Несмотря на такой, казалось бы, благополучный поворот дела, Ваню задержали в полиции. В ту же ночь арестовали Третьякевича и Машкова.

Тюленин, узнав об аресте друзей, тотчас же оповестил об этом штаб. Вся организация поднялась на ноги. Было принято решение: разбиться на отряды и уходить из Краснодона в Каменск, Россошь, Тарасовку.

Вечером Тюленин и Валя Борц зашли за Тосей Мащенко.

Встревоженная и бледная, Тося встретила их на пороге:

- Только что у меня была полиция. Переворошила весь дом. Искали тебя, Сергей, и тебя, Валя. Что же вы стоите? Заходите, а то неровен час - увидят...

Мащенко, видимо, еще не знала об уходе " Молодой гвардии" из Краснодона. Выслушала молча. Зябко куталась в платок. За окном выла вьюга, стояли лютые крещенские морозы.

- Ну что же, Тося, одевайся, - сказала Валя Борц.

- Да, сейчас, - согласилась она. -- Мать вот хворает. Кто присмотрит за ней? Да и как идти, ребята? Валенок у меня нет, а в туфлях по такой метели далеко не уйдешь.

- А у соседей достать нельзя? - спросил Сергей.

- Кто же даст?

- Будем посменно надевать мои валенки, - предложила Валя.

- А далеко идти? - все колебалась Тося.

- Там будет видно, - сказал Тюленин. - По-моему, надо подаваться на станицу Метякино, там в лесах партизаны. А лучше бы перейти фронт и к своим...

За стеной послышался долгий захлебывающийся кашель, потом голос, похожий на стон:

- Куда она пойдет? Холодище-то какой!

- Да ее, мамаша, немцы здесь прикончат, если она останется, - горячо возразил Сергей Тюленин, заглянув в соседнюю комнату.-Надо уходить. Дело нелегкое, а надо.

- Немцы уже были у нас, вас искали. Когда вы уйдете, я скажу, что дочка ушла. А сама в подвале прятать ее буду, - стояла на своем Тосина мать.

- Тебе виднее, Тося, - нахмурившись, сказала Валя. - Хочешь - иди с нами, не хочешь - оставайся. Только не уберечься тебе здесь. Вспомнишь мое слово, да поздно будет.

Тося отвела Валю в угол.

- Пойми, умрет мать без меня. Кровью уже харкает. Только, Валюшка, не думай, что я трушу.

- Глупая! И мысли такой у меня не было.

Они обнялись. Тося заплакала. Крепко, как брата, поцеловала она на прощанье Сергея Тюленина.

И вот степь за Краснодоном. Валя Борц и Сергей Тюленин последний раз оглянулись на любимый город. Прощай, родная школа, прощай, дружная семья горняков, с которой сроднились с детства, прощайте, милые домики, улицы!..

Куда идти? Метель не унималась, снег замел дороги. Подняв воротники, они молча побрели к далекому, невидному за пургой лесу.

Покидал Краснодон и Олег Кошевой. Был он с виду спокоен. Мать и бабушка готовили его в дорогу.

- Сынок, не бери комсомольский билет. Давай я его спрячу. Целее будет, - уговаривала его Елена Николаевна.

- Я всегда тебя слушал, мама, ты это знаешь. Но сейчас, прости, не послушаю. Что скажут ребята, если я оставлю билет?

- Да мы же сохраним его, милый. Не бойся, - вмешалась бабушка,

- А ты, бабушка, свой партийный билет где хранишь?

- Здесь, дорогой, здесь. В кармане зашит.

- Вот и мне зашейте...

Бабушка покорно взяла иглу и зашила комсомольский билет в спину пиджака. Наган Олега был спрятан в сарае, за доской; бабушка знала об этом.

- Бабушка, принеси наган.

- В нем только одна пуля. Зачем брать? - сказала Елена Николаевна.

- Бывают, мама, случаи, когда и одна пуля выручает. Может, немца встречу один на один. А если туго придется, я сдаваться не собираюсь...

С котомкой за плечами Олег уходил в далекую степь.

Мать проводила его до окраины города.

- Может, не увижу тебя больше, сынок. Обняла сына, заплакала.

- Не плачь. Все будет хорошо.

" СИНИЦА"

К Ольге он стал относиться равнодушней, суше. При встречах был немногословен. А раньше балагурил, смеялся, был неистощим на смешные рассказы и всегда напевал.

" Неужели охладел? " думала Лядская. Оставаясь наедине, брала дневник и записывала в нем наивные сентенции, вроде такой: " Любовь - свеча, дунь на нее - погаснет".

Вечерами она заходила к соседке, одноглазой старухе Дарье, и просила гадать на " червонного короля".

Это был ухажёр Ольги - Дмитрий, рослый парень, с длинной жилистой шеей. Он имел неодолимую тягу к деньгам, к роскоши. Поступив в городскую управу, раздобыл хромовые сапоги и кожаный шлем, курил дорогие папиросы. Никому из подруг Ольги он не нравился. Ольга обижалась, сердилась.

- На вкус и цвет товарищей нет... И не вам судить. Вы еще понятия не имеете, что такое любовь...

Подруги отвернулись от Ольги. Она выехала на хутор. Дмитрий изредка к ней наезжал и становился все холодней и холодней.

Однажды Ольга пришла к Тосе Мащенко в полном отчаянии, с заплаканными глазами. Она получила повестку на срочный выезд в Германию.

- Что же твой Дима не заступится? - иронически спросила Тося. - Ведь у самого бургомистра служит...

- Не знаю... Не может, - вяло проговорила Лядская. - Вот письмо ему написала. Передай... Хочешь, прочти.

И ушла...

Тося хорошо знала Ольгу, ее характер, ее взгляды на жизнь. Мир интересов у нее был узок. Она любила вечеринки, бредила фокстротами. На танцевальной площадке городского парка она и встретила рыжеволосого Дмитрия. И вдруг такое письмо!

Тося дважды прочитала его. Задумалась. Жалко стало подругу.

В слезливых тонах Ольга описывает ту печаль, которая " камнем легла у нее на сердце", и о том, что " немцы бесчеловечны, угоняют ее в рабство". Слово " рабство" было написано крупными буквами. Ольга просила Дмитрия отомстить немцам за " ее растоптанные чувства".

Все это было так не похоже на Ольгу!

Тося спрятала письмо под скатерть. Был уже поздний час. Она решила утром сходить в управу и отдать письмо Дмитрию.

Случилось это как раз в тот день, когда полиция устроила облаву в городе. На базаре был пойман подросток, продававший краденые немецкие сигареты. Суликовский потирал руки. Он считал, что ключ к открытию дверей тайной организации, которая так долго изводила его, найден.

Не успела Тося лечь в постель, как грубо постучали в дверь. Мать открыла. В комнату ввалились гестаповцы. Бесцеремонно они выдвинули ящики шкафа, рылись в белье, срывали со стен фотографии, заглядывали под кровать. В руках у них были электрические фонари. Один из гестаповцев сорвал со стола скатерть. Письмо упало на пол. Он поднял, прочел и сказал:

- Одевайся!

Гестапо. В камере холодно. В углу рыдает женщина. Кто-то жалобно стонет и просит пить.

Вот распахнулась дверь, и в камеру втолкнули Ольгу Лядскую.

- Ты... Ольга? - спросила Тося.

Лядская бросилась к подруге. Рассказ ее был бессвязен. Ее вызвал сам барон, требовал назвать имя человека, писавшего листовки.

- А ты?

- Я молчала. Он ударил меня... Я умру!.. А я жить хочу! Я молода... Мне только восемнадцать лет.

Тося принялась ее утешать, гладила по волосам.

Ольгу знобило. Тося сняла с себя кофточку и накинула ее на плечи подруги.

Утром Лядскую вызвал следователь, снисходительно подал руку.

- Озябли? Сейчас угостим вас вином.

Следователь налил в стакан крепкого портвейна. Лядская жадно выпила.

- Сегодня мы вас запрем в другую камеру. У вас слишком нежная душа... В Германию вы не поедете, если... расскажете нам все, все, все...

И Ольга рассказала про свою встречу с Тосей Мащенко в день, когда над Краснодоном развевались красные флаги, назвала школьных подруг, говоривших ей о ненависти к немцам.

Следователь обещал подарить Лядской замшевые туфли и шевиотовый костюм.

Лядская вернулась в камеру. Тоси там уже не было - увели пытать. На сыром полу валялась ее изорванная, испачканная кровью кофточка, та самая, которой она укрывала Лядскую.

Ольга взглянула на кровяные сгустки, запекшиеся на полу. За стеной слышались вопли. Кого-то истязали. Может быть, Тосю? Она прислушалась к стонам, и ей стало страшно. Это она предала, она, она...

Лядская ползала по каменному полу, корчилась, всхлипывала. Она умела притворяться, лгать.

" Меня тоже повесят, - вспомнила она слова Тоси. - Я это знала раньше, когда мы клятву давали: рано или поздно меня, или Олега, или Сережу... Умирать страшно, очень страшно! Так хочется жить... Но ты только не плачь... Я же не плачу!.. Я им не скажу ни слова. Ты тоже? "

Разве могла Тося не верить ее слезам, ее стону? Разве могла думать, что она продаст дружбу, верность... что письмо, которое она оставила тогда, было провокационным?..

Лядская забилась в угол и при одной мысли, что сейчас сюда войдет Тося, истерзанная, окровавленная, и открыто посмотрит ей в глаза, приходила в ужас.

Спустя несколько часов она сидела на диване в кабинете следователя гестапо и, лениво поднося ко рту кусочки шоколада, смотрела на пьяного офицера, выводившего корявыми буквами:

" Олег Кошевой - нет.

Ульяна Громова - тут.

Сергей Левашев - тут".

Оторвав глаза от бумаги, офицер спросил:

- Еще кто?

- Минаева...

- Ну что же, запишем и Минаеву...

Вошел барон. Вежливый, почтительный. Сказал Лядской, что о подвиге ее он уже знает и что она зачислена на службу агентом тайной полиции.

- Ви будет получайт двадцать четыре марка в неделю. Запоминайт ваша кличка-" Синица"... Это ошен нежный имя, голубушка, не правда ли? - улыбнулся барон.