Иеромонах Матфей (челюскин) и общины при часовнях на кладбищах Александро-невской Лавры

Во второй половине 1920-х — начале 1930-х гг. после разрушения традиционного епархиального устройства церковной жизни, закрытия многих храмов и монастырей (например, в 1923 г. Иоанновского монастыря) и запрещения доступа к их святыням, особую известность в северной столице приобрели три чтимых захоронения на кладбищах Александро-Невской Лавры. На Никольском кладбище таким местом была часовня над могилой блаженного Матвея Татомира. Он родился 16 ноября 1848 г. в семье приходского священника Подольской губернии, в 1867 г. окончил Каменец-Подольскую Духовную семинарию и в 1871-1876 гг. учился в Петербургском университете. В дальнейшем Матвей Татомир некоторое время жил в Каменец-Подольске, а затем стал совершать паломничества по святым местам, прожив около трех лет в Иерусалиме. По свидетельству 1931 г. лаврского иеромонаха Матфея (Челюскина), «знаменит он был тем, что ездил-паломничал на поклонение святым местам, по российским и палестинским. Последние семь лет провел в затворе в Петербурге на частной квартире на Ивановской улице, дом 22, квартира 18». 17 сентября 1904 г. блаженный скончался, его погребение на престижном Никольском кладбище и возведение склепа-часовни были совершены на пожертвования ревностных почитателей.

И после смерти Матвея Татомира продолжали почитать как прославленного молитвенника, затворника и ревнителя Святой Троицы. Могила блаженного постепенно стала объектом народного поклонения. Согласно некоторым свидетельствам, на этой могиле любил молиться священномученик митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин. Уже к 1917 г. на надгробие блаженного клали записки с разнообразными просьбами: об исцелении от различных недугов, удачной сдаче экзаменов, получении места службы и др. Но особое распространение почитание Матвея Татомира получило с середины 1920-х гг., когда при его надгробной часовне была образована община. Ее создательницей стала крестная дочь блаженного старица Любовь Матвеевна Лимонштайн. Под влиянием Матвея Татомира она перешла из лютеранства в Православие и 13 лет жила у него в качестве прислуги. В дальнейшем Любовь Матвеевна поселилась вблизи Тихвинских ворот Лавры в небольшой квартире по адресу: Чернорецкий пер., д. 4, кв. 15, и ежедневно посещала могилу блаженного, ухаживая за ней.

В 1922 г. у старицы появился деятельный помощник — потомственный дворянин, бывший гвардейский офицер Михаил Николаевич Челюскин. Он родился в 1892 г. в г. Белгороде Курской губернии в семье генерал-майора артиллерии, окончил Кадетский корпус и в 1913г. Артиллерийское училище в Петрограде, затем служил штабс-капитаном во 2-й гвардейской артиллерийской бригаде, за мужество, проявленное в боях на фронтах Первой мировой войны, был награжден орденами и Георгиевским оружием. С осени 1917 по август 1921 гг. М.Н. Челюскин учился в Артиллерийской академии в Петрограде, при этом побывав на советско-польской войне (с 10 августа по 25 сентября 1920 г. читал лекции в артиллерийской школе командного состава армий Юго-Западного фронта). После окончания академии Михаил Николаевич был направлен в звании военного инженера-технолога служить руководителем опытов на Ржевский артиллерийский полигон, но в дальнейшем пережил тяжелый психический кризис и несколько месяцев находился в клинике для душевнобольных. Возможно, определенную роль в этом сыграли проводившиеся в то время на артиллерийском полигоне расстрелы и захоронения политических заключенных, в том числе священнослужителей (там же летом 1922 г. был погребен и священномученик митрополит Петроградский Вениамин).

Поправившись, Михаил Николаевич резко изменил свою жизнь. 28 июля 1922 г. он демобилизовался из армии, стал ходить в Александро-Невскую Лавру, познакомился с Л.М. Лимонштайн и вскоре поселился в ее квартире в Чернорецком переулке. Под диктовку старицы Челюскин написал две брошюры о жизни и чудесах блаженного, переписывал письма к ней Матфея Татомира из Иерусалима и раздавал их верующим. В 1926 г. М.Н. Челюскин был принят в число братии Александро-Невской Лавры, через год наместник обители епископ Григорий (Лебедев) постриг его в монахи с именем Матфей и рукоположил во иеродиакона, а 20 декабря 1930 г. новый наместник Лавры епископ Амвросий (Либин) рукоположил во иеромонаха.

О. Матфей (в 1927-1928 гг. он принадлежал к «непоминающим») был приписан к Свято-Духовской церкви обители, но ежедневно в 9 часов утра проводил службу в часовне Матфея Татомира. Почитание блаженного быстро росло, и обеспокоенные городские власти еще в середине 1920-х гг. попытались противодействовать репрессивными мерами. В это время верующие старались сохранить и комнату на Ивановской улице, где когда-то жил Матфей Татомир, «как святое место», но возглавлявшую это начинание Софью Андреевну Матюшенко арестовали, а комнату опечатали. В 1925 г. был закрыт и свободный доступ к захоронению блаженного. Сообщая об этом в небольшой заметке, «Красная газета» объясняла причину закрытия «гигиеническими соображениями» и «лихоимством» священнослужителей, якобы собиравших плату за вход в часовню. Однако этот запрет уже вскоре практически перестал выполняться. Верующие ставили в склепе свечи, уносили песочек и деревянное масло с могилы, считая его целебным, причем существовало поверье, что если посыпать песком порог квартиры, то обысков и арестов не будет. Кроме того, в квартире Л.М. Лимонштайн перед иконой св. Софии, у которой когда-то молился блаженный Матфей, постоянно служились молебны. Почитая икону чудотворной, ее часто носили по домам верующих.

Интересные воспоминания о лаврских почитателях Матфея Татомира оставил церковный писатель А. Краснов-Левитин: «На Никольском кладбище часовня, на часовне крест с голубком. Могила блаженного Матфея... Наверху икона Божией Матери и аналой с крестом и Евангелием, панихидный столик. Иеромонахи здесь служили панихиды. Затем спуск вниз, подземелье. Большой деревянный гроб; туда в щелочку опускали записочки с прошениями. А около часовни — община. Во главе — Любовь Матфеевна. (Ее заброшенная могилка и сейчас против часовни, без креста и надписи.) Старушка вся в светлом, седая, в белом платье, в белой косынке, со светлыми четками в руках... Жила на задах лавры, у Тихвинских ворот. В небольшой ее комнатке, как в часовне, много икон, пахнет ладаном. А на кухне жил мой приятель отец Матфей... Во время войны — боевой офицер, драгун. Был контужен и ранен. После революции пристрастился к Лавре, стал близким человеком к Любови Матфеевне, все свое время проводил в часовне, на могиле блаженного Матфея. Особенно усилилась его привязанность к Любови Матфеевне после смерти матери — глубоко религиозной женщины, единственного близкого человека. Жил он на кухне, спал на жесткой скамейке, подложив под голову (по " Добротолюбию") полено. Бывшему офицеру, крепкому, здоровому мужчине, нелегко ему, видимо, давался аскетизм. В 1926 г. постриг его преосвященный Григорий в монахи с именем " Матфей" и рукоположил в иеродиакона. Вечно водил он под руку Любовь Матфеевну, старенькую, дряхлую, едва-едва ходившую...

К Любови Матфеевне меня привела, когда мне было 11 лет, одна женщина из лаврских. Любовь Матфеевна меня полюбила. Подружился со мной и отец Матфей, давший мне краткую характеристику с чисто военной прямотой: " Да, ничего. Хороший жиденок". Особенно укрепилась наша дружба с отцом Матфеем после смерти Любови Матфеевны. Целыми часами просиживал я у отца Матфея на кухне. Время в спорах шло быстро. Он был ярый монархист, я же уже тогда поражал его своей левизной. Называл он меня обычно " Толька-футурист"...»

Старица-слепица Любовь скончалась в 90-летнем возрасте в 1929 г. и действительно была захоронена вблизи погребения блаженного. О. Матфей остался жить в Чернорецком переулке и возглавил общину при часовне Матфея Татомира. По свидетельству архим. Иоасафа (Журманова), «Челюскин после смерти Л.М. Лимонштайн, несмотря на закрытие склепа, ухитрялся в часовне бывать и пропускать в склеп особенно ревностных почитателей Матфея». Епископ Николай (Ярушевич) также 16 октября 1931 г. подтвердил на допросе в качестве свидетеля, что о. Матфей служил панихиды и на могиле блаженного, и в квартире Любови Матфеевны, а деятельность иеромонаха якобы «носила несомненно политический характер»: «Это была своего рода антисоветская демонстрация, проводимая под прикрытием культа почитателей блаженного Матвея». По словам Владыки, в «культе почитателей» Матфея Татомира «занимал место» и так называемый кружок Зарнекау, по делу которого осенью 1930 г. были арестованы и осуждены известные ленинградские протоиереи Михаил Чельцов и Василий Прозоров⁵.

Первый раз о. Матфей (Челюскин) был арестован ОГПУ 9 марта 1931 г. по делу «контрреволюционной группировки бывших офицеров гвардейской артиллерии» в числе двенадцати других обвиняемых в антисоветской агитации. Однако обыск в комнате иеромонаха ничего компрометирующего не дал, а сам он на допросе 12 марта заявил: «С мирскими людьми я все порвал». Уже 16 марта было принято постановление о том, что инкриминируемое М. Челюскину обвинение в процессе следствия не подтвердилось, а 6 апреля решением Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе дело в отношении о. Матфея и еще троих обвиняемых было прекращено за отсутствием состава преступления, а сами они вскоре освобождены.

Однако иеромонах оставался на свободе меньше пяти месяцев. 20 августа 1931 г. в газете «Безбожник» появилась подписанная инициалами Н.В. погромная статья «Культ " молчальника" Патермуфия в Ленинграде». В ней выливался «ушат грязи» в целом на Лавру, в частности, лживо утверждалось, что в 1918г. в обители были якобы «зверски растерзаны фанатиками-торговцами два красноармейца при попытке правительства занять под лазарет часть покоев». Также говорилось, что большинство зданий монастыря уже занято советскими учреждениями, школами, детскими садами и квартирами рабочих, но еще существуют четыре кладбища и три церкви, где служат 10 «попов» и около 40 монахов. Главный же удар в статье наносился по почитателям захоронений блаженного Матвея, иеросхимонаха Алексия и особенно — молчальника Па-термуфия, «нити» от которых якобы тянулись к «монархисту» митрополиту Ленинградскому Серафиму (Чичагову). Автор статьи утверждал, что у почитаемых могил осуществляется спекуляция предметами религиозного культа, ведется антисоветская агитация против колхозов, займов и призывал «прекратить это мошенничество»⁷. После таких обвинений репрессии стали неизбежны.

Упомянутые в статье захоронения иеросхимонаха Алексия и монаха Патермуфия находились на Тихвинском кладбище Лавры. Старец Алексий (в миру — Алексей Константинович Шестаков) был известен тем, что у него в келлии в 1825 г. перед отъездом в Таганрог, где и окончил свою жизнь, побывал Император Александр I. Народная молва приписывала иеросхимонаху будто бы данный Государю «совет преобразиться в старца Феодора Кузьмича». Скончался схимник 25 мая 1826 г. на 75-м году жизни и был погребен на главной дорожке Тихвинского кладбища. На его могиле в 1920-е — начале 1930-х гг. всегда горела лампада. Даже в упомянутой статье газеты «Безбожник» отмечалось, что могила пользуется большим почитанием, однако ошибочно утверждалось, что по представлению верующих иеросхимонах якобы «благословил " царя-мученика" Александра II и предсказал ему будущее».

Монах Патермуфий в начале XIX века был насельником Отенского Новгородского монастыря, затем оставил его, начал «жизнь юродственную» и долгое время провел, сидя на дороге между Петербургом и Новгородом во всякую погоду, без крова и почти без пищи. Тридцать лет старец ни с кем не говорил, но имел «дар прозорливости и рассуждения»; тем, «кто с верою спрашивал о чем, отвечал минами и верно». Только под старость Патермуфий пришел в Александро-Невскую Лавру, скончался в обители в 1830-х гг. и был погребен у северных ворот Тихвинского кладбища, рядом с каменной сторожкой, в которой молчальник по преданию жил перед смертью «в непрестанной молитве и в строгом посту» и где однажды нашли его мертвым.

За могилами схимника Алексия и старца Патермуфия ухаживали члены одного духовного кружка, возникшего в середине 1920-х гг. и возглавляемого духовным сыном митрополита Петроградского Вениамина Сергеем Афанасьевичем Салыкиным. Он родился в 1875 г. в с. Чернянское Чернянской волости Тамбовского уезда и губернии в крестьянской семье, окончил сельскую школу, с 1 июня 1904 по 1 января 1906 гг. служил фельдфебелем 2-й роты 217 пехотного Крымского полка, в период Русско-японской войны участвовал в боевых действиях и за храбрость был награжден знаком отличия ордена св. Георгия 4-ой степени. В 1906-1914 гг. С.А. Салыкин служил городовым в столичной полиции, все это время охраняя территорию Александро-Невской Лавры. С 1914г. он работал швейцаром митрополичьих покоев у Петроградских митрополитов Владимира, Питирима, ас 1917г. — до ареста и казни Владыки в 1922 г. — у священномученика митрополита Вениамина, который за усердную службу наградил его рясой. С января 1918 г. Сергей Афанасьевич активно участвовал в создании и последующей деятельности Александро-Невского братства, которое, по свидетельству еп. Николая (Ярушевича), «давало клятву перед гробницей Александра Невского грудью защищать Лавру». С 1925 г. С.А. Салыкин, по-прежнему проживая на территории Лавры (наб. Монастырки, д. 1, кв. 10), находился на иждивении сына-слесаря.

На допросе 14 октября 1931 г. Сергей Афанасьевич, подтвердив, что при митр. Вениамине он состоял в Александро-Невском братстве, заявил: «Принимал участие в деятельности братства по мере моих сил и способностей. Братство ставило своей целью прежде всего объединение нас всех в преданную Лавре и всем ее исконным порядкам организацию, которая бы могла противостоять тогдашним вторжениям к нам в Лавру сов. власти. Каждый член братства клялся перед гробницей Александра Невского, должен был неустанно вести с верующими беседы о необходимости защищать Лавру, что я и делал, как и все остальные члены нашего братства». Следует упомянуть, что насчитывавшее к тому времени около 100 членов Александро-Невское братство было окончательно разгромлено О ГПУ только в феврале 1932 г.

А. Краснов-Левитин вспоминал в своей книге и о посещении могилы старца Патермуфия: «...рядом с памятником Огинскому, на котором высечены ноты знаменитого полонеза, могила другого схимника — отца Патермуфия, и рядом — каменная будочка, на дверях надпись: " Здесь жил и молился затворник, молчальник схимонах Патермуфий". Входим в келейку. Земляной пол, каменные стены. Полтораста икон, около 30 теплящихся лампад. Скамейка, приделанная к стене. Здесь я просиживал часами... В мое время могилой ведала пожилая Мария Ивановна (купеческая дочка), заботами которой теплились лампады перед иконами. Иконы же жертвовали многочисленные почитатели памяти отца Патермуфия. Богомольцы много говорили тогда о подымающейся плите на могиле старца. В этой поднимающейся плите ничего необычного не было; просто происходила осадка питерской глинистой почвы. Но все мы, конечно, видели в этом чудо. В келье был земляной пол, но от множества лампад никогда не бывало холодно. Всегда приходило много народа. Здесь обсуждались церковные новости».

Упомянутая помощница С.А. Салыкина, Мария Ивановна Чиркова родилась в 1883 г. в слободе Соловьевка Моршанского уезда Тамбовской губернии в семье богатого купца-хлеботорговца Федотова и до 18 лет воспитывалась у дяди — старообрядца, городского главы г. Моршанска. Затем она переехала жить в северную столицу, где до 1917 г. работала прислугой у купцов, в 1917-1930 гг. — метельщицей в коммунальном хозяйстве, а с 1930 г. была безработной. С 1906 г. Мария Ивановна посещала Александро-Невскую Лавру «в качестве богомолки» и после революции стала прислуживать в часовне, устроенной в келлии молчальника Патермуфия. Почитание старца Патермуфия стало особенно широко распространяться с 1924 г. Считалось, что он помогает в «бытовой области», и верующие просили схимника послать средства к жизни, устроить на работу, предотвратить развод, уладить скандал и т.п. К началу 1930-х гг. могилу, по оценке властей, ежедневно в будни посещало 400-500, а в праздники — 700-900 человек, в основном «люди интеллигентные и бывшие». В это время на стенах отремонтированной келлии молчальника висело около 600 пожертвованных верующими икон. Наиболее щедрым жертвователем на улучшение состояния захоронений старца Патермуфия и блаженного Матвея был некий профессор.

В отличие от общины при часовне-склепе Матвея Татомира, члены духовного кружка на Тихвинском кладбище с 1928 г. придерживались иосифлянского направления. С.А. Салыкин вскоре после возникновения движения, духовно возглавляемого митрополитом Иосифом, стал его убежденным сторонником. Особенно значение кружка на Тихвинском кладбище выросло после закрытия последних иосифлянских церквей Лавры и ареста почти всех монахов-иосифлян. Епископ Николай (Ярушевич) отмечал это в своих свидетельских показаниях: «После ликвидации иосифлянских церквей в Лавре было на кладбище усилено почитание Патермуфия, одним из вдохновителей усиления был Салыкин — к могиле Патермуфия стали стекаться иосифляне, где вели агитацию против " сергиевщины"».

Еще одни интересные воспоминания о кружке почитателей старца оставила дочь петербургского протоиерея Владимира Ша-монина Елена Владимировна: «...в начале марта 1927 года, Владыка Мануил [Лемешевский] с Соловков написал мне, чтобы я нашла на Тихвинском кладбище Лавры могилу монаха Патермуфия и могилу схимон. Алексия. Немедленно двинулась на розыски... И быстро нашла каменную плиту, почти вросшую в землю, где была высечена надпись: " Здесь покоится прах монаха Патермуфия". Плита была огорожена железной оградой, также вросшей в землю. Могилка старца оказалась под окошечком маленького домика, как я поняла, сторожки. Дверь в нее была открыта. Я заглянула... В полу стояла вода, на которой были.настелены доски, и на них, на коленях, молился пожилой человек. В углу, перед иконой Божией Матери, похожей на картины итальянских художников, горела лампадка. Я сразу узнала молящегося, когда он обернулся: это был старый швейцар митрополичьих покоев Сергей Афанасьевич. Мы не были знакомы, мне его назвали давно наши лаврские богомольцы — он всегда стоял за службами... Всегда один и глубоко сосредоточен. Неутешная скорбь была написана на его благообразном, благоговейном лице. Мне рассказывали, что Сергей Афанасьевич живет один и весь погружен в молитву и незабвенную память покойного Митрополита Вениамина, у которого он служил, расстрелянного большевиками летом 1922... В следующие мои посещения я его не встречала — он приходил рано. Нашла я его там, придя в тот день, сразу после открытия ворот кладбища.

Вместо Сергея Афанасьевича в домике Патермуфия появилась женщина лет 60-ти, потом стали приходить сюда молиться люди и приносить иконы и лампады, которыми вскоре и были заполнены все стены. У задней стены было нечто вроде скамьи и ложа — здесь отдыхал когда-то ночной сторож, но все посетители " домика" были уверены, что это ложе старца Патермуфия. Сбоку, в " головах" этой скамьи я заметила громадную, совершенно черную икону на толстой доске, и с трудом разобрала, что это — " Покров" Пресвятой Богородицы, в уголке иконы изображена Богородица как Посетительница больного. Это изображение называется " Целительница". Женщину, присматривающую за " домиком" и за лампадами, звали Мария Ивановна, и она там находилась с открытия до закрытия Тихвинского кладбища ежедневно. Лампад стало очень много. Люди клали копейки на масло. В окошке на широком подоконнике стоял канун, т.е. металлическое распятие, перед которым возжигали и свечи, принося их с собой, и всегда горела лампадка.

В домике царила атмосфера тишины, радости, дружелюбия. Душа там отдыхала... Я выпросила у Марии Ивановны маленькую, тоже старинную, но " фряжского" письма иконку " Целительницы" и хранила ее как благословение о. Патермуфия. Я немного умела рисовать и по просьбе Марии Ивановны стала писать на фанерных досочках маленькие иконки Ангела о. Патермуфия — египетского подвижника прп. Патермуфия, по 25, 35 и 50 копеек. Деньги тогда были дорогие, и этот мой труд был каким-то подспорьем в нашей убогой, почти нищенской жизни. Иконки раскупали охотно, а я все более связывалась духовно с почившим подвижником...

Прошло 4 года моего нахождения около " домика". Мария Ивановна и многие постоянные посетители заметили, что каменная плита-надгробие стала подниматься из земли; особенно это было заметно в ногах гроба старца. Люди стали получать по молитве своей помощь от о. Патермуфия. В " домике" уже горело 40 (!) лампад и число богомольцев все увеличивалось. Уже не бывало весною " половодья" на пути к благодатному домику — в конце зимы весь снег по пути к могилке старца тщательно убирали, и вокруг домика весь снег расчищался. Благодать Божия согревала сердца и утешала скорбные души верующего народа Его. Так было до страшной ночи на 18 февраля 1932... Иконы увезли, как вредный хлам, а Марию Ивановну забрали. На нее был, конечно, написан донос. Арестован был и Сергей Афанасьевич, чтобы испить чашу своего Владыки. Я уцелела. Мой нищенский " туалет" с чужих плеч и жизнь в вонючем подвале сберегли меня от зависти, а значит, и от доносов. В лагеря я попала много позже, через 12 лет».

С.А. Салыкин и М.И. Чиркова действительно были арестованы вместе с иеромонахом Матфеем (Челюскиным), но только не в феврале 1932 г., а 1 сентября 1931 г. — всего лишь через 10 дней после появления статьи-доноса в газете «Безбожник». В постановлении об обыске и аресте Сергея Афанасьевича говорилось, что он, «провозгласив чудотворные свойства могилы монаха Патермуфия, занимается спекуляцией на религиозных предрассудках верующих и ведет антисоветскую агитацию». Марию Ивановну обвинили в том, что она, «в связи с наступлением решительного натиска на паразитические элементы, на кладбище Александре-Невской Лавры объединяла черносотенное стечение монархической знати и вместе с ней вела контрреволюционную агитацию среди посетителей кладбища, прикрываясь христолюбивой фантасмагорией».

На допросах С. Салыкин вел себя мужественно и, не скрывая своих убеждений, заявлял: «Стою за истинно-православную веру и политику существующего советского строя, поскольку она безбожная, не признаю... Я считал самым верным то, чтобы избавлять праведных от советских замысловато сплетенных сетей антихриста, избавлять путем вовлечения народа в Церковь Христову, возглавляемую митрополитом Иосифом, как в самую истинно-христианскую Церковь». Сергей Афанасьевич говорил, что он после закрытия в Лавре всех иосифлянских храмов «стал строить единение народа, измученного советской властью, у могилы святого праведника Патермуфия». При этом Салыкин, по его словам, «стремился приблизить к верующим путем прославления» также другие захоронения подвижников благочестия на лаврских кладбищах: иеросхимонаха Алексия, схимонаха Серафима, схимонахини Алексии (в миру Натальи) и погребение блаженной Ксении Петербургской на Смоленском кладбище.

При обыске у Сергея Александровича были изъяты фотографии двух «болящих святых праведниц»: гатчинской схимонахини Марии (Леляновой), лежащей на одре 20 лет, и проживавшей в Лесном схимонахини Маргариты (Семеновой), пребывавшей на одре 10 лет. Обе они были иосифлянками и в дальнейшем подверглись репрессиям. С.А. Салыкин сказал и об их почитании верующими: «Эти болящие праведницы не просто страдающие обыкновенной болезнью, а по знамению Божьему, и поэтому к ним стекаются верующие, как бы поклониться живым мощам праведниц и найти у них душевное смирение и успокоение. Я сам у них бывал». В ходе следствия выяснилось, что Сергей Афанасьевич собирал средства для помощи ссыльным иосифлянам. Органы О ГПУ обвиняли Салыкина также в том, что он якобы отождествлял советскую власть с антихристом и говорил о наступлении Страшного Суда на Пасху 18 апреля 1933 г. (по словам обвиняемого, появление антихриста в 1933 г. было предсказано в 1929 г. Божьим странником Михаилом, ходившим босым зимой и летом «по всей России»).

Такую же убежденность в своей вере и правоте показала на допросах М.И. Чиркова. 19 октября она заявила следователю: «Раньше могильная плита была в земле, а теперь поднимается. Это не что иное, как святого Патермуфия есть мощи, и они выходят на поверхность для прославления Господа... Вы можете называть почитание могилы Патермуфия шарлатанством и антисоветским гнездом — мне совершенно это безразлично, так как надеюсь на Бога и верю, что советская власть погибнет, а почитание праведника Патермуфия живет в сердцах народа, и оно будет жить вечно, ибо это великое знамение Господа». По свидетельству Марии Ивановны, к могиле монаха Патермуфия приходили «образованные люди», которые хотели для прославления молчальника написать его житие, но не успели это сделать до начала репрессий.

Отец Матфей (Челюскин) подробно рассказал на допросе о почитании блаженного Матвея Татомира, но своей вины в антисоветской деятельности не признал. В качестве вещественных доказательств в деле сохранились уникальные рукописные брошюры «Чудеса Матвея блаженного» и «Жизнь Матвея блаженного», фотография Татомира, тексты его писем из Иерусалима крестной дочери, а также групповой снимок 1922-1923 гг. на могиле блаженного, где изображены Л.М. Лимонштайн, М. Челюскин, супруги Бобровы, А.В. Адамович и другие почитатели Матвея Татомира.

В качестве свидетелей органы следствия привлекли бывших наместников Александре-Невской Лавры еп. Николая (Ярушевича) и архим. Иоасафа (Журманова), давшего «убийственные» показания об общине верующих на Тихвинском кладбище: «Вместе с толпившейся на кладбище знатью царского времени Салыкин и Чиркова, прикрываясь заботой о " грешниках" подвергали самой злоумышленной критике экономическое и политическое положение СССР, тем самым превратив могилу Патермуфия в место антисоветской агитации и пропаганды».

23 сентября 1931 г. был допрошен и автор анонимной статьи в газете «Безбожник» аспирант Института этнографии Академии наук, член ВКП(б) с десятилетним стажем, Н.Н. Волков. Он назвал кружок почитателей молчальника Патермуфия «религиозной организацией, занимающейся антисоветской обработкой верующих», где, в частности, велась агитация против колхозов, займов, ликвидации кулачества и т.п. При этом Волков перечислил некоторых других членов кружка: профессор Александр Дмитриевич Аксенов, бывший чиновник Святейшего Синода Серебряников, вдова основателя знаменитого хора Пелагея Архангельская и бывший владелец магазина красок Александр Константинович (к счастью, они избежали репрессий).

После ареста обвиняемых были уничтожены «келия» монаха Патермуфия и надгробия старцев на Тихвинском кладбище. Часовня же блаженного Матфея сохранилась. Из свидетельских показаний архим. Иоасафа (Журманова) от 27 сентября 1931 г. видно, что кладбищенская администрация после ареста иеромон. Матфея лишь заделала входное отверстие в склеп, но на это место кем-то был поставлен мраморный панихидный столик. В часовне по-прежнему горели лампады, почитатели ставили свечи и прикладывались к портрету блаженного, как к святыне. При этом лаврские монахи: Герасим (Бекетов), Зосима (Шулдяков) и другие — некоторое время дежурили у ворот Никольского кладбища, предупреждая посетителей: «Не ходите на могилу блаженного Матфея — там всех арестовывают».

16 ноября 1931 г. следствие было закончено, тогда же было составлено обвинительное заключение, в котором арестованные обвинялись в том, что они: «1) эксплуатировали верующие массы с целью личной наживы; 2) могилы " молчальника" Патермуфия и блаженного Матфея превратили в подпольные сборища разных бывших людей и верующих; 3) придали этим могилам чудодейственные способности и вместе с бывшими людьми, измышляя " чудеса" и " знамения", среди верующих вели систематическую контрреволюционную агитацию; 4) отождествляли сов. власть с властью антихриста и запугивали верующих " страшным судом"; 5) усугубляли религиозные предрассудки верующих масс и настраивали их против всех текущих мероприятий сов. власти». В обвинительном заключении отмечалось, что «контрреволюционная агитация» велась на кладбищах Александро-Невской Лавры, Смоленском и ряде других, но особенно на могилах Матфея Татомира и Патермуфия (т.е. они были наиболее почитаемы и посещаемы верующими северной столицы). 3 декабря 1931 г. Полномочное Представительство ОГПУ в Ленинградском военном округе приговорило всех трех подсудимых к 5 годам концлагеря, но 14 декабря более высокая инстанция — Коллегия ОГПУ — пересмотрела этот приговор и постановила осудить иеромонаха Матфея (Челюскина) на 3 года заключения в концлагерь, а С.А. Салыкина и М.И. Чиркову на 3 года высылки в Северный край. Уже 21 декабря 1931 г. их отправили по этапу в Архангельск, о. Матфей же отбывал свой срок в Беломоро-Балтийском лагере на строительстве канала. После освобождения иеромонах поселился в Тверской (Калининской) области, там был вновь арестован по групповому церковному делу и 17 сентября 1937 г. расстрелян в г. Калинине вместе с бывшим наместником Лавры епископом Григорием (Лебедевым).

Часовня-склеп Матфея Татомира сохранилась до настоящего времени, и хотя сами мощи блаженного стараниями митрополита Ленинградского Антония (Мельникова) были в 1985 г. перенесены в алтарь возрожденной Никольской кладбищенской церкви, много людей приходит помолиться к часовне, по-прежнему оставляя записки с просьбами о помощи. Уничтоженное надгробие на могиле молчальника Патермуфия в настоящее время планируется восстановить или установить на месте захоронения новое.

ИЕРОМОНАХ ТИХОН (ЗОРИН)

Одним из последних пастырей Истинно-Православной Церкви, служившим тайно до конца 1970-х гг., был иеромонах Тихон (в миру — Василий Никандрович Зорин). Он родился 28 января 1893 г. в с. Пупково Вогнемской волости Кирилловского уезда Новгородской губернии в крестьянской семье, окончил двухклассное училище в г. Кириллове и в 1911 г. поступил послушником в Кирилло-Белозерский монастырь. В 1914 г. В.Н. Зорин перешел в Успенский Тихвинский монастырь, где в 1920 г. был пострижен в монашество с именем Тихон и рукоположен в иеродиакона. В 1922 г. о. Тихон в г. Тихвине привлекался к суду по обвинению в участии в антисоветском выступлении, но был оправдан. С 1924 г., после закрытия Тихвинского монастыря, он проживал в родной деревне, где занимался сельским хозяйством.

В 1925-январе 1928 гг. о. Тихон служил диаконом в кафедральном Софийском соборе Новгорода. Там он познакомился с Владыкой Иосифом (Петровых), который до августа 1926 г. управлял Новгородской епархией и часто служил в соборе. С началом иосифлянского движения иеродиакон Тихон вместе с духовником митр. Иосифа настоятелем Софийского собора протоиереем Александром Советовым отделился от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митр. Сергия. В январе 1928 г. о. Тихон послал митр. Иосифу телеграмму с просьбой направить его в иосифлянский приход. Согласно распоряжению Владыки, вскоре иеродиакон был принят в состав причта ленинградской Троицкой церкви в Лесном — помощником к назначенному настоятелем этого храма прот. Александру Советову.

В 1928 г. о. Тихон был рукоположен во иеромонаха епископом Гдовским Димитрием (Любимовым). Следует отметить, что в 1929-начале 1930 гг. батюшка ездил к митрополиту Иосифу (Петровых), отбывавшему в это время ссылку в Никольском Моденском монастыре Череповецкого округа. Сам Владыка на допросе осенью 1930 г. об этой поездке говорил так: «Иеромонах Тихон и с ним мирянин (имени и отчества и фамилии не помню) привозили продуктов. Беседовали о Лавре и других вещах, не имеющих делового характера. При отъезде подверглись обыску, не давшему никаких результатов».

В конце 1929-августе 1930 гг. о. Тихон состоял в числе братии Александро-Невской Лавры и жил в одной келье с архимандритом Алексием (Терешихиным). В это время батюшка уже тайно постригал в монахини. 22 августа 1930 г. он был арестован вместе с архим. Алексием по обвинению в антисоветской агитации и «незаконном» хранении серебряной монеты. На допросах о. Тихон вел себя мужественно и обвинения следственных органов отрицал, в частности, он заявил: «В монашество я пошел с 1920 года... Деньги, обнаруженные у меня мелким серебром на сумму 48 р. 60 коп., скопились у меня в течение августа месяца... Принадлежу я к иосифлянскому течению по своему внутреннему убеждению».

11 декабря 1930 г. иеромонах Тихон был приговорен Тройкой Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе к трем годам лагерей. Срок заключения он отбывал в Коми АССР. После освобождения в 1933 г. о. Тихон прибыл в Ленинград к своей сестре Евдокии Никандровне Городничной, но органы милиции указали ему в течение суток выехать из города, и иеромонах выбрал для поселения Новгород, где в то время проживало много отбывших лагерный срок ленинградских иосифлян.

При этом о. Тихон часто нелегально приезжал в северную столицу, где сначала служил в единственной оставшейся открытой иосифлянской церкви Пресв. Троицы в Лесном, а затем, в 1937 г., создал тайную общину в северном дачном пригороде Ленинграда Коломягах. Он же освятил небольшую тайную церковь, устроенную на чердаке одноэтажного деревянного дома столяра Анатолия Федоровича Чистякова по адресу: Парголовский пер., 20. Община насчитывала несколько десятков человек (более 30) и состояла, в основном, из бывших прихожан Троицкой церкви в Лесном, хорошо знакомых о. Тихону по службе в этом храме. Троицкая церковь оставалась иосифлянской до 1943 г., но с 1937 г. она находилась под строгим контролем НКВД, не вызывал доверия и симпатии у многих верующих и ее новый настоятель иеромонах Павел (Лигор), поэтому часть прихожан стала посещать тайный храм в Коломягах.

В период «большого террора» начались аресты всех проживавших в Новгороде иосифлян, и о. Тихон, опасаясь репрессий со стороны органов советской власти, примерно с 1938 г. перешел на нелегальное положение и стал проживать в г. Ленинграде и пригородах, в основном, у его духовной дочери с 1928 г. Анастасии Васильевны Карасевой. Иеромонах окормлял иосифлян не только в Коломягах, но и на станциях Володарская, Пелла — к югу от Ленинграда, а также в центре города. Так, в конце 1930-х гг. он устраивал молитвенные собрания на квартире у М.В. Чихачевой по адресу: Литовский пр., 19. Летом 1941 г., вскоре после начала Великой Отечественной войны, о. Тихон нелегально поселился у своей духовной дочери Феодосии Тимофеевны Рудневой, проживавшей на станции Володарская. В ее доме также проводились тайные богослужения и собрания местных иосифлян.

В августе 1941 г. германские войска захватили Володарскую, и о. Тихон оказался на оккупированной территории, потеряв связь со своей общиной. В конце года он совместно с верующими жителями пристанционного поселка обратился к немецкому коменданту с просьбой разрешить открыть местную церковь преподобномученика Андрея Критского. Это был ранее иосифлянский храм, закрытый в феврале 1932 г., и его уцелевшие прихожане хотели возродить свою церковь. В ходе беседы с комендантом иеромонах рассказал о том, что подвергался репрессиям, но смог получить разрешение лишь на открытие привокзальной часовни. В ней в январе 1942 г. о. Тихон устроил церковь св. Андрея Критского.

Однако храм действовал недолго, Володарская находилась почти на линии фронта, и 23 марта 1942 г. немцы в принудительном порядке вывезли всех жителей из поселка. Ф.Т. Руднева была к тому времени убита, и о. Тихон в конце марта приехал со своей духовной дочерью Екатериной Степановной Шавровой (бывшей певчей ленинградской иосифлянской церкви Пресв. Троицы в Лесном и церкви св. Андрея Критского на Володарской) в д. Ожогино Волосовского района. Иеромонах и Е.С. Шаврова поселились у сестер Марии и Евдокии Харламовых и прожили у них более полутора лет — до конца октября 1943 г. Из Володарской в Ожогино приехала еще одна иосифлянка — К И. Филиппова.

Ближайшая церковь св. Ирины в с. Волгово, закрытая в 1939 г., была занята германскими войсками под конюшню, и о. Тихон, организовав в Ожогино иосифлянскую общину, устроил церковь в здании местной школы. Иеромонах получил официальное разрешение проводить богослужения после того, как объяснил немецкому коменданту в пос. Волосово, что является иосифлянским священником, был репрессирован и враждебно настроен к советской власти. В июне 1942 г. о. Тихон открыл церковь святых Апостолов Петра и Павла в д. Клопицы Волосовского района, вскоре он устроил храм и в одном из пустовавших домов д. Дятлицы Ломоносовского района. По некоторым сведениям, иеромонах короткий период времени также служил в Ириновской церкви с. Волгово. В созданный им церковный хор вошли Е.С. Шаврова, К. И. Филиппова, бывшие ленинградки А.Ф. Третинская, монахиня Мария (Порк) и ряд жительниц Ожогино.

В октябре 1942 г. о. Тихону по требованию немцев пришлось присутствовать на районной конференции священников и учителей в Волосово, которая приняла решение начать преподавание в школе Закона Божия. На конференции иеромонах встретил Волосовского благочинного Нарвской епархии священника Димитрия Горемыкина, но отказался признать его. О. Тихон заявил благочинному, что не находится с ним в молитвенном общении, так как тот признает в качестве руководителя Экзарха Прибалтики митр. Сергия (Воскресенского), а он — митр. Иосифа (Петровых) и по линии духовной никому сейчас не подчиняется. В то же время иеромонах, согласно его показаниям на допросе в 1951 г., сказал о. Д. Горемыкину: «Давайте не будем врагами, я Ваши распоряжения выполнять не стану, но если они будут переданы через немецкие власти — выполню».

С осени 1942 по сентябрь 1943 гг. о. Тихон преподавал Закон Божий в начальных школах д. Клопицы и д. Ранковицы. В ходе следствия 1951 г. он объяснил это так: «Немцы выявили всех священников и заставили их преподавать Закон Божий. Я не по своей воле преподавал Закон Божий». Уроки иеромонах проводил один раз в неделю. На допросах о. Тихон категорически отрицал предательство в пользу фашистов и какое-либо выполнение их указаний или заданий. Он заявил, что за немцев не молился, но и не ругал их, так как в этом случае они бы его уничтожили. Впрочем, иеромонах признал, что в проповедях призывал повиноваться германской администрации и отказывался молиться по просьбам родственников за тех, кто служил в Советской армии. Согласно же показаниям свидетелей, о. Тихон в августе 1943 г. отслужил благодарственный молебен в день второй годовщины занятия германскими войсками Волосовского района, на котором присутствовало лишь несколько стариков. В проповедях же иеромонах всегда упоминал митрополитов Петра (Полянского) и Иосифа (Петровых) и «восхвалял монархический строй».

В конце октября 1943 г. немцы провели акцию по вывозу жителей Ожогино и соседних деревень на территорию Латвии. Отец Тихон поселился вместе с пятью своими духовными дочерьми, Е.С. Шавровой, Е.А. Харламовой, М.А. Харламовой, А.Ф. Филипповой и Н.А. Алексеевой, на хуторе Страутнеки Ветцаульской волости Баутского уезда, где проживали до августа 1944 г. Иеромонах выполнял мелкие домашние работы по хозяйству и проводил богослужения в устроенной домовой церкви. Их посещали также эвакуированные из Ожогино на территорию Баутского уезда А.Ф. Третинская, К.И. Филиппова, монахиня Мария (Порк) и бывшая уборщица Клопицкой церкви Вера Михайлова. В начале февраля 1944 г. о. Тихон ездил в Ригу к епископу Рижскому Иоанну (Гарклавсу), думая, что тот принадлежит к иосифлянскому направлению, но Владыка сказал о своей принадлежности к Московской Патриархии, и иеромонах решил в связь с ним не вступать и больше не встречаться.

В августе 1944 г. немцы принудительно угнали о. Тихона и Е. Шаврову на строительство оборонительных сооружений в районе Ветцаульской станции, но им вскоре удалось освободиться. После прихода в сентябре 1944 г. советских войск иеромонах и его духовные дочери проживали до апреля 1948 г. на хуторе Ситти Ислицкой волости Баутского уезда. Здесь они трудились на сельскохозяйственных работах и посещали тайные богослужения. К о. Тихону приезжали иосифляне и из других районов страны, особенно часто — из Риги — знавшая батюшку с 1929 г. по Александро-Невской Лавре бывшая послушница -Петроградского Иоанновского монастыря Елена Васильевна Домнышева, а также монахиня Иоанна (Чаенкова) и К.П. Савельева из Ленинграда. В Латвии батюшка тайно постриг в монахини двух своих духовных дочерей. 30 апреля 1948 г. он по настоятельным просьбам верующих иосифлян переехал в Ленинград, где тайно служил до своего ареста 24 января 1951 г.

Почти три года прожил нелегально о. Тихон в городе на Неве, в основном, в квартире сестер Ксении Петровны и Марии Петровны Савельевых по адресу: Перовская ул., д. 4/2, кв. 32, где была устроена домовая церковь и проводились тайные богослужения с участием 20-40 человек. Сестры Савельевы родились в семье служащего Придворного оркестра, Ксения — в 1890 г. в Петербурге, а Мария — в 1893 г. в Петрозаводске. Они получили начальное образование, замуж не вышли и работали нянями, домработницами и т.п. Старшая сестра была активной иосифлянкой еще с декабря 1927 г., а младшая — с 1936 г. По данным МГБ, Ксения «вовлекла в организацию 7 новых участников организации», еще до начала Великой Отечественной войны бывала на тайных службах о. Тихона на станции Володарская, а в 1948 и 1950 гг. ездила по его заданию в Москву. На богослужениях в квартире Савельевых несколько раз присутствовала еще одна их сестра, Александра Петровна, и племянник Сергей Николаевич Савельев. В эти дни соблюдалась конспирация — окна занавешивали темными шторами и в квартиру приходили и уходили по одному. За богослужением о. Тихон по-прежнему поминал митрополитов Петра и Иосифа. После службы устраивались чаепития, где батюшка говорил о Царе, истинном Православии, осуждал деятельность покойного митрополита (с 1943 г. Патриарха) Сергия, высказывались и эсхатологические суждения.

Вторая тайная домовая церковь была устроена на квартире монахини Магдалины (Марии Гавриловны Петровой). Она родилась в 1904 г. в деревне Ратчино Ямбургского уезда Петербургской губернии в крестьянской семье, окончила семь классов школы и в 1922-1926 гг. была насельницей Кикеринского монастыря до закрытия обители. В 1929 г. мон. Магдалина стала прихожанкой главного иосифлянского храма северной столицы — собора Воскресения Христова, но в 1931 г. была арестована и приговорена к 3 годам исправительно-трудовых лагерей по делу «Истинно-Православной Церкви». После освобождения в 1933 г. монахиня некоторое время проживала в родной деревне Ратчино, затем в г. Горьком, а с 1938 г. — в Ленинграде. После войны она работала на автозаправочной станции № 6 Автотехснаба, но в советских мероприятиях фактически не участвовала, опуская на выборах в избирательную урну белый лист. При аресте мон. Магдалины 25 января 1951 г. у нее была найдена книга Сергия Нилуса и принадлежавшие о. Тихону три антиминса, священническое облачение и церковная утварь.

Еще две домовые церкви существовали на квартирах духовных детей батюшки — Александры Еремеевны Климочкиной (по адресу — ул. Марата 84-21) и Марии Ивановны Титовой. Кроме сестер Савельевых иеромонах Тихон в 1948-1951 гг. жил у мон. Магдалины, Климочкиной, а также у Анны Петровны Мяндиной и инокини Екатерины Николаевны Розановой. Сестра Екатерина родилась в 1901 г. в г. Царицыне в семье потомственного почетного гражданина, окончившего Духовную Академию врача, сама она обучалась в гимназии, с 1918 г. работала медсестрой и в 1931 г. окончила в Ленинграде Первый медицинский институт. С декабря 1927 г. она участвовала в иосифлянском движении и, проживая с 1933 г. в Новгороде, по предложению игумений Серафимы (Голубевой) в 1935 г. была пострижена в рясофор в пригородной деревне Извоз. В 1938 г. инокиня Екатерина познакомилась с о. Тихоном на тайном собрании иосифлян в квартире М.В. Чихачевой (Лиговская ул., 19). В 1939-1941 гг. Е.Н. Розанова служила начальником отделения инфекционного госпиталя в Советской армии, в блокаду лечила ленинградцев, была награждена медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». После войны Екатерина Николаевна до 1948 г. жила в Латвии, а затем вернулась в город на Неве и работала заведующей отделением в детской больнице им. Филатова. По данным МГБ, она «вовлекла в организацию 4 новых члена, хранила церковные рукописи и антисоветскую литературу».

Наконец, еще одной деятельной помощницей иеромонаха Тихона была проживавшая у А.Е. Климочкиной монахиня Иоанна (в миру Меланья Ивановна Чаенкова). Она родилась в 1899 г. в д. Фефелово Новосокольнического уезда Псковской губернии в крестьянской семье, закончила сельскую школу, в 1916-1922 гг. была насельницей Воронцовского монастыря, затем в 1922-1924 гг. проживала на Воронцовском подворье в Петрограде. В 1930 г. мон. Иоанна перешла к иосифлянам и до 1935 г. была прихожанкой Свято-Троицкой церкви в Лесном, затем познакомилась с о. Тихоном и архимандритом Клавдием (Савинским) и стала посещать их богослужения; в 1937 г. ее сестра, также монахиня, была арестована и приговорена к 3 годам лагерей. В 1922-1932 гг. матушка Иоанна работала в артели одеялыцицей, затем до 1941 г. — домработницей, в 1941-1944 гг. — санитаркой в больнице, а после войны зарабатывала на пропитание вязанием жакеток на дому. В июне 1946 г. монахиня восстановила связь с о. Тихоном, приехав к нему в Латвию исповедоваться и причащаться, а затем стала инициатором его переселения в Ленинград.

Всего иеромонах Тихон в 1948-1951 гг. окормлял более 80 человек: примерно 40 в северной столице и пригородах, 25 — в Ленинградской области, 14-15 человек в Новгородской области и отдельных верующих в других регионах страны. Помимо Ленинграда, группы иосифлян имелись в пригородном поселке Коломяги (6 человек, в том числе вдова расстрелянного в 1942 г. А.Ф. Чистякова Юлия Христофоровна), в пос. Ушаки (6 человек, в том числе знавшая о. Тихона с 1928г. по церкви Пресв. Троицы в Лесном Е.С. Шаврова), в пос. имени Рошаля (Мариенбурге) (5 человек, в том числе прислуживавшие в 1942-1943 гг. в Ожогинской церкви Н.А. Алексеева, Е.А. Харламова и М.А. Харламова), в пос. Стрельна (4-5 человек, в том числе бывшие прихожанки из Ожогино и Клопиц К.И. Филиппова, А.Ф. Третинская и Вера Михайлова), на ст. Володарская (3-4 человека), в с. Старая Ладога (1-2 человека) и в д. Викулово Ленинградской области (2 человека).

В 1948 г. о. Тихон через жительницу ст. Окуловка Пелагею Михайловну, знакомую К. П. Савельевой, неоднократно приезжавшую на тайные молитвенные собрания в Ленинград, познакомился с двумя небольшими иосифлянскими общинами в Новгородской области—в пос. Окуловка и Парахино, в каждую из которых входило 6-7 человек. При этом в Окуловке проживали монахини Мария (Тихонова), Мария (Порк), сестра хорошо известного о. Тихону иосифлянского священника Михаила Рождественского Ольга Васильевна Муравьева и отбывшая срок в лагере по делу о. Михаила (1942 г.) Нина Николаевна Крупенникова. В Парахино же жила одна из самых активных деятелей иосифлянского движения — бывшая экономка и секретарь архиепископа Димитрия (Любимова) схимонахиня Анастасия (в миру — Александра Георгиевна Куликова). Она родилась в 1889 г. в Кронштадте, до 1924 г. была насельницей Кикеринского монастыря, а с 1925 г. помогала Владыке Димитрию. 29 ноября 1929 г. мать Анастасия была арестована вместе с архиепископом и 3 августа 1930 г. приговорена к 5 годам лагерей; в 1932 г. заключение в лагерь заменили на высылку, и с тех пор схимонахиня жила в Новгородской области. В дальнейшем арестам матушка не подвергалась и скончалась в 1960-е гг. в Новгороде.

В 1948 г. о. Тихон по приглашению Пелагеи Михайловны впервые приехал в Окуловку, устроил и освятил там частную домовую церковь. В дальнейшем иеромонах несколько раз приезжал в Парахино и Окуловку, иногда жил там по две недели. В Парахино, кроме схимонахини Анастасии, его ближайшими помощницами были В.В. Роменская и М.А. Дмитриева.

В конце 1940-х — 1950 гг. о. Тихон считался руководителем истинно-православных в Ленинградской области и в этом качестве имел обширные связи с иосифлянами в разных концах страны, лишь небольшая часть которых, видимо, стала известна агентам госбезопасности. Так, в марте, октябре 1949 и в декабре 1950 гг. к иеромонаху приезжали из Москвы четыре иосифлянки: Ф.Г. Уфимская и монахини Олимпиада, Вениамина (Логинова), Вероника (Ильина). Они останавливались в городе на Неве на квартире у мои. Магдалины (Петровой), и в их первый приезд на две недели о. Тихон постриг в мантию Е.В. Логинову и У.М. Ильину. В ноябре 1950 г. К.П. Савельева привезла из Москвы (от мон. Вениамины) первые две тетради рукописи «Чернец — из мира беглец», «высмеивавшей» священников Московской Патриархии, которые «продались советской власти». Вскоре из Москвы были присланы три следующие тетради этой рукописи, их читали на устраиваемых иеромонахом Тихоном молитвенных собраниях. В 1951 г. мон. Вероника (Ильина) и Ф.Г. Уфимская были арестованы. Отца Тихона спрашивали на допросе о видимо скрывавшемся в Москве или Подмосковье тайном епископе Иоанне, но иеромонах ответил, что не слышал о нем.

Впрочем, об этом архиерее есть смутное упоминание в других показаниях о. Тихона. В декабре 1950 г. к нему из г. Чкалова (Оренбурга) приехала его знакомая с 1928 г. по Троицкой церкви в Лесном Клавдия Яковлевна Соловьева (до войны она проживала в Ленинграде и бывала на тайных молитвенных собраниях у М.В. Чиха-чевой на Лиговском пр., 19). Соловьева рассказала, что в г. Чкалове имеется большая община иосифлян с двумя священниками (одного из них звали о. Димитрий), но живущий в г. Глазове тайный схиепи-скоп Петр (Ладыгин) почему-то запретил их в священнослужении. Клавдия Яковлевна спрашивала у о. Тихона, как поступить, чтобы они продолжали служить.

Иеромонах посоветовал обратиться к схиепископу Петру, с которым Савельева уже ранее встречалась, но она не удовлетворилась этим ответом и через К.П. Савельеву отправила письмо к «высшему духовному чину в Москву» (вероятно, именно к епископу Иоанну).

Неподалеку от г. Чкалова, в г. Уральске, существовала еще одна община иосифлян. Из этого города к о. Тихону приезжали: бывшая певчая Ожогинской церкви А.Ф. Филиппова, хорошая знакомая К.П. Савельевой, М.М. Макеева, у которой муж отбывал заключение под Ленинградом, и Ксения Николаевна. Посещали иеромонаха и несколько монахинь, знакомых ему с конца 1920-х гг. по Троицкой церкви или Александре-Невской Лавре, осужденных в тот период и после освобождения проживавших в различных областях и республиках: мон. Мария и мон. Феврония из г. Льгова Курской области, мон. Антонина из Кировской области, мон. Елисея из Каргопольского района Архангельской области и инокиня Елена Домнышева из Риги. Приезжая в Ленинград, они жили у Савельевых или у мои. Магдалины (Петровой).

В сентябре 1949 г. к о. Тихону также приехал и исповедовался проживавший тогда в Ставропольском крае известный ленинградский литературовед профессор Игорь Евгеньевич Аничков (1891-1978). 21 февраля 1928 г. он был арестован по делу «Братства преподобного Серафима Саровского», отбыл три года в Соловецком лагере и еще несколько лет ссылки в Сыктывкаре и лишь в 1938 г. вышел на свободу. Те из духовных детей батюшки, кто не мог приехать и лично исповедоваться, присылали ему письменную исповедь, например отбывавшая ссылку инокиня Мария.

Отец Тихон был арестован 24 января 1951 г. на Московском вокзале в тот момент, когда собирался уехать в Ушаки. Кроме него, с 25 января по 16 мая 1951 г. агенты Министерства госбезопасности схватили монахинь Магдалину (Петрову), Иоанну (Чаенкову), инокиню Екатерину Розанову, К.П. Савельеву, М.П. Савельеву и А.П. Мяндину. Иеромонаха обвинили в том, что он, появившись в Ленинграде, «объединил участников ранее разгромленных МГБ антисоветских формирований Истинно-православной церкви», организовал ряд домовых церквей (на богослужениях в которых участвовало до 50 человек), восхвалял монархический строй, вел антисоветскую агитацию, даже якобы готовил вооруженное восстание в контрреволюционных целях, призывал уклоняться от выборов в органы государственной власти СССР, организовал материальную помощь «репрессированным за антисоветскую церковную деятельность» и т.п. Лишь некоторые из этих «преступных», по советским представлениям действий, и правда имели место. Так отбывавшему заключение в лагере прот. Михаилу Рождественскому было собрано 400 рублей, и на эти деньги Н.Н. Крупенникова купила одежду (куртку, брюки, шапку и др.) и выслала их батюшке.

На допросах иеромонах Тихон значительную часть обвинений отвергал и старался, по возможности, скрыть свои «связи». Так, он не назвал никого из служивших тайно других иосифлянских священников. Более двух месяцев о. Тихон ничего не говорил о духовной дочери о. Михаила Рождественского Марии Васильевне Абрамовой, на квартире которой осенью 1948 г. познакомился с А.П. Мяндиной. Лишь когда Анна Петровна сообщила на допросе об этом, иеромонах признался, что у Абрамовой в 1949-1950 гг. состоялось пять молитвенных собраний с участием 6-8 человек, в основном, из Стрельны.

После ряда допросов о. Тихон заявил: «Я признаю себя виновным в том, что с первых дней существования сов.власти я примкнул к контрреволюционному монархическому духовенству и вступил на путь антисоветской деятельности. С 1928 г. по день ареста, т.е. до 24 января 1951 г., я являлся одним из организаторов и руководителей антисоветской церковно-монархической организации (так называемая «Истинно-Православная Церковь»), организовывал нелегальные сборища своих единомышленников, обрабатывал их в антисоветском духе и т.д.». Сотрудничество же с немецко-фашистскими захватчиками в годы войны иеромонах категорически отверг, и следствию доказать его не удалось.

24-26 октября 1951 г. Судебная Коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила о. Тихона, мои. Магдалину и К. П. Савельеву к 25 годам лишения свободы с поражением в правах на 5 лет и конфискацией имущества, мои. Иоанну, Е.Н. Розанову и М.П. Савельеву к 10 годам лишения свободы, а А.П. Мяндину — к 8 годам заключения, поражению в правах на 3 года, конфискации имущества и лишении медали «За оборону Ленинграда». Впрочем, 22 декабря тот же суд по протесту прокурора увеличил срок заключения Е.Н. Розановой до 25 лет. Определением Верховного суда РСФСР от 30 декабря 1951 г. прошения о помиловании были отклонены и приговор оставлен в силе.

Отец Тихон и другие осужденные по его делу отбывали наказание в Особом лагере МВД № 7 — в Щиткинском районе Иркутской области (ст. Новочупка и другие населенные пункты). Лишь с началом хрущевской «оттепели» они вышли на свободу. Постановлением Президиума Верховного суда РСФСР от 19 марта 1955 г. приговор батюшке и Е.Н. Розановой был снижен до 10 лет лишения свободы, в отношении же остальных пяти осужденных дело прекратили производством за недоказанностью обвинения. Вскоре их освободили, а иеромонах Тихон вышел на свободу 16 июня 1956 г.

О последнем периоде жизни батюшки подробно говорится в недавно опубликованных воспоминаниях его духовного сына Алексея Петровича Соловьева, скончавшегося 8 декабря 1998 г.: «Мои сестры (одна из которых была тайная монахиня) неукоснительно исполняли завет отца не забывать Бога. Они меня привели к отцу Михаилу Рождественскому, они познакомили меня позднее и с отцом Тихоном (Зориным), когда он тайно появился в доме на Екатерининском канале (тогда — Грибоедова). Представьте себе длинный коридор, множество дверей, это означает и множество самых разных людей. Там и была одна небольшая двадцатиметровая комната, в которой жила Ксения Петровна (кажется, ее фамилия Савельева). Она и приняла отца Тихона после ссылки. Но это была жизнь как на бочке с порохом: в центре города, на глазах у безбожных людей... Выходить из квартиры было просто небезопасно, поэтому батюшку одевали в платье и покрывали платком, если ему нужно было пройти в туалет. Все жильцы так и считали, что у Ксении Петровны временно проживает ее старенькая и хромая родственница.

Там, в доме на канале Грибоедова, я впервые исповедовался у отца Тихона... Скромный и ласковый, простой и очень доверчивый. Ну, прямо как ребенок. За это и страдал всю жизнь. Я бы, глядя на него, никогда не подумал, что этот человек прошел тюрьмы, ссылки, допросы и предательства...

Я встретился с отцом Тихоном только в 1964 году, когда он освободился уже и после второго ареста. Он сам мне рассказывал, как на допросах выясняли: " Почему не хочешь признать Патриарха Алексия, ведь признавал же его, когда тот был епископом? Почему не в храмах служишь, а по квартирам скитаешься? " Потом посадили в камеру-одиночку. Вскоре будто еще арестованного вводят. Тот представляется епископом Феодосием, конечно, за иосифлянина себя выдает. И добавляет: меня дня через два-три отпустят, так что и кому передать. И отец Тихон, не чувствуя никакого подвоха, дает ему все адреса, посылает к самым верным людям, пишет записку, чтоб ни в чем не отказывали, а доверялись бы как ему, о. Тихону... Конечно, это была катастрофа. Иуду-то скоро распознали, но урон был большой. Отец Тихон, как освободился, свою ошибку очень тяжело переживал. Ездил на юг к иосифлянскому епископу Петру на покаяние...

Когда я его встретил, он все еще скитался по домам и квартирам верующих людей. Это было ему уже очень тяжело и опасно, ведь последний раз его за это и судили. Да и потом у него не было разрешения жить в Питере. Вскоре мы все собрались и приняли решение собрать деньги, купить ему домик. Выбрали такой на станции Окуловка Новгородской области. С тех пор и поселился отец Тихон в Окуловке, на улице Чайковского, в доме № 5, то есть в самом конце деревни, откуда до станции надо было топать три километра. В основном, это, конечно, заслуга Веры Михайловны Гурилевой. Она домик покупала, она его прописала, ухаживала за ним как могла. У самой уже сил немного было, но она и те, последние, самоотверженно отдавала для сохранения маленькой нашей церковки и бесценного нашего духовника отца Тихона. Он мне писал в Питер письма и подписывался частенько так: " ваши дедушка и бабушка". Это значит он и Вера Михайловна. " Она чуть жива от переживаний и забот обо мне и трудится как истинная раба Христова...", — так он и писал о ней, так и при встрече мне говорил...

Я часто бывал у отца Тихона, два-три раза в месяц. Дом его был под неусыпной " стражей" соседки. Она, видимо, была назначена " органами" следить за ним, а также за всеми, кто приезжал. Но меня эта " охранница" считала почему-то племянником. И все же не хотелось лишний раз ей на глаза попадаться, потому я старался зайти в дом отца Тихона не с улицы, а со двора.

В доме о. Тихон сразу устроил маленькую катакомбную церковку: вся площадь церкви составляла шесть-семь квадратных метров, умещалось не более четырех молящихся. Тут же и кровать о. Тихона стояла. Прислуживала ему неизменно Вера Михайловна, ныне уже покойная.

Жилось им очень трудно. Воду носить нужно было от колонки, которая в полукилометре от дома. До бани — три с половиной километра. Дрова надо самим и пилить, и колоть, и складывать. А они — два немощных старика, да еще у отца Тихона нога больная (ступни одной не было). Без " племянника" им было бы не обойтись.

Сколько писем ему шло! И редко в каком конверте была только одна исповедь. В иные дни о. Тихон и не выходил вовсе из своей церковки: чтение исповедей, разрешение их занимали все время. Просфоры он тоже делал сам. Потом каждую аккуратно заворачивал, завязывал, надписывал, кому предназначена. У него была толстенная тетрадь, где были поименно записаны все его прихожане... Больше всего мы боялись за эту тетрадь: не дай Бог, в чужие руки попадет. Господь и тут помог.

Вот слово-то я сказал: прихожане. А ведь больше десятка человек в той церковке никогда и не было, но сотни в прихожанах числились. Все — заочно. Когда-то свел их Господь с батюшкой, так и были вместе с ним до гроба его, хотя никогда к нему не приезжали, а лишь в письмах исповеди посылали. В Окуловке все друг друга хорошо знали. Появление любого незнакомого человека — это целое событие и для всего села. И если бы духовные чада батюшки стали к нему регулярно ездить, то об этом стало бы известно в особых кабинетах почти мгновенно. Потому отец Тихон просил к нему приезжать только с благословения. Да и вскоре стало ясно, что лучше всего это делать мне, так как за мной уже закрепилось звание " племянника".

Первые годы жизни в Окуловке он еще совершал поездки в Питер. Это было редко и секретно. Но власти постоянно к нам подсылали провокаторов. Притворившись жаждущими духовного окормления православными христианами, эти иуды все вынюхивали, а потом за копейки предавали батюшку. Однажды так просилась к нам женщина, слезами прямо изошла, батюшке ноги бросилась целовать. А на поверку вышло — провокаторша. Даже про торт, что батюшке принесла, в КГБ донесла...

С 1970 года отец Тихон перестал бывать в городе. Безвыездно жил в Окуловке. Здоровье его стало заметно ухудшаться. Да и откуда ему быть хорошим: тюрьмы, ссылки, служение в холодных квартирах и на чердаках (в Коломягах), скитания по чужим квартирам под страхом ареста — все это телесного здоровья не прибавляет. Болел телом, но духом не падал.

Последнее письмо я получил от него в начале декабря 1975 года: " Земная храмина моя разрушается, — писал он, — а небесной я себе не приготовил..." Эти тихие его слова перевернули мне сердце. Я знал, что просто так он не напишет. Уже на другой день я приехал в Окуловку.

Отец Тихон был уже при смерти. Около его постели были монах Серафим (откуда-то с юга, больше мы о нем ничего не знали), Вера Михайловна, потом подъехал отец Михаил Рождесгвенский. С о. Михаилом наш батюшка паству не делил, вместе окормляли православных. В последних числах декабря он скончался. Отпевал его о. Михаил Рождественский...»

Память немного подвела Алексея Петровича. После освобождения из лагеря отец Тихон ездил к схиепископу Петру (Ладыгину), проживавшему и скончавшемуся в удмуртском г. Глазове 19 февраля 1957 г. Сам батюшка умер 18/31 января 1976 г., его могила в Окуловке сохранилась и до сих пор посещается верующими.

МОНАХИНЯ ИОАННА (ЛЕЖОЕВА)

Монахиня Иоанна (в миру — Анна Яковлевна Лежоева) была одной из ближайших духовных дочерей святого праведного отца Иоанна Кронштадтского. Она родилась в 1869 г. в Петербурге в богатой купеческой семье, окончила в столице Патриотическую Рождественскую школу. Девушка с юности хотела принять монашеский постриг и замуж не вышла. О ее близости к о. Иоанну свидетельствуют письма батюшки. Так, например, 10 июня 1901 г. Кронштадтский пастырь писал игуменье Леушинского монастыря Таисии, что Анна Яковлевна сопровождала его в начале июня в поездке в Сур-ский монастырь и пожертвовала на обитель 200 рублей. Лежоева с самого начала возведения Иоанновского монастыря принимала деятельное участие в его построении и в 1903 г. стала насельницей обители. Сначала она проходила послушание старшей свечницы, а с 1904 г. исполняла обязанности казначеи. 17 декабря 1907 г. Лежоева была определена послушницей монастыря по указу Санкт-Петербургской Духовной консистории¹.

В 1907-1908 гг. в обители был устроен храм-усыпальница о. Иоанна Кронштадтского, освященный во имя св. пророка Илии и св. царицы Феодоры (имена отца и матери батюшки). Средства на его строительство дала, как сообщалось в периодическом издании «Колокол», одна петербургская жертвовательница, пожелавшая остаться неизвестной. Теперь известно, что это была Анна Яковлевна. Сохранилось опубликованное свидетельство монахини Викторины (Кореневой), считавшей мои. Иоанну (Лежоеву) своей «духовной матерью»: «На средства матушки была устроена усыпальница о. Иоанна Кронштадтского. Батюшка Иоанн говорил:

" Как ты, матушка, приготовила мне место успокоения на земле, так я для тебя приготовлю место на Небе". Сама монахиня Иоанна была очень кроткого нрава. Ее келейница говорила, что никогда не видела, чтобы матушка вышла из себя — она всегда была мирная и любвеобильная... Как духовная дочь о. Иоанна, она от него при жизни получила благословение писать записочки, класть их за образ и вынимать с молитвой, и с полной верой поступать так, как написано в записочке. Так она и поступала. Даже к нам идти или нет. Она клала записочку. И если выходило не ходить, так тогда не приходила. Так она делала каждый раз... Отец Иоанн ее сохранял, и она умерла своей смертью. Он сказал ее сестрам, что она замолит весь их род».

Анна Яковлевна приняла монашеский постриг в мантию с именем Иоанна от священномученика епископа Гдовского, позднее митрополита Петроградского Вениамина (Казанского), 19 ноября 1911 г. в Иоанновском монастыре, а 9 марта 1912 г. была утверждена казначеей обители. Эти обязанности мои. Иоанна успешно исполняла до закрытия монастыря в 1923 г. 29 марта 1917 г. матушке была вынесена благодарность Святейшего Синода. После образования в 1919 г. при храмах