Общая модель социальных ритуалов

Если мы рассмотрим элементы, продуцирующие религиозное чувство, мы придем к общей модели социальных ритуалов. Как указывалось, на это можно смотреть как на формулу машины для трансформирования энергии, а также машины для создания социальных идеалов или символов.

Каковы же компоненты этой машины?

Прежде всего, группа должна быть собрана вместе. Именно ощущение физического присутствия других людей дает начало потоку энергии, создавая заразительную эмоцию.

Но самого по себе этого недостаточно. Все индивиды в группе должны придти к ощущению одной и той же эмоции и осознать, что другие разделяют ее. Поэтому действия должны быть ритуализованы. Люди должны выполнять паттерны поведения, координируя свои жесты и голоса. Это может делаться в унисон или посредством сценария, в котором каждая личность играет свою ожидаемую роль. Ритуализованные действия регулярны и ритмичны, будь то (444:) песнопения, совместные танцы или аплодисменты аудитории словам лидера. Именно общее действие дает группе возможность почувствовать себя группой. Это уже не статичное скопление индивидов, а динамичная, взаимно сцепленная сила.

Наконец, существует эмблема — символический объект, который фокусирует саму групповую идею. Могущество группы — это ее энергия и ее моральная сила, но людям трудно прямо понять это. Сами участвуя в ней, люди не могут видеть, что она собою представляет. Они должны быть представителями ее реальности в конкретных формах. Они материализуют ее: они верят в то, что она реальная, почти физическая вещь. Таким образом, они постигают духа, который движет ими и объединяет их как сакральный (священный) объект. Это тотемное животное, под чьим именем они собираются, или Бог, которому они молятся. В современной политической разновидности это нация, партия или политическая идея (например, демократия, или социализм, или революция), за которую, как они чувствуют, они сражаются.

Основополагающая реальность любого символа — это сама группа, а более конкретно — настроение, которое ощущают ее члены, когда они собираются и выполняют свои ритуалы. Это чувство групповой идентичности закрепляется за идеей, которая одновременно выступает идеалом — совершенным или божественным существом, которому индивиды должны подчиняться сами, взамен чего они получают безопасность и эмоциональную силу.

Эмоция, закрепляемая за идеей, диффузна и заразительна. Она имеет свойство настолько превосходить обычную реальность, что ее сущность нельзя полностью постичь. Она имеет также свойство распространяться и «прилипать» к отдельным конкретным объектам. Не только к мифическому тотему или всемогущему Богу, но также и к вырезанной из дерева эмблеме, которая представляет тотем, или алтарь, или крест, с помощью которых происходит поклонение Богу. Таким образом, с уважением должно относиться не только к сакральным идеям, но и к сакральным объектам.

Существование сакральных предметов дает религиям еще и другое измерение. Поскольку они конкретны и (445:) материальны, такие объекты дают ощущение постоянства. Дух группы живет в них даже тогда, когда группа не собирается. Достаточно верным можно считать, что чувства экзальтации и эмоциональной силы, которые исходят от группы, не смогли бы выжить, если бы группа не могла собираться вновь в течение слишком большого времени. Продуцирующая эмоции машина должна периодически запускаться, поскольку ее заряды стекают в промежуточные периоды. Но конкретные символы могут действовать как батареи, накапливая социальную энергию и напоминая полноправным членам о том, во что они верят, и о чувствах, которые они представляют.

Символы могут быть также использованы для того, чтобы собрать группу вновь, запустить машину снова. Коли уж сакральная эмблема наполнена эмоциональным значением, она может быть использована как фокальная точка, вокруг которой может быть исполнено другое свершение ритуального обряда. Таким образом, конкретные эмблемы переносят хотя бы минимальные чувства солидарности из одного ритуального празднования в другое. Именно от длительности существования таких эмблем зависит длительность групповой идентичности.

Такой же принцип применим к словам как физическим объектам. Если крест или флаг могут быть конкретными символами группы, равным образом той же цели могут служить конкретное имя или изложение верования. Поэтому имена богов всегда были священными для верующих в них, то же самое касается отдельных доктрин, которых придерживаются верующие о своей религии. Так же, как в случае с физическими эмблемами, эти вербальные символы служат тому, чтобы вновь возбуждать ощущение членства, когда кто-то находится в одиночестве и чтобы вновь собирать группу для новых религиозных обрядов. Конкретные имена и доктрины принимают на себя эмоциональные заряды из ритуалов, в которых они берут свое начало и, следовательно, служат в качестве базиса социальной памяти и отправной точки для постановки новых представлений ритуала. Поскольку слова могут циркулировать в человеческих головах, тот факт, что они могут служить в качестве сакральных символов, придает внушительную гибкость «машине» социального членства. Даже без физических эмблем люди (446:) могут заново вызывать чувства групповой солидарности, лишь вспоминая определенные фразы или называя конкретное имя — Аллаха, Иисуса или кого-то иного. Если они делают это совместно с другими людьми, сам их разговор трансформируется в импровизированный социальный ритуал.

Этот последний пункт особенно важен, потому что он дает людям ключ к тому, как действовать по отношению друг к другу. С одной стороны, если два человека почитают одни и те же сакральные эмблемы и одни и те же святые имена, разделяют одни и те же доктрины, то они знают, что принадлежат к одной и той же ритуальной общине. Они могут идентифицировать друг друга как членов группы, которая имеет чувства коллективной солидарности и силы. Они оба знают, как действовать в качестве частей определенной эмоционально-трансформирующей машины, которая поднимает их на более высокий уровень безопасности и энергии. И в их собственных встречах, даже в коротких разговорах, они могут выполнять миниатюрный ритуал, который дает им непосредственную эмоциональную выгоду. Он дает им также особую идентичность, способ самоопределения. В племенной Австралии те, кто поклоняются одному и тому же тотему, разделяют общее имя. К примеру, все, кто называют себя кенгуру, считают себя родственниками и чувствуют себя связанными обязанностью помогать и не наносить вреда друг другу, точно так же, как они не имеют права убивать само кенгуру. В христианстве и исламе единоверцы называют себя именами своих сект и чувствуют себя собратьями по вере. Они идентифицируются с победами и несчастьями друг друга и ощущают обязанность приходить на помощь друг другу. Такие же связи общей идентичности и моральной солидарности обнаруживаются среди приверженцев любой другой сильной религиозной или политической доктрины.

Но этот же принцип работает и в отрицательном смысле. Священные символы наделяют людей способностью идентифицировать тех, кому они не могут доверять. Потому что, если существование священных символов указывает на общую идентичность и моральные узы между теми, кто поклоняется тому же культу, столкновение с кем-то, кто не признает те же священные объекты, указывает на разграничение (447:) между группами. По крайней мере те, кто не разделяет общей веры в те же символы, ощущают недостаток положительных эмоциональных связей; они чужие, аутсайдеры для всех членов группы.

Такого рода чувства из простой нейтральности могут без труда развиться в открытую враждебность. Фактически именно существование священных объектов создает возможность враждебности. Ритуальный культ создает чувство принадлежности и разделяемой морали, которых не было бы без культа; любые действия, которые нарушают ритуал, угрожают чувству групповой безопасности. Следовательно, это вызывает гневный ответ. Осквернить святое место, или сжечь Библию или тотемную эмблему или флаг, обругать святое имя или произнести замечание, исполненное политической нелояльности, означает бросить вызов группе, которая организует себя вокруг этого символа. То же самое будет справедливо относительно несогласия с доктриной, которую группа принимает в качестве символа веры: это образует социальную ересь.

Неудивительно, что любая достаточно сильная группа жестоко наказывает субъекта таких символических оскорблений. Не имеет значения, что обидчик нанес незначительный физический вред или вообще никакого вреда. Преступник бросил вызов чему-то гораздо более эмоционально насыщенному, нежели то, что обладает мирским качеством; следовательно, реакцией будет не просто усилие по возмещению убытков, а чувство праведного насилия. Отметим аспект справедливости этой реакции: именно потому, что групповой ритуал создает чувства групповой морали, групповое наказание ритуальных преступлений имеет эту окраску морального гнева. Выражаясь использованным выше языком метафор, любой, кто пытается нанести вред социально-энергетической трансформирующей машине, подвергается опасности удара током высокого напряжения.

Затем мы находим в теории религии объяснения широкого спектра явлений. Она показывает нам, что жизнь включает в себя два совершенно различных типа опытов — такого, в котором индивид помнит о своей зависимости от группы, и такого, в котором он преследует свои собственные практические интересы. Именно из первого типа опыта мы извлекаем и наши общие идеи, и идеалы, и наши моральные (448:) чувства. Теория религия — это также теория ритуалов и символов: ритуалы являются скоординированными действиями собранной вместе группы, которые дают ее членам особую эмоциональную энергию; символы являются идеалами, эмблемами и доктринами, которые представляют групповой опыт. Символы воспринимаются как священные теми, кто пользуется ими, чтобы конституировать свою группу; следовательно, люди, которые разделяют общие символы, ощущают между собою моральные связи, и справедливый гнев против аутсайдеров, которые преступают уважение, испытываемое ими, обязан своим происхождением именно этим символам.

Поэтому мы имеем объяснение того, что же удерживает группу вместе и что удерживает группы порознь. Мы имеем объяснение идей и морали и в позитивном, и в негативном их аспектах. И все это следует предписаниям, изложенным в предыдущей главе, показывающей нерациональные основания рациональности.

Есть много способов, с помощью которых можно применить теорию. Мы уже видели, что данная теория выходит за пределы собственно религии: существуют политические ритуалы и идеи — мы можем назвать их идеологиями, — равно как и религиозные. В ней, конечно, много больше политики, чем ритуальных аспектов собравшихся толп; объяснительная теория политики должна также иметь дело с интересами и ресурсами, с властью и конфликтом. Следующие главы нашей книги коснутся этих проблем, показав, где ритуалы подгоняются к собственности и силе. Другой возможностью было бы поднять тему ритуальных нарушений и вызываемого ими справедливого гнева, которая ведет к теории преступления и наказания. Это тоже оставлено для последующей главы.

А теперь давайте присмотримся поближе к феномену религии. Изучение его с точки зрения его вариаций и исторических изменений, дает нам даже больше свидетельств, что религия — явление социальное. И по странной эволюции оно приводит нас к взгляду на наше современное секуляризованное общество как наполненное ритуалами, которые являются продолжением более старых религий в новом обличье. В основе некоторых из наиболее общих видов повседневной деятельности мы обнаруживаем религию. (449:)