Преодоление страха

Справившись с головокружением, я обнаружил, что вновь очутился у водопада. Напротив того места, где я находился, под выступом скалы, лежал мой рюкзак — да, именно там я его и оставил. Я огляделся: никаких следов Уила. Что случилось? Куда он делся?

Если верить моим часам, меньше часа прошло с тех пор, как мы с Уилом попали в другое измерение. Вспомнив об этом, я был поражён тем, какое ощущение любви и покоя испытал тогда, почти забыв о своих тревогах и опасениях. Но теперь, тревога вернулась, и всё вокруг казалось потускневшим и немым.

Устало передвигая ноги и чувствуя, как откуда-то из желудка поднимается страх, я добрался до своего рюкзака и поднял его.

Здесь, на скалах, я был слишком на виду, поэтому, решил укрыться среди холмов, находившихся к югу отсюда, пока в голове не созреет план дальнейших действий.

Перевалив через вершину первого холма и начав спускаться вниз по противоположному склону, я вдруг заметил впереди невысокого мужчину лет пятидесяти, поднимавшегося мне навстречу.

Рыжие волосы, жидкая козлиная бородка; одет, как обычно одеваются туристы. Прежде чем я успел спрятаться, он заметил меня и направился прямо ко мне.

Подойдя, он осторожно улыбнулся и заговорил:

— Боюсь, я немного сбился с пути. Не подскажете, как мне вернуться в город?

Я велел ему идти на юг до родника, а далее до реки. Следуя вдоль неё в западном направлении, он должен был выйти к посту рейнджеров.

Мужчина вздохнул с облегчением.

— А я тут недавно встретил одного человека, — он махнул рукой куда-то на восток. — Так вот, этот человек объяснил мне, как добраться до города, но, видимо, я не там свернул. А вы тоже направляетесь в город?

— Да нет. Я ищу одну приятельницу, которая, должно быть, бродит где-то здесь. А кого вы встретили?

— Это была женщина — большеглазая блондинка. Имени я не разобрал — она говорила очень быстро. Это её вы ищете?

— Мою приятельницу зовут Чарлин Биллингс. А эта женщина — может, вы вспомните что-нибудь еще?

— Она говорила что-то о Национальном лесном заповеднике. Я подумал, что она одна из этих исследователей, которые вечно болтаются здесь. Хотя, точно не скажу.

Она предупредила, что лучше бы мне поскорее убраться из долины. Сказала, что должна забрать своё снаряжение, а потом тоже уйдёт. Похоже, она думает, что здесь что-то неладно, что всем угрожает какая-то опасность.

Вообще-то, она мало что сказала, да, честно говоря, я и не слишком понял, о чём речь. — Его тон, видимо, должен был навести меня на мысль, что сам он привык говорить прямо и открыто.

— Похоже, эта женщина и есть моя приятельница, как можно дружелюбнее произнёс я. — Где точно вы её встретили?

Он указал на юг, пояснив, что встретил её примерно в полумиле отсюда. Женщина была одна и потом пошла в юго-восточном направлении.

— Я дойду с вами до родника, — сказал я, подхватывая рюкзак.

Пока мы спускались с холма, мой новый попутчик поинтересовался:

— Если это была ваша приятельница, то куда, по-вашему, она направлялась?

— Не знаю.

— Наверное, в какое-нибудь таинственное место. Искать страну Утопию. — Он цинично усмехнулся. Я понял, что это — крючок с наживкой.

— Возможно, — ответил я. — А вы разве не верите в возможность существования Утопии?

— Нет, разумеется, нет. Это — доисторическое мышление. Это же, просто наивно.

Меня одолевала усталость, и я решил закончить разговор:

— В конце концов, у каждого — своё мнение.

Он рассмеялся:

— Дело тут не в различии мнений, а в фактах. Никакой Утопии не будет. Всё только ухудшается, а не становится лучше. Экономика выходит из-под контроля, и, в конце концов, всё взлетит на воздух.

— Это почему же?

— Да, это элементарная демография. На протяжении большей части нашего века, в западных странах существовал многочисленный средний класс — класс, который возводил в культ порядок и смысл, и свято верил в то, что экономическая система равно хороша для всех.

Но теперь эта вера начинает рушиться. Куда ни глянь, это бросается в глаза. Теперь, с каждым днём всё меньше людей верит в систему или играет по правилам. А все потому, что средний класс сокращается.

Развитие технологии обесценивает труд и способствует расслоению общества на две группы — имущих и неимущих: тех, у кого в руках капиталы, приводящие в движение мировую экономику, и тех, кто обречён обслуживать их.

Прибавьте к этому деградацию образования, и вы увидите всю серьёзность проблемы.

— Это звучит весьма цинично, — заметил я.

— Зато, это — правда. Такова уж наша действительность. Там, за пределами этой долины, большинство людей вынуждено затрачивать всё больше усилий для того, чтобы просто выжить.

Куда ни глянь — везде сплошные стрессы. Нервы у всех на пределе. Никто не чувствует себя в безопасности, а ведь, самое худшее ещё не началось. Происходит демографический взрыв, а развитие технологии даже опережает прирост населения.

При таком положении вещей, дистанция между образованными и необразованными будет всё больше увеличиваться, и имущие будут контролировать всё большую часть мировой экономики, в то время как среди неимущих будут расти преступность и наркомания. А что, по-вашему, ожидает слаборазвитые страны? — продолжал он.

— Большая часть Ближнего Востока и Африки уже находится в руках религиозных фундаменталистов, цель которых уничтожение организованной цивилизации, которую они считают империей сатаны, и замена её некой извращённой теократией, где религиозные лидеры руководят всем и вполне законно могут приговаривать к смерти тех, кого считают еретиками, независимо от их гражданства, подданства и местонахождения.

Казалось бы, кем надо быть, чтобы согласиться с подобной бойней во имя духовности? А ведь, с каждым днём, всё больше народов делает это. В Китае, например, до сих пор практикуется умерщвление новорождённых девочек. Вы можете поверить в такое?

Говорю вам: закон, порядок и уважение к человеческой жизни доживают последние дни. Человечество вырождается, превращаясь в завистливую и мстительную толпу, которой правят злобные шарлатаны. И остановить это, по всей вероятности, уже нельзя.

Но, знаете что? На самом-то деле, на это всем наплевать. Всем! Политики ничего не хотят делать. Их волнует лишь собственная власть и то, как её удержать.

Мир меняется чересчур быстро. Никто не поспевает за ним, и именно это заставляет нас искать лидера и как можно скорее хватать всё, что плохо лежит. Подобным мышлением заражена вся цивилизация, представители всех профессий.

Он перевёл дух и взглянул на меня. Я как раз остановился на вершине одного из холмов, чтобы полюбоваться предзакатным небом, и мы встретились с ним глазами.

Похоже, он вдруг понял, что чересчур увлёкся своей тирадой; и, в этот момент, он показался мне очень знакомым. Я представился, и в ответ он назвал свое имя: Джоэл Липском.

Ещё несколько долгих мгновений мы смотрели друг другу в глаза, но ничто не указывало, что этот человек знает меня. Почему мы встретились в этой долине?

Не успел этот вопрос сложиться у меня в голове, как я уже знал ответ. Он описал словами видение Страха, о котором упоминал Уильямс. У меня по спине пробежал холодок. Этому было предначертано случиться.

Я посмотрел на него по-новому, серьёзно:

— Вы действительно думаете, что всё так плохо?

— Да, абсолютно, — ответил он. — Я журналист, а вы сами можете видеть, что это отношение сделало с нашей профессией. В прошлом мы, по крайней мере, пытались делать свою работу честно.

А теперь что? Сплошная погоня за сенсациями. Никто более не ищет правды и не стремится донести её до читателя в первозданном виде.

Журналисты заняты поиском жареных фактов; если только в воздухе запахло скандалом — они готовы зарыться в грязь по уши, лишь бы раздобыть что-нибудь эдакое.

Даже бездоказательные обвинения всё равно публикуют: газетам нужен рейтинг и тираж. В мире, где все либо онемели, либо посходили с ума, единственное, что можно продать, — это сенсация, и чем невероятнее, тем лучше.

И очень жаль, что этот вид журналистики всё больше укореняется. Молодой репортер, видя всё это, делает вывод: чтобы выжить в бизнесе, необходимо принять правила игры.

А если нет, думает он, его раздавят, отбросят на обочину. Вот что приводит к фабрикации, так называемых, журналистских расследований. И это случается каждый день.

Мы продолжали двигаться на юг, спускаясь по скалистому склону.

— Да и в других профессиях та же беда, — снова заговорил Джоэл. — Господи, да взгляните хотя бы на адвокатов. Может, и были времена, когда работать в суде что-то да значило, ибо, обе стороны уважали правду и закон.

А что теперь? Вспомните эти нашумевшие процессы над известными людьми, которые в подробностях освещало телевидение.

Адвокаты теперь делают всё, что в их силах, для того, чтобы обойти правосудие, шельмуя его, — намеренно пытаясь убедить судей поверить в гипотезу, когда нет явных доказательств.

При этом, эти, с позволения сказать, адвокаты отлично понимают, насколько их гипотеза лжива. И всё это — лишь для того, чтобы избавить кого-то от заслуженного наказания.

А другие законники, комментируя их действия, утверждают, что это обычная практика, и притом, вполне оправданная, при нашей весьма далёкой от совершенства системе законов.

Она провозглашает право каждого на справедливый суд. Но где те адвокаты, которые действительно гарантируют справедливость и корректность, а не искажают правду и не подрывают закон, чтобы любой ценой освободить своего клиента от ответственности?

Спасибо телевизионщикам — хоть они показывают эту мерзость во всей красе. Хороши адвокаты — заботятся о своей репутации только ради того, чтобы иметь возможность требовать более высокие гонорары!

А причина подобной наглости проста: они думают, что всем на это плевать. И очевидно, так оно и есть. Так все поступают.

Мы срезаем углы, стремимся к увеличению краткосрочной прибыли вместо долгосрочной, а всё почему? Да потому, что в глубине души, может быть, даже не отдавая себе отчёта в этом, не верим, что наш успех будет длительным.

И мы делаем это, даже если приходится подводить тех, кто нам верит, и попирать интересы других.

В скором времени все тонкие условности и соглашения, на которых держится цивилизация, будут полностью растоптаны.

Подумайте, что произойдёт, когда безработица в городах достигнет определённого уровня. Преступность уже вышла из-под контроля.

Полицейские больше не хотят рисковать жизнью ради публики, которой всё равно наплевать на спектакль.

Кому охота дважды в неделю получать взбучку от какого-нибудь законника, которому нет дела до правды, или, хуже того, корчиться от боли, истекая кровью где-нибудь в тёмном переулке, когда это никого не волнует?

Уж лучше смотреть на всё сквозь пальцы и постараться прожить эти двадцать лет, как можно спокойнее, а может, даже урвать пару-тройку взяток на стороне. Вот так и вертится эта карусель. Что может её остановить?

Он умолк, и я на ходу оглянулся на него.

— Наверное, вы думаете, что этому положит конец некое духовное возрождение? — спросил он.

— Надеюсь, что да.

Он задержался, перелезая через поваленное дерево, потом догнал меня.

— Послушайте, — снова заговорил он, — я, одно время, интересовался всей этой чепухой, этой идеей насчет цели, судьбы и Откровений. Я даже заметил кое-какие интересные совпадения в собственной жизни.

Но я решил, что всё это — бред. Человеческий мозг способен вообразить любую глупость; мы даже не понимаем, что делаем это. А когда начинаешь заниматься этим вплотную, все эти разговоры о духовности выливаются просто в какую-то заумную риторику.

Я хотел было возразить, но потом передумал. Интуиция подсказала мне, что лучше дослушать его до конца.

— Да, — согласился я. — Пожалуй, временами это выглядит именно так

— Взять, к примеру, то, что я слышал об этой долине, — продолжал он. — Раньше я прислушивался к этой чуши. А это — просто долина, заросшая деревьями и кустарником; таких, как она, тысячи.

Он похлопал рукой по стволу большого дерева, мимо которого мы проходили.

— Вы думаете, этот Национальный лесной заповедник выживет? Бросьте! Это при том-то, как люди загрязняют океаны и отравляют природу рукотворными канцерогенами? И изводят древесину на бумагу и другие вещи?

Это местечко тоже превратится в свалку, так же, как и вся остальная планета. На самом-то деле теперь никому нет дела до деревьев.

А иначе как, вы думаете, правительство строит здесь дороги на деньги налогоплательщиков, а потом продаёт древесину ниже рыночной стоимости? Или обменивает самые лучшие, самые красивые участки земли на бросовые где-нибудь в другом месте, лишь бы ублажить разработчиков?

Вы, вероятно, думаете, что в этой долине происходит нечто мистическое. Всем хотелось бы, чтобы происходило что-то эдакое, особенно если учесть снижающееся качество жизни. Но, на самом деле, не происходит ничего эзотерического.

Мы — просто животные, достаточно умные и достаточно невезучие, чтобы представить себе, что мы, якобы, живём; а потом мы умрём, даже не узнав, чего ради, собственно, жили.

Мы можем изображать из себя всё что угодно, желать чего угодно, но суть нашего существования в том, что мы не можем знать ничего.

Я снова взглянул на Джоэла:

— Вы что — вообще не верите ни в какую духовность?

Он рассмеялся:

— Если Бог существует, то это какой-то чудовищно жестокий Бог. Какая уж тут духовность! Откуда ей взяться? Вы только посмотрите на мир.

Какой Бог мог сотворить такое жуткое место, где дети умирают ужасной смертью от землетрясений, бессмысленных преступлений и от голода? И это при том, что рестораны каждый день выбрасывают на свалку тонны еды!

Хотя, — добавил он, подумав, — может, так и должно быть. Может, в этом и заключается Божий промысел. Может, и правы все эти умники, полагающие, что жизнь и история не более чем тест на наличие веры: вот ты спасёшься, а ты — нет.

Своего рода Божественный план уничтожения цивилизации, имеющий целью отделить истинно верующих от порочных. — Он попытался было изобразить улыбку, но она растаяла, как только он вновь погрузился в свои мысли.

В конце концов, он прибавил шагу, чтобы не отставать от меня. Мы вступили на луг, заросший высокой травой; в четверти мили от нас я увидел воронье дерево.

— А знаете, — снова заговорил Джоэл, — что, по мнению этих умников, происходит в мире? Несколько лет назад я занимался изучением этих вещей, и это было действительно впечатляюще.

— Нет, не знаю, — ответил я, знаком прося его продолжать.

— Они занимаются изучением пророчеств, скрытых в Библии, особенно в Книге откровений. Они считают, что нам довелось жить в последние дни (так они это называют), то есть, в то время, когда все пророчества сбудутся.

Суть их идеи в следующем: история, наконец-то, подготовила всё для возвращения Христа и установления Царствия Небесного на Земле. Но до этого, Земле надлежит пройти через ряд войн, природных катастроф и других апокалиптических ужасов, предсказанных в Священном писании.

А поскольку они знают все предсказания назубок, то только тем и занимаются, что пристально следят за происходящими в мире событиями: а сейчас у нас по расписанию то-то и то-то!

— И что же у нас стоит следующим по расписанию? — спросил я.

— Мирный договор на Среднем Востоке, который позволит воссоздать Иерусалимский храм. Через некоторое время после этого, начнётся массовое взятие живыми на небо истинных верующих, кто бы они ни были, и так все они исчезнут с лица Земли.

Я остановился и пристально взглянул на него:

— Они думают, что эти люди начнут исчезать?

— Да. Об этом говорится в Библии. Затем придёт великая беда — семилетний период, когда все врата и двери ада распахнутся для тех, кто остался на Земле.

Всё должно развалиться: колоссальные землетрясения разрушат экономику, повышение уровня океанов уничтожит города. Плюс беспорядки, преступность и всё прочее.

Потом, появится политик — возможно, в Европе, — который предложит план, как склеить разбитый горшок; но, чтобы сделать это, он, разумеется, должен обладать высшей властью.

Этот план будет включать в себя создание централизованной электронной экономики, координирующей торговлю в большинстве районов мира.

Однако, для того чтобы участвовать в ней и иметь возможность пользоваться преимуществами автоматизации, каждому придётся принести этому лидеру клятву на верность и позволить вживить себе в руку чип, с помощью которого будут регистрироваться все его экономические действия.

Этот антихрист сначала защитит Израиль и будет способствовать заключению мирного договора, а потом перейдет в наступление, дав старт мировой войне, в которую окажутся вовлечены исламские страны, Россия и, наконец, Китай.

Согласно пророчествам, как раз в тот момент, когда Израиль будет находиться на грани падения, ангелы Господни снизойдут на Землю и выиграют войну, после чего установят духовную утопию, которая продлится тысячу лет.

Он прокашлялся и взглянул на меня:

— Вы зайдите когда-нибудь в магазин религиозной литературы и посмотрите по сторонам. Там все книги сплошь посвящены этим пророчествам — даже романы, причём, их становится всё больше.

— Вы полагаете, эти специалисты по концу времён правы?

Он покачал головой:

— Не думаю. Единственное пророчество, которое действительно оправдывается в этом мире, — это человеческая жадность и коррупция. Может, и правда появится какой-нибудь диктатор и заберёт всё в свои руки, но только потому, что он придумает способ, как извлечь выгоду из хаоса.

— Думаете, это произойдёт?

— Не знаю. Но я скажу вам одну вещь.

Если по-прежнему будет продолжаться распад среднего класса, если бедные будут становиться ещё беднее, а преступность в городах внутри страны повысится и выплеснется за их пределы и если, в довершение всего, случится, скажем, ряд крупных природных катастроф и в целом, хотя бы на время прекратится экономический рост, появятся банды голодных мародёров, терроризирующих население и сеющих повсюду панику.

Перед лицом такого разгула насилия, если появится некто и предложит способ спасти нас, уладить всё, взамен прося лишь отказаться от некоторых гражданских свобод, я не сомневаюсь, что мы пойдём на это.

Мы остановились и попили воды из моей фляги. В полусотне ярдов впереди маячило воронье дерево.

Тут я насторожился, ощутив знакомый гул, идущий издалека. Джоэл, сощурившись, внимательно смотрел на меня:

— К чему это вы прислушиваетесь?

Обернувшись, я взглянул на него в упор:

— Это какой-то странный шум — гул, гудение. Может быть, здесь, в долине, проводятся какие-нибудь эксперименты?

— Какие эксперименты? Проводятся — кем? Почему я ничего не слышу?

Я собирался сказать ему больше, но тут раздались другие звуки. Мы оба прислушались.

— Это машина, — сказал я.

Два серых джипа, появившиеся с запада, катили прямо на нас. Неподалёку росло несколько высоких кустов шиповника, и мы укрылись за ними. Машины прошли в сотне ярдов, от нас и направились на юго-восток, по той же самой тропе, которой придерживался ранее виденный мною джип.

— Не нравится мне это, — заметил Джоэл. — Кто это был?

— Во всяком случае, не Служба леса, а всем остальным въезд сюда запрещён. Думаю, это люди, связанные с экспериментом.

На лице Джоэла отразился ужас.

— Если хотите, можете добраться до города более прямым путём, — предложил я. — Идите на юго-запад, ориентируясь вон на тот гребень. Примерно, через три четверти мили выйдете к небольшой реке, и тогда идите вдоль неё на запад до самого города. Думаю, успеете ещё до темноты.

— А вы не пойдёте?

— Пока нет. Мне нужно идти на юг, к реке, и там подождать моего друга.

Джоэл наморщил лоб:

— Они не могут проводить эксперимент без ведома Службы леса.

Знаю.

— Вы ведь, ничего не можете сделать, правда? Тут слишком серьезные дела.

Я не отвечал, охваченный внезапной тревогой.

Джоэл мгновение прислушивался, потом сорвался с места и быстро зашагал в направлении долины. Один раз он оглянулся и кивнул мне головой.

Я смотрел на него, пока он не пересёк луг и не исчез за деревьями леса, затем сам торопливо зашагал на юг, снова думая о Чарлин. Что она делала здесь, куда направлялась? Ответа я не знал.

Поднажав, я добрался до реки за полчаса. Теперь солнце скрывала гряда туч, висевших над горизонтом на западе, и в этом мрачном освещении лес выглядел серым и зловещим.

Я был потный, грязный, уставший, а разглагольствования Джоэла и появление джипов вовсе испортили мне настроение.

Может быт, сейчас у меня имелось уже достаточно доказательств, чтобы обратиться к властям; может быть, именно таким образом я сумел бы лучше всего помочь Чарлин.

У меня в голове вертелось несколько вариантов дальнейших действий, но все они требовали возвращения в город.

Лес по обоим берегам реки был негустой, поэтому я решил перейти её здесь, а потом пройти через более густой лес на другом берегу, хотя и знал, что эта территория является частной собственностью.

Едва успев перебраться через реку, я резко остановился и, вновь заслышав звук джипа, бросился бежать. Через полсотни футов земля вдруг резко вздыбилась валунами и скалами высотой футов в двадцать.

Быстро вскарабкавшись на них, я сделал несколько торопливых шагов и, увидев нагромождение крупных камней, решил побыстрее перемахнуть через них.

Когда моя нога задела верхний камень, он вдруг заскользил вниз, увлекая за собой меня и приведя в движение всю кучу.

Сильно ударившись бедром, я свалился в неглубокий овражек, а здоровенные валуны, по два-три фута в диаметре, продолжали нестись прямо на меня.

Я только успел перекатиться на левый бок и выставить вперед руки, но знал, что избежать столкновения не удастся

И вдруг, уголком глаза я заметил что-то белое, полупрозрачное, колышащееся передо мной. Одновременно я испытал необычное ощущение: что-то сказало мне, что громадные камни каким-то образом минуют меня.

Закрыв глаза, я услышал, как они с грохотом обрушиваются по обе стороны от меня. Я медленно открыл глаза и всмотрелся сквозь ещё не осевшую пыль, отирая с лица грязь вместе с каменной крошкой. Валуны лежали совсем рядом со мной.

Как это случилось? Что было то белое, полупрозрачное?

Несколько секунд я тупо смотрел перед собой, потом заметил легкое движение за одним из камней. Молоденькая лесная кошка вышла из-за него и уставилась своими круглыми глазами прямо мне в глаза.

Я видел, что котёнок уже достаточно большой, чтобы убежать, но он не уходил, продолжая пристально смотреть на меня.

Неподалеку послышался шум приближающейся машины. Котёнок одним прыжком скрылся в лесут а я, вскочив на ноги, пробежал несколько шагов и плюхнулся на другой камень.

Левая нога при этом подвернулась, и острая боль пронзила её до самого бедра. Преодолев ползком пару ярдов, я оказался среди деревьев и приник к земле за огромным дубом.

Машина доехала до реки, остановилась, а через несколько минут, снова рванула с места, направляясь на юго-восток.

С колотящимся сердцем я сел и с трудом стащил с ноги высокий ботинок, чтобы осмотреть лодыжку. Она уже начала распухать. Этого мне только и не хватало, подумал я.

Поворачиваясь, чтобы поудобнее вытянуть ногу, я вдруг заметил женщину, наблюдавшую за мной. Она была всего футах в тридцати от меня. Когда она начала приближаться ко мне, я похолодел.

— Вы в порядке? — спросила она. В голосе её звучало беспокойство. Это была высокая негритянка лет сорока.

Её одежду составляли свободная футболка, джинсы и кроссовки. Пряди тёмных волос, выбившиеся из «хвоста» на затылке, покачивались у висков. В руке она держала небольшой зелёный рюкзак.

— Я сидела там и видела, как вы свалились, продолжала она. — Я врач. Хотите, я взгляну на вашу ногу?

— Буду вам очень признателен, — пробормотал я, ещё не веря в возможность подобного совпадения.

Опустившись на колени рядом со мной, она осторожно ощупала мою ногу, одновременно оглядываясь по сторонам.

— Вы здесь один?

Я поведал ей лишь о поисках Чарлин. Женщина сказала, что не встречала никого, кто мог бы быть похож на неё, её манера говорить и то, что потом она назвала свое имя — Майя Пондер, убедили меня, что ей вполне можно доверять. Я тоже представился и сказал, где живу.

— А я из Эшвилла, — улыбнулась она. — Но у меня здесь — в нескольких милях к югу — центр здоровья. Мы создали его с одной коллегой совсем недавно.

А ещё нам принадлежит сорок акров земли в долине — как раз здесь они примыкают к заповеднику, — она обвела рукой то, что нас окружало. — И ещё сорок акров повыше — там, южнее.

Я, расстегнул «молнию» на кармане своего рюкзака и достал флягу с водой:

— Хотите?

— Нет, спасибо. У меня есть вода. — Порывшись в своём рюкзаке, она тоже извлекла флягу и отвинтила крышку. Но вместо того чтобы пить, смочила небольшое полотенце и обернула им мою ногу, заставив меня сморщиться от боли.

Подняв глаза и увидев мою гримасу, она заметила:

— У вас определённо растяжение.

— Это серьёзно?

Она чуть поколебалась, потом ответила вопросом на вопрос:

— А вы как думаете?

— Я не знаю. Надо попробовать походить. Я попытался встать, но Майя остановила меня:

— Подождите-ка минутку. Прежде чем пытаться ходить, проанализируйте своё отношение к этому. По-вашему, насколько серьёзно вы пострадали?

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что очень часто время выздоровления человека зависит от того, что думает по этому поводу он сам, а не я, врач.

Я окинул взглядом лодыжку.

— Думаю, это довольно серьёзно. А если так, мне придётся как-нибудь добраться до города.

— А что потом?

— Не знаю. Если я не смогу ходить, возможно, придётся найти кого-нибудь, кто бы согласился заняться поисками Чарлин.

— Вы хотя бы имеете представление о том, почему это произошло с вами?

— В общем-то нет. А разве это имеет значение?

— Да, потому что очень часто ваше отношение к причине несчастного случая или болезни влияет на ваше выздоровление.

Я взглянул на неё в упор, чувствуя, что внутренне српротивляюсь. Какая-то часть меня ощущала, что сейчас эта дискуссия не ко времени. Ситуация не та.

Хотя, загадочный гул и прекратился, следовало предположить, что эксперимент продолжается. Во всём вокруг таилась непонятная тревога.

К тому же, уже почти стемнело... и Чарлин, насколько я представлял себе, могла находиться в большой опасности.

Я поймал себя на мысли о том, что испытываю чувство вины по отношению к Майе. Интересно почему? Я попытался освободиться от этой мысли.

— А какой вы врач? — поинтересовался я, отхлебнув глоток из фляжки.

Она улыбнулась, и впервые за всё время, я ощутил повышение уровня её энергии. Видимо, Майя тоже почувствовала ко мне доверие.

— Медицина меняется, и меняется быстро. Мы больше не смотрим на тело, как на машину, части которой, со временем, изнашиваются и требуют починки или замены.

Мы начинаем понимать, что здоровье тела, в огромной степени, зависит от мышления: от того, как мы относимся к жизни и особенно к самим себе — как на сознательном, так и на подсознательном уровне.

В этом и заключается основное различие между старой и новой медициной.

В прежней медицине, врач являлся знатоком и целителем, тогда как пациент — всего лишь пассивным получателем его указаний, надеющимся, что врач даст ответы на все вопросы.

Но теперь мы знаем, что отношение самого пациента к проблеме, его внутренняя позиция играют решающую роль.

Ключевым фактором является страх, стресс и то, как мы преодолеваем его. Иногда этот страх сознателен, но очень часто мы полностью подавляем его.

Вот такое отношение принято считать мужественным, едва ли не героическим: я отрицаю проблему, я отвергаю её и продолжаю гордо шагать по жизни.

Если мы займём такую позицию, страх всё равно будет грызть нас, разве что он станет подсознательным.

Для того чтобы оставаться здоровым, крайне важно самому настроиться на положительную перспективу, причём, сознательно, с полным пониманием и любовью к себе: лишь в этом случае эффект будет достигнут.

Я считаю, что наши скрытые, не высказываемые вслух страхи создают, своего рода, блоки или преграды на пути потока энергии нашего тела, и, в итоге, именно из них вырастают все проблемы.

Страхи проявляются во всё большей степени, пока мы не начнём заниматься ими. Физические проблемы — это уже последний шаг.

В идеале этими блоками следует заниматься гораздо раньше — в качестве профилактики, прежде чем разовьётся болезнь.

— Значит, по-вашему, любую болезнь можно предотвратить или вылечить?

— Да, уверена. Отпущенный нам срок жизни может быть дольше или короче — это, вероятно, зависит от Создателя, однако, нам совершенно незачем болеть и становиться жертвами разных несчастных случаев.

— Значит, всё это применимо не только к болезням, но и к таким «мелочам», как, например, растяжение?

Она улыбнулась:

— Да, во многих случаях.

Я был в замешательстве.

— Послушайте, у меня сейчас нет времени на разговоры. Я действительно очень беспокоюсь за мою приятельницу. Я должен быть на ногах и что-то делать!

— Я знаю. Но у меня есть ощущение, что наша беседа не займёт много времени. Если вы сейчас не задумаетесь над тем, о чём я говорю, вам может не открыться значение данного совпадения.

Она прямо взглянула на меня, чтобы понять, уловил ли я её намёк на Манускрипт.

— Вы знаете об Откровениях? — спросил я.

Она кивнула.

— Что конкретно, по вашей теории, я должен делать?

— Вот техника, которая всегда даёт великолепные результаты: сначала нужно вспомнить, о чём вы думали непосредственно перед тем, как возникла проблема, в данном случае — это ваше растяжение. О чём вы думали? Проявлением какого страха стала эта проблема?

Я задумался.

— Мне было страшно, я колебался. Ситуация здесь, в долине, оказалась гораздо более сложной, чем я думал. Я чувствовал, что взялся за непосильное дело. А с другой стороны, я знал, что Чарлин, возможно, нуждается в помощи. В голове был полный сумбур, я не знал, как поступить, что предпринять.

— И вы повредили лодыжку?

Я подался вперёд.

— То есть... вы хотите сказать, что я сделал это, чтобы уйти от необходимости что-то предпринимать? А не слишком ли это просто?

— Это вам решать, а не мне. Но, на самом деле, очень часто всё сводится именно к совсем простым вещам. Кроме того, самое главное заключается не в том, чтобы тратить время на доказательства или оправдания.

Самое главное — действовать. Постарайтесь припомнить всё, что можете, о том, откуда могла возникнуть ваша физическая проблема. Исследуйте её происхождение сами.

— А как это сделать?

— Вы должны внутренне успокоиться и воспринять эту информацию.

— Интуитивно?

— На уровне интуиции, молитвы, либо как-нибудь ещё — всё зависит от того, как вы сами представляете себе этот процесс.

Я снова ощутил внутреннее сопротивление. Я не был уверен, что мне удастся расслабиться и привести в порядок мои мысли.

Наконец, я закрыл глаза; на какое-то мгновение все мысли словно приостановились, затем потоком хлынули воспоминания об Уиле и о событиях уходящего дня.

Вслед за этим нахлынули другие воспоминания. Я увидел самого себя, десятилетнего, уходящим, хромая, с футбольного поля, причём, мне было отлично известно, что я притворяюсь.

Всё верно, подумал я. В детстве я частенько симулировал растяжение связок, чтобы избежать необходимости делать то, что меня заставляли. Я совсем забыл об этом!

Со временем у меня и на самом деле участились случаи растяжения — в самых разных ситуациях.

Я продолжал рыться в памяти, и вот — новая вспышка или, скорее, смутный проблеск: я, молодой, энергичный, самоуверенный, сижу и работаю в какой-то тёмной комнате, при свече; внезапно дверь распахивается, и меня, охваченного ужасом, волокут куда-то.

Я открыл глаза и взглянул на Майю:

— Может быть, я уловил кое-что. Я описал ей увиденную сцену из детства, но второе видение было настолько неясным, что я даже не упомянул о нём. Когда я закончил Майя спросила:

— Что вы думаете об этом?

— Не знаю. Вроде бы растяжение произошло по чистой случайности. Трудно представить себе, что этот несчастный случай порождён необходимостью избежать сложной ситуации.

Кроме того, мне не раз приходилось бывать и в худших переделках, и всё обходилось без растяжений. Почему же это произошло именно сейчас?

— Кто знает? — задумчиво отозвалась Майя. — Может быть, как раз сейчас настало время разобраться с этим. Несчастные случаи, болезни, выздоровление — во всём этом гораздо больше тайны, чем мы можем себе представить.

Думаю, мы обладаем ещё не открытой способностью влиять на то, что произойдёт с нами в будущем, включая даже состояние здоровья. Хотя, повторяю, всё будет зависеть от самого человека.

Помните, я не высказала никакого мнения относительно того, насколько серьёзно вы пострадали, и на то у меня были свои соображения.

Мы в своей клинике поняли, что врачи должны высказывать своё мнение крайне осторожно.

За долгие годы в людях выработалось к ним уважение, граничащее с поклонением; когда доктор говорит что-то, пациенты склонны доверять ему абсолютно.

Сельские врачи прошлого века отлично знали об этом принципе и использовали его: в любой ситуации говорили, что всё будет хорошо, даже прекрасно.

Если доктор сказал, что больной поправится, пациент проникается этим и действительно выздоравливает.

Некоторое время назад такие вещи перестали делать — из этических соображений, и с тех пор пациентам остаётся лишь выслушивать бесстрастные научные рекомендации по поводу своих проблем.

К сожалению, после того как было запрещено обнадёживать пациентов, многие из них стали погибать буквально у нас на глазах — просто потому, что им говорили, что их состояние — безнадёжно.

Теперь мы знаем, насколько осторожными следует быть врачам с подобными высказываниями — именно из-за того, какое огромное влияние на человека оказывает его мышление.

Мы хотим направить это влияние в положительную сторону. Наше тело способно творить чудеса. Части тела, которые прежде считались, как бы, застывшими, неизменными формами, на самом деле, являются энергосистемами, способными к внезапным преобразованиям.

Вы читали о самых последних ис­следованиях, касающихся молитвы? Тот простой факт, что этот вид духовной визуализации сейчас получает научное подтверждение, полностью подрывает нашу старую, сугубо физическую модель исцеления. Нам нужно выработать новую модель.

Еще раз полив водой полотенце, обмотанное вокруг моей лодыжки, она продолжала:

— По-моему, в качестве первого шага в этом процессе вы должны установить, с каким конкретным страхом связана данная медицинская проблема: это направит всю энергию вашего тела на сознательное исцеление.

Следующий шаг — собрать возможно большее количество энергии и сконцентрировать её точно там, где возникла преграда — блок.

Я хотел было спросить, как это делается, но Майя остановила меня:

— Постарайтесь максимально повысить свой энергетический уровень.

В ответ на её подсказку я сосредоточился на красоте того, что меня окружало, и на чувстве любви ко всему этому. Постепенно цвета вокруг стали ярче, а всё, что я видел, — как бы, отчётливее, рельефнее. Судя по всему, энергетический уровень Майи повышался одновременно с моим.

Почувствовав, что уровень моей вибрации достиг возможного максимума, я взглянул на неё.

Она улыбнулась в ответ:

— Хорошо. Теперь вы можете сосредоточить всю энергию на блоке.

— А как это сделать?

— Для этого нужно использовать боль. Для того она и существует — чтобы указать вам точное место.

— Что? А разве речь идёт не о том, чтобы избавиться от боли?

— К сожалению, именно так мы всегда и думали. Но, на самом деле, боль — это маяк.

— Маяк? Как это?

— Да, маяк — Она нажала пальцами на мою ногу в нескольких местах. — Насколько сильно сейчас у вас болит?

— Это пульсирующая боль, но не очень сильная. Она размотала полотенце.

— Сфокусируйте свое внимание на боли и постарайтесь ощутить её, как можно отчётливее. Определите её точное местонахождение.

— Я знаю, где болит: в лодыжке.

— Да, но лодыжка достаточно велика. Где точно?

Я вслушался в свою боль. Майя была права: я высказался чересчур обобщённо. Вытянув ногу носком кверху, я установил точное местонахождение очага боли: верхняя часть сустава, слева и примерно на дюйм в глубину.

— Так, нашёл, — сообщил я.

— Теперь сосредоточьте все свое внимание в этой области. Как бы проникнете туда всем своим существом.

В течение нескольких минут я не, произносил ни слова, полностью сконцентрировавшись на указанной точке. Я заметил, что все остальные ощущения моего тела — дыхание, положение рук и ног, липкий пот, выступивший на затылке и шее, — отошли куда-то на второй план, растаяли.

— Прочувствуйте боль в полной мере, — напомнила Майя.

— Уже.

— Как вы сейчас ощущаете её?

— Всё ещё ощущаю, но она как-то изменилась — я бы сказал, стала теплее. И меньше беспокоит. Теперь, это скорее, не боль, а покалывание.

Пока я говорил, боль опять начала принимать свой обычный характер.

— Что происходит? — недоумевал я.

— Полагаю, кроме информации о том, что что-то не в порядке, боль выполняет ещё и другую функцию. Возможно, она также точно указывает, где находится проблемная область, чтобы мы, следуя за ней, могли сконцентрировать всё внимание и энергию именно в нужном месте.

Такое впечатление, что боль и наше сфокусированное внимание не могут одновременно занимать одно и то же пространство.

Конечно, при сильной боли, когда сосредоточение невозможно, мы можем использовать обезболивающее, чтобы уменьшить её остроту, хотя я думаю, что всё-таки не следует снимать боль полностью — для того, чтобы она могла выполнить свою роль.

Майя умолкла и посмотрела на меня.

— Что дальше? — спросил я.

— А дальше нужно сознательно направить высшую Божественную энергию точно в эпицентр боли, чтобы любовь, содержащаяся в этом заряде, заставила клетки функционировать нормально. Ну, давайте, — сказала она. — Я буду вести вас.

Я снова сосредоточился и, почувствовав, что готов, кивнул Майе.

— Ощутите боль всем своим существом, — заговорила она. — А теперь представьте, как энергия вашей любви направляется прямо в её очаг, поднимает эту точку вашего тела, сами её атомы на более высокий уровень вибрации.

Старайтесь увидеть, как частицы разгоняются и переходят в оптимальное для них состояние чистой энергии. Вы должны буквально ощутить покалывание в том месте, где вибрация нарастает.

Затем, выдержав минутную паузу, она продолжала:

— Теперь, не теряя концентрации на болевой точке, старайтесь ощутить, как ваша энергия — покалывание — поднимается вверх по обеим ногам... по бедрам... по животу и груди... и, наконец, достигает шеи и головы.

Прочувствуйте, как всё ваше тело покалывает от более высокой вибрации. Старайтесь, чтобы каждый орган действовал в оптимальном режиме.

Я точно следовал её указаниям, и через несколько секунд всё моё тело, словно бы, стало легче, зарядилось энергией. Я удерживал это состояние минут десять, потом открыл глаза и посмотрел на Майю.

При свете карманного фонаря она устанавливала мою палатку на ровном участке между двумя соснами. Заметив, что я смотрю на неё, она спросила:

— Ну как, вам лучше?

Я кивнул.

— Вы поняли процесс до конца?

— Думаю, да. Я направил энергию в болевую точку.

— Да, но то, что мы проделали до этого, не менее важно. Вы начали с того, что выяснили значение своей травмы: факт её получения указывал на то, что в вашей жизни присутствует какой-то страх, который связывает вас и сказывается на вашем физическом здоровье.

Эта процедура сняла блокировку страхом, дав визуализации возможность проникнуть туда, куда нужно.

После того как блок удалён, вы можете воспользоваться болью, как маяком, чтобы повысить уровень вибрации в данной области, а потом и во всём теле.

Однако, крайне важно выяснить происхождение страха. Когда корни болезни или несчастного случая лежат слишком глубоко, часто приходится прибегать к гипнозу либо интенсивному руководству.

Тут я поведал ей о своём средневековом видении: как дверь распахнулась и меня потащили куда-то.

Она задумалась.

— Иногда, чтобы выяснить истинное происхождение страха, приходится очень глубоко погружаться в прошлое. Но, делая это и стараясь преодолеть страх, человек, обычно, приходит к более полному пониманию того, кто же он, на самом деле, или ради чего проживает свою нынешнюю жизнь на Земле.

И это создаёт условия для последнего — и, по моему твёрдому убеждению, наиболее важного — шага в процессе исцеления.

Важнее всего для нас — заглянуть достаточно глубоко для того, чтобы вспомнить, чему мы собираемся посвятить свою жизнь.

Подлинное исцеление происходит тогда, когда нам удаётся увидеть мысленным взором своё новое, волнующее будущее.

Вдохновение — вот что нужно нам. Люди исцеляются не для того, чтобы проводить больше времени у телевизора.

Пару секунд я смотрел на неё, осмысливая услышанное, потом сказал:

— Вы упоминали об эффекте молитвы. Как лучше всего молиться за человека, с которым что-нибудь не так?

— Пока ещё мы не знаем точно. Это как-то связано с процессом, описанным в Восьмом откровении.

Мы, как бы, направляем на этого человека проходящий через нас поток энергии и любви из Божественного источника и одновременно стараемся мысленно увидеть, что он вспомнил, что хочет сделать со своей жизнью.

Конечно, иногда человек вспоминает, что ему пора осуществить переход в иное измерение. Если так, нам остаётся только смириться с этим.

Закончив возиться с палаткой, Майя прибавила:

— Прошу вас также иметь в виду, что рекомендованные мною приёмы следует сочетать с тем лучшим, что существует в традиционной медицине.

Будь мы ближе к моей клинике, я забрала бы вас туда на предмет полного обследования, но при данных обстоятельствах, если только вы сами не будете возражать, по-моему, лучше бы вам переночевать тут, в палатке. Сейчас вам не стоит много двигаться.

Говоря это, она установила мою плитку, включила её и поставила на огонь котелок с супом-«пятиминуткой».

— Я иду назад, в город. Мне нужно раздобыть шину для вашей ноги и, на всякий случай, кое-что ещё. Потом я вернусь и буду присматривать за вами. Радио тоже принесу — вдруг потребуется вызвать помощь.

Я кивнул.

Майя перелила часть воды из своей фляжки в мою и взглянула на меня. За её спиной, на западе, угасал последний проблеск света минувшего дня.

— Вы сказали, что ваша клиника находится где-то поблизости, — напомнил я.

— Да, всего около четырёх миль к югу отсюда, за хребтом. Но оттуда нельзя проникнуть в долину. Единственный пугь — это дорога, входящая в неё южнее города.

— Как же вы тут оказались?

Она улыбнулась словно бы немного смущенно:

— Это довольно смешно. Прошлой ночью мне приснилось, что я снова иду в долину, и утром я решила, что пойду. Всё последнее время было очень много работы, и, думаю, мне просто нужно было время, чтобы поразмыслить о том, чем я занимаюсь в клинике.

У нас с моей партнёршей накопился большой опыт применения различных методов китайской медицины, траволечения. К тому же, у нас есть доступ ко всем последним достижениям традиционной медицины — через компьютер. Я мечтала об этой клинике годами.

Чуть помолчав, она продолжала:

— Перед тем как заметить вас, я сидела вон там, и моя энергия прямо таки била струёй. Казалось, я видела всю свою жизнь до мельчайших подробностей — с раннего детства и до того самого момента. Никогда прежде я не ощущала так отчётливо смысла Шестого откровения.

Все события того времени стали подготовкой. Я выросла рядом с матерью, которая всю свою жизнь мучилась от хронической болезни, но никогда не принимала участия в собственном лечении.

В то время врачи не могли ей помочь; на протяжение всего моего детства, помню, меня злило, что она не желает даже попытаться исследовать собственные страхи, поэтому я собирала любую информацию о диете, витаминах, уровнях стресса, медитации и их роли в состоянии здоровья человека.

Я старалась убедить мать, что она сама должна исцелить себя. В юности я буквально разрывалась пополам, решая, посвятить ли себя церкви или стать врачом. Не знаю... это было так, словно что-то заставляло меня представлять себе, как использовать откровение, веру для изменения будущего, для исцеления.

А вот, мой отец, — продолжала она, — был совсем другим человеком, нежели мать. Он был биологом, но никогда не распространялся о достигнутых результатах.

«Я занимаюсь чисто исследовательской работой» — вот и всё. Коллеги относились к нему, как к богу. Он был недостижимой вершиной, истиной в последней инстанции.

Когда я выросла, он умер от рака — прежде, чем я поняла, что составляло предмет его главного интереса. А это была иммунная система, и, в частности, — как усиливает её полнокровная жизнь, реализация себя.

Он первым разглядел эту связь, и все нынешние исследования подтверждают, что она существует. Но мне не довелось поговорить с ним об этом.

Поначалу я удивлялась, почему мне было суждено иметь именно такого отца. Однако, в конце концов, я приняла тот факт, что мои родители представляют собой как раз то сочетание черт характера и интересов, которое может способствовать моей собственной эволюции.

Потому, я и захотела быть рядом с ними на раннем этапе своей жизни. Глядя на свою мать, я понимала, что каждый должен сам нести ответственность за своё лечение, а не перекладывать её на других.

Ведь, поиск исцеления, по сути дела, — это прорыв сквозь страхи, существующие в нашей жизни, страхи, с которыми нам не хочется встречаться лицом к лицу; а потом мы должны найти своё собственное вдохновение, увидеть то будущее, наступлению которого мы призваны способствовать.

Для этого мы и находимся здесь.

Отец помог мне понять, что медицина должна быть более открытой навстречу пациенту, более внимательной к его интуитивным проявлениям. Долгое время медицина пребывала, так сказать, в башне из слоновой кости, но теперь надо выйти из неё.

В исцелении должны участвовать двое, а не один. Это заставило меня искать новую парадигму в медицине, основанную на способности пациента контролировать собственную жизнь и снова встать на верный путь.

Суть моей идеи состоит в следующем: мы умеем сами исцелять себя физически и эмоционально. Под влиянием вдохновения, мы можем сформировать более возвышенное, более идеальное будущее, и когда мы делаем это, происходят чудеса.

Она встала, взглянула на мою ногу, потом на меня:

— Я ухожу. Постарайтесь не нагружать ногу. Сейчас вам нужен полный покой. А я вернусь завтра утром.

Наверное, вид у меня был не слишком геройский, поэтому она снова опустилась на колени и положила обе руки на мою лодыжку.

— Не волнуйтесь. Когда энергии достаточно, нет ничего, что нельзя было бы исцелить, — ненависть... войну... Надо просто объединиться и увидеть то, что нужно. — Она осторожно погладила мою ногу. — Мы сумеем исцелить это. Мы сумеем.

Одарив меня ещё одной улыбкой, Майя поднялась на ноги и ушла.

Мне вдруг захотелось окликнуть её, рассказать всё, что пришлось испытать в ином измерении, всё, что я знал о Страхе и о возвращении семёрки, однако, я промолчал, глядя, как она скрывается за деревьями.

Я безумно устал. Завтра утром — это уже совсем скоро, подумал я... потому что теперь я точно знал, кто она такая.