РАЗЛОЖЕНИЕ 1 страница

- Господи, я просто хотела покоя и любви. Просто покоя и любви!

Усиливая Боль

На третью минуту мне это начинает казаться странным.

Мне кажется странным даже не столько сам факт, что я несколько минут тупо смотрю на закрытую дверь, сколько то, что это происходит со мной каждый день в течение недели – в разных местах, но в одно и то же время. Каждая дверь становится этой дверью.

Стакан кажется тяжелее. Едва не выскальзывает из руки. Хватает реакции. Я обожаю «мартини». А оно, интересно, любит меня? Слегка взболтав, допиваю содержимое залпом. Чтобы узнать, любит ли меня «мартини».

Не любит. Пытаюсь отдышаться. Надо или меньше пить, или, наоборот, больше – чтобы выработался иммунитет. Так я прочитал в одной книге когда-то. Не очень давно. Или десяток лет назад? Не знаю. Время – слишком нестабильный показатель. Гораздо удобнее мерить жизнь событиями. И надежнее, кстати. Если ничего не происходит – значит, жизнь и не идет. И перед самым последним моментом можно обнаружить, что прожил-то всего ничего, хотя по паспорту – шесть или семь десятков лет. Время ни о чем не говорит. Просто счетчик – относительный, как и множество отстающих и спешащих часов в одном городе.

Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла за эту дверь и не вернулась обратно? Я могу подсчитать. А сколько жизни? Ноль. Уверен. Жизнь прервалась. И попытки запустить ее снова ни к чему не приводят.

Вздыхаю. Смотрю в пустой стакан. Отставляю его в раковину к сиротливо коротающей свои дни грязной посуде. Даю стакану молчаливое обещание не бросать его надолго и помыть со всем прочим уже завтра.

Смотрю в окно. Где-то в глубине ночи – чужие окна с горящим в них светом. Вижу, как кто-то тупо засыпает под телевизор; как кто-то клеит девочек в интернете, задорно интересуясь их увлечениями и свойствами личности с целью просто трахнуть и забыть; как кто-то прижимается к своей второй половинке перед сном; как кто-то спит, накачавшись спиртным и снотворным и, возможно, уже не проснется.

А я уверен в том, что проснусь.

Потому что невозможно умереть, если не живешь.

«Угу»

Большая часть моих ответов – это «угу» и «да, знаю» с разными интонациями.

Так, в общем-то, удобнее. Как ни странно, мы всегда отвечаем, исходя из своего состояния. Вымучить жизнерадостный ответ, когда ты ниже плинтуса, невозможно. Все равно, сколько пластмассовых улыбок ни натяни, горечь проскользнет. Резинки лопнут. Маски свалятся. Все приложенные усилия окажутся напрасными.

«Да, знаю»

Я закрываю лист «эксель», удовлетворенный калькуляцией. В таком виде заявку можно приложить к заказу. Я уверен. Ни копейки мимо. Все бонусы в мой карман. Вопрос лишь в том, в чей карман летят откаты от поставщиков.

Эти счастливые лица светятся даже в темноте. Люди, которые больше всего любят свою работу – откатчики и аферисты. Им яснее цель. Никакой тренинг не помогает так ясно видеть цель, как наличие личного интереса.

Зачем это им? Затем, что не бывает людей, которые не знают, что делать с деньгами. Как не бывает и слишком много денег. Мы ежедневно утопаем в лицемерии, вызванном недостатком денег. Из этого потока только два выхода – безграничное богатство или глубокая депрессия. Очень глубокая. Та, что ведет на эшафот. А ее еще надо заслужить. Я вот пока не заслужил.

В дыхании – спирт. По дороге утром у меня едва не потели стекла, и я встретил троих ДПСников кряду. Они все могли вежливо попросить меня примкнуть к обочине и отправить дальше пешком на ближайшие три года. Но ни один этого не сделал. Всего лишь потому, что я прилично выгляжу, еду на новом «ауди», соблюдаю правила, аккуратно включаю поворотник перед перестроением. Но я знаю, что ночью я еще трижды вставал и наполнял стакан и выливал его содержимое – но не в раковину, а в себя. Я бы не сказал, что я пил. Я именно выливал.

Мы ежедневно утопаем в лицемерии, вызванном недостатком денег. Изобретаем столько трудностей.

- Достало это уже, - вздыхает Лиза из отдела контроля поставок, забирая порцию забракованных документов с моего стола.

Я часто слышу бормотание вроде «Ненавижу эту работу», «Вот если бы не работа, я бы…»

И я хочу смеяться на весь офис, на весь город, на весь мир! Если бы большинство из тех, кто вздыхает насчет того, как его достала работа, не работали в этом офисе, они благополучно стали бы бомжами и алкашами, сидящими у мусорного бака. Неоцененные герои, которых не взяли в фотомодели, актеры и космонавты. Толпа кретинов, каждый вечер читающих посты на «вконтакте» о том, что нужно заниматься тем, что нравится, чтобы получить успех, кивающих в ответ, а поутру бодро шагающих на ненавистную работу. Они лишь хотят мечтать о том, кем они могли бы быть вместо офисного планктона. Но и на качественные мечты их талантов не хватает.

Жизнь человека – это, в сущности, две фазы. Работа для отдыха и отдых, чтобы запастись силами для работы, которая снова обеспечит отдых. Цикл хомячка в колесе. Даже краеугольные камни осмысления жизни – семья, дети, самореализация, как самца или самки человека – это лишь части фазы отдыха, за который нужно заплатить, работая. Мы все бегаем в своем колесе, пока оно не сорвется с петель и не пришибет нас. Намертво. Без вариантов. Жизнь рушится только один раз. Депрессия – всего лишь часть цикла. Думая обо всем этом, я пытаюсь вписать в существующие рамки тот факт, что я каждый день, со дня развода, заливаю желудок спиртным.

Нет, наверное, со дня, когда она ушла.

Или был еще какой-то промежуток?

Ах да, точно. Несколько дней, в течение которых я пытался что-то исправить. Уговорить. Что-то поменять. И каждый раз, набирая ее номер, отбивался от собственных сомнений. Видимо, потому и вышло все так дерьмово. Чтобы убедить кого-то поменять решение, нужно хотя бы убедить себя в том, что это нужно. А после того, как я узнал об аборте…

Наверное, что-то во мне надломилось слишком основательно. Что-то, что казалось прочным. Стальная балка оказалась соломинкой. И одного мощного удара, конечно же, хватило. Что греха таить – я не был уверен в том, что хочу ее вернуть. Но в момент, когда она ушла, сомнения исчезли. Но и уверенность в чем-либо тоже исчезла. Осталась лишь пустота.

Вакуум.

А в вакууме нельзя жить. Разорвет давление изнутри. И нужно было добавить давления извне. Воздух брать неоткуда. Вокруг тысячи, миллионы душ, и ни одна не близка мне. Приходится заливать пустоту жидкостью. А если это помогает, что в этом плохого?

А оно, интересно, любит меня?

Но время-то все равно не пошло. Событий все равно нет. И остается лишь целостность ничтожного. Что, впрочем, неплохое начало для чего-то стоящего.

Меня дергает, когда к моему плечу прикасается кто-то.

- Здорово, - Георгий Михайлович; начальник отдела долгосрочного планирования; порядочный зануда и потомственный жмот. – Как там дела с «Аллити», берем у них на вторичные расходы?

- Не уверен, - холодно и максимально бесцветно; это его взбодрит. – Мне пока не поступила вторая часть конечного прайса.

- Да? – нервничает; дергает краешком губ и вскидывает чуть ли не до облысевшего напрочь затылка тонкие брови. – Странно, я уже запрашивал от них все к утру. Нам надо иметь итоговую смету для отчета уже в…

- Как только, так сразу, Георгий Михалыч, - ледяная улыбка; немного снисхождения.

- Спасибо. Информируйте, - вздыхает, вроде как хочет еще что-то добавить, но не решается и уходит.

Жора переживает за бюджет. Жора не спит ночами и не может вставить своей весьма симпатичной для своих лет жене, когда планы не сходятся с реальными, уже урезанными всяк, как только можно, сметами. Жора болеет затяжными депрессиями, когда тендерный отдел теряет очередной госзаказ, пусть и на каких-нибудь жалких триста тысяч.

Жора большой специалист в своем деле. Жадность, накопительство, методика собаки на сене. Жора еще не знает, что выгода дела напрямую связана с уровнем вложений и считает, что везде можно обойтись, как он любит говорить, малой кровью. И когда партнеры, у которых он уже отсосал под столом ради выгодной сметы на поставку, оказываются неугодны закупщику – то есть, мне, - и закупщик это мотивирует директору, идеология Жоры в очередной раз терпит поражение, но это его ничему не учит. Советский склад ума, менталитет завмага. Увы.

Сейчас Жора беспокоится насчет бюджета в сто с лишним тысяч на поставку вторичных средств обеспечения рабочего процесса в одном из региональных подразделений нашей компании. Со всеми этими переживаниями насчет того, что очередной мизерный бюджет потратят неэффективно или что кто-то из него что-то успеет оттяпать, Жора мне напоминает одну мою одноклассницу. Она была настолько жирной и некрасивой, что на нее могли смотреть разве что врачи на школьном медосмотре. Но при этом, она жутко боялась быть где-нибудь и как-нибудь изнасилованной. Этот идефикс ей передался от ее мамаши. Девочка пыталась всех учить, как жить, рассказывала жуткие байки в своей торопливо-захлебывающейся манере, говорила, что нельзя никуда ходить по вечерам и перечисляли список лиц, с которыми не следует общаться. До тех пор, пора ее громко и прилюдно – при всем классе, - не послала на три буквы другая одноклассница – Олеся. Стремление нести добро в массы у круглой девочки угасло. А инициатива Олеси была понятна – ведь она уже тогда отдавалась каждому встречному-поперечному, кто был ростом выше нее, за бутылку приличной водки, и тема изнасилований ее не беспокоила. Переживала она разве что за то, натянута ли у партнера резинка. Я как-то оказался свидетелем – к счастью, не участником, - запуска ее по кругу компанией парней на квартирнике. Отложив гитары и пиво, парни по очереди спускали – кто на Олесю, кто прямо внутрь. Она была пьяной в хлам. От кого она тогда залетела, так и осталось не выясненным. Мы были обычными питерскими школьниками. Мы не были чудовищами. Просто так было веселее.

Жора боится, что круглая девочка потеряет девственность. Как-то так.

А чего боюсь я?

Я смотрю на лампы, встроенные в подвесной потолок. На стены офиса. На кресло, в котором сидит новенькая помощница из тендерного отдела – унылая сгорбаченная девочка, которая с пеной у рта бросается закуривать каждый раз, когда вылезает на свет божий из офиса.

Черт, я боюсь разве что пустоты. Смерти, видимо. Наверное, наш страх смерти – это все то же natura abhorret vacuum, не иначе. Ведь до тех пор, пока мы живы, полный ноль звуков, ощущений и изображений невозможен – мы можем видеть и слышать себя, ощущать себя. И только смерть несет пустоту. Мы просто боимся по природной инерции боязни пустоты. Боимся осознать пустоту, боимся раствориться.

При падении самолета у пассажиров от перегрузок вскипает кровь, а времени на то, чтобы помолиться и зажмуриться посильнее остается всего сорок секунд. Я думаю об этом каждый раз, когда сажусь в очередной самолет, отправляясь в командировку. Вчера я вернулся из очередной. Наконец, после нескольких дней чужих дверей компанию мне составляла своя, родная. Вчера я особенно остро, напряженно думал о том, что при падении самолета у пассажиров от перегрузок вскипает кровь. Не знаю, почему. Мы не можем представить то, что будет после этого. Боимся осознать пустоту, боимся раствориться.

Изображение отпечатка пальца на мониторе смотрит на меня. Не я на него, а именно оно на меня. Оно неизменно уже который год. И который месяц к нему прикасаюсь я, чтобы включить личный компьютер. До утра оно будет меня ждать.

Цикл хомячка в колесе.

На улице свежо и тепло, но чувствуется какая-то напряженность. Тучи, кажется, становятся ближе. Возможно, будет гроза. Все это проплывает передо мной, как нечто столь банальное и незначительное, что не стоит и внимания. Но если подумать о людях, которые не могут выйти на улицу – больных кожными расстройствами; одиноких безногих инвалидах; прикованных к койке и живущих на капельницах? Если примерить на себя их шкуру? Кто-то отдал бы половину остатка жизни, чтобы дышать тем воздухом, которым дышу я, и видеть и ощущать мир таким, каким вижу я. Я хотел бы радоваться тому, что у меня есть. Но все это херня. Пока ты на своем месте, осознание того, что безусловные вещи имеют ценность, не приходит. Чем выше планка – тем выше проблемы. Если ты можешь ходить – есть проблема, куда идти, что сделать и как потом убежать от полиции. Может слышать – проблема, как укрыться от лишних шумов и убить соседа с дрелью. Есть миллион – думаешь, как получить второй, третий, десятый...

Утром я припарковался через дорогу, чтобы не оказаться под ударом работающих эвакуаторов, и теперь иду к переходу, чтобы спокойно добраться до кусочка своей жилплощади внутри «ауди».

Недалеко от выхода из офиса стоит, опершись о стену, бомж. Уродливый, грязный, что-то несвязно бормочущий. Его рука устала торчать вперед с мольбой о помощи и вяло обвисает перед ним. В приоткрытой ладони пусто. К счастью, с годами люди стали меньше обращать внимание на такой сброд. Представители человеческого мусора – алкаши, безумцы, наркоманы, - как мне кажется, не достойны вообще никакого сочувствия. Можно долго рассказывать, что, мол, «от тюрьмы и от сумы», да жизненные обстоятельства так сложились, но факт остается фактом – кто-то не ломается даже тогда, когда жизнь лишает его всего ценного, лишает здоровья, средств и близких. А кто-то ищет предлог превратиться в дерьмо и дожидается подходящего сюрприза от жизни. Всегда дожидается. Не более того.

Когда я прохожу мимо бомжа, он вздрагивает, и это нервирует, и я поднимаю на него взгляд, и он пристально смотрит на меня, и я замираю.

- Они… Они опять опаздывают … - бормочет бомж; по-моему, даже изо рта у него воняет дерьмом. – Они никогда не успевают, понимаешь? Завтра они опять не успеют, и мне снова придется уйти, и я…

Умом я понимаю, что это просто бред, и мне следует спокойно идти дальше, но в глазах бомжа – какая-то искра, какой-то огонек жизни, и его тон кажется осмысленным. Я отхожу назад, оступаюсь, схожу на проезжую часть.

- Я опять видел кого-то, похожего на нее, - уже громче и начиная плакать, бормочет бомж. – Опять!

Я отступаю на проезжую, оглядываюсь, чтобы не оказаться сбитым, смещаюсь вправо, ближе к переходу, и бомж привстает, начинает двигаться, и вонь дерьмом от него усиливается, и я не свожу с него взгляда, ощущая явную опасность.

- Я снова ее видел! – хнычет.

Я разворачиваюсь, быстрым шагом двигаюсь к переходу, пропускаю одного не успевшего затормозить водителя, а в спину мне из уст бомжа звучит какое-то имя.

Анна? Нина? Инна?

Он произносит его так несвязно, скомкано, что невозможно разобрать. И уже открывая дверь машины, я слышу, как бомж вопит на всю улицу.

- Она меня преследует! Она никогда меня не оставит!

Бомж перебегает дорогу, и я поспешно включаю зажигание и слышу визг тормозов. Девушка на серебристом «кайене» не успевает затормозить, и бомж отскакивает от капота «кайена», влетает в лобовое и сваливается на асфальт. Я пытаюсь успокоиться, унять мгновенно одолевшую все тело дрожь, включаю поворотник и начинаю движение, стараясь не смотреть в сторону «кайена» и валяющегося рядом и постанывающего бомжа.

Старый «кайен», года так тринадцатого, может четырнадцатого. Сейчас уже выпускают совершенно другие модификации кузова, с множеством фирменных решений – после последнего рестайлинга. И зачем девушке покупать шестилетний «кайен»?

Я тону в этих мыслях и дорожной обстановке. Мне нужно попасть домой и закрыть дверь.

Чем бы поужинать?

Что бы приготовила…

Она никогда меня не оставит!

Из магнитолы играет старая, как мир, песня Muse, и меня почему-то зацикливает на фразе «your sex and your diamonds» - она бесконтрольно крутится у меня в голове, и я ударяю по магнитоле, но она не выключается. Ударяю еще раз, и меня осеняет, что мне необходимо и достаточно легонько дотронуться до сенсорной панели в нужном месте, и все выключится.

После касания звук выключается, и я остаюсь в устроенном звукоизоляцией бункере машины. В последнее время я слишком многое пытаюсь сделать наотмашь. Слишком часто прикладываю усилия, которые того не стоят. А верное решение где-то рядом. Всегда. Жизнь, как правило, подсказывает его достаточно прозрачно, но мы упорно пытаемся проломить стену головой вместо того, чтобы взять соответствующий инструмент, а то и просто открыть дверь по соседству. Я слишком тороплюсь. Слишком.

Она меня преследует…

Ударяю по педали тормоза. Справа и слева – по одному ошалелому взгляду водителей, выехавших на законный «зеленый». Штраф с камеры фиксации стоп-линии обеспечен. Откатываюсь назад.

Слишком тороплюсь.

Дома, сидя на диване, включаю на домашней мультимедиа-системе Trentemoller – Miss You и пытаюсь расслабиться, впасть в приятную, осознанную прострацию, растворить внимание в музыке. Из колонок, расставленных по комнате, льются нежные ноты синтезатора, и проверенный многими десятилетиями мотив восхищает своей простой, честной глубиной, но…

В холодильнике все стоит и ждет бутылка «мартини». И я знаю – стоит ей прийти в мой вечер, и головная боль, не проходящая с самого момента возвращения домой, и ноющее ощущение в правой скуле пройдут, растворятся. А если они и не пропадут, то угаснут в достаточной степени, чтобы дать мне покой и шанс уснуть.

Какой сегодня день?

Переключаю песню. Не могу понять, что это за исполнитель. Не могу сосредоточиться.

Она никогда меня не оставит!

Иду к холодильнику.

Роюсь в интернете в поисках чего-то, что сможет помочь отвлечься. «Мартини» сегодня не в настроении и не работает, как того хотелось бы. Но потеряться во времени, в обстановке оно помогло.

Натыкаюсь на несколько порно-видео в новостях соцсети. Писсинг, унижение, окунание девушки головой в унитаз. В целом, весело, но чего-то не хватает. Ищу тексты по разным запросам. Отпиваю еще спиртного. Ощущения вкуса притупились. Аппетита нет вообще, и это странно, ведь ужин оказался реализован только в мечтах.

«Демо-версия текстов, совершенно бесплатно»

Эта вывеска меня забавляет – ну как можно быть таким идиотом, чтобы платить за прочтение каких-то текстов в интернете. Решаюсь взглянуть на это «демо», открываю страницу.

Странная история о каком-то парне. Или о девушке. Или об обоих. Черт, не особо разбираю – видимо, благодаря моему любимому «мартини». Повествование мутное, странное, но одна сцена меня цепляет. Немного ужасает, а потом заставляет вчитаться.

«Андрей мертвецки пьян, но считает своим долгом сделать девушке приятно. Очень старательно, со всей присущей ему самоотдачей он делает кунилингус, но выходит у него довольно посредственно. Иногда он теряет инициативу, и Алису это раздражает, и она только и ждет того, чтобы он вернулся к набухшему и, кажется, почти готовому дать сигнал к оргазму клитору.

Тем неплох, но трезвость Андрея заставляет его безнадежно промахиваться. Алиса возмущается тому факту, что многие мужчины считают достаточным чуть ли не коснуться клитора, чтобы девушке стало божественно приятно, и она кончила. Она прикидывает, что, делай она этому славному пьяному пареньку минет в таком же стиле, кончил бы он примерно к Новому Году или к следующему Дню Рождения.

Тем не менее, даже случайные удачные маневры Андрея приводят к результату, и Алиса ощущает, как волна оргазма накрывает ее, и он умудряется поймать этот момент и старательнее прежнего треплет языком ее клитор. Она хватает его за голову руками, сжимает ноги крепче, зажимая его лицо и не считаясь с тем, насколько это должно быть болезненно. Андрею же плевать на дискомфорт, он полон экзальтированной гордости за свой подвиг и продолжает уже медленно, основательно прижимать вялый язык к влагалищу девушки.

Время ушло. И время настало.

Спустя несколько секунд Андрея посещает легкая резь в горле. Его ощущения размыты и неестественны. Влагалищные соки текут ему в рот, но там и без того уже слишком влажно от чего-то еще. Его член, как ему кажется, готов извергнуться без единого прикосновения. Резь в горле усиливается. Парень захлебывается теплой жидкостью, ощущает, что нечем дышать, ощущает странное давление где-то в бронхах. Он начинает судорожно трясти головой, но ноги девушки его не отпускают, а ее руки уже давно оторвались от его кудрявой черной шевелюры, и левая лежит на кровати со сжатым кулаком, а в ладони правой – солидного вида хлебный нож с отверстиями и крупно зазубренным лезвием. Алиса думает о слиянии. О процессе создания совершенства из двух несовершенств. О величине Вселенной.

Парень недолго конвульсирует, пытается кричать, но ярко-красный, свежий теплый поток заливает его попытки, как и пол из ламината, на котором он расположился и постель, на которой все еще лежит откинувшая лицо в сторону в экстазе девушка. Когда поток ослабляется, парень замирает, и Алиса разжимает ноги, щедро залитые кровью.

Слияние. Совершенство. Тепло Большого Взрыва. Восхищение.

Справедливость».

Мой пьяный рассудок медленно реагирует на две последние строки, но всех остальных, в общем-то, уже хватило, чтобы создать впечатление. Я вздрагиваю, закрываю к чертовой матери эту жуткую страницу и стараюсь отвлечься на что-нибудь из легкого, традиционного порно.

Мне вообще кажется, что порнография в наименьшей степени предназначена, чтобы просто возбуждаться и мастурбировать с ее помощью. По крайней мере, когда ей пользуются люди взрослые. Скорее – она помогает оказаться в атмосфере секса, которого у человека по тем или иным причинам нет, побыть в этой атмосфере и, таким образом, отвести душу. По крайней мере, на меня она влияет именно так. Я никогда не был сторонником случайных связей. Просто «жахнуть» случайную знакомую с улицы – не для меня. Но и заниматься онанизмом – дело болезненное, неприятное, разжигающее желание секса только сильнее. Порнография забивает желание секса.

«… и девушка разжимает ноги, щедро залитые кровью»

Чертов текст! Мне необходимо уйти от этого всего. Хотя бы на время. Хотя бы на ночь. Включаю порно на большой экран.

Засыпаю под мерные звуки стонов девицы, принимающей в свой анус огромный негритянский член.

Ночью мне что-то снилось, и странное ощущение необходимости вспомнить сон не покидает меня до самого выхода из дома. Объезжаю плотный трафик по свободному пока еще двору. Пугаю клаксоном здоровую черную кошку, не давая ей перебежать мне дорогу. На всякий случай. Во рту – горечь крепкого кофе и легкий аромат инерции от вчерашнего спиртного.

Каждый день – одни и те же люди. Странно, но когда живешь несколько лет с одним и тем же человеком, это воспринимается нормально, а одни и те же люди, встречающиеся на улице, вызывают непонимание. В последнее время я часто спотыкаюсь об них. Одни и те же случайные люди, которых я встречаю в одних и тех же местах по прошествии совершенно случайных промежутков времени. Девушка в синем платье с огромным носом, странный мужик с татуировкой «220 вольт» на затылке, странная тощая стареющая женщина в черном платье – я встречал всех этих людей за один день по два раза в одном и том же месте. Не знаю, почему.

Я часто стал натыкаться на тот факт, что выбранная мной случайно информация для развлечения притягивает также случайные упоминания о себе в другой информации, которую я изучаю параллельно или вскоре после первой. Не знаю, что это значит, но если так и будет продолжаться, моя и без того растущая паранойя усилится, и я окажусь уже не просто в замкнутом круге, а прямо посреди замкнутого круга, и он начнет сужаться, чтобы раздавить меня. И он сможет. Откуда-то я знаю это.

Ножки на дороге, прямо на асфальте, из-за припаркованного «лексуса»…

Бью в сцепление и тормоз, не успевая даже оглянуться назад. Не вписываюсь. Отпускаю тормоз и ухожу в сторону. Снова тормоз. Удар колесом. Покой.

Открываю дверь. Острый запах жженой резины. Один колесный диск поврежден о бордюр. В остальном все цело. Оборачиваюсь.

- Господи, простите, я правда… - лепечет, стоя на другой стороне дороги, женщина – стройная, около метра-восьмидесяти ростом, с кудрявыми темными волосами.

- Отжигаете, - я упаковываю назад все то, что хотел ей высказать; у нее потрясающе глубокие, нежные глаза.

- Я что-то заболталась, - показывает мобильник; убирает его в сумочку; подходит ко мне, озираясь на дорогу. – Черт, едва не устроила Вам «лежачего пешехода», - улыбается.

- Ну, замену диска, возможно, и устроили, - усмехаюсь; злиться на нее нет смысла – на узкой односторонней дороге улицы Кудрявцева стоило держать скорость пониже.

- Ой, правда? – подходит и вместе со мной рассматривает покореженный передний правый диск «ауди». – Послушайте, я очень виновата. Давайте, я… ммм… поеду и заплачу за Ваш ремонт.

- Ага, - улыбаюсь. – Думаю, Вы можете торопиться дальше.

Явно расстраивается. Мне кажется, я сказал последнее как-то излишне грубо, а грубить совершившей глупость женщине – не в моих правилах.

- Мне очень неудобно, - вздыхает. – Я никогда еще не совершала такой глупости.

- Все в порядке, - машу рукой и направляюсь к водительской двери. – Правда, это случайность, не переживайте.

- Ну, хорошо, - снова достает мобильник; замечаю, что это «самсунг» на платформе «энвис», преемник «андроид», что нетипично для женщин того уровня, к которому я приписываю эту дамочку. – Тогда я Вам вот что хочу предложить. С меня тысяча извинений, и чтобы все их высказать, понадобится время, так что – если Вы не заняты, конечно, - давайте, поужинаем сегодня. Как Вам идея?

Сказать, что я опешил – ничего не сказать. Чешу голову. Кажется, только сейчас, от испуга мой мозг окончательно проснулся и пытается что-то сделать с этим занятным предложением.

В ее глазах я снова вижу что-то особенное, но это может быть просто эффект от какой-нибудь новомодной иллюминирующей подводки или тени, поэтому надо дышать ровнее. Но она чертовски симпатична, и она наивно, шутливо притягивает, почти прикусывая, нижнюю губу, а я…

- То есть, Вы предлагаете…

- Я предлагаю поужинать вместе, если Вы не заняты, - улыбается; едва не смеется, замечая мою озадаченность. – Если Вам неудобно, или Ваша возможная девушка будет против…

- Нет-нет, - прочищаю горло. – В общем-то, я с удовольствием выслушаю… ммм… извинения.

Глупо улыбаемся друг другу. Почему?

- Меня зовут Юля, а Вас? – протягивает ладонь, сдобренную элегантными, ухоженными и окрашенными в ярко-красный ногтями.

- Денис, - мягко пожимаю ладонь. – Назначайте, Юлия… - вроде как предлагаю назвать отчество.

- Просто Юля, - пожимает плечами. – Давайте, скажем, в восемь в «Белой Ночи» на Невском.

- Это недалеко от Фонтанки, верно?

- Именно. Запишете мой номер?

- Неужто мы уже мы живем в эпоху, когда дамы приглашают кавалеров? – смеюсь и вытаскиваю из машины мобильник.

Она нежно, понимающе улыбается в ответ и диктует номер. После этого, обменявшись парой дежурных фраз, мы расходимся – она завершает, наконец, свой затянувшийся переход через Кудрявцева, а я сажусь в «ауди» и продолжаю путь на работу. Я бы соврал, как никогда в жизни, если бы сказал, что у меня за все последние годы – не говоря уже о последних месяцах, - было столь странное, неординарное и яркое утро, как это.

Но что дальше? Как ни печально, но знакомство с женщиной чаще всего является наиболее ярким моментом в отношениях с ней. Видя новый объект обожания, интересуешься всеми его мельчайшим деталями – слушаешь голос, изучаешь фигуру, обдумываешь вопросы и выслушиваешь ответы, вожделеешь каждого прикосновения к новому, заводящему страсть в душе телу. А дальше – влюбленность, познание, изучение, привычки, автоматизм, безусловность, вынужденная адаптация к пребыванию иногда друг без друга, и – развилка. В одном направлении – расставание по тем или иным причинам, которых можно собрать море во всех случаях, кто бы что ни говорил о любви до гроба. В другом направлении – понимание в адрес того, что не устраивает обоих, и возможность наслаждаться тем фактом, что вы вместе. И выйти на одну из дорог можно лишь раз. Если вышел на одну, можно долго искать на ней признаки другой, но все ориентиры окажутся фальшивыми, созданными в оправдание себя, наивными. И либо не сможешь избавиться от необходимости быть с ней, сознательно расставшись, либо будешь вынужден жить с тем, что сам создал, глядя в сторону. Истинное счастье здесь – это выйти на одну дорогу и видеть только ее указатели и ориентиры. Какой бы она ни была.

И мне это счастье, видимо, уже недоступно.

Даже когда я думаю об этой слаженной, симпатичной женщине моего возраста Юле, где-то внутри просыпается функция проведения аналогий и начинает отрабатывать свое, заставляя вместе с чертами Юлии думать о ее чертах.

Она никогда меня не оставит!

После трех я должен зайти к директору. Рассказать, как все отлично по закупкам и как выкладываются на все сто ребята из поиска партнеров. Но расскажу я ему обо всем этом с видом, будто все не очень-то и складно, и я всецело напряжен и круглые сутки ищу решения текущих проблем. Потому что сказать Петру Сергеевичу, что все отлично – значит, подписать смертный приговор своей квартальной премии. Петр Сергеевич любит видеть, когда работают – даже больше, чем видеть результаты работы. Техника надзирателя за рабами. Весьма эффективная, кстати.