Советское наследие

Арийская тема, зазвучавшая в работах русских авторов начиная с последней четверти XIX в. и, особенно, в годы Первой мировой войны (об этом см., напр.: Безродный 1997; Бонгард‑ Левин 1993, 2004: 27), передалась и их советским последователям. Сперва она вошла в советскую художественную литературу через интерес к «Шахнаме» Фирдоуси, вспыхнувший на фоне промышленного освоения Туркестана в 1930‑ х гг. Восхищенные внезапно открывшимися глубинами местных цивилизаций иранского корня, советские писатели с упоением обратились к арийскому мифу. Правда, они противопоставляли «истинное арийское наследие» тому его суррогату, который в те годы пытались пропагандировать германские нацисты (об этом см.: Крапивин 1998).

В начале 1920‑ х гг. развивались и местные версии «гиперборейской идеи», идущие от русского Серебряного века, испытывавшего влечение к языческим мотивам. Одна из этих версий в совершенно неожиданном ракурсе была представлена еврейским литературным критиком А. Л. Волынским. В 1923–1924 гг. он, по словам Е. Толстой, сделал попытку синтезировать «еврейство» и «европейство», спроецировав их в допотопную эпоху, объявленную им идеалом, к которому и должно было устремиться человечество. Заимствовав у Ницше отождествление европейцев с гипербореями, он назвал свою концепцию «гиперборейской». Однако, взяв у ариософов идею о расселении «нордического человека» с Севера, Волынский сделал его неким Прачеловеком, Адамом, носителем исконной традиции, питавшей позднее как арийцев, так и семитов. Но в отличие от поклонников «арийской идеи» он доказывал, что именно еврейская Тора в наиболее чистом неискаженном виде донесла до нас примордиальные «гиперборейские» знания. Он мечтал о том, чтобы эта мудрость стала общей вненациональной религией, способной сблизить народы мира и примирить их с евреями (Толстая 2002а; 2002б: 19–20).

Работавший в традициях Серебряного века О. Мандельштам вслед за Вяч. Ивановым и И. Анненским увлекался эллинизмом и писал об эллинских корнях европейской и русской культур. В частности, он искал там истоки русского православия – ведь, по его мнению, «христианство выросло из эллинизма» («Скрябин и христианство»). Он понимал тогда «арийское» как «европейское» и возлагал надежды на «славяно‑ германский порядок», способный преодолеть «иудейский хаос» (Киршбаум 2010: 214)[85]. У него можно найти и отсылки к «гиперборейской идее» – к «гиперборейской чуме», как он определял события конца 1917 г. («Кассандра»), или к «гиперборейскому краю», увиденному им в 1931 г. в более романтических тонах («Канцона»).

В 1920‑ х гг., когда оккультизм был все еще в моде, «гиперборейская идея» выходила далеко за пределы изящной литературы и интеллектуальных споров. В августе 1922 года мистик‑ экспериментатор А. В. Барченко, медик по образованию, увлекавшийся поисками «древнего знания», совершил недельную поездку на Кольский полуостров и по ее результатам объявил, что обнаружил там остатки «допотопной гиперборейской цивилизации». Специалисты восприняли это сообщение с недоверием, а летом 1923 г. повторивший тот же маршрут А. Колбановский убедительно показал, что найденные Барченко «руины» были не чем иным, как геологическими образованиями причудливой формы (Колбановский 1923. Об этом см.: Андреев 2004: 133–146; Андреев, Бережков 2006: 307–311). С декабря 1923 г. Барченко руководил созданным им оккультным Единым трудовым братством (ЕТБ), ставившим целью изучение мистики и самоусовершенствование. Опираясь на поддержку Петроградской ЧК, а затем начальника Спецотдела ВЧК – ОГПУ Г. И. Бокия, тоже увлекавшегося оккультными науками, он сумел стать экспертом по парапсихологии и читал лекции сотрудникам ОГПУ и некоторым членам ЦК ВКП(б). В своих лекциях Барченко знакомил слушателей с оккультным учением о циклических цивилизациях, но те плохо все это воспринимали. В конце 1924 г. он возглавил лабораторию нейроэнергетики при ОГПУ, разрабатывавшую методы телепатического воздействия на противника и чтения его мыслей. Эта лаборатория занималась, в частности, выработкой методов контроля над массовым сознанием. Для этого к сотрудничеству привлекались колдуны, знахари, шаманы, гипнотизеры. Лаборатория стала секретным центром ОГПУ по изучению «аномальных явлений». В 1925 г. Бокий и Барченко даже планировали экспедицию в Тибет, где намеревались искать таинственную Шамбалу. В 1937–1938 гг. все члены ЕТБ были арестованы и расстреляны (Шишкин 1995; 1999: 41–50, 77–85, 129–130, 137–157, 188–192, 303–305; Брачев 1998: 361–362; 2006: 161–184, 205–220; Шошков 2000: 70–71; Елисеев 2001; Андреев 2004). Сегодня некоторые авторы предполагают, что фантазии о Гиперборее были призваны скрыть истинные цели поездки Барченко на Кольский полуостров, связанные с изучением тайн саамской магии (Токарев 2006: 21). Но единственное, что можно сказать по этому поводу, – это то, что Барченко интересовался феноменом «мерячения», то есть северной истерии (Андреев, Бережков 2006: 289).

В первые советские годы термин «арийство» не ассоциировался с антисемитизмом и не вызывал негативных эмоций. Поэтому в 1919 г. была переиздана упоминавшаяся выше популярная книга Н. А. Рубакина, где раздел об «арийцах» не претерпел практически никаких изменений (Рубакин 1919: 105–106).

В связи с обсуждаемой темой нельзя не упомянуть работы академика Н. Я. Марра. Марр был последовательным интернационалистом и категорически возражал против представлений о праязыках и прародинах, связывая их с расовым подходом. Сам он развивал оригинальную стадиальную теорию, согласно которой все языки и народы проходили в своем развитии ряд универсальных стадий. Вместе с тем эти стадии он называл по именам тех древних общностей, которые были зафиксированы в античной и раннесредневековой литературе и воспринимались ранее как названия отдельных народов. Так его концепция включала скифскую стадию, гуннскую стадию и т. д.[86]Любопытно, что и в работах Марра нашло представление о происхождении русских от этрусков (Марр 1935: 317–319, 352), однако этрусков Марр воспринимал как не конкретный народ, а определенную стадию в развитии народов мира.

Со второй половины 1930‑ х гг. в СССР бурно развивались этногенетические исследования. Их главной задачей было доказательство самостоятельного местного формирования самобытной и богатой раннеславянской культуры и опровержение утверждений нацистской науки о культурном приоритете германцев. Вместе с тем для этой цели использовались методические приемы, весьма сходные с теми, что использовались нацистскими авторами, в частности безоговорочное отождествление археологической культуры с этносом. Большую роль в обсуждении сложных этногенетических проблем играла идеология «советского (а по сути русского) патриотизма», служившая путеводной звездой для решения ряда спорных вопросов. Считалось, что лучшим ответом на германскую «этногенетическую экспансию» может быть только славянская «этногенетическая экспансия». Общей установкой стали поиск местных корней славян на огромных территориях и посильное удревнение их истории (Шнирельман 1993).

Начиная с рубежа 1930 – 1940‑ х гг. советские авторы настаивали на исключительно автохтонном развитии раннеславянского единства, возводя его корни к энеолиту или бронзовому веку, то есть к доскифскому или даже трипольскому времени. Некоторые шли еще дальше, находя славян в позднем палеолите! Считалось, что археологически можно проследить прямую преемственность между трипольской культурой, скифо‑ сарматскими и аланскими памятниками, полями погребальных урн, антскими древностями и так вплоть до самого образования Киевской Руси. Ядром протославянской территории считалось Среднее Поднепровье, население которого «скрещивалось» (термин Марра) с соседями, что и привело позднее к образованию южных и западных славян. При этом Среднее Поднепровье рассматривалось как естественный и древнейший центр формирования и развития славянской культуры, всегда опережавший по уровню своего развития все соседние области и служивший для них источником высочайших культурных достижений.

Одновременно отстаивалась идея об автохтонном формировании славянства в начале н. э. на гораздо более обширной территории Центральной и Восточной Европы – между Доном и верховьями Оки и Волги на востоке до Эльбы и Заале на западе и от Эгейского и Черного морей на юге до Балтийского побережья и Ладоги на севере. Велся поиск славянских колоний второй половины 1‑ го тыс. н. э. и к западу от этой территории вплоть до Рейна, а Гамбург объявлялся древним славянским городом. Были возрождены представления «славянской школы», и в предки славян снова попали скифы, киммерийцы, фракийцы, иллирийцы, сарматы, этруски и даже готы с гуннами. Тогда вспомнили и идею Венелина о «славяноязычии» древних болгар. На севере к предкам славян причислялись создатели дьяковской культуры, и даже эстонские авторы тогда вынуждены были писать, что на соседних с Прибалтикой территориях славянские племена являлись исконным древним населением. Не допускалось и мысли о том, что восточные славяне расселялись на севере по территории, занятой прежде финно‑ уграми.

Большое место в этих спорах уделялось югу России, и снова всплыла гипотеза Иловайского об Азово‑ Причерноморской Руси. Некоторые авторы настаивали на том, что славяне сформировались там автохтонным путем на основе предшествовавших скифо‑ сарматских культур. Этот спор разгорелся с особой силой во второй половине 1940‑ х – начале 1950‑ х гг., ибо после насильственной депортации крымских татар в 1944 г. появился добавочный политический фактор для поиска славянских древностей в Крыму. Во второй половине 1940‑ х гг. археологические работы в Крыму щедро финансировались, и к ним были привлечены лучшие специалисты, перед которыми ставилась задача доказать славянский, или русский, исторический приоритет в Крыму. В те годы в популярной литературе можно было встретить утверждения о том, что крымские земли изначально принадлежали славянам и их «предкам‑ скифам», что татары тем самым противоправно присвоили себе исконно русские земли и что только русские имеют неоспоримые исторические права на Крым как на свою территорию. Одно из практических следствий этих идей выражалось в том, что во второй половине 1940‑ х г. в Крыму расцвел антисемитизм: евреи не могли получить там ни работы, ни прописки. Крыму предназначалось чисто русское будущее (Костырченко 1994: 51, 54–55).

Не меньшая роль в рассматриваемых построениях отводилась реинтерпретации древностей западных земель. Оживляя старый германско‑ польский спор об этнической принадлежности лужицкой культуры, советские авторы послевоенного времени настаивали на славянстве лугиев и лужицкой культуры, относили пшеворскую и оксивскую культуры к культурам славянского, а не германского круга. Славянами объявлялись вандалы и лангобарды, а Заэльбье причислялось к древним славянским землям. В свете всего этого становится понятным и отношение послевоенной советской науки к готам, которых немецкие специалисты считали едва ли не самыми одаренными и могущественными из германских племен. По советской концепции, готы представляли собой разрозненные племенные группы с очень бедной культурой, которые, придя в Северное Причерноморье, быстро усвоили местную культуру и растворились среди местного населения. В некоторых работах сведения Иордана о готах вообще считались легендой. Раннесредневековые древности лесостепной и степной зон Украины, связанные с культурой погребальных урн, были объявлены раз и навсегда славянскими. Все это надолго лишило готскую проблематику археологической фактологической основы. Тем самым, на волне наблюдавшегося в 1940‑ х гг. государственного шовинизма советская наука временно гальванизировала многие концепции «славянской школы» (об этом см.: Шнирельман 1993; Shnirelman 1995a; 1996b). Но после смерти Сталина подавляющее большинство специалистов утратили к ней интерес, причем от этих идей отказались и многие их недавние защитники.

В то же время в 1940 – 1950‑ х гг. апелляция к миграционной теории не поощрялась, а упоминание о родстве с «арийцами» было настолько опасным, что от него лучше было отказаться (Струве 1947; Читая 1955: 376–377; Пиотровский, 1995: 272–273. Об этом см.: Шнирельман 2006: 101–102). Все это, разумеется, было реакцией на нацистскую идеологию.

В рассматриваемый период энтузиазм, связанный с поисками славянской прародины и славянских предков, был подхвачен и еще больше раздут популярной литературой. Здесь нет возможности дать обзор всей этой продукции, рожденной патриотическими чувствами. Поэтому остановимся лишь на одном эпизоде, позволяющем перекинуть мостик от славянофильской археологии 1940‑ х гг. к произведениям современных неоязычников. Речь идет о сочинении писателя А. К. Югова, посвященном доказательству славянского происхождения Ахиллеса (Югов 1949). Чтобы понять весь пафос его построений, надо иметь в виду, что впервые Югов выступил со своей идеей в самом конце 1940‑ х гг., то есть, во‑ первых, в разгар кампании борьбы с «безродными космополитами», а во‑ вторых, в то время, когда Крым усиленно заселялся славянским (русским и украинским) населением. Этим и определялась сверхзадача его выступления.

Автор начинал со ссылки на ученых, будто бы доказавших, что скифы, киммерийцы, тавры и родственные им племена были бесспорно «прарусскими». Особый восторг у него вызывал Ломоносов, все построения которого относительно происхождения славян‑ русичей якобы нашли научные подтверждения. Но Югову этого казалось мало, и он задавался вопросом, «не отодвинуть ли в древность саму русскую народность». Он спрашивал далее, когда вообще русские появились в Причерноморье и в Крыму, и безапелляционно настаивал на том, что это случилось еще до Троянской войны, то есть в XVI–XIII вв. до н. э. О том, насколько над ним довлели патриотические чувства, определявшие содержание всех его построений, свидетельствует следующее его заявление по поводу трипольской культуры, впервые открытой на Украине археологом Хвойкой. Югов писал: «Не хочется почему‑ то думать ни о каких “прото”, а попросту хочется сказать, что Хвойка открыл древнюю русскую культуру…» (Югов 1949: 182). И он стыдил советских археологов за то, что они, якобы будучи в плену у «немецких концепций», не решались открыто заявить об истинной древности русской культуры.

Сам он был лишен этих «комплексов» и, опираясь на византийские источники (Лев Диакон и др.), признавал в Ахиллесе… русского, урожденного тавроскифа из Приазовья[87]. Он неутомимо искал все новых и новых тому подтверждений, привлекая высказывания древних авторов о святилище Ахилла в Крыму, о том, что Ахилл «был владыкой скифской земли», и т. д. Все это заставляло Югова испытывать гордость за русский народ, чей славный сын стал героем бессмертной поэмы Гомера и который, тем самым, оказывался участником формирования античной средиземноморской культуры. «Мы, ‘народ Рос’, были создателями средиземноморской культуры наравне с греками», – заявлял он (Югов 1949: 186). Мало этого, Керченский полуостров, где якобы правил Ахиллес, объявлялся родиной железной металлургии. Вот, оказывается, почему оружие и доспехи Ахиллеса делали его непобедимыми: они по прочности намного превосходили бронзовое вооружение, которым тогда пользовались остальные народы Древнего мира. Далее, автор настаивал на прямой преемственности Киевской Руси от Скифского царства в Крыму. Облик древних скифов, воссозданный советским антропологом М. М. Герасимовым, напоминал ему «гордое, но в то же время юношески доверчивое лицо… крымского славянина» (Югов 1949: 190). Симптоматично, что Югов оживлял все те же надежды на обнаружение славянской докириллической письменности, которые вдохновляли историков «славянской школы».

Следовательно, заключал автор, русские являлись исконным населением Крыма, где греки, римляне, готы, генуэзцы, татары, турки появились много позднее. Автор соглашался считать древних греков «культурным населением». Но все остальные были для него однозначно варварами, способными лишь грабить Крым и разрушать наследие «древнерусской тавроскифской культуры». «Что доброго могли принести с собой в русскую Тавриду орды татар – этот черный отблеск батыевщины? Паразитический, хищнический образ жизни – это исконное свойство крымского татарина», – восклицал он патетически (Югов 1949: 188). Образ татарских «кочевых, насильнических орд», похоже, преследовал его как страшный сон, и он не упускал случая еще и еще раз напоминать о «зловещей роли» татарского народа в русской истории (см., напр.: Югов 1968). Отличался он и другими «патриотическими» выступлениями; в частности, в 1960‑ х гг. пытался поднять общественность против известного историка А. А. Зимина, осмелившегося поставить под сомнение аутентичность «Слова о полку Игореве» (Югов 1965).

Сочинения писателя Югова, неизменно включавшие опус об Ахиллесе, неоднократно переиздавались (см., напр.: Югов 1975) и вошли в золотой фонд русской националистической литературы. В этих кругах с благодарностью подхватывали его версию о славянстве Ахиллеса. Популяризация этой идеи вызвала обеспокоенность у ученых, и в середине 1970‑ х гг. они несколько раз выступали с разъяснениями по поводу ее полной безосновательности. Речь шла о дилетантском подходе Югова к этимологическим построениям (Галкина 1975)[88], о полном непонимании им смысла древних этнонимов (Ханпира 1974)[89]и неумелом обращении с фольклорными сюжетами (Рыбаков 1985: 158), о его вольных манипуляциях с древними источниками и некорректном использовании трудов академика В. Г. Васильевского (Алексеев, Лихачев и др. 1976; Ханпира 1974).

Ученые объясняли, что на самом деле родина мирмидонян и их вождя Ахилла располагалась на острове Эгина, что византийские авторы склонны были использовать одни и те же древние этнонимы для различных неродственных между собой народов, что они нередко основывались при этом на созвучии терминов, а это напоминает народную этимологию и весьма далеко отстоит от научных методов (Ханпира 1974: 188; Алексеев, Лихачев и др. 1976; Топоров 1986: 29). Наконец, ученые отмечали, что «возрождать в конце XX века взгляды византийских хронистов X–XI вв. или даже писателей барокко XVII в. (любивших отождествлять народы своего времени с племенами седой древности) так же недопустимо, как защищать геоцентрическую систему или алхимию…» (Алексеев, Лихачев и др. 1976: 111).

Между тем именно этим и занимались некоторые писатели‑ почвенники и в 1990‑ х гг. занялись русские неоязычники, безоговорочно защищающие построения Югова и неизменно включающие их в свои этногенетические схемы (Литератор 1976; Зиберов 1975: 61; Скурлатова 1979: 56; Скурлатов 1987: 215–216; Саратов 1988: 64; Жукова 1982: 228; Глушкова 1989: 169; Петухов 1989: 7; 1990а: 37; 1998б: 32; Безверхий 1993: 61; Кандыба, Золин 1997в: 35; Гусельников, Удалова 1998: 10). Так Югов проложил дорожку от «славянской школы» (ср.: Венелин 1856а: 165; Иловайский 1876: 25, 120) прямехонько к русской неоязыческой идеологии. Наиболее отчетливо эта линия прослеживается в писаниях писателя‑ фантаста Ю. А. Никитина, начавшего с провозглашения Ахилла славянином (Никитин 1985: 95 – 113; 1995: 289; 1996а, Т. 1: 20), а закончившего утверждением о приоритете славянской дохристианской культуры над «цивилизацией» Запада, о происхождении мировых религий из русского, славянского ведизма, о лютости разбойников‑ хазар, о «жидомасонском заговоре» против национальных культур, о закабалении Руси христианством и т. д. (Никитин 1994а; 1994б; 1995). Иными словами, в некоторых своих «научно‑ фантастических романах» он воспроизводит все основные идеи, сформулированные еще в 1970‑ х гг. В. Емельяновым и другими будущими идеологами «Памяти». Конфуз данной ситуации заключается в том, что для современных неоязычников троянцы являются безусловными предками славян, а, по Югову, Троя была «паразитическим» государством, подрывавшим благосостояние «народа Рос», что якобы и заставило «русского князя» Ахиллеса принять участие в кампании против нее (Югов 1949: 186; 1975: 189–191).

На рубеже 1940 – 1950‑ х гг. поиск древнейших предков русского народа увлекал многочисленных любителей. Не вдаваясь в эту тему, еще ждущую своего исследователя, отмечу лишь один столь же курьезный, сколь и показательный случай. В марте 1952 г. в ЦК ВКП(б) поступило обращение от москвича А. Ф. Масанова с просьбой опубликовать его рукопись «Предантичная Русь». В этой работе древнейшее «русское государство» относилось к эпохе 8 – 10 тыс. лет назад и связывалось с царством амазонок, которое в свою очередь самым чудесным образом ассоциировалось с трипольской культурой. Автор доказывал, что речь шла о «племени антов», создавшем государство Рос. Одним из источников автору служила «Илиада», и он приписывал ее «русскому» гению. Надо ли удивляться тому, что в рассматриваемой работе нашлось место Ахиллу, который рисовался «русским»? Получив отрицательный отзыв из Института истории АН СССР, автор ополчался против историков‑ профессионалов и называл их «космополитами» (Начало Руси 1996).