Осенняя тоска

После урагана, принесенного в начале октября северо-восточным ветром, воды Босфора сразу остыли. Купаться стало холодно, и вскоре уныние мое настолько усилилось, что скрывать его было невозможно. Теперь темнело рано, осенние листья, вскоре засьшавшие сад и пристань перед внезапно опустевшим домом, забытые у берега лодки, велосипеды, брошенные на произвол судьбы посреди мгновенно, после первого дождливого дня, обезлюдевших улиц, навевали нам обоим мрачную осеннюю тоску, которую мы пытались не замечать. Я со страхом чувствовал, что Сибель больше не удается избавлять меня от бездействия, неудержимой горечи и ежедневных обильных возлияний.

В конце октября она окончательно устала от ржавой воды, капавшей в старую раковину, от запущенной, продуваемой холодными сквозняками кухни, от дырок и трещин в доме, куда задувал северный ветер. В доме было очень холодно, но мы хотя и осуждали безответственных невежд, которые пользовались электрическими печками в старинных деревянных домах, подвергая опасности исторические сооружения, сами, каждую ночь, едва замерзнув, втыкали вилку в смертельно опасную розетку. Наши веселые друзья, жаркими сентябрьскими вечерами любившие засиживаться у нас, и, напившись, по ночам с хохотом в темноте нырявшие в Босфор, теперь приезжать перестали, и мы оба чувствовали, что в городе идет полным ходом веселая светская жизнь, которую мы упускаем.

В саду у нас завелся маленький друг — пугливая ящерка, она всегда пряталась во время дождя. Я сохранил для своего музея фотографии влажных, растрескавшихся садовых камней и улиток на них—воспоминания о той осенней тоске.

Внезапно пришло острое понимание того, что, нельзя оставаться с Сибель на даче зимой, если физически не доказать ей, сколь далек от меня образ Фюсун. Эта осознанная необходимость делала нашу совместную жизнь в спальне с высоким потолком, которую мы, едва настали холода, пытались согреть электрическими печками, еще более безжизненной и безнадежной. Все меньше становилось ночей, когда мы спали, нежно обнявшись.

В начале ноября в городе включили отопление. Мы начали бывать на приемах, на открытиях новых и обновившихся старых ночных клубов. Под разными предлогами появлялись теперь в Бейоглу — нам хотелось оказаться среди веселых людей, собиравшихся у входов в кинотеатры, — и даже заезжали в Нишанташи, на улицы, запретные для меня.

Однажды вечером мы решили зайти в ресторан «Фойе». Пропустив натощак по запотевшему стаканчику холодной ракы, разговорились с официантами, с метродотелями Хайдаром и Сади; как всегда, посетовали кому-то, сколько развелось вокруг националистов и марксистов, стреляющих на улицах, подклады-вающих бомбы и ведущих страну к гибели. Пожилые официанты были осмотрительнее нас и не спешили выражать свои эмоции в беседах на политические темы. К нам никто не подходил, хотя мы здоровались и улыбались всем знакомым, заглядывавшим в ресторан, и поэтому Сибель насмешливо спросила, отчего у меня опять испортилось настроение. На это я ответил, что расстроен, поскольку Тургай-бей сговорился с братом, они взяли к себе Кенана, которого я так и не решился выгнать, и собираются организовать новую фирму, а меня не зовут под предлогом моей якобы загруженности и работы над крупным тендером по поставке постельного белья.

— Кенан — это тот самый, кто отменно танцевал на помолвке? — уточнила Сибель. Конечно, она имела в виду «танцевал с Фюсун», но выразилась именно так, чтобы не употреблять ее имя. Подробности помолвки до сих пор причиняли боль нам двоим, и поэтому мы некоторое время молчали, подбирая новую тему для разговора. Между тем, когда моя «болезнь» обнаружилась впервые, Сибель, проявлявшей даже в самые трудные минуты необыкновенную жизненную силу, с легкостью удавалось находить предметы для разговора.

— И сейчас этот Кенан станет директором новой, процветающей фирмы, — насмешливо добавила она. Никогда прежде Сибель не позволяла себе насмешек. С грустью глядя на слишком сильный макияж и дрожащие руки моей невесты, я подумал, что она из состоятельной, учившейся во Франции, счастливой и благополучной девушки превращается в заурядную турецкую домохозяйку, несчастную и язвительную, которая от проблем с богатым мужем постепенно привьпсает к выпивке.

Неужели она догадалась о моей ревности к Кенану и поэтому решила меня уколоть? Еще месяц назад такое подозрение не пришло бы мне в голову.

— Это братец всякие фокусы выдумывает, лишь бы заработать на пару грошей больше, — парировал я. — Забудь.

— Ты сам знаешь, что речь не о нескольких грошах, а о большой прибыли. Ты не должен сквозь пальцы смотреть на то, что ущемляют твои права и лишают тебя участия по праву и законной доли. Ты должен проявить волю и ответить им.

— Мне нет до этого никакого дела.

— Ты мне такой не нравишься, — Сибель раздражалась. —Тебе ничто не интересует, ты прячешься от жизни, тебе, судя по всему, нравится быть слабым. А нужно быть сильным.

— Давай еще выпьем? — улыбнулся я, поднимая стакан.

Мы заказали еще по порции ракы и, ожидая официанта, молчали. Когда Сибель сердилась, у нее между бровей появлялась морщинка, похожая на вопросительный знак, и теперь эта морщинка обнаружилась вновь.

— Позвони Нурджихан, — предложил я. — Может, они с Мехмедом придут?

— Я недавно пыталась, но тут телефон не работает; говорят, сломался, — сердито ответила Сибель.

— Ну, тогда расскажи, что ты делала сегодня в городе, что купила? — продолжал я. — Или о чем-нибудь веселом!..

Но Сибель совершенно не хотелось ни веселить меня, ни демонстрировать покупки.

— Теперь я уверена, ты не можешь до сих пор так сильно любить ее, — произнесла она внезапно после непродолжительной паузы. — Беда не в том, что ты любишь другую женщину, беда в том. что меня ты не любишь.

— А почему я тогда так привязан к тебе? — нежно спросил я Сибель, взяв ее за руку. — Почему мне не хочется проводить без тебя ни дня?

Мы не впервые говорили друг другу такие слова. Но на этот раз в ее глазах сиял странный свет, и я испугался, что сейчас она скажет: «Потому что тебе хорошо известно, что ты умрешь от боли, если останешься один!» Но Сибель, слава Аллаху, еще не замечала, что мое положение столь плачевно.

— Ты тянешься ко мне, потому что хочешь верить, что с тобой случилось несчастье.

— А зачем мне несчастье?

— Тебе нравится выглядеть уставшим от жизни. Но тебе, дорогой мой, пора взяться за ум.

Я сказал ей, что мечтаю, чтобы эти черные дни миновали и чтобы у нас родилось двое сыновей, а еще три дочери, похожие на нее. Что у нас будет большая, счастливая и дружная семья, мы будем жить счастливо и долгие годы радоваться жизни. Что когда я вижу ее прекрасное лицо, смотрю в ее умные глаза, слышу, как она что-то готовит на кухне, чувствую безграничную радость. «Не плачь, пожалуйста», — попросил я.

— Чувствует мое сердце, этого никогда не будет. — Слезы из глаз Сибель потекли быстрее. Она высвободила свою руку, вытащила платок, вытерла слезы, высморкалась, вытащила пудреницу и обильно попудрилась.

— Почему ты больше не веришь в меня? —спросил я.

— Наверное, потому, что я больше не верю в себя, — ответила Сибель. — Иногда я думаю, что стала некрасивой.

Я снова крепко сжал ее руку и уже собирался сказать ей: «Нет, не правда! Красивая!», как вдруг раздался голос Тайфуна: «О-о! А вот и налги влюбленные голубки! Все только о вас и говорят. Что это у вас стряслось?»

— Интересно, что же про нас сплетничают? Летом Тайфун с женой часто бывали у нас на даче.

Но сейчас, когда он увидел, что Сибель плачет, помрачнел. Ему захотелось поскорее отойти от нас, однако Сибель, заметив это, остановила его.

— У одного нашего близкого друга погибла в автокатастрофе дочь, — объяснила она.

— Так о чем же все-таки трезвонят? — насмешливо повторил я.

Тайфун искал повод сбежать и озирался по сторонам. Наконец он увидел какого-то знакомого и нарочито громко окликнул его. Прежде чем уйти, он сказал:

— Вы так влюблены и не женитесь. Наверное, как европейцы, боитесь, что семейная жизнь убьет вашу любовь. Вам надо пожениться, чтобы все вокруг перестали завидовать. А некоторые говорят даже, что жизнь на даче вам счастья не принесет. Ну, пока, ребята! Счастливо оставаться.

Едва он ушел, мы заказали еще ракы у молодого симпатичного официанта. Сибель все лето удавалось скрывать под различными предлогами мои приступы тоски, привлекавшие внимание наших друзей. Однако множество сплетен и насмешек породил один только факт, что мы начали жить вместе до свадьбы, а язвительные и двусмысленные шутки Сибель в мой адрес запомнились многим, как и моя новая привычка подолгу плавать на спине. Очевидно, все это стало теперь в обществе предметом обсуждения.

— Позовем на ужин Мехмеда с Нурджихан или одни поедим?

— Позвони им с улицы, разыщи их. У тебя есть жетон? Мне хочется еще побыть здесь, — в голосе Сибель звучала неясная тревога.

Я поместил в свой музей стамбульский телефонный жетон с зазубренными краями, какой можно было купить тогда в любой табачной лавке, потому что мне не хочется, чтобы счастливые свидетели новой жизни презирали Стамбул 1975 года, в котором плохо текла вода (поэтому в богатые кварталы воду привозили на грузовике) и не работали телефоны. Я не помню, чтобы в те годы мне хотя бы раз удалось позвонить с улицы. Такое удавалось только героям турецких фильмов, и то в картинах, навеянных европейским кино. Зато позвонить можно было из любого магазина, бакалеи, кофейни или табачной лавки, где предприимчивые хозяева устанавливали специальные автоматичские копилки для жетонов. Все эти подробности объясняют, почему я обошел несколько магазинов в Нишанташи. В одном киоске «Спорт-Лото» оказался свободный телефон. У Нурджихан номер был занят, второй раз продавец мне позвонить не разрешил; через некоторое время, из какого-то цветочного магазина, я наконец дозвонился до Мехмеда. Он сказал, что Нурджихан у него дома и через полчаса они придут в «Фойе».

Переходя из магазина в магазин в поисках телефона, я добрался до площади Нишанташи. И сказал себе, что неплохо бы проверить квартиру в «Доме милосердия», раз уж я оказался поблизости. Ключ был у меня с собой.

Придя туда, я снял рубашку и пиджак, умылся, как врач перед операцией, а затем осторожно присел на край кровати, на которой мы с Фюсун занимались любовью сорок два раза, и полтора счастливых часа гладил и касался предметов, полных воспоминаний о нас.

Когда я вернулся в шумный, веселый «Фойе», выяснилось, что, кроме Мехмеда с Нурджихан, пришел еще и Заим. Помню, увидев друзей за столом, забитым бутылками, пепельницами, грязными тарелками и стаканами, я представил, как буду скоро счастлив.

— Извините, задержался, но знали бы вы, что со мной приключилось! — я улыбнулся, приготовившись измыслить какую-нибудь ложь.

— Ничего, — весело махнул рукой Заим. — Садись. Забудь обо всем. Веселись с нами!

— Да я и так веселый.

По взгляду Сибель не приходилось сомневаться, что моя изрядно выпившая невеста догадалась, куда я надолго исчез, и поняла, что болезнь моя не пройдет никогда. Рассердившаяся и оскорбленная, Сибель была так пьяна, что устроить сцену не могла. А протрезвев, она не стала бы доводить до скандала потому, что любила меня или побоялась бы потерять. Ведь расторжение помолвки равнозначно для нее сокрушительному поражению. По этой или какой-либо другой причине мне полагалось испытывать привязанность к ней, что, вероятно, подарило бы Сибель новую надежду, и она опять начала бы с оптимизмом верить в мое счастливое излечение. Но тем вечером я почувствовал, что крах наших надежд уже близок.

Мы танцевали с Нурджихан.

— Ты так обидел Сибель! — упрекнула она меня. — Не оставляй ее больше одну нигде. Она очень тебя любит. И очень обижается.

— Любовных роз без шипов не бывает. Без шипов не так сладок аромат. Вы с Мехмедом когда женитесь?

— Мехмед хочет прямо сейчас, — взгляд Нурджихан смягчился. — Но я хочу устроить помолвку, а потом, как вы, до свадьбы насладиться свободой.

— Не стоит нам так подражать...

— Мы о чем-то не знаем? — Нурджихан улыбнулась, пытаясь за шуткой скрыть любопытство.

Но ее слова не встревожили меня. Навязчивая идея под влиянием постоянной боли и ракы то становилась отчетливей, то таяла, как мираж. Помню, уже глубокой ночью, танцуя со своей невестой, я, точно школьник, взял с нее клятву, что она никогда меня не бросит, а Сибель, расчувствовавшись, уверяла меня в вечной любви. К нам за стол подсаживались многие знакомые, звали с собой в другое место: кто-то предлагал отправиться на Босфор, попить чаю в машинах; другие ехали в Касым-паша есть хаш; третьи советовали отправиться слушать фасыл[12]. В какой-то момент Нурджихан обняла Мехмеда, и они стали забавно качаться на одном месте, подражая нашему с Сибель романтическому танцу, чем насмешили всех вокруг. С первыми проблесками рассвета я решил, что пора возвращаться домой. И собрался сесть за руль, несмотря на горячие возражения всех друзей, выходивших с нами из «Фойе». Сибель принялась кричать, что я еле стою на ногах, и тогда мы решили переехать в азиатскую часть на пароме. Когда на восходе солнца паром причаливал к Ускюдару, мы оба спали в машине. Нас разбудил юнга, с тревогой колотивший в стекло автомобиля, так как мы перегородили выезд грузовикам с продуктами и автобусам. Качаясь, мы брели по дороге вдоль Босфора под платанами, ронявшими красные листья. В целости и сохранности добравшись до летнего дома, как всегда после бурных ночей, мы заснули, крепко обняв друг друга.