Камо грядеши?

И все-таки возникает вопрос – возможно ли согласование различных миров? Возможна ли новая универсальная матрица, которая охватывала бы собой не только «вырожденную реальность» Запада, но и пассионарную, пробуждающуюся реальность Востока и Юга? Возможна ли метафизическая трансляция между индустриальным и когнитивным статусами глобальной цивилизации, с тем чтобы фазовый переход между ними осуществился не через системную катастрофу, которая при нынешнем развитии техносферы может оказаться необратимой, а в виде последовательного алгоритмического процесса, издержки которого компенсировались бы его управляемостью?

Такая постановка вопроса вовсе не носит чисто умозрительного характера. История довольно отчетливо демонстрирует нам, что до сих пор каждый новый период универсализации человечества, который, в свою очередь, был обозначен прежде всего появлением новых коммуникаций, неизменно обеспечивался и соответствующей онтологической матрицей.

В крайне упрощенном виде это выглядит так.

О возникновении первичной коммуникационной связности Ойкумены можно говорить, вероятно, лишь с середины первого тысячелетия до нашей эры, когда образовались более-менее устойчивые пути торговли, охватывавшие чуть ли не всю Евразию, утвердились постоянные дипломатические обмены между племенами и государствами, началось картирование местности и разведка, которые создавали географическое единство мира. Это было сопряжено с появлением сразу нескольких универсальных матриц. Почти одновременно, будто именно тогда и осуществилось Пришествие, возникли конфуцианство и даосизм в Китае, буддизм и джайнизм в Индии, несколько позже – зороастризм в Средней Азии, а инсталляция этих трансценденций в реальность породила и соответствующие цивилизации. Добавим, что греческая концепция Совершенного Космоса, сформулированная примерно тогда же и по природе своей также являвшаяся универсалистской, хотя и не была напрямую социализирована, как собственно религиозные матрицы, но, насколько можно судить, попытка Александра Македонского создать единую государственную вселенную, была социальным эхом именно этого универсализма.

Далее последовало возникновение Римского коммуниката. Римскими дорогами, которым уже более двух тысяч лет, как известно, кое-где пользуются до сих пор, а протянулись они впервые в истории человечества от Британии до Африки и от Испании до нынешних границ Польши. Европейская Ойкумена таким образом приобрела тотальную связность, и это было сопряжено с появлением христианской матрицы, предложившей также впервые в истории абсолютную идентичность: нет ни эллина, ни иудея, ни государя, ни подданного, ни свободного гражданина, ни должника, ни раба – есть только христиане, верящие в единого бога; матричный универсализм в чистом виде. А формирование нового европейского коммуниката, образованного эпохой крестовых походов и великими географическими открытиями XV – XVI веков, привело к перезагрузке этой универсальной матрицы. Католический «софт», ставший к тому моменту структурно противоречивым, был сброшен, базисный «текст», то есть Новый завет, получил протестантское мировоззренческое обеспечение. «Эпоха пророков» повторилась в Европе: Лютер, Кальвин и Цвингли действовали практически в одном историческом времени. Гуго Гроций заложил основы международного права, а громадные колониальные империи, складывавшиеся как раз в данный период, начали преобразовывать периферический мир по европейскому образцу.

Следующий коммуникативный прорыв произошел в XIX веке. Он был связан с возникновением такого феномена как массовая печать: газеты и книги, резко увеличившие тиражи, стали доступны теперь не только в столице, но и в провинциях. К этому добавилось появление телеграфа, рейсовых, то есть регулярных, железнодорожных и морских сообщений, массовой и дешевой почты (гарантированной доставки корреспонденции). Универсализации Европы способствовали также наполеоновские походы (являвшиеся, фактически, прообразом мировых войн XX века), поскольку Кодекс Наполеона – совокупность светских законов, внедрявшихся на завоеванных территориях, – сглаживал местную архаическую специфику, образовывая единое правовое пространство. Это позволило Гегелю высказать мысль, что мировая история уже завершилась; все, что осталось в дальнейшем – это «расчистка завалов». А французы, которые хоть и потерпели поражение в тогдашней экспансии, до сих пор полагают, что современная демократическая Европа создана именно ими. Почти одновременно возникли и три новых матрицы: либеральная, социалистическая и несколько позже – фашистская, каждая из которых претендовала на предельную универсальность. Инсталляция их в реальность произошла уже в следующем столетии, но доктринальные и технологические основы всех трех универсумов были заложены, разумеется, веком раньше. Кстати, Ленин, Сталин, Гитлер и Рузвельт появились на свет в пределах одного двадцатилетия. В масштабах всемирной истории – срок ничтожный.

Сейчас мы наблюдаем очередное коммуникативное продвижение. Оно базируется на сетевых «мгновенных» контактах, которые обеспечиваются компьютерными технологиями. Сотовая связь, телевидение и Интернет создают глобальную общность, каковой ранее у человечества не было. Это и в самом деле принципиально новый коммуникат, и, если следовать логике вектора, который был здесь очерчен, то он должен повлечь за собой образование новой универсальной матрицы.

Возможно, даже и не одной.

Фактически, он должен повлечь за собой новую «эпоху пророков», поскольку универсальная матрица, как правило, персонифицирована.

Причем следует обратить внимание на одно обстоятельство. Первые универсальные матрицы (иудаизм, буддизм, христианство, ислам), породившие соответствующие цивилизации, возникли в виде глобальных религий, а последующие (либеральная, коммунистическая и фашистская) – в виде социальных доктрин.

Это обстоятельство уже отмечено философией: великие мистические прозрения рождаются на Востоке, а великие социальные идеи – на Западе.

В действительности, как нам кажется, дело не в этом. Просто Запад, будучи цивилизацией прогрессистского типа, «цивилизацией цели», цивилизацией, стремящейся к определенному рациональному паттерну (образцу), социализировал свою трансценденцию (христианство), гораздо быстрее, чем шла социализация восточных религий.

С другой стороны, можно также предположить, что восточные матрицы (конфуцианство, буддизм, даосизм) вообще никакой социализации не поддаются или подвержены ей в значительно меньшей степени, чем христианство, поскольку представляют собой интровертную, сугубо «внутреннюю» трансценденцию и потому не могут быть полностью инсталлированы в бытие. В них всегда остается то скрытое, мистическое содержание, которое невозможно «распаковать».

Соответственно, существуют и два механизма образования универсальной матрицы.

Религиозная матрица образуется путем откровения – путем трансляции «божественного», по сути, нечеловеческого знания в человеческую реальность. Поэтому откровение всегда требует авторизации. Оно требует перевода «вечности» на язык конкретного времени. Даже христианские богословы, разумеется, не слишком охотно, но признают, что Новый Завет – это авторизованное откровение. На его изложение повлияли личные особенности евангелистов: их политические пристрастия, социальное положение, уровень образования, особенности их психики... Правда, исламские теософы отрицают какую-либо авторизацию Корана. По их мнению, Коран – это не регистрация откровения, сделанная человеком, пусть даже таким великим, как пророк Мухаммед, Коран – это само откровение во всей его полноте, и потому он не подлежит осмыслению, то есть каким-либо интерпретациям. Однако понятно, что авторизация Корана все-таки происходит, что отчетливо видно хотя бы из исторически разных его преобразований, которые выражены в шиизме, суннизме, суфизме и других несовпадающих между собой конформатах исламской религиозной мысли.

Ислам – это закономерное продолжение христианства, и его эволюция, скорее всего, пойдет по тому же историческому сюжету.

В противоположность этому социальная матрица, какими бы мистическими легендами она окутана ни была, возникает не «сверху вниз», вытесняя «земное» в пользу «небесного», а «снизу вверх» – путем потенцирования реальности. Сначала производится аналитика текущей реальности, а затем на основе ее делается масштабное прогностическое обобщение. То есть, социальная матрица с самого начала сильно авторизована и утрачивает черты авторства лишь в процессе интеллектуальной возгонки.

В сущности, все зависит от координат: атеист может считать откровение Лютера, начавшее Реформацию, просто интеграцией смыслов, рожденных в когнитивных доменах Средневековья – на богословских факультетах университетов, в еретических сектах, на диспутах различных религиозных школ, а верующий коммунист, каковые тоже встречаются, напротив, может рассматривать коммунистическую доктрину в качестве настоящего откровения – данного Марксу свыше и закрепленного в священном труде «Капитал».

Особого противоречия здесь нет.

Тут важно другое.

До сих пор преодоление фазового барьера, переход в новую историческую реальность сопровождался сменой господствующей трансценденции, которая распаковывалась в соответствующий тип социума. Так для первобытной реальности характерен этнический политеизм (многобожие в пределах одного племени), для античной реальности – государственный политеизм (совокупность многих богов в пределах данного государства/империи), для Средневековья – христианский монотеизм (единый бог в границах европейской цивилизации), для индустриальной эпохи – персонализированный монотеизм (единый бог при множественности христианских конфессий).

Причем, заметим, что новая трансценденция вовсе не обеспечивала плавный метаморфоз предыдущего цивилизационного статуса в последующий. Напротив, новая реальность прорастала в старой спонтанно – в виде локусов, инновационных образований, из которых формировались тренды (цивилизационные направления), разваливающие старую матрицу.

Протестантский тренд, например, первоначально возник как борьба за инвеституру (право императора назначать епископов в своих владениях), продолжился альбигойскими войнами, которые пошатнули буквально весь Католический мир, вылился в открытое столкновение между духовной и светской властью Европы, приведшим к «авиньонскому пленению пап» и «великому расколу», породил великое множество еретических сект и течений, и, наконец, после выступления Лютера против индульгенций вылился в Реформацию, повлекшую за собой образование нового, Протестантского мира.

Это вполне понятно. Матрица любого исторического периода чрезвычайно консервативна. Она направлена прежде всего на сохранение текущей реальности. И потому переход между матрицами представляет собой цивилизационную катастрофу. Тоффлер указывает на три таких катастрофы [14], другие исследователи насчитывают их несколько больше [15]. Однако здесь важна суть: фазовый переход обозначает функциональный разрыв реальности. Он проявляет себя как социальный Армагеддон: будущее уничтожает настоящее и утверждается на его обломках.

Вместе с тем, перспектива не выглядит безнадежной. Тот принципиальный факт, что человечество, несмотря на периодические возникающие глобальные кризисы, все еще существует, позволяет предположить, что в самом процессе развития действительно заложена и некая «механика сохранения». Собственно, мы на нее уже указывали. Новая трансценденция, новая гуманитарная технология, возникающая по отношению к демонтажу с некоторым опережением, как бы «подхватывает» динамику исторических инноваций и формирует из нее новую целостность. Магнитное поле преобразованной трансценденции – вот, что связывает настоящее с будущим, не позволяет реальности распасться до полного уничтожения.

Так было до настоящего времени. Однако нельзя гарантировать, что так будет и в этот раз.

В принципе, когнитивный барьер, то есть разность энергий между индустриальной и когнитивной стратами глобальной цивилизации, имеет ту же природу, что и предыдущие фазовые переходы. Наблюдается пересечение цивилизацией «предела сложности», когда ее избыточная структурность грозит перерасти в катастрофический техносоциальный обвал, наблюдается также формирование громадных цивилизационных трендов, прорастающих сквозь старую матрицу.

Однако наличествует в этом процессе и нечто новое. Следующей трансценденции, компенсирующей матричной технологии, которая подхватывала бы возникающую реальность, пока не видно. «Когнитивная целостность» вовсе не прорастает из индустриальной, и ничто не указывает на то, что подобное метафизическое измерение вообще может возникнуть.

Вероятно, мы вступаем в эпоху, когда устойчивую трансценденцию просто нельзя будет сформировать.

Некоторые основания для такого вывода есть. Если окинуть взглядом глобальную цивилизация с момента ее возникновения до наших дней, то нетрудно заметить, что периоды «парадигмальной устойчивости», периоды жизни матриц, структурирующих реальность, имеют тенденцию к сокращению. «...мы располагаем следующей временн о й последовательностью: 2, 5 млн. лет назад – первые каменные орудия в Восточной Африке; 12 тыс. лет назад – первые неолитические культуры в «Плодородном полумесяце»; 300 лет назад – индустриальная революция в Европе; наши дни – информационная революция. Если отложить эти значения по абсциссе, и принять – на чисто интуитивном уровне – что каждая из этих революций меняла «качество жизни» (ординату) сопоставимым образом, то мы получаем простую логарифмическую зависимость с корреляцией 0, 98... Так когда ж нам ожидать следующую, «Четвертую технологическую», революцию? Вы будете смеяться, но – исходя из нашего графика – через семь-восемь лет! Это, разумеется, глубоко в пределах ошибки, так что... может, она уже идет? А ряд-то логарифмический, так что пятая, шестая и так далее (революции – АС) будут следовать одна за другой, сливаясь в сплошной каскад...» [16].

И, видимо, главной чертой когнитивной эпохи является именно то, что она формирует среду, принципиально не обладающую устойчивостью. В каждую единицу времени в такой среде совершается хотя бы один фазовый переход: реальность терпит разрыв (теряет непрерывность, дифференцируемость), и никакая целостность, никакая новая матрица оказываются неосуществимыми. Любая матрица распадается уже в момент своего появления. То есть, ризома, вырожденная метафизическая среда, онтологически не способна ни к потенцированию (интеллектуальной возгонке) реальности, ни к восприятию откровения. Всякий концепт, зародившийся в ней, будет иметь исключительно временный, «модельный», конвенциональный характер. Нет критериев, чтобы подтвердить его «истинность». Ризома продуцирует лишь фантомы: колеблющееся, иллюзорное бытие.

Это в свою очередь, означает уничтожение настоящего. Интервал его, то есть устойчивая реальность, стремится к нулю, превращаясь в неощутимую величину. Будущее, определяемое как принципиальная новизна, становится преобладающей средой экзистенции. Оно напрямую соприкасается с прошлым, передавая ему свою онтологическую изменчивость. Фактически, разница между этими временн ы ми модусами исчезает: бытие и время сливаются в единую сущность. Это можно охарактеризовать как тотальную виртуализацию: мир становится предельно изменчивым, предельно условным во всех своих экзистенциональных аспектах. Все границы, все различия, все бинарные оппозиции, свойственные европейской цивилизации, растворяются в равноправных непрерывно осциллирующих конфигурациях. Безматричная среда делает онтологический статус человека номинативным. Он достигается не познанием мира, а простым изъявлением воли, имеющим ситуативный характер: в данный момент я – русский, в данный момент я – верующий, в данный момент я – православный (католик, протестант, кришнаит)...

Трудно вообразить себе существование в подобной среде. С точки зрения привычной «стационарной реальности», она кажется парадоксальной и неестественной. Впрочем, повторим еще раз, не более неестественной, чем индустриальная среда представляется из координат среды сельскохозяйственной (традиционной), или сельскохозяйственная среда – из координат среды первобытно-общинной.

Во всяком случае, вектор трансмутации очевиден. Сугубо физическая реальность, где преобладала устойчивость, формировавшая «спокойное бытие», превратилась в реальность социума, где устойчивость и изменчивость были относительно сбалансированы, а та, в свою очередь, – в виртуализированную реальность, где изменчивость (инновационное бытие) получила абсолютное преобладание.

Нарастание бытийной изменчивости – фактор исторически объективный. Ускорение процесса развития вызвано усиливающейся неравновесностью искусственных цивилизационных структур. Чтобы «не упасть», мы вынуждены «бежать» все быстрее.

Другого способа нет.

Мы уже никогда, как бы нам этого ни хотелось, не будем существовать в прежней – незыблемой, предсказуемой и простой «стационарной реальности».