Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Постмодернистская юриспруденция – средство осуществления глобализации мира






В специальной литературе переживаемый нами период мировой истории получил название постмодернизма[41]. Эпоха постмодерна ведет отсчет с 1950-х гг., но ее идеологическая подготовка начиналась еще до Второй мировой войны. Постмодернизм выступил в качестве самостоятельной теории, стремящейся объяснить ошибки и тупики западной культуры и противопоставить им абрис путей к новому пониманию мира. Идеи постмодернизма отражают преимущественно кризисные явления человеческой цивилизации последних десятилетий ХХ в. и начала ХХI в.

Постмодернизм – это широкое цивилизационное течение, в которое включены философия, идеология, этика, литература, искусство и юриспруденция. Набор концептов постмодерна складывался под влиянием множества культурных течений: от прагматизма, экзистенциализма и психоанализа до феминизма, гностицизма и герменевтики. Это течение не представлено каким-либо компактным набором однородных взглядов, однако общее концептуальное направление зафиксировать вполне возможно. Плюралистическая оболочка постмодерна не скрывает его идейной сущности. Критерием отбора сегментов постмодернизма выступает утилитарное обслуживание процесса глобализации. «Всеядность» постмодернизма имеет вполне конкретные пределы – это интересы сил глобализма.

Покинув США как вид экспериментального искусства, постмодернизм распространился по всему миру и вернулся обратно как глобальная теория. Ведущими представителями мирового постмодернизма выступают Ж. Деррида, Р. Барт, Ж. Бодрийяр, М. Фуко, И. Хассан, Ж.-Ф. Лиотар, Ф. Гаттари, У. Эко и др. Им удалось оправдать и легитимировать американский культурный ландшафт. В их произведениях высказывается сомнение в способности человечества достичь нравственного совершенства, достичь всех самых высоких целей, людям, по их мнению, стоит лишь работать и решать утилитарные задачи собственного благополучия. Постмодернизм стал претендовать на роль концепции, выражающей неповторимость культурной ситуации последних десятилетий ХХ в. Постмодернизм не растворяет в себе различные проекты послевоенного устройства мира, а представляет собой еще один проект глобального переустройства мира, претендующий на всеобщность и эпохальность. Действительно, в силу своей инклюзивности постмодернизм присутствует во всех сферах социально-культурного бытия, в том числе в правовой сфере.

Представление о постмодернизме как о духе современной эпохи нашло отражение в произведениях В. Вельша, И. Хасана, Д. Лоджа и др. Постмодернизм вышел за рамки философско-литературных интересов и стал осмысливаться как дух времени в различных сферах человеческой деятельности, включая правовую. Постмодернизм стал претендовать на роль общего знаменателя культуры второй половины ХХ в. Тем самым он выступил в качестве такого явления, которым стремятся объяснить все происходящее в современном мире.

В своей работе «Исследования истории» (1947 г.) А. Тойнби называл постмодерном фазу развития западноевропейской культуры, существенным признаком которой называл переход к политике, учитывающей глобальный характер международных отношений, а также использовал этот термин для обозначения всего декадентского, анархического, иррационального[42]. К настоящему моменту под влиянием набирающей обороты глобализации постмодернистские явления западноевропейской культуры транслируются во все культуры мира, включая российскую правовую культуру.

Только при поверхностном взгляде постмодернистская юриспруденция может вызывать впечатление абсурда и парадокса. На самом деле в ней все контролируется извне и устремлено к определенной цели. Постмодернизм накладывает заметный отпечаток на современную юриспруденцию, что можно выразить в следующих ее новейших свойствах:

а) Антитрадиционализм. Традиционное общество, проявляя коллективную волю, направленную к конкретной цели, создает смысл мира и тем самым полностью отрицает онтологическую неопределенность и вытекающую из нее абстрактную идею абсолютной свободы, позиционируемую Традицией как абсолютное зло. Традиция создает целостный мир, лишенный непреодолимых противоречий. Кроме того, Традиция – это некий духовно-материальный стержень разнообразных императивов, делающий жизнь определенного народа целенаправленной, а потому осмысленной.

Постмодернизм заявил о себе как открытый протест против Традиции, издевка над Иерархией, ирония по поводу морали. По признанию Жана-Франсуа Лиотара, «ни один постмодернист не испытывает особого пиетета в отношении унаследованных истин»[43]. Деструктивные силы, как бы они не именовались (революционеры, либералы, еретики, глобалисты, постмодернисты и т.д.), всегда разрушали Традицию, видя в ней угрозу своему существованию. В настоящее время это выражается в том, что высокая духовная культура обществ замещается поп-культурой. В юридической сфере по этой причине разлагается правосознание общества, увеличивается удельный вес преступности, падает авторитет правовых идеалов, распространяются «законы» криминального мира. За счет утраты корней общество легко принимает чужой образ жизни и образ мыслей, тогда его не приходится покорять военными средствами.

Сам термин «традиция» в сформированном постмодернизмом юридическом мировоззрении относится к числу негативных. Традиционные правовые ценности (милосердия, справедливости, взаимной ответственности и др.) подвергаются пересмотру. Как метко заметил К. Харт, «немногие в наши дни склонны считать себя фундаменталистами и традиционалистами, предпочитая относиться к протестантам и пятидесятникам»[44]. Как надо было дезориентировать общественное мнение, чтобы народы стали стесняться своих собственных выстраданных в веках традиций.

Постмодерн предлагает варианты улучшения мира с помощью преобразования всех сфер общественной жизни – от социальной, политической, правовой до собственно личностной. В условиях разрушения Традиции, общества лишаются механизма преемственности и генетической памяти, поэтому им трудно сопротивляться регулярно осуществляемым акциям прожектерства. Каждое новое поколение готово начинать жизнь с «чистого листа», игнорируя опыт предыдущих поколений. Постмодернизм, по существу, представляет собой механизм смены одной культурной эпохи другой, что для проекта глобализации мира крайне необходимо. В основе концепции постмодернизма заложен не эволюционно-преемственный, а скачкообразный механизм, приводящий к коренным трансформациям правовой и политической систем с таким расчетом, чтобы последующий этап никак не был связан с предыдущим. При сохранении традиционных связей люди смогли бы обнаружить, что всякая новая революция и почти все реформы только отдаляют их от изначальных абсолютных идеалов Истины, Добра и Красоты.

Традиция предполагает иерархию, которая также подвергается отрицанию со стороны постмодернизма. Так, в России при множественности форм права практически отсутствует их иерархия. Например, серьезную проблему представляет отнесение Постановлений Конституционного Суда Российской Федерации к какому-либо определенному уровню форм отечественного права. Одна группа правоведов располагает их под федеральными обычными законами, другая – приравнивает их юридическую силу с силой федеральных конституционных законов. В отсутствие иерархии правовая действительность утрачивает качество монолитности и неумеренно децентрализуется. Субъектам правотворчества и правореализации трудно определить уровень осуществления своей компетенции.

Традиция охраняет авторитеты совести, истины, соборного разума и именно это попадает под напор постмодернистского скепсиса. Общество в эпоху постмодерна лишается всяких авторитетов: в юридической сфере это выражается в утрате авторитета суда, полиции, законодательства. Все институты, призванные поддерживать единство правового регулирования, разрушаются. Готовится почва для полного перехода к корпоративному регулированию, что даст возможность глобализаторам через некоторое время подмять под себя разрозненные и конфликтующие силы расколотого общества. Принципы разделения властей и многопартийности обслуживают это направление глобализации.

Разрушая Традицию, постмодернисты наносят комплексный удар по единству и целостности правовой действительности, поскольку целостность права предполагает единство прошлого, настоящего и будущего. Деканонизация, осуществляемая постмодернистской юриспруденцией, борьба с традиционным ценностным центром права приводит к тому, что «все происходит на поверхности». Религиозных и нравственных глубин права не замечают, предпочитают скользить по поверхности буквы закона либо парить в виртуальных идеологемах прав человека.

Отрицая традиционные ценности, постмодернисты реабилитируют явления, которые прежде ассоциировались у нормальных людей с чем-то грязным, разнузданным или глубоко порочным. Так, в ст. 133 Уголовного кодекса Российской Федерации[45] реабилитирован порок гомосексуализма, который не только мерзость, но также удар по национальной безопасности вследствие разрушения института семьи и ухудшения демографической ситуации. Законы в эпоху постмодерна индифферентны к операциям по смене пола, когда врожденные половые признаки подменяются противоположными; допускают искусственное приближение смерти (эвтаназию); способствуют рынку человеческих органов и тканей.

Высказывая пренебрежение к традициям, постмодернисты бережно хранят некоторые традиционные учения и неуклонно им следуют. В частности, стоит упомянуть гностицизм – философское учение, проповедующее освобождение духа через знание, гносис. Сторонники гностицизма сводят воедино магию, мифологию и философию, что свойственно также для теоретических изысканий постмодернистов. Доктрина глобализма являет собой смешение протестантизма, оккультизма и политической идеологии представителей крупного капитала. Она может завладеть миром только при условии уничтожения Традиции и традиционного уклада жизни народов планеты в том числе.

б) Антиосновность. Основа любого права – не просто одна из концепций в ряду прочих, а в первую очередь – условие внятности правового регулирования.По мнению постмодернистов, наше знание о праве не имеет под собой прочной основы. Отказ от считающихся естественными, непременными и универсальными основ – визитная карточка постмодернизма.

Постмодернисты подвергают эрозии основы общества и права при помощи принципа плюрализма. Плюрализм предполагает уравнивание в правах истины и заблуждения, общественно полезного и общественно вредного, а в конечном итоге – правомерного и противоправного; придание статуса равноправия всем субкультурам, включая деструктивные и криминальные; отказ от притязаний на истинность тех или иных учений о праве. Существенным показателем постмодернистской юриспруденции является реализация идеи «равнозначной множественности», или принципа «множественности в единстве». Истина оказывается бесконечно релятизованной, у каждого своей собственной, но настолько, насколько это позволяет сделать человеку масс-культура потребительского общества, в основе которой лежит нормативность. Здесь нормы выполняют роль стимулов и рекламы потребительского образа жизни.

Рационализированная нормативность как бы замыкает сознание индивида на запрограммированные поступки даже при наличии иных альтернатив. Человек до тех пор, пока остается личностью, может выбирать. Но, несмотря на веер возможностей выбора, выбор ограничивается, поскольку постулирован и обозначен постмодернистской юриспруденцией. В результате современный человек оказывается обреченным выбирать именно тот вариант поведения, который нормативно запрограммирован, но не правом и даже не законодательством, а навязываемым образом жизни и воспитанными в людях потребностями. Эта нормативность не носит правового характера и является, по сути, директивно осуществляемой дезорганизацией общественной жизни.

Разорванность и дезориентированность человеческого сознания в эпоху постмодерна можно преодолеть духовным самосовершенствованием, что возможно только на путях Любви, Добра и Красоты, которые ведут к Богу. Но на этих путях требуется тяжелая работа над собой по исправлению въевшихся в душу пороков (зависти, двуличия, лживости, блуда и многих др.), отказ от всеобщих и модных увлечений и пристрастий – многим легче плыть по течению, срастаясь с безобразным и порочным укладом жизни. Большинство пока примиряется с разрушением их национальной, культурной и государственной идентичности, принимает чужие стандарты жизни и отказывается от свободы. Складывается впечатление, что всех устраивает новая универсальная модель повседневной жизни, при которой свобода понимается как возможность украсть, совершать любую мерзость и надеяться на попадание в ряды очень богатых и ни от кого независимых. Надежда на сверхбогатство, неотъемлемой ценой которого является разрушение (либо запродажа) собственной души, выступает популярным стимулом жизни в новых условиях. Даже если бы эти люди понимали, что мировой рынок сконструирован его архитекторами таким образом, что всем им надеяться не на что, кроме крошек и объедков с господского стола, они все равно оставались бы удобными объектами для всяческих манипуляций из-за своей бездуховности.

Плюрализм юридических подходов предполагает коллаж несогласуемых взглядов и утрату собственного значения каждого из используемых элементов, вплоть до полной потери изначального смысла. Постмодернистская юриспруденция исходит из сосуществования в одной юридической доктрине как исходных смыслов, так и новых, измышленных смысловых качеств. При этом преодолеть противоречие между желанием консенсуса и практической невозможностью совместной расположенностью разнотипных юридических явлений заведомо невозможно. Поэтому подлинной целью постмодернистов является не гражданское согласие, а острая социальная напряженность.

Используемые в постмодернистской юриспруденции принципы нормотворчества (множественности подходов к правопониманию, наличие отсылок, кодирования, комментариев) приводят к тому, что ее плоды (юридические тексты и юридическая доктрина) приобретают вид полуготовых изделий. Постмодернистские законы без многочисленных комментариев к ним практически не работают. «Полуфабрикатность» постмодернистского законодательства является также следствием попыток постмодернизма стереть грань между реальностью и виртуальностью. Таким образом, в нормотворчестве широко используется прием «украденного объекта».

В свое время К. Цвайгерт и Х. Кетц в качестве одного из главных критериев самобытности национальной правовой системы называли юридический стиль[46]. Постмодернизм, обслуживающий проект мировой глобализации, принес бесстилие в юридическую сферу, чем окончательно выказал свое негативное отношение к национальным правопорядкам.

Отлаженная система социальной организации общества, при которой государство и церковь используют религию, мораль и право в едином комплексе для воспитания одухотворенных подданных, по мнению постмодернистов, полностью себя исчерпала. Это не модно, не стильно и что самое страшное – не демократично. Постмодернизм устремляет человечество в пространство вне иерархий и моральных ограничений. Право более не должно ограничивать произвол личностей и распад их души, наоборот, задача правового регулирования видится постмодернистам в закреплении гарантий абсолютной свободы человека. Дискредитация традиционных духовно-культурных ценностей прокладывала дорогу к новому пониманию права и человека. Этому новому пониманию способствует и стремление выхода за пределы весьма ограниченной в традиционном обществе порочной жизни к полному раскрепощению порока – индивидуальной и всеобщей свободе.

Синкретическое правосознание, вырабатываемое в результате воздействия постмодернистской юриспруденции, не умеет различать высокое и низкое, чистое и нечистое, правомерное и неправомерное; для него есть только наше отношение, что таковым считать. Ф. Боас и М. Херсковиц опубликовали немало работ, чтобы убедить читателей в относительности норм и ценностей, нормального и ненормального, трактовка которых ставится в зависимость от конкретной организации отношений[47]. Такое мировидение связано с японским синтоизмом, согласно которому жизнь естественна сама по себе, в ней нет греха, а нечистое можно использовать. Как только юриспруденция окончательно стала светской и из нее удалили понятие греха, грань между правомерным и противоправным поведением тут же оказалась размыта и общество лишилось ясного объяснения причин преступности. Если создаваемые разными сообществами людей и корпорациями идеи равнозначны и равноправны, получается что законодательство государства и «законы» воровского мира имеют право на легальное существование. Такая радикальная плюральность постмодерна вполне объяснима, если помнить задачи глобализации – упразднение национальной государственности и дестабилизацию международной обстановки для установления диктатуры Мирового правительства.

ПостмодернистЭ. Левинас обосновал понятие «отношение без отношений», чем снял покров презентабельности с течения постмодернизма. Программируя правовые отношения, субъекты правотворчества предпочитают ограничиваться воздействием на внешнюю сторону поведения, игнорируя воспитание душевных качеств современных людей. В итоге участники правоотношений склонны исполнять юридические предписания под угрозой принуждения, не имея собственной установки на правомерное поведение. Акцент на внешнем, а не на глубинной сути обеспечивает триумф визуального образа законопослушания над искренней добротой человеческих взаимоотношений. Для современных юристов важнее имитация законопослушности, чем одухотворенное ответственное поведение субъектов права. Любопытный факт: и позитивисты и юснатуралисты синхронно пришли к главенству формы над содержанием права. Постмодернизм, игнорируя элементарную логику, на глазах равнодушной общественности ниспровергает основы и культивирует маргинальность.

«У человеческих существ отсутствует неизменная основа, – утверждает Х. Фостер, – и следовательно, нет нормативных правил, и следовательно, нет ничего, что могло бы сформировать комплекс вызывающих доверие базовых убеждений»[48]. При любой степени добросовестности заблуждения постмодернисты выполняют страшную миссию: они обосновывают отсутствие правовых, нравственных и религиозных абсолютов. При таком положении дел получается, что человеку можно все. Свобода беспредельна.

Если в праве все относительно, как утверждают постмодернисты, единственной истины нет, нужно смириться с этим и получать удовольствие от собственных истин и интерпретаций права. В этом случае участники правоотношений оказываются заложниками языковых игр, находящимися в клетке собственных раскрепощенных пороков. Для постмодернизма закон не писан, он живет эклектикой, пуская в ход то, что разлагает, развращает, разрушает.

Основанная на плюральности постмодернистская юриспруденция провоцирует на поиск новых истин: оригинальные мнения расчетливого дельца, преступника, оккультиста, шизофреника признаются столь же актуальными, как и мнение нормального, нравственного человека. В этом случае нормальному предлагается встать на их позицию и быть немножко преступником, немножко шизофреником. Ради чего? Постмодернизм отвечает: в толерантном обществе исчезает отчуждение и воцаряется разнообразие. Значит, во-первых, эта парадигма стремится преодолеть отчуждение между преступником и правопослушным человеком путем воспитания у всех криминальной психологии, а во-вторых, своей целью постмодернизм называет разнообразие – чрезвычайно удобная среда для манипулирования разрозненными группами по древнейшему сатанинскому плану «разделяй и властвуй».

Выступление против первооснов характеризует постмодернизм как богоборческое направление, игнорирующее истину, духовные ценности, правила морально приемлемого поведения. Антиосновность компрометирует собственную состоятельность постмодернизма. Постмодерн предлагает себя как новую всеобщую истину, применимую для строительства нового мирового порядка, и при этом отрицает возможность существования основополагающей истины. Постмодернисты отвергают духовно-нравственную основу права как метафизическую сущность, заключенную в Боге, но из этого не следует, что мы должны отказываться от единства как критерия ясности права.

История права, по мнению постмодернистов, выступает в качестве сферы действия бессознательного, что подчеркивает значимость случайностей, множественности, различия, а не всеобщих правил и единства. Начиная с 1990-х гг. чрезвычайную популярность приобрела теория самоорганизации права. С этих пор о порядке говорят как о беспорядке; идеей «порядка хаоса» внушается терпимость к хаосу и беспределу, размывается грань между нормой и патологией. Декларирование и воплощение в реальность прав и свобод личности уживается с геноцидом, голодом, нищетой, массовым унижением человеческого достоинства.

Благодаря установке на антиосновность, постмодернисты осуществляют деконструкцию правовой действительности. Ж. Деррида тонко заметил, что метафизичность права (то есть его религиозно-нравственные основы) можно преодолеть с помощью «разборки» смыслов и слов[49]. Анализ вместо синтеза, деконструкция вместо целостного видения позволяют спрятать центр правовой системы и объективные законы действия права. Вначале из центра традиционно Богоцентричной правовой культуры изъяли Абсолют, поставив на «освобожденное» место абстрактного человека. А затем по мере вырождения методично развращаемых людей в центр юридической системы нетрудно будет поставить волю мирового диктатора.

Деконструкции в правовой сфере подвергаются не любые объекты, а те, что несут системообразующий характер и духовно-нравственное значение. В постмодернистской юриспруденции традиционное требование «называть вещи своими именами» заменяется на античное – «называть вещи противоположными именами». У слова «деконструкция» существует близкий эквивалент «деструкция», который и раскрывает истинное содержание метода деконструкции. Не признавая основ права, которые могут иметь только духовный статус, постмодернисты отвергают любые принципы и аксиомы права, предпочитая говорить о некоем «архиве» юриспруденции, из которого могут извлекать то, что считают нужным. Такое утилитарное обращение с правовыми ценностями ведет к подмене подлинного права казуистической юриспруденцией.

Деструкция очевидно означает демонтаж смысла и предназначения права. Понимание деконструкции-деструкции как метода сосредотачивает внимание современных юристов на активной интерпретационной позиции, привносящей в тексты и принципы свой собственный смысл с претензией на оригинальность и эпатаж. Субъекты правотворчества и правореализации, имея в сознании коллаж поверхностных и разнотипных идеологем, превращают правовой процесс в нагромождение парадоксов и абсурда, освобождающих людей от «скованности» моралью и правом.

Путем разрушения духовно-нравственных основ правовой действительности постмодернизм создал благоприятные условия для чрезвычайной динамики правового регулирования. Юридические акты часто обновляются, внося нестабильность в общественные отношения. Если в традиционном обществе обновление законодательства обусловлено изменениями в общественных отношениях, то в современном обществе из-за частого пересмотра правовых актов изменяются общественные отношения. Объективный фактор подавляется субъективным в правотворчестве.

Итак, антиосновность постмодернистской юриспруденции выражается в плюрализме юридических концепций, отсутствии универсального связывающего Абсолюта или даже авторитета, интерпретативной поливалентности, децентрации и деконструкции правовой реальности.

в ) Антисистемность. Для большинства концепций постмодернистской юриспруденции характерно критическое отношение к правовой системе и системности в праве вообще. Негативизм постмодернистской юриспруденции в отношении основ права подводит правосознание субъектов к непонятийному мышлению, несистемной мысли как необходимой форме движения к инобытию. Ассоциативность, противоречивость, фрагментарное восприятие правовой действительности предстают как формы инобытия правовой мысли, разрушающей любые формы целостности.

Развитие общества, с точки зрения постмодернизма, не предполагает заранее определенного порядка и обусловлено наличием не одной, а множества равнозначных альтернатив[50]. Постмодернизм критикует постулат о системности, соподчиненности, четкой структурированности права. Вместо системности права выдвигается идея, нашедшая воплощение в понятии «ризома»[51] и ее образе – лабиринте. Категория «ризома» была заимствована Ж. Делезом и Ф. Гваттари из ботаники и пересажена на почву постмодернистского понимания развития. Ризома – есть проекция виртуальной реальности. Развитие права видится постмодернистам без преобладающего направления как движение множественности. В ризоме нет участка, который являлся бы центром для иных участков. Характерная для ризомы игра языка характеризуется скольжением по поверхности правовых явлений и процессов без проникновения в глубины права. Это свойство ризомы рождает такую свободу мнений при интерпретации права, что установленные категории «закон», «граница», «норма», «право» и др. оказываются ненужными, неактуальными, «неформатными». Постмодернистская ризома является отражением равноправного сосуществования различных типов правопонимания и объединяет весь спектр деструктивных юридических учений. В качестве ключевой категории постмодернистской юриспруденции ризома предполагает коллаж, основанный на сочетании множественности. Коллаж, в свою очередь, является реализацией плюрализма, но плюрализма весьма избирательного: так, постмодерн настойчиво игнорирует в русском праве православные корни.

Наиболее удачным символом правовой культуры постмодернисты считают образ лабиринта. Специфику юриспруденции они видят в отсутствии центра, периферии, границ, входа и выхода из лабиринта, его принципиальной асимметричности. Можно отметить пристрастие юристов постмодернистской ориентации к поверхностному описанию, анализу, дифференциации правовых явлений. Деконструкция правовой системы общества осуществляется, исходя из подвижного горизонта, из всегда децентрированного центра и всегда смещенной периферии. В новейших юридических исследованиях отдается предпочтение разложению целого на части, фрагментарным подходам, узкоприкладным проблемам.

И юридические тексты и интерпретации права эпохи постмодерна лишены духовно-нравственного центра и не становятся объектами мысли, не несут в себе метафизической сущности. Зато создают предпосылки для сомнительной коммуникации, для перепроизводства смыслов и обозначений. Преодоление метафизичности юридических текстов осуществлен за счет деконструкции таких системообразующих компонентов правосознания, как «Бог», «истина», «смысл», «любовь», «добро», «красота» и др. Этих понятий современная юриспруденция лишена напрочь, отчего ее уделом стала регламентация поверхностных, внешних актов поведения все более и более деморализуемых людей.

В рамках постмодернизма затрачивается много усилий для обоснования идеи об открытых системах. К концу ХХ в. в США и странах Западной Европы это нашло отражение в призывах к строительству так называемого открытого мира. Суть данных идеологем глубоко антисистемна. «Открытость» российской правовой системы уже привела к отказу от ее самобытности и огульному заимствованию плохо адаптируемых в наших условиях правовых институтов. Каждый заимствованный правовой институт на поверку оказывался оппозицией отечественной правовой системе. Складывается впечатление, будто критерии заимствования зарубежного права носят сугубо разрушительный характер. В связи с этим можно назвать новое социальное законодательство России, запечатлевшее ослабление государственного управления там, где оно особенно необходимо; гл. 58 Трудового кодекса Российской Федерации 2001 г.[52], в которой предусмотрено сокращение роли профсоюзов; новые нормативно-правовые акты о статусе правоохранительных органов государства, в которых закрепляются несправедливые подходы к их материальному содержанию по принципу «чем ты ближе к преступнику и чем интенсивнее работаешь, тем меньше оплачивается твой труд» и др.

В государственно-правовой сфере зародилось движение, граничащее с манией – безудержное, чрезмерно пристрастное стремление к «развитию», «прогрессу», «инновационным революциям». Юридическая наука стала относиться с подозрением ко всему стабильному, отлаженному и устойчивому.

Признание права несистемным явлением можно рассматривать в качестве движения юридической мысли к полной деструкции, которая отрицает образ мира, рассеченного на бинарные оппозиции, и предлагает модель взаимодействия бытия и инобытия. Это очередная попытка встать над пределом привычного, известного, обозначенного. В данном случае выход из границ Традиции предусматривает переход из нашего мира к «иному» или другому.

Целостному видению правовых явлений и процессов постмодернизм предпочитает диалог, а истине – компромиссы. Но истина в правовой, как впрочем и любой другой сфере, не может основываться на договоренности сторон спора или иной форме взаимоуговаривающего диалога. За соблюдением демократических процедур согласования научных позиций постмодернисты не замечают главного – целостного характера регулятивной системы. Они приветствуют отграничение религии от права и противопоставление им морали. В результате ослабляется регулятивность каждого из названных сегментов некогда единой регулятивной системы общества. Разъятие права, религии и морали ведет к распаду и дальнейшей атомизации общества. Признавая роль системного фактора в жизнедеятельности социума, постмодернисты создают теоретические условия для фрагментации, разъединения, гражданской «войны всех против всех». В массе профанов, к которой элитарные постмодернисты относят весь подавляющее большинство народа, культивируется стиль авангарда. И чтобы быть авангардистом, человек должен занять маргинальную позицию по отношению к идеалам права.

Правовые явления больше не имеют общего центра, поскольку в праве оставлена буква, но отторгнут дух. Ученые-юристы проводят зависимости личности от обширного спектра факторов – экономических, политических, биологических, бессознательных, вот только о зависимости от Абсолюта сохраняют общее молчание. Лишенные духовного центра правовые процессы развиваются спонтанно. Правовое прогнозирование лишается объективных оснований и используется только на краткосрочную перспективу. Размываются системные связи в рамках правовой действительности: в правотворчестве игнорируется объективный характер общественных отношений, при толковании права игнорируются принципы и нормы права, в процессе правореализации отдается предпочтение конъюнктуре и утилитаризму.

Постмодернистская неприязнь к центрации правовой действительности и бегство от однозначности значений и окончательности толкований права рождает новые смысловые центры. Но они как бы рассредоточены, рассеяны и подчинены логике ассоциативных связей, а не структурным требованиям и не требованиям абсолюта.

Ацентризм – принципиальная установка постмодернистской юриспруденции, связанная с отказом от представления о праве как о структурированном явлении с выделением центра и периферии. В православной Традиции право выступало как логоцентрический феномен, в основе которого лежит Логос (Божье слово, выраженная в нравственных заповедях). Предлагая отказаться от структурного понимания права, постмодернизм «отменяет» иерархию между собственно правовыми компонентами и юридическими. Ацентризм как программная позиция постмодернистской юриспруденции означает: на доктринальном уровне – отказ от истинной, детерминирующей правомерное поведение личности правовой доктрины; в культурном плане – равнозначность юридических культур и цивилизаций; на институциональном – неприятие института государственной власти.

В эпоху модерна юристы Запада преклонялись перед «законодательным разумом», для которого характерно все тотально систематизировать и регламентировать. В основе же постмодернистского юридического мышления лежит интерпретативный разум, призывающий оставить системное видение правовой реальности. Интерпретативный разум опирается на представление о праве как о реальности, лишенной центра и иерархии элементов и структур. В результате постмодернизму пришлось перейти к моделированию самоорганизующихся процессов в правовой сфере и ориентации на исследование феномена неравновесности.

История подошла к своему завершению, констатирует Ф. Фукуяма, благодаря глобальному капитализму. Именно либеральная демократия, по мнению постмодернистов, указывает путь к миру без войны, в котором сохранятся лишь коммерческие конфликты. Только либеральная демократия, на их взгляд, способна приобрести глобальный характер. Сторонники свободного рынка умалчивают, что их идеалы соответствуют только интересам финансово обеспеченных и безнравственных. Именно либеральная демократия через многопартийность обеспечивает раскол общества, через многопрограммность – дезориентацию общества, через множественность форм права – дерегуляцию общественных отношений. Именно либеральная демократия предусматривает уникальные процедуры, способствующие проникновению к власти и влиянию лиц с дурными намерениями. Либеральная демократия представляет собой антисистемный вызов глобализма.

Преодоление современных болезней общества заключается в целостности правопорядка и правосознания, преодолевающей односторонность человеческих влечений. Закон – не единственный механизм упорядочения жизни людей. Противопоставление одного основополагающего начала права другому приводит к разрыву смысла этого духовно-культурного явления. Поскольку право представляется постмодернистам неупорядоченным полем интерпретационного диалога, теряется способность различать, что хорошо и что плохо, что правда и неправда, справедливо и несправедливо, правомерно и противоправно. Отсюда вытекает невозможность утверждения об объективности духовных начал права и окружающего бытия.

г) Антиреализм. Сознание субъекта эпохи постмодерна тяготеет к выходу за пределы реализма. По мнению Ж.-Ф. Лиотара, реальность, относящаяся к постсовременному состоянию мира, уже настолько дестабилизирована, что дает «материал не для опыта, но лишь для зондирования и экспериментирования»[53]. Постмодернисты испытывают недостаток реальности и навязывают это ощущение своим многочисленным сторонникам. Для этого им необходимо разрушать религию и потрясать основы истинной веры, ставить под сомнение вечные нравственные абсолюты, подменять право законом, делать открытия, связанные с изобретением других реальностей.

Актуальна проблема: насколько представляемая человеком правовая реальность соответствует реальности как таковой? Есть основания полагать, что в правовой сфере реальность в ее классическом понимании и образ этой реальности (означаемое и означающее) меняются местами. Реальности свободы личности и прав человека существовать не может, поскольку данных явлений в объективности нет. Даже конченный эгоист, отрекшийся от родителей и семьи ради удовольствий, не может быть свободным, потому что связан своими пороками и страстями хуже самого бесправного раба. Применительно к человеку естественную природу имеют не права, а обязанности, ибо именно выполняя обязанности перед ближними человек самореализуется и испытывает подлинное блаженство.

С одной стороны, постмодернисты обращаются к опыту, опыт – основная тема постмодерна. Если нечто не поддается опытной проверке, постмодернист не признает его сущим. Но с другой стороны, такой механистический эмпиризм приводит постмодерниста к зацикленному восприятию исключительно внешних проявлений права. Этим обусловлен антиреалистический характер постмодернизма. Для большого количества ученых-юристов категории «принципы права», «дух права», «правовая доктрина» остаются недоступными по причине абсолютизации формы права. Постмодернисты выбросили лозунг: «мы теперь живем не реальностью, а гиперреальностью», а в действительности правовые явления заменены виртуальными знаками. Правовая реальность переописана с тем, чтобы оказался под сомнением ее онтологический статус. Субъект права дезориентирован в пестроте знаков: «свобода предпринимательства» не предполагает моральных ограничений; «толерантность» правосознания требует мириться с деструктивными идеологиями; «пробелы в праве», которых в принципе не может быть в праве, якобы препятствуют защите правомерных интересов граждан; «местное самоуправление» настолько дистанцировано от местного сообщества, что гражданам проще обращаться лично к главе государства. Что действительно гиперреально в эпоху постмодернизма, так это реклама нового образа жизни, через которую глобализаторы навязывают дурной вкус, распущенность, обеспечивают оборот виртуальных денег и подменяют смысл человеческой жизни.

Глобалисты Нового времени абсолютизировали гносеологическое значение опыта, нынешние – исключают опыт из реальной жизни человечества. Погружая человека в мир телетехнологий и цифровой информации, постмодернисты подменяют реальность виртуальным образом. Знак, изображение, миф в юриспруденции начинают наполнять смыслом наши мысли, становясь единственно для нас существующими. Проживая свою уникальную и неповторимую жизнь, современный человек много времени проводит за созерцанием образов виртуальности, пребывая в состоянии абсолютной пассивности, растворенности в образах, лишенных всякой практической пользы. Однако такие юридические репрезентации как «равенство сторон в договоре», «свобода совести», «конституционализм» сами являются репрезентациями обозначений, а последние – обозначениями обозначений.

В итоге человек имеет лишь искаженное представление о праве, но не знает и не может понять, каково право на самом деле. «Реальностью» права становится игра означающих, отсылающих к другим означающим. Калейдоскоп означающих терминов делает ненужным истинное знание о праве (например, в отечественном правоведении активно используются понятия «пробел в праве», «правовой вакуум», «неполнота правового регулирования» притом, что право в отличие от закона не может быть пробельным в силу своего духовно-ценностного содержания).

В данном случае речь идет об инертности, лени и неразборчивости потребителей техно-культуры ХХI в. Современный человек готов тратить значительные средства, чтобы наслаждаться образами, не имеющими основы в реальности. Этот новый вид развлечения захватывает большинство членов социума и едва ли не всех представителей молодежи. В качестве отдушины современный человек весь день готов сидеть в Интернете, а вечером часами смотреть телевизор – отсюда растворение человеческого мира в виртуальном.

Виртуальные образы имеют более интенсивную окраску, чем объекты реальной действительности, и человеческая психика их выделяет как все необычное. Однако нетрудно заметить, что среди виртуальных образов явно доминируют образы нечистой силы, тиражируемые в современных компьютерных играх, анимации и т.д. Героями современных «блокбастеров» и компьютерных технологий выступают привидения, гномы, ведьмы и т.п., которые, с одной стороны, разрушают психику людей, а с другой, размывают грань между нормой и патологией. При помощи виртуальных образов производится сверхстимуляция тех чувств и желаний современного человека, которые удобны и выгодны мировым деструктивным силам. Людям эпохи постмодерна знакомо ощущение постоянной неудовлетворенности, питающее поиск новых наслаждений, а, следовательно, новые расходы и чьи-то сверхприбыли. И чем глубже порок, тем сильнее страсть, а значит, выше доходы индустрии порока. Эта доходная схема эффективно работает в условиях, где абсолютизируется свобода под лозунгами прав человека и демократии.

Прототипом постмодернистской юриспруденции может служить компьютерная виртуальная реальность. Программы, файлы, линии, точки, всевозможные знаки и символы – вот мир новой юридической реальности. Из них можно построить все, на что способна фантазия, в которой преобладает не нравственное чувство и здравый смысл, а ассоциации, желания, беспорядочное движение мысли, не знающее границ. Только рамка дисплея способна из этого множества выхватить нечто на какой-то момент цельное или кажущееся таковым.

Постмодернистское сознание отрицает Истину как нечто застывшее, раз и навсегда данное, оно открыто идеям виртуальности, вероятности, идее равноправного и одновременного действия различных интерпретаций права. Поощрение параллельного существования противоположных правовых реальностей свидетельствует о стремлении использовать вместо фундаментальных законов элементы случайности и языковой игры. Отрицание абсолютной истины дает возможность рассматривать право как метафоричное понятие. Эта операция позволяет постмодернистской юриспруденции свести проблему правопонимания к числу оторванных от непосредственных жизненных проблем. В итоге юристы видят только служебные, инструментальные и формальные проявления права, но не замечают его глубинных констант. Такие юристы готовы обслуживать любую нечистоплотную акцию, поскольку религиозно-нравственная основа права не были актуализированы в период их подготовки, не становятся они востребованными и в юридической практике.

Проблематика отечественных юридических исследований 1990-начала 2000-х гг., судя по содержанию публикаций и выносимых на защиты диссертаций, тоже носит виртуальный характер. О чем, например, чаще всего писали в этот период представители науки конституционного права: о парламентаризме, о многопартийности, о свободе и достоинстве индивида, о местном самоуправлении – то есть апеллировали к виртуальным образам, у которых нет не только в российской, но и в мировой действительности реальных прототипов и эквивалентов.

Постмодернистская юриспруденция изобилует так называемыми симулякрами. Симулякр (от французского «simulacres, simulation» – симуляция) – термин постмодернизма, свойством которого является принципиальная несоотносимость юридических объектов с реальностью. Принцип реальности правовых явлений утрачивается и заменяется проектом, процессом, фетишем. Генетически понятие симулякра восходит к платоновскому «симулякрум», обозначавшему «копию копии». Симулякр отрицает и оригинал, и копию, и образец. В юридическом симулякре нет никакой возможности иерархии: нет ни второго, ни третьего. Ничего объективного в правовой сфере не признается, существует лишь совокупность спекуляций и симуляций, которые борются между собой за выгодный для них образ реальности. Симуляция права исходит из утопии истины и правды и отрицания права как духовной ценности. Современные нормотворческие технологии позволяют фабриковать множественные реальности, не прибегая к явной лжи. При этом они снабжены конституционными декларациями. Поэтому юридические симулякры «естественных прав человека», «эмансипации женщин и несовершеннолетних», «равенства и равноправия» и др. выглядят обоснованно. Такая симуляция не становится бытием (конституции подавляющего большинства стран мира не претворяются в практику). Юридический симулякр связан с возникновением чувственного переживания в результате опосредованного контакта с заместителем объекта правовой действительности. В результате субъект имеет дело не с действительностью, а с виртуальностью, которая на самом деле с действительностью ничего общего не имеет. Предлагаемые современной юриспруденцией нормы-«призраки» вытесняют реальность из практического опыта людей.

Законодательство в эпоху постмодерна принимает такой «гиперреалистический» характер, что существует самостоятельно по отношению к обществу как собрание симулякров-мифологем. А постмодернистское общество умеет обходиться без законодательства, предпочитая налаживать жизнь на корпоративных нормах. Гиперреальность в постмодернистском учении включает в себя разнообразные реальности, которые не обязаны соответствовать действительности. Изобретаемая юридизированная, но не правовая реальность оказывается симуляцией реальности, но более необходимой для архитекторов нового мирового порядка, чем сама реальность.

Игры постмодернистов с действительностью направлены на подмену обозначаемого обозначающим, реальности – знаком. В результате депутаты парламентов получили знаки народных представителей, избиратели – знаки прямых и равных выборов.

Процесс виртуализации права творит так называемую гиперреальность, одновременно заявляя о ее относительности. Согласно У. Эко, «гиперреальность – это мир абсолютной, идеальной подделки»[54]. Созданная виртуальная юриспруденция сама, будучи фантомом, порождает другие фантомы. Низменные страсти пытаются прикрыть высокими идеалами. В итоге формируется иллюзия правопорядка на фоне перекошенного правосознания современного человека.

Антиреализм постмодернистов проявляется и в их суждении о том, что для человеческого общества не существует изначальных нормативных правил по поводу того, что допустимо делать в конкретной ситуации, а что недопустимо. Постмодернисты отвергают явление права как эталона Любви, Добра и Красоты, имеющего регулятивную силу даже в отсутствие прямых законодательных предписаний. Люди эпохи постмодерна не желают связывать себя чем бы то ни было, они готовы изменяться и менять все окружающее. Индустрия моды и дизайна наряду с масс-медиа и современной политикой формируют соответствующее настроение в обществе. Жажда перемен как выражение чувства неудовлетворенности реальностью будет сопровождать общество до тех пор, пока в нем не будет духовной основы, состоящей из органического единства права, религиозной веры и нравственности.

Прорыв к иной реальности (выгодной архитекторам глобализации) возможен в разнообразных формах, например, шизофрении, психоделии, наркомании, алкоголизма, аномальных сексуальных проявлениях, но мир пока не созрел к переходу от невротического к шизофреническому типу культуры. Поэтому постмодернистская юриспруденция продолжает превращать мир в хаос, где очертания предметности расплываются, перестают соответствовать сущности. Размывается грань между нормальным и ненормальным, реальным и нереальным. Акцент на свободах человека обеспечивает выход за пределы стабильного упорядоченного традиционного общества. Но данный выход лишь подтверждает болезнь цивилизации, ее неадекватность замыслу Творца и природе человека. Человек в такой цивилизации испытывает дискомфортное состояние, подавленность, страх, но все глубже затягивается в вакханалию страстей, следуя общим правилам игры.

Таким образом, постмодернистская юриспруденция утверждает новые интерактивные стандарты правотворчества и правореализации и стремится создать принципиально новую юридическую среду (виртуальный мир). Играя со смыслами вечных правовых категорий, постмодернизм говорит о реальностях, тем самым отрицая реальность как таковую.

д) Фрагментарность. Чтобы постичь бытие права, утверждает Традиция, мы должны рассматривать его как целостность в единстве с нравственными и религиозными компонентами. Постмодернисты часто возражают против тотальности, единства, синтеза. Фрагментарность и фрагмент права – разные вещи. Если фрагмент – часть целого, то фрагментарность не может быть собрана в какое бы то ни было единство и существует в состоянии отношений без отношений. Постмодернизм стремится заменить целостность правовой действительности фрагментарностью.

Постмодернистский отказ от целого предполагает «освобождение частей» правовой системы и утверждение фрагментарной картины права. Вывод об иллюзорности целостности права – не более чем хорошо продуманный жест в манифестации тотального негативизма по отношению к праву. Глобалисты выстраивают свой мир глобальным, но не целостным. Проводятся повальные «децентрализации», «деидеологизации», «департизации», «дезориентации», но за всем этим скрывается построение унифицированного, тоталитарного режима, не признающего мораль как источник легитимности.

Единственным постмодернистским абсолютом является критическое сознание, которое стремится разложив все и вся на части, совершить деструкцию и с самим собой. Обслуживая проект мировой глобализации – тотальной унификации образа жизни, верований, мировоззрений и т.п., постмодернизм в то же самое время добивается фрагментации правовой и иной реальности. Однако это только кажущееся противоречие. Дело в том, что накануне установления мировой диктатуры требуется мировая неразбериха, нестабильность, хаос – это два диалектически связанных этапа одного и того же глобализационного проекта.

Посредством фрагментации из права удаляется духовная регулятивная основа, и в конечном счете единство правового регулирования. Посредством фрагментации правовой действительности постмодернисты де-факто осуществляют деконструкцию социума. В юридической методологии допущен опасный крен: анализом правовых проблем вытесняется синтез. Современная юриспруденция стала аналитической юриспруденцией. Благодаря этому осуществляется деконструкция правопорядка, а также миропорядка в целом. Форма российского права уже олицетворяет коллаж и нефункциональность из-за нагромождения плохо адаптируемых в отечественных условиях источников: нормативных договоров, судебных и административных прецедентов, региональных законодательных актов и т.д. Необозримая масса нормативно-правовых актов и иных форм права Российской Федерации растет в невиданных прежде масштабах. Восприятие общественных отношений как хаоса, управляемого необъяснимыми законами, требуется постмодернизму для деконструкции национальных правопорядков и обеспечения перехода мира к монополярной диктатуре.

Дух плюрализма и игры, присущий постмодернистской юриспруденции, провоцирует дальнейшую фрагментацию, дифференциацию и рассеивание форм права и субъектов правотворчества. С середины 1990-х гг. в России правоведы ломали головы над тем, на каком уровне иерархии форм права расположить нормативно-правовые договоры и постановления высших судебных инстанций. По мере накопления новых форм права возникла страшная догадка: единой и целостной иерархии форм права в России и большинстве других стран мира больше нет. В погоне за призраками либеральной демократии: децентрализацией, дифференциацией, плюрализацией управления современное общество разрушило необходимые и достаточные источники формирования права. Само право теперь включает в себя симбиоз многочисленных несогласуемых форм (международных и внутригосударственных нормативных договоров, законодательства и судебной практики, актов главы государства и правительства, ведомственных актов, актов местного самоуправления и локальных актов, правовых обычаев и разнородных правовых доктрин). Все ветви государственной власти активно занимаются нормотворчеством, причем каждой ветви нередко удается издавать акты по вопросам предмета закона. Наряду с государственным нормотворчеством осуществляется общественное, негосударственное. А зарубежные организации и государства принимают участие в формировании права России через международно-правовые документы, а также посредством консультантов и лоббистов в российских нормотворческих органах.

По мнению Ж. Дерриды, только многообразие сил, собирающихся в группы, разделяющихся и перегруппирующихся с образованием других комбинаций, является источником права[55]. Коль скоро в правотворчестве постмодернистами не предполагается общего духовного принципа, нет его и в процессе реализации права. Интерпретировать закон, по их мнению, значит договариваться о ценностях. Сторонам правового спора, например грабителю и потерпевшему, предлагается договориться о том, что есть зло и добро в их деле. Выходит, в праве нет ничего вечного, одни осколки и фрагменты. Постмодернизм не довольствуется разрушением всех духовных ценностей, а агрессивно стремится к их переоценке. На место хладнокровного законодательствующего разума эпохи модерна пришла свобода юридического интерпретативного мышления эпохи постмодерна. Эта замена не добавляет моральности правовому регулированию, потому что в обоих вариантах нравственность не востребована. На переднем плане – тотальный конформизм, юридический эклектизм, фетишизация идей «естественного права» и другие симптомы потребительского общества.

«Не ложны ли все истолкования мира?», – восклицал Ф. Ницше, закончивший свою жизнь в психиатрической лечебнице. Сомнение в истинности всех интерпретаций права преследует вполне определенную цель – создать противоречие между жизнью и моралью, между правом и законом, между ценностью и бытием. Выход из искусственно ими же созданного лабиринта повседневных псевдоценностей и неполноты бытия постмодернисты видят в обретении свободы через переоценку ценностей, и прежде всего понятий счастья, ответственности и любви к ближнему. Обретя иное, нежели подчиненное нравственности правосознание, субъект якобы «освобождается», в нем побеждает наслаждение как символ свободы и борьбы. Действительность же оказывается куда менее радужной. Быть свободным, игнорируя заботы окружающих и замыкаясь на свои удовольствия, человеку не дано. Чем более субъект стремится к наслаждениям и независимости, тем более он несвободен по отношению ко все возрастающим чувствам и желаниям. Культ чувственности делает человека рабом собственных страстей, от которых нелегко избавиться. Считающий себя независимым журналист, имеющий нетрадиционную сексуальную ориентацию, во избежание огласки оной опубликует любой заказной материал. Судья, чья независимость продекларирована законом, лишь мнит себя независимым, если будучи склонным к мздоимству, за взятку готов обслуживать любые прихоти. Следователь, ставящий интересы карьеры выше нравственных принципов, может забыть о своей процессуальной самостоятельности. Криминалитет использует сотрудников административных и правоохранительных органов, зная их индивидуальные страсти и пороки – на этом выстраивается система коррумпирования и шантажа. Стремление к безграничной свободе предполагает тягу человека к большим и незаконным доходам и аморальным развлечениям. Таков закон духовной жизни, который невозможно отменить юридическими нормами.

Приветствуя безграничную конкуренцию интерпретаций права, постмодернисты создают сумятицу и чересполосицу в правовом регулировании, которыми пользуются недобросовестные лица. Ж. Деррида вторил идее Ф. Ницше о свободной интерпретации, не обремененной размышлениями о нравственных и правовых абсолютах. Прикрываясь коммуникативно-аксиологической риторикой, постмодернисты обеспечивают эрозию духовно-нравственных постулатов. В итоге предметом толкования права становятся не принципы права, не духовные ценности и даже не воля законодателя, а высказывания расщепленного субъекта. Расщепленность последнего обусловливается противоречивостью сознательно-бессознательных мотиваций, которые, в свою очередь, являются следствием противоречивости между остатками совести и идейными установками современного человека.

Деконструкция есть способ и метод прочтения юридического текста, в основе которого лежит интерпретация права, не являющаяся ни окончательной, ни безошибочной. Интерпретацию права привязывают к юридическому тексту (к букве закона) и при этом добиваются независимости интерпретации от самого текста. В конечном итоге за такой интерпретацией права скрываются идеологические установки теневых структур.

Нормотворцы и интерпретаторы юридических актов отдают предпочтение текстовой открытости взамен единства правовой формы и безличному коммуникативному анализу в противовес единству концепции. К числу особенностей постмодернистского правосознания можно отнести тенденцию к смешению юридических концептов и форм, к переплетению и слиянию сегментов разных видов правовых семей. Очевидна связь постмодернизма с языческой культурой.

Наложение сетки смыслов на и без того далекие от права современные юридические тексты приводит к рассмотрению права как «поля» свободной игры мнений. Демонтаж духовно-нравственного смысла права оказывает разрушительное влияние на все правовое регулирование. Ликвидация смыслосодержательных ценностей «развязывает руки» силам, стремящимся перейти к мировому господству через искусственное вызывание хаоса. Деконструкция постмодернизма не случайно избрала своими объектами право и ментальные структуры власти (государство, церковь, университеты, школы), формирующие общественное сознание и моделирующие поведение людей. В наше время уничтожаются традиционные институты, удерживающие и охраняющие Божественные основы порядка. После решения этой задачи силы деструкции смогут навязать миру «новый мировой порядок», в котором все духовно-нравственные постулаты будут заменены противоположностями. В частности, право уже утратило изначальный, сокровенный смысл критерия Любви (Истины), Добра и Красоты и понимается в качестве безразличного к религиозно-нравственным принципам нормативного регулятора внешнего поведения людей.

В такой трактовке право представляется в качестве собрания фрагментов, из которого интерпретаторы могут по своему желанию извлекать те или иные части, изменять их смысл и цитировать их в отрыве от контекста ради нужного эффекта. Не случайно в русле глобализации осуществляется проект религиозного экуменизма – симбиоза выгодных элементов различных религий и верований. Произвольное смешение фрагментов в сфере религии и права приводит к синкретизму норм, который был свойственен первобытной эпохе. После многовековой эволюции социальных регуляторов человечество обращают в неоязычество, заменяя развитое нравственное чувство справедливости первобытными инстинктами.

«Нет пределов интерпретации юридических норм, – утверждал другой представитель постмодерна Р. Рорти, – поскольку различие между действительным значением чего-либо и тем, что я могу с этим сделать, превратилось в чисто академический вопрос. Вместо того, чтобы продолжать дискутировать в юрисдикционном процессе по поводу истинных значений, лучше просто сменить тему. Интересна не истинность интерпретации, а то, работает ли она полезным для цивилизации образом (делает ли людей счастливыми)»[56]. При таком ультра-прагматическом уклоне истина отбрасывается ради удовольствия. Ведь быть счастливым в условиях, когда Истина попрана, человек не способен.

Рекомендации Р. Рорти последовательно реализуются в современном обществе: каждому предоставлена возможность свободной деградации при помощи разветвленной индустрии удовольствий. Молодежные ночные клубы являются скрытыми притонами с торговлей наркотических средств и оказанием секс-услуг. Масс-медиа всей своей мощью рекламирует дегенеративный образ жизни для лиц среднего пола (уни-секс). Бизнес-компании заинтересованы в формировании типа потребителей со скудными духовными запросами и страстной жаждой материальных приобретений. Одурманенные разного рода PR-технологиями и настоящими наркотиками потребленцы как атомы двигаются на рынке товаров и услуг, удовлетворяя все возрастающие страсти, и в момент такого удовлетворения они счастливы. По словам Р. Рорти и его коллег, в этом и состоит цель цивилизованного права. Человек, опущенный до положения животного, – идеал современной цивилизации. Это преступление перед человечеством, совершаемое глобалистами всех мастей (включая постмодернистов). Истина препятствует осуществлению названного преступления, поэтому глобалисты так нигилистически по отношению к истине настроены. До тех пор, пока мать остается человеком, она не бросит своего ребенка в обмен на какие-либо удовольствия. Это следование Истине. Но как только женщина отвергнет свое человеческое, материнское призвание, предначертанное Богом, она отдает новорожденного в детский дом или просто оставляет где придется. Жить по критериям Истины и по мотивам земного счастья-удовольствия – разные вещи. У каждого человека в жизни возникает повод убедиться в том, что обрести счастье, греша против Истины, невозможно. В этом смысле постмодернизм навязывает обман, подменяющий смысл человеческой жизни. Искусство, политика, право используются для обслуживания этого колоссального обмана. Должны существовать пределы интерпретации, иначе любой убийца получит возможность оправдать свои действия ссылками на «естественное право». Необходимы твердые основы для оспаривания разного рода интерпретаций права и закона, иначе не будет критериев для противостояния силам деструкции.

Желание производить смыслы права, обладающие самоценностью, наблюдается в перепроизводстве типов правопонимания. Редкий исследователь права воздерживается от попытки предложить юридическому сообществу новый подход к пониманию права. Право не может соответствовать всему необозримому количеству определений этого понятия. Право может соответствовать только одному определению.

В процессе современной интерпретации права выводы о чьей-либо правомерности делаются в результате апелляции к знакам без учета объективных условий, обозначаемых этими знаками. Так, знаки типа «правовое государство» и «разделение властей» действуют на современного правоприменителя настолько завораживающе, что не возникает потребности задуматься, какая реальность скрывается за ними.

Современный юридический текст оказывается воплощением принципа гетерогенности, равнозакония, отсутствия единого направляющего принципа; его смысл невозможно свести к какому-либо синтезу. Это открывает простор для интерпретаций; в игре длительного диалога и множественных значений ткется смысл толкуемых норм.

«Переописание» значения права осуществляется постмодернистами за счет отрицания смыслового центра, за счет признания случайности истины, которая уже не означает получение объективной картины мира, а является скорее предметом коммуникативной договоренности, соглашения, солидарности. Метафизическое истолкование права заменяется концепцией солидарности на основе «ненасильственного соглашения», с помощью которого стороны подменяют Истину компромиссом собственных волеизъявлений.

Не только право подвергается уничтожению, но и закон. Закон, подвергаемый постмодернистской интерпретации, прекращает свое существование, поскольку приобретает характер открытого текста, свободно интерпретируемого по собственному усмотрению применителя.

Деконструкция рассыпает юридический текст, лишает его духовно-нравственного центра, в результате чего он приобретает дискретно-разорванный характер. Мозаика смысловых галлюцинаций – вот что представляет собой плюральность постмодернистской юриспруденции. Постмодернистская интерпретация права вкладывает смысл в юридический текст, который сам по себе смысла не имеет. Путем деконструкции субъектам права навязывается установка на диалогичность, двойственность и внутреннюю противоречивость правовых установлений. Данный метод, взятый на вооружение структурами юридического образования, призван осуществить следующие задачи: обоснование интерпретационного, вариативно-множественного характера любых юридических текстов; демонстрация значимости внесистемных и внеструктурных элементов права, не соответствующих традиции; воспитание поколений юристов с безразличным отношением к религиозно-нравственным основаниям права.

Поиск смысла права, предпринимаемый постмодернистской юриспруденцией, сводится к бесконечной интерпретации многообразных смыслов в либидозном, шизоидном ключе, исходя из принципа удовольствия. В Библии сказано: «Вначале было Слово» (Иоанн 1, 1). Постмодернизм выступает именно против Слова (Логоса), уничтожая сокровенные смыслы, лишая их логоцентричности, генерируя новые смыслы. В правосознании субъектов права накапливается банк данных безграничных смысловых значений, в котором все явления и точки зрения равноправны, духовные идеалы равнобезразличны, и все – равнослучайно.

Постмодернистская интерпретация права пересматривает нормы и ценности, акцентируя внимания на самом процессе, а не идеалах права и справедливых результатах. Современные ученые-юристы готовы жертвовать правовой защитой людей во имя демократичности диалога. В процессе правотворчества более заботятся об утилитарных интересах пользователей из числа сильных мира сего, а не о нравственности закладываемых в юридические тексты идей.

Поскольку внешний мир становится все алогичнее, свободная интерпретация права, лишенная твердых духовно-нравственных ограничений, позволяет приспособить правосознание общества под искаженную реальность. Это приспособление, в частности, обеспечивается через ассоциативность и утилитарность толкования права. Деформации правосознания, известные современным исследователям, обусловлены не правовым нигилизмом народов, не генетически запрограммированной низкой правовой культурой какой-либо нации. Это результат адаптации людей к патологии общественных отношений.

Таким образом, фрагментарность современного права предполагает множественность форм права и субъектов правотворчества и официального толкования права, отсутствие связей между фрагментами правовой системы, фрагментарное правосознание общества. Посредством фрагментации деконструкция современного права достигла определенного внутреннего предела, за которым наступает гибель права как регулятора общественной жизни и духовной величины.

е) Дифференциация. Ж. Деррида предложил термин «Differаnce», отражающий бесконечный процесс дифференциации всего и вся. Он обозначает как условие существован






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.