ГлаВа 6 2 страница

Глупцов прославляли, мазохистов принимали за аскетов, садисты считались великими святыми. Всевозможные извращения считались признаками духовности. Теперь разоблачение тысячелетней лжи довольно рискованно.

Но я хочу рискнуть, потому что мне нечего терять — гусь снаружи! Мне нечего терять. Самое большее, они могут убить меня, но это им не поможет. Даже моя смерть будет им огромной помощью. Она может вышибить их из этой чепухи. Она может вывести их из ступора, прервать их сон.

Поэтому я собираюсь продолжать. Меня будут критиковать. Их критику вызывает в основном мой подход, утверждающий жизнь. Они исповедовали жизнеотрицающую философию. Они против всего, что доставляет вам радость, они репрессивны, насильственны, они кипят внутри, но скрывают это. Никто не хочет показать свою наготу. А когда ваш покров так прославляется, и не только в Индии, но и во всем мире..

В мире столько глупцов, что каждый индиец может найти себе учеников. Это совершенно не проблема. Достаточно просто быть индийцем, и вы уже гуру. Я видел подобные вещи своими глазами.

Одна из моих учениц, Нирмала Шривастава, стала сейчас великим духовным лидером. Теперь у нее длинное имя: Ее Святейшество Джагатджанани — «Мать всего мира» — Матаджи Нирмаладжи Шриваставаджи.

Однажды она путешествовала со мной в автомобиле, и мы проезжали ашрам Муктананды. Люди из ашрама пригласили меня зайти на несколько минут, выпить чашку чая. Позади было долгое путешествие, и я сказал: «Это не повредит». В любом случае, я люблю чай! И я остановился на пять минут.

Нирмала увидела Муктананду. Она не могла поверить, что этот глупо выглядящий человек, отвратительный, похожий на шута, стал духовным лидером.

После чая, когда мы вернулись в машину, она сказала: «Если этот человек стал духовным лидером, то почему не могу я?»

Я ответил: «Можешь». И она так и сделала.

Сейчас здесь есть один человек из Австралии, он спросил меня о ней — потому что сейчас она в Австралии, делает большую духовную работу. Он спросил меня: «Время от времени ты говоришь об одной женщине, Рабии Эль-Адавии. Что ты думаешь о Матаджи Нир- мала Девиджи? Она из той же категории, что и Рабия Эль-Адавия?» Этот человек здесь.

Я очень хорошо ее знаю — на протяжении десяти лет она была моей ученицей. В ее движении ничего нет, ни духовности, ни медитации... но она поняла идею Мук- тананды. И этот случай — не единственный.

Вы, должно быть, слышали имя прославленного йога Америки, Йоги Бхаджана. Он был носильщиком в делийском аэропорту. Он увидел Муктананду в окружении семисот американцев. Конечно, в то время его звали Сардар Харбхаджан Сингх; он был бедным носильщиком, но, конечно, он выглядел гораздо лучше Муктанан- ды, более представительно. И ему в голову пришло: «Если этот дурак может быть парамахамсой, сатгуру, и так далее и тому подобное, то почему я должен терять время и оставаться носильщиком?» Он бросил свою работу и уехал в Америку, и теперь он — величайший духовный лидер Сикхской иерархии в Западном полушарии.

Всего несколько дней назад он приезжал со своими учениками в Дели. Один из его боссов, мой большой поклонник, проходил мимо. Он увидел его, сидящего со своими учениками на лужайке отеля «Тадж Махал». Он не смог его узнать, так он изменился. Он подумал: «Вот великий махатма».

Но Йоги Бхаджан в этом смысле совершенно простой человек, намного проще, чем Муктананда или Нир- мала Деви.

Он послал своего ученика к боссу, чтобы тот сказал ему: «Приходите ко мне. Мне надо с вами поговорить».

Босс не мог понять, почему великий йоги зовет его, он пришел в волнение, в трепет. Он вошел в комнату, и Йоги Баджан пришел и сказал: «Босс, разве вы меня не узнаете? Я ведь Сардар Харбхаджан Сингх, ваш носильщик. Неужели вы совершенно забыли меня?»

Только тогда он узнал его. Он сказал: «Но что произошло? Ты стал таким великим йоги, у тебя столько учеников!»

И тогда он все рассказал ему., что все произошло благодаря Муктананде. Все произошло из-за него!

Индийцы не могут легко избавиться от этого хлама, потому что это единственное, что они могут предложить миру. Они не могут от него избавиться. Он воняет! Но хорошо продается. В мире миллионы людей, которые его хотят, и они не знают, куда идти. Индия стала их надеждой... этих людей обманут.

Они злятся на меня, все гуру Индии злятся на меня, потому что я не принадлежу к их традиции. Я здесь не для того, чтобы кого-либо обманывать, я здесь не для того, чтобы навязывать вам какую-то доктрину: индийскую культуру, индийскую религию или прочую ерунду. Я здесь только для того, чтобы помочь вам освободиться от христианства, индуизма, джайнизма, буддизма. Я здесь, чтобы помочь вам быть собой, просто быть самими собой.

Мои саньясины — это не последователи, это просто мои друзья. Я люблю их, они любят меня, но у нас нет иерархии. Я не святее, чем вы, я не выше, чем вы. Все это идет вразрез с индийскими «капиталовложениями». Против меня неизбежно будут многие. Я утверждаю жизнь, а они всегда ее отрицали.

Встретив на улице свою подругу Вималу, Нирмала заметила, что та беременна.

— Ты знаешь, — сказала Нирмала, — я бы отдала все, чтобы иметь ребенка. Но я думаю, это безнадежно.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — сказала Вимала. — Мой муж думал так же, но теперь все хорошо. Я уже на восьмом месяце.

— Что же ты сделала?

— Я пошла к Свами Такомутонанде.

— О, мы уже у него были, — ответила Нирмала. — Мы с мужем ходили туда целых шесть месяцев.

— Вот еще глупости! — сказала Вимала. — Надо было идти одной!

И они приводят различные доводы против меня. Они прекрасно изобретают доводы. На протяжении веков они не делали ничего, только спорили. Но их доводы им не помогут, потому что я не исповедую никакой философии, иначе они смогли бы опровергнуть меня. Я исповедую существование — и они теряются.

Если бы это был философский спор, не было бы проблем. Индия знала множество философий. Будда выступал против Вед, и не было никаких проблем. Махавира выступал против Упанишад, и не было проблем. Шанкара выступал против Будды и Махавиры, и проблем не существовало. Рамануджа спорил с Шанкарой; проблем не было. Это нечто общепринятое; если вы спорите о философском предмете, никто не беспокоится, потому что это просто сотрясение воздуха; это ничего в жизни не меняет.

Я не поддерживаю никакой философии. Я не философ, я совершенно экзистенциален. Это и создает им трудности. Им очень трудно решить, как справиться со мной, решить, что со мной делать. Отсюда и злость, и обвинения, и третьесортная критика. Они просто разоблачают себя. Эта третьесортная критика, которую они выдвигают против меня, просто показывает их реальность. Они показывают свою наготу, свое уродство. А это служит моим целям.

Продавцы недвижимости в Бомбее ведут жизнь, совершенно не обремененную прозой факта. Один джентльмен, показывая объект потенциальному покупателю, богатому человеку, совсем закусил удила и закончил свою речь словами:

— А климат!.. Здесь лучший климат в стране! Вы знаете, здесь никто никогда не умирает.

И тотчас же на улице появилась похоронная процессия, медленно прошла мимо и исчезла. Агент на минуту растерялся, но быстро нашелся.

Сняв шляпу, он сказал:

— Бедный старый владелец похоронного бюро: он умер с голоду.

Индийцы очень хорошо находят доводы в спорах. Если бы я спорил, они привели бы мне тысячу и один довод. Но я не спорю, я просто указываю на луну. Мой палец — это не аргумент, это просто указатель. Не цепляйтесь за мой палец, смотрите на луну. И настало время, когда увидеть луну необходимо.

Ты спрашиваешь меня:

...Тем не менее, ты продолжсаешь крушить эту сгнившую культуру...

И буду продолжать. Она сгнила до такой степени, что есть надежда от нее избавиться, нужен лишь толчок. Я буду бить ее беспощадно.

Ты спрашиваешь:

В чем тут дело?

Дело тут в том, что это дело таких людей, как я. И всегда было делом таких людей, как я.

Суд в Афинах сказал Сократу: «Если ты перестанешь говорить об истине, мы освободим тебя. Тебя не казнят». Сократ отказался, и слова его были прекрасны. Он сказал: «Это — дело моей жизни. Я не могу перестать говорить об истине. Так же, как я дышу, я говорю истину. Это мое призвание».

И я буду продолжать. Мои удары будут становиться все сильнее и сильнее, потому что мне нужно выносить на поверхность все больше и больше мусора. Я буду бить в глубину. Это хирургические удары — многие сгнившие части этой проклятой богом страны должны быть удалены. Ей как раз это и нужно. Лекарства не помогут, здесь нужна операция. А я готовлю операционный стол.

Это будет большим приключением. Но даже если пациент умрет, ничего страшного. Будет не так тесно, станет больше места. А пациент уже все равно мертв. Эта страна ведет посмертное существование. Пациент давно умер: в тот день, когда появилась идея упадка, идея о том, что золотой век подошел к концу, что мы все глубже и глубже погружаемся во тьму и в ад, эта страна потеряла качество жизни. С тех самых пор она ведет посмертное существование.

Я пытаюсь дать этой стране настоящую смерть, чтобы стало возможно настоящее рождение. Воскресение возможно только после распятия. Другого пути нет. Смерть — это возможность возвращения жизни, поэтому не бойтесь смерти! На самом деле, жизнь и смерть не противоположности, они не противоречат друг другу. Они подобны двум крыльям; они помогают друг другу; они взаимодополняющи.

Я учу вас жить тотально, я учу вас умирать тотально. Тотальность должна стать вкусом настоящего духовного человека. И когда я говорю о «настоящем духовном человеке», я не подразумеваю ничего сверхъестественного, превосходящего окружающих силой или святостью — я просто подразумеваю невинную жизнь, обыкновенную жизнь. Я воспеваю обычное, я прославляю обычное, я поклоняюсь обычному.

ГлаВа 7

♦ ♦ ♦

Первый вопрос:

Ошо,

Я слышал, ты говорил, что не надо ни о чем просить в молитвах. Тогда почему же Иисус говорит нам: «Когда вы молитесь, говорите: Дай нам наш хлеб насущный Прости наши грехи.. Не введи на.с в искушение, но избавь от зла»?

Иисус также са.м просил: «Отец мой,, если возможно, пусть минет м.еня чаша сия, но все же не по моей., а по твоей воле».

Пожалуйста, поясни.

У религии длинная история. Многое в ней — только пережитки прошлого. Настоящая религия, религия в своей сути, стала возможна только сейчас, потому что человек достиг совершеннолетия. В прошлом человечество было очень неразвитым, незрелым, инфантильным — не подобным ребенку, учтите, а инфантильным. И оно не могло не быть инфантильным; это было необходимо, неизбежно. Я не сожалею об этом, я просто констатирую тот факт, что, когда вы думаете о религии, вы не должны прибегать к категориям прошлого, иначе вы потеряете ориентацию. Мыслите категориями настоящего.

Когда вы думаете о теории относительности, вы не привносите в нее Ньютона. Вы знаете, что он сделал большой вклад в развитие науки, но его времена прошли. Мы благодарны ему за все, что он сделал, за все, что ему удалось сделать, но с приходом Альберта Эйнштейна его время кончилось. В истории научного роста он остается только пояснительной сноской.

То же самое верно в отношении религии, равно как и любого человеческого начинания. Если вы летите в космическом корабле на Луну., человек, который изобрел воловью повозку, внес бесценный вклад в ваше дело. Без повозки не было бы и космического корабля. Вы даже не помните его имени. Пока вы занимаетесь космическим кораблем, лучше вообще забыть о воловьих повозках. Это вам не поможет; их устройство устарело.

Но когда дело касается религии, мы не так рациональны — в вопросах религии нами движут эмоции. Когда дело касается религии, мы не мыслим столь же научно. В отношении религии мы очень нелогичны, суеверны.

Религия пережила в своем развитии две фазы. Первой фазой была молитва; в религии это эпоха воловьих повозок. Второй фазой стала медитация; космический век религии. Это два совершенно разных измерения. Их источники различны, они по-разному действуют, вся суть их различна. И не надо их смешивать.

В мире очень много путаницы; поэтому позвольте мне внести ясность. И будьте очень терпеливы, потому что все мы глубоко обусловлены религиями молитв. Их груз очень тяжел; каждое человеческое существо носит на себе эту гору. И задача Мастера становится все более трудной, потому что необходимо не только помочь вам медитировать; прежде чем вы сможете начать медитировать, много лишнего в вас должно быть аннулировано; нужно вычистить из вас целые горы мусора, нужно отмыть много грязи. Все прошлое должно быть разрушено до последнего камня, и только тогда вы сможете раскрыть крылья в небо существенной, зрелой, взрослой религии.

Молитва подразумевает страх, следовательно, все старые религии ориентированы на страх. Их Бог — не что иное, как порождение их страхов; это не открытие, не откровение, но игра воображения, проекция. Они полны страха; им необходима фигура отца, который защищал бы их от всевозможных страхов. В жизни тысячи страхов: приходится сталкиваться с тревогами, заботами, страданиями; неразрешимые проблемы, безвыходные ситуации, непреодолимые пропасти — человек живет во тьме. Ему нужна некая охранительная длань. Он нуждается в защите, в безопасности.

Каждого ребенка воспитывают родители. И его первый опыт жизни, связанный с родителями, определяет все его мировосприятие, потому что с родителями он защищен и утешен. Все его желания исполняются, у него нет никаких забот и тревог, у него нет ответственности; о нем заботятся. Но так не может продолжаться вечно: рано или поздно ему придется самому встать на ноги.

Когда он становится на ноги, в нем появляется величайший страх: кто теперь будет его защищать? Кто теперь будет его утешать? А проблем с каждым днем становится все больше и больше. С течением жизни он постепенно приближается к смерти — величайшей из всех проблем. Смерть вызывает огромный страх.

Каждый человек пытается вернуться в детство, стремится снова прийти в состояние ребенка, потому что ему кажется, что это был единственный период жизни, когда у него не было никаких проблем. Это регрессия, попытка шагнуть назад.

И эта регрессия преподносится как молитва; это не молитва. Тогда человек падает на колени и начинает молиться богу.

Не случайно все религии называют Бога «Отцом». Да, некоторые религии называют Бога «Матерью» — это то же самое. В матриархальных обществах Бог является Матерью, в патриархальных обществах Бог является Отцом. Но одно определенно: Бог должен быть одним из родителей, всемогущим родителем.

И каждая община, сообщество, цивилизация изобретает своего собственного Бога; и люди говорят: «Бог создал человека по своему образу и подобию». Совершенно неверно — это человек создал Бога по своему образу и подобию. И в силу того, что в мире много разных людей, существует множество образов Бога.

Но этот образ создан вами, и вы молитесь собственной выдумке. Молитва — это действительно величайший абсурд из всех возможных. Вы будто бы молитесь перед зеркалом, видите свое собственное лицо, преклоняете колени перед своим собственным образом, просите о милостях, но в зеркале нет ничего, кроме вашего отражения. Все молитвы., молитва как таковая принадлежит детству; это регрессия, движение вспять.

Тебе будет больно, но я ничего не могу сделать: я должен сказать правду, ответить так, как есть на самом деле.

Ты спрашиваешь меня:

Я слышал, как ты говорил, что в молитвах не следует ни о чем просить.

На самом деле, как только ты прекращаешь просить, ты перестаешь и молиться. Это очень простой метод — мне иногда приходится избирать окольный путь, чтобы не причинять вам слишком сильной боли.

Насколько я вижу, не существует никакого Бога, создавшего мир. Несомненно, я чувствую в существовании присутствие божественности, качество божественности,

но это качество, не личность. Это больше похоже на любовь, на молчание, на радость, чем на личность. Ты никогда не встретишь такого Бога, с которым можно будет поздороваться и спросить, как у него дела. Или сказать: «Я искал тебя тысячи лет, где ты пропадал?»

Бог — не личность, это лишь присутствие. А когда я говорю «присутствие», будьте очень внимательны, потому что вы постоянно трактуете все, что я говорю, согласно своей обусловленности. Вы можете превратить даже «присутствие» во что-то объективное — и снова попадете в ту же самую ловушку. Бог — это присутствие в глубине вашего существа, это ваше собственное присутствие. Это не встреча с кем-то другим.

Мартин Бубер, один из величайших еврейских мыслителей этого века, написал, что молитва — это диалог между «я» и «ты». Этого «ты» не существует, поэтому диалог невозможен. Все молитвы — это монологи. А коль скоро нет «ты», не существует также и «я»; «я» и «ты» могут существовать только вместе, они не могут существовать по отдельности. Можно ли представить существование «я» без «ты»? «Ты» необходимо для того, что определить границу «я».

Но Мартин Бубер в некотором смысле прав — он дал определение всему прошлому религии. Он сам был обременен прошлым, он так и не смог освободиться от своей обусловленности, от оболочки иудаизма. Он не разорвал цепей, он остался евреем — хорошим человеком, замечательным человеком, обладающим огромными интеллектуальными способностями, но все равно несвободным.

Иудейская концепция «я» и «ты» — основополагающая модель, лежащая в основе молитвы. Без «я» вы не можете молиться, потому что некому совершать молитву. Без «ты» вы не можете молиться: кому вы будете молиться? А если вы ни о чем не просите, тогда зачем вы молитесь? Молиться значит просить; вы чего-то требуете, как бы ваше требование ни было завуалировано, как бы тщательно оно ни было спрятано под прекрасными одеяниями и масками. Это требование. Вы просите, вы требуете: «Дай мне это! Дай мне то!»

Поэтому, когда я говорю, что Бога не существует, помните вот что: я имею в виду, что существования самого по себе достаточно. Ему не нужен творец. Есть творчество, но нет творца. Разграничение между творцом и творчеством должно быть стерто, и только тогда вы сможете достигнуть вершин медитации. Иначе вас будут сковывать и ограничивать инфантильные модели прошлого: преклонение колен перед образами в храмах, синагогах, церквях — и тому подобные глупости. Этими глупостями занимаются тысячи других людей, и поэтому вы не осознаете, что это глупости. Когда вы окружены толпой, когда с вами большинство, вы чувствуете себя в безопасности. Вы испытываете страх и неуверенность только тогда, когда остаетесь в одиночестве.

Медитация — это опыт одиночества. Только очень смелые люди могут войти в это измерение. Молитва — стадное явление, это часть коллективного ума. Конечно, когда вы в толпе, в вас появляется уверенность. Уверенность заразительна, потому что много людей не могут ошибаться.

Но я хочу вам сказать: большинство всегда ошибается. Лишь изредка встречается индивидуальность, человек, который оказывается прав, — потому что истина — это вершина, пик, подобный Эвересту. Нельзя подняться на Эверест всей толпой, там недостаточно места. Только один человек может взойти на высочайшую из вершин, и только в одиночестве.

Медитация — это опыт абсолютного одиночества, совершенного одиночества. Молитва существует для толпы, это психология толпы. Поэтому религии индуизма, христианства, иудаизма, ислама — все они остались религиями молитвы. Даже две религии, которые пытались стать религиями медитации, — буддизм и джайнизм, — потерпели поражение; эти две религии пытались стать религиями медитации. Это удалось только Будде и Маха- вире, двум индивидуальностям. Но как только они умерли, их религии стали двигаться к старой, регрессивной модели, они превратились в религии молитвы.

Теперь джайны молятся Махавире. Это еще хуже, потому что христиане могут получить от Иисуса некоторую поддержку, но джайны не получат поддержки от Махавиры. Буддисты, миллионы буддистов, молятся перед статуей Будды. Это смешно, невероятно, потому что последние слова Будды были: «Будьте светом самим себе». И очень странно, что статуи Будды были созданы в мире первыми, в храмах статуи Будды появились первыми.

Существуют храмы Будды с тысячами статуй. Один храм в Китае называется Храм Десяти Тысяч Будд — десять тысяч статуй Будды в одном храме. Если бы Будда вернулся, он стал бы рвать на себе волосы, он совершил бы самоубийство!

Первое, что надо помнить: я верю в оргазмическую вселенную. Не существует таких разделений, как творец и творение, высшее и низшее, святое и порочное. Я верю в единый организм.

Существование не должно рассматриваться в категориях художника и его картины, потому что в тот момент, когда работа закончена, художник и картина становятся двумя отдельными сущностями. О существовании следует думать лишь в категориях танцора и танца. Нельзя разделить их, танцор и танец есть одно целое. В момент кульминации танцор растворяется в танце — танцора нет, есть только танец.

Таков же опыт медитации: когда вы растворяетесь в существовании, когда капля росы падает в океан и становится океаном. Верно также и обратное: океан вливается в каплю росы и становится каплей. Они не могут восприниматься как две отдельные сущности.

То есть, когда я говорю, что бог — это не присутствие, я имею в виду, что бог — не нечто вне вас, не личность и не присутствие, как они понимаются на языке объективности. Когда я говорю, что бог — это присутствие, я просто имею в виду, что бог — это внутренний центр вашего существа, та безмолвная глубина, то пространство в вас, куда не может проникнуть никто другой; это личное, абсолютно интимное, девственное пространство, ваша внутренняя глубина — и есть бог.

Но слово «бог» может сбить вас с толку. Слова очень опасны, потому что слова несут прошлое, они созданы прошлым, они обременены прошлым. Любое слово опасно, потому что его значение исходит из прошлого. И моя задача в том, чтобы использовать эти пришедшие из прошлого слова — ведь никаких других слов нет, — но придавать им такой угол и ракурс, чтобы помочь вам понять, помочь вам увидеть проблеск нового смысла. Слова стары — мехи стары, но вино остается новым.

Почтенная старушка, гуляя с собачкой, решила зайти в местный универмаг, куда не пускали с собаками, и она привязала собачку к трубе. Как только она это сделала, все соседские псы бросились обнюхивать беззащитное животное. Полицейский на углу, наблюдавший за происходящим, позвал старушку и сказал, что не стоит оставлять здесь собаку.

Она спросила почему, и он ответил:

— Леди, у вашей собаки течка [.the dog is in heat],

— Ест [..eat]? Да она все ест.

— У собаки течка, — попытался снова полицейский, — ей нужна случка [.the dog should be bred]

— Хлеб [...bread\? Она ест хлеб, ест пирожные, — что вы ей ни дадите, она съест.

В полном отчаянии полицейский сказал:

— Ваша собака хочет трахаться! [That dog should be laid! — lay сленг: «иметь половые сношения»; или в спец. смысле: «пустить по следу», — «Вашу собаку нужно пустить по следу!»\

Почтенная старушка поглядела на него ясными глазами и ответила:

— Так научите ее! Я всегда хотела иметь полицейскую собаку!

Слова очень опасны. всегда существует опасность быть непонятым.

Ты говоришь:

Я слышал, ты говорил, что не надо ни о чем просить в молитвах.

На самом деле, это просто способ сделать так, чтобы вы вообще не могли молиться. Если вам не о чем просить, зачем же вам молиться? Какой резон?

Даже такой человек, как Иисус, во многом инфантилен. Но ничего не поделаешь: он принадлежит к эпохе воловьих повозок в религии, он принадлежит к иудейской традиции. Он жил как иудей, он говорил как иудей, он умер как иудей. Весь ход его мыслей, взглядов, наблюдений был чисто иудейским.

Он не был мятежником, он не был бунтарем в истинном значении этого слова. Напротив, он пытался доказать, что принадлежит к традиции, он пытался доказать, что он и есть тот человек, приход которого был предсказан древними пророками, что он пришел, чтобы исполнить все их предсказания. Это чистейшая чепуха!

Никто не может предсказывать ни о ком другом, прошлое совершенно бессильно знать что-нибудь о будущем. Будущее всегда остается открытым. Если его можно предсказать, оно становится закрытым, это больше не будущее; если будущее можно предсказать, это уже прошлое. Вы уже лишили его открытости, оно стало закрытым.

Он пытался убедить иудеев, что он — тот самый мессия, которого они ждали. Он пытался оправдать все их ожидания: совершая всевозможные чудеса, выдвигая всевозможные доводы и доказательства себе в подтверждение. Это не путь революционера. Революционер просто отделяет себя от прошлого; у него нет ничего общего с прошлым.

Но он все же стремился быть пророком в иудейском понимании. Пророк — это религиозный человек с политическими притязаниями. Тогда как религия и политика несовместимы. Если вы их смешаете, получится гоголь- моголь. Именно это пытался делать Иисус: с одной стороны, он старался быть религиозным, с другой стороны, он старался доказать, что он пророк, подобный пророкам древности. Это его политическое притязание в сочетании с религиозными склонностями сделало его очень противоречивым, невнятным. В нем много путаницы.

Я не вижу в нем ясности; он не прозрачен, он очень туманен. Это видно из его собственных высказываний. Он говорит: «Отец мой, если возможно, пусть минет меня чаша сия...» Это его сокровенное желание. Иначе зачем же ему говорить. «Отец мой, если возможно, пусть минет меня чаша сия, но не по моей воле, а по твоей воле»? Это противоречие, очевидное противоречие. Это не слова истинно сдавшегося человека. Истинно сдавшемуся человеку нечего сказать: что будет, то будет.

Откуда взялось это «если» — «если возможно»? Присутствует желание. «Если возможно, то уж пожалуйста..

а если никак нельзя, тогда ладно; пусть будет, что будет, я все принимаю». Но тут есть протест, есть противоречие. Его собственное желание в том, чтобы чаша сия минула — чтобы его минули мучения, распятие, смерть. На самом деле в глубине души он надеялся на чудо, он ждал чуда. Он мало отличался от толпы, собравшейся посмотреть на распятие. Он мало отличался от раввинов, священников и правителей, объединивших силы, чтобы убить его. Их философская подоплека была одна и та же.

Раввины и первосвященник Иерусалимского храма пытались доказать, что этот человек — самозванец. А он пытался доказать: «Нет, я истинный мессия, и в последний момент вы увидите, что Бог придет и спасет своего единородного сына». Время идет: его распяли, он ждет чуда. Ничего не происходит, ожидания не оправдываются. И в момент агонии он кричит: «Почему ты покинул меня?»

Но не существует того, к кому он взывает. Не существует того, кто покинул его. Это его собственная идея, это его собственная проекция, его собственная галлюцинация. Просто состояние истерии! Но он продолжает ждать до последнего момента. И когда он говорит: «Если это невозможно, то пусть свершится твоя воля», — это волеотречение, но не истинное, он сдается скрепя сердце, неохотно; это просто попытка сохранить лицо.

Ничего не происходит, все кончено. Толпа кричит и смеется, люди бросают камни, оскорбляют, ранят его, люди возвращаются домой разочарованными, потому что ничего не случилось, и они убедились, что он самозванец. Даже его собственные ученики сбежали, поняв, что оставаться опасно. Если их поймают. если Иисуса не спас Бог, кто же спасет их? Бедняги — они сбежали. И это логично.

Иисус говорит: «Пусть свершится твоя воля», — он просто делает последнюю попытку сохранить лицо. Это не жест сдавшегося человека. Можно ли сдаться собственной проекции?

Итак, я не учу вас молитве; молитва всегда диаметрально противоположна.. Ее требования противоречивы в своей основе: она требует от вас волеотречения, сдачи, и только тогда она будет исполнена. А когда вы оставили волю, сдались, что же останется исполнять? Если все еще существует то, что должно быть исполнено, то значит, вы не сдались. Пожалуйста, поймите это противоречие.

В молитве от вас требуется нечто невозможное. Вы можете попросить Бога о чем угодно, но сначала вам нужно полностью сдаться. А если вы полностью сдались, вам не о чем просить. Откуда же возникнет ваша просьба? Кто будет просить? А если вы все еще просите, значит, вы не сдались, поэтому ваша молитва не может быть исполнена.

Вы видите, какой простой механизм? Молитва может быть исполнена, только если вы ни о чем не просите. Так что же исполнять? Ведь вы ни о чем не просили.

Я учу вас совершенно иной духовности. Это — духовность медитации. Вы не должны поклоняться, вы не должны молиться, нужно только проникнуть глубоко внутрь своего существа — путешествие самооткрытия. Задача не в том, чтобы обнаружить Бога. Почему вы преследуете Бога? Что он вам сделал? Простите его, забудьте о нем!

Первый и единственный вопрос, на который стоит найти ответ: «Кто я — внутри этого механизма тела- ума? Что есть это сознание, это чудо сознания?» Это чудо осознанности должно быть открыто. Вы должны очистить свое существо, как очищаете луковицу. Продолжайте чистить. Вы будете находить слой за слоем.

И, наконец, когда вы очистите все, вы обнаружите в своих руках чистое ничто, пустоту, шуньяту. Это и есть центр, составляющий вашу сущность, — центр циклона.

Удаляя луковую шелуху, вы избавляетесь от бутылки, созданной вами, обществом, культурой, прошлым, традицией; а если вы избавились от бутылки, гусь — снаружи. Тогда вы безграничны, как сама вселенная, вечны, как само отсутствие времени.