Конечная судьба и оценка раскола

ПОСЛЕ ТОГО, как в Ленинграде и Серпухове был нанесен сокрушительный удар по главным силам оппозиции, иосифлянское движение начало быстро таять. Многие миряне, соблазненные иосифлянскими вождями, мало-помалу возвращались в православные храмы. Приносили покаяние и некоторые священнослужители: о. Николай Ковалев, диакон Розов из Ораниенбаума, удаленный из иосифлянской Сретенской церкви на Выборгской стороне, прот. Александр Никитин, иеромонах Нафанаил и другие. Перешли в сергиевскую ориентацию притч и прихожане села Верховины Волховского уезда, Зеленецкий монастырь... Правда, в 1928 году еще наблюдались случаи присоединения к расколу отдельных храмов и людей, но это происходило в маленьких сельских приходах, не имевших большого значения для укрепления иосифлянских позиций.

Несмотря на явное оскудение рядов, вожди иосифлянства продолжали упорствовать. Они были готовы скорее остаться совсем без паствы, нежели пересмотреть свои взгляды и присоединиться, как они выражались, “к предателям”. Даже раскаяние ярославской группы не повлияло на их решимость. Они увидели в возвращении последователей митр. Агафангела к митр. Сергию лишь трусость, малодушие и новое предательство Истины. Вот что писал по этому поводу митр. Иосиф к еп. Димитрию 24 июля 1928 года:

“Дорогой Владыко!

Да укрепит Вас Господь на Ваши святые труды для блага Церкви Его, Помолитесь, чтобы и мой “отдых” был на пользу и на лучшее, чем то, что мог бы я сделать трудами своими. Премного утешило меня сообщение о том, как вы все бодро и терпеливо идете своим тесным путем. Эти сообщения премного устыжают меня в моем нетерпении и малодушии и дают новые силы и побуждения крепко стоять и впредь за дело Христово!

Ярославские “дезертиры” меня как-то мало смутили и удивили. Да и в конце концов не в них дело, и не они когда-либо являлись опорою нам или давали содержание и питание нашему образу мыслей и действий. Самое их выступление и в хронологическом отношении было позднее нашего, и если в свое время, казалось, было на пользу нам, то теперь — лишение этой “пользы” не составило для нас никакого вреда, оказавшись укором лишь для новых изменников и предателей истины и правды дела, Итак, мимо их — далее!.. Пусть они промелькнут как отставшие и ничуть не задержавшие нас на нашем крестном пути!

Нам отставать по примеру их не приходится, чтобы не было в этом поощрения их малодушию и расслаблению. И от Господа бывали отпадавшие, уходившие от Него и оставляющие Его в столь удивительном меньшинстве. Зато эти 12 (впрочем, и в этом маленьком числе оказался потом и еще “диавол”. Иоан. VI, 66 — 71) выросли потом в то, что мы теперь так хотим спасти и бережно охранить от новых предателей и разрушителей и что эти разрушители сумели опять умалить до “ничтожного меньшинства”. Но пусть опять и нас не смутит это! Будем крепко помнить, что большинством голосов (и подавляющим) была распята Сама Истина, и ссылающиеся теперь в свое оправдание на большинство — пусть лучше прочтут себе в этом жестокое обличение и укор, что их “большинством” вновь распинается Христос-Истина!

И как тогдашнее “большинство” к довершению печального сходства возглавляли и вдохновляли не какие-нибудь простые смертные, а поставленные Самим Господом для служения спасения верных Анны и Каиафы, так и теперь во главе новых распинателей Христовых видим тех, кого никак бы не следовало и не хотелось тут видеть. Кто даст себе труд углубиться побольше в смысл совершающегося, найдет множество других поразительных совпадений с тем, что показали нам Голгофа и Камень Воскресения,

Вновь блеснут пред нами и Иуды, и Симоны, и удавившееся предательство, и покаявшееся отречение, и Симоны Киринейские, помогшие Крестоношению Христову, и “немысленные и косные сердцем еже веровати”..., и чувствовавшие “на сердце ли наю, горя бе в наю, егда глаголаше” и m. д....И с особой живостью и радостью вновь чувствует сердце, что распятый большинством Христос все-таки опять воскрес, осиявая Своею радостью верное Ему меньшинство, а запечатавшие Его гроб запечатали для себя опять светлое видение и познание неумирающей Истины”. ^[147]

Вот где поистине самообольщенное упорство! Они только — Церковь, а остальные — наглые предатели и изменники Истины! Они только хранят Христову Правду, а прочие суть распинатели, нечестивые первосвященники, иуды и проч. Что это, если не прелесть духовная, полонившая умы и сердца раскольников?!

В июле 1928 года иосифлянское движение пытался взять под свое крыло Карловацкий митрополит Антоний (Храповицкий). Он тайно переслал в Советский Союз послание, в котором призывал всех верных архипастырей примкнуть к Карловацкому Синоду. Это письмо-обращение перепечатывалось и передавалось иосифлянами из рук в руки, однако большого влияния и последствий не имело.

Умиравшее разделение временами словно пробуждалось, пытаясь закрепиться слабыми корнями на поверхности церковной жизни. Однако сила Православия разрывала нити корней и не давала возможности им укрепиться. В октябре 1928 года иосифляне захватили Духовскую церковь Александро-Невской Лавры и почти три недели совершали в ней богослужения. Но затем в число прихожан влилось около 50 верующих — “сергиан”, и произошло настоящее сражение за обладание храмом, кончившееся победой православных. В праздник св. Александра Невского (23 ноября ст. ст.) церковь была заперта, и служение в ней возобновилось лишь через десять дней. А еще через три дня, 6 (19) декабря, приступил к своим обязанностям новый наместник Лавры архимандрит Амвросий (Либин).

Во второй половине 1928 г. к еп. Димитрию присоединилась единоверческая Николаевская церковь. Неожиданно забил ключ иосифлянства в Паданском Введенском подворье, где заведующая, монахиня Пантелеймона Зайцева, стала требовать от служащего игумена Виталия поминовения митр. Иосифа, а когда тот отказал — она с половиной монахинь объявила о своем отделении от митр. Сергия и заняла храм.

Можно было бы привести и некоторые другие примеры, но все они были лишь незначительными проблесками в жизни иосифлян.

Еп. Димитрий прилагал все усилия, чтобы не дать угаснуть своему делу. Он служил в разных храмах, ездил по пригородам и селам. За его усердие и твердое стояние в расколе митр. Иосиф возвел его к Рождеству 1928 года (к 7 января 1929 г.) в сан архиепископа. Но ни иерархическое возвышение, ни старания еп. Димитрия не могли остановить приближающееся крушение.

1929-й год стал самым печальным и трагическим годом для поборников разделения. Начиная с апреля, один за другим были арестованы и сосланы митр. Иосиф, архиеп. Димитрий, еп. Максим, проф. В. Верюжский, прот. Ф. Андреев, священник Крыме-шенский и другие вожди раскола. Митр. Иосиф был сослан в Казахстан, где он работал бухгалтером на медном комбинате и где скончался, так и не примирившись с Церковью. Остальные были рассеяны по дальним уголкам России, где также окончили свои дни в ссылке и лагерях. Впрочем, проф. В. Верюжский остался в живых. В 1946 году он принес покаяние и был принят в общение с Московской Патриархией. В 1955 году, будучи профессором Ленинградской духовной академии, сей бывший раскольник предал душу Господу.[100]

К концу года из всех вождей раскола на свободе оставался лишь еп. б. Нарвский Сергий (Дружинин), но большого влияния он не имел. Судьба его доподлинно неизвестна, однако вскоре он тоже исчез с арены церковной жизни. Вероятнее всего, он разделил участь своих единомышленников.

Таким образом, остатки иосифлянской паствы лишились всех своих руководителей и были оставлены на произвол судьбы. Часть отколовшихся, смирившись с обстоятельствами, присоединилась к Православной Церкви, другая, более упорная, скиталась по городам и весям, все дальше удаляясь от живительных источников и умирая на пути удаления без покаяния и причащения Христовых Тайн.

В 1930 году иосифлянский раскол прекратил свое существование.

По широте размаха иосифлянство имело, конечно, меньшее значение, чем обновленчество. Оно быстро появилось на арене церковной истории и также быстро исчезло, оставив в России лишь незначительный след. В нем не было организаторской силы, которая могла бы сплотить русский епископат и повернуть кормило церковного корабля. Вожди его, чуждые церковной дисциплины, привыкли руководствоваться более чувствами, нежели общими интересами. Кроме того, иосифлянство было лишено того важнейшего основания, на котором твердо зиждется истинная Церковь Христова — духа любви и сострадания.

И все же это движение таило в себе большую опасность как для внешнего устройства Русской Православной Церкви, так и для ее внутреннего единства. Категорический отказ от всякого общения с гражданскими властями, на котором настаивали иосифляне, отречение от легализации могли обернуться для Церкви погибелью. Но самое страшное заключалось в том внутреннем соблазне, который несло в себе иосифлянство. Свой отход от митр. Сергия учредители раскола постарались прикрыть ширмой “сохранения чистоты Православия”, чем внесли великий соблазн в души православных. Вследствие их политики в Патриаршей Церкви образовались как бы два православных общества: иосифлянское и сергианское. Духовенство и паства терялись в догадках: за кем идти? кто прав? где истина? В той и без того непростой обстановке найти правильный ответ на эти вопросы было очень и очень нелегко.

Когда возникло обновленчество — православный народ сердцем распознал всю его опасность, тем более, что раскольники и не скрывали своих целей “обновить” и “исправить” веру наших отцов. Но в данной ситуации людей сбивала с толку мнимая правота раскольников. С этой точки зрения иосифлянство оказалось более опасным для единства Церкви и ее судьбы. Поверив иосифлянским вождям, многие из тех, кто так горячо боролся против обновленчества, присоединились к ним, чтобы оградить Церковь от нового “предательства”. Сколько искренне заблуждавшихся душ последовали за “вождями слепых” и тем сгубили себя!

Но, лишенное твердых основ, иосифлянство неминуемо должно было прийти к своему печальному концу. Этому способствовало и то обстоятельство, что в его ряды включилось большое число людей, агрессивно настроенных против советской власти. Антикоммунизм иосифлян придал церковному движению ярко выраженный политический оттенок и, соответственно, вызвал активное противодействие со стороны репрессивных органов СССР...

Частично мы уже давали каноническую оценку этому движению, но все же следует подвести итоги.

34-е апостольское правило ясно определяет церковно-дисциплинарную норму для каждого архиерея: “Епископам всякого народа подобает знати первого из них, и признавати его яко главу, и ничего превышающего их власть не творити без его рассуждения... Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие...”

На основании этого правила Русский Православный Собор 1917 — 1918 гг. и установил церковное управление во главе с Патриархом, которому подчинялись епархиальные и викарные епископы, а он сам был подотчетен Собору Поместной Церкви. Назначения и перемещения архиереев совершались Патриархом.[101] Ему же принадлежало право обращаться ко всей Русской Церкви с посланиями и воззваниями.[102]

Установленное Собором церковное управление хотя и не обычным пороком, а по завещанию Патриарха (но — уполномоченного на это Собором) перешло после его смерти к митр. Петру, а от него — к митр. Сергию. Естественно, что архиереи должны были находиться в подотчетном отношении к митр. Сергию и тем самым незыблемо хранить церковную дисциплину и послушание перво-иерарху. Иосифляне же встали на путь прямого нарушения канонов и своим отделением нарушили церковную дисциплину.

14-е и 15-е правила Двукратного Константинопольского Собора предусматривают единственно законную возможность отхода от подчинения первоиерарху — когда тот открыто проповедует ересь. Во всех других случаях церковные каноны осуждают отделение. Митр. Сергий ничего еретического не допускал. Его воззвание от 16 (29) июля 1927 г., послужившее камнем преткновения, если бы и заключало в себе ошибку Заместителя, то ее можно было рассматривать лишь как нравственно-административную погрешность, но никак не преступление против вероучения. Нельзя расценивать как еретические и действия митр. Сергия по переводу архиереев с одной кафедры на другую, в чем также обвиняли его иосифляне. Постановления Поместного Собора допускают подобные перемещения, предпринятые ради пользы церковной. Но даже если бы и можно было увидеть в таких перемещениях каноническую погрешность, все равно отделение было невозможно прежде соборного решения по этому поводу.

Прервав молитвенно-каноническое общение с первоиерархом без достаточных к тому оснований, иосифляне нарушили 14-е и 15-е правила Двукратного Константинопольского Собора, создали раскол и тем самым подвергли себя каноническому отлучению.

Вторым нарушением церковной дисциплины и правил явилось служение иосифлянских священников в состоянии запрещения. Даже в том случае, когда запрещенные признают себя невиновными, они, согласно 14 правилу Сардикийского Собора, имеют право аппелировать к большому Собору, но, однако, продолжают пребывать под запрещением. Если же они до соборного рассмотрения их вины нарушат запрещение, то, в соответствии с 38-м правилом Карфагенского Собора, лишат себя возможности на дальнейшую аппеляцию, и наложенное на них запрещение останется в силе.

Иосифлянские епископы и священники, продолжая служить, не считаясь с решением высшей церковной власти, подпали под действие указанных правил. Правда, они считали, что, отделившись от митр. Сергия прежде запрещения, они якобы избегли его канонической силы, но такое толкование церковных правил — чистейший произвол, на что особенно обращал внимание еп. Мануил.^[162] Церковные каноны не знают такого правила, которое освобождало бы от ответственности лиц, уклонившихся от общения с первоиерархом. Напротив, приведенные выше правила ясно доказывают, что самочинники непременно подпадают под церковное взыскание и несут сугубую ответственность за разделение.

Третьим нарушением канонов и догматов Православия является вопрос литургический. Как нам уже известно, иосифляне объявили митр. Сергия и единомысленный ему епископат безблагодатными, таинства и обряды, совершаемые ими, — “служением бесовским”, а православные храмы — “храмами сатаны”.^[148] Эти утверждения иосифляне основывали на том, что, предав Церковь, митр. Сергий и подчиняющиеся ему епископы допустили грех, худший ереси, и потому де отнята от них благодать Божия. Такие умозаключения страдают сугубой крайностью и полны канонических и догматических ошибок. Дело в том, что не само по себе наличие ереси в действиях епископа или священника лишает его благодатности, а церковное запрещение, налагаемое на них высшей церковной властью. Только после этого проповедующий ересь связуется в своих иерархических полномочиях, а совершаемое им священнослужение лишается благодатного действия.

Даже в период обновленческого движения, допускавшего явное искажение православного вероучения, при решении вопроса: в каком сане принимать обращающихся из этого раскола священнослужителей? — высшая церковная власть основывалась не на наличии ереси у того или иного иерея, а на церковном прощении, наложенном на него Патриархом Тихоном. Пресвитеры, рукоположенные до прощения, принимались в Православие в сущем сане, а те, кто принял рукоположение после прощения, — принимались либо в простом чине, либо в сане иерея, по усмотрению решающих. Если же встать на точку зрения иосифлян, то мы должны будем осудить самого Патриарха Тихона за то, что он принял в сущем сане митр. Сергия, некоторое время пребывавшего в обновленческом расколе, и признать духовенство, рукоположенное последним, безблагодатным. Но это абсолютно неправильно. “Вся елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небеси” (Мф. 18: 18), — такова сила церковного закона.

Митр. Сергий и единомышленный ему епископат не допустили никакой ереси, никаким церковным судом они не были ни отлучены от Церкви, ни просто запрещены в священнослужении, не подпали ни под какую соборную клятву, и их иерархические действия никем связаны не были. Следовательно, считать их безблагодатными нет никаких оснований. Сила Божественной благодати, данной им через высшую церковную власть, пребывала в них незыблемо, и все совершаемые ими таинства имели спасительное действие. Своим отрицанием этого иосифляне допускали хулу на Духа Святаго, “а иже речет на Духа Святаго, не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий” (Мф. 12: 32).

Разделилось сердце их…

(Викторианство)

ЭТА ОППОЗИЦИЯ получила название по имени своего основоположника — Глазовского епископа Виктора (Островидова) и территориально ограничивалась Вятской епархией. Она возникла одновременно с иосифлянским расколом и впоследствии даже слилась с ним, но поскольку она появилась самостоятельно и независимо от ленинградского разделения, мы выделили ее в отдельную главу.

Причиной отделения от митр. Сергия, как и у иосифлян, послужила его декларация от 16(29) июля 1927 года. Большинство духовенства уездных церквей отказались признать это воззвание и открыто высказали свой протест, прекратив молитвенно-каноническое общение с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. Целые уезды епархии: Глазовский, Котельнический, Яранский, Слободской, а затем и отдельные церкви в городе и селах были охвачены разделением. Этот протест поддержал еп. Глазовский Виктор, возглавивший оппозиционеров.

Из его прошлой жизни известно, что он окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия и в сане иеромонаха служил в Палестине одним из штатных членов Иерусалимской духовной миссии. По возвращении оттуда в 1909 году был определен смотрителем Архангельского духовного училища[103], а в октябре того же года поступил в число братии Александро-Невской лавры[104]. Через год он был назначен настоятелем Зеленецкого Свято-Троицкого монастыря Санкт-Петербургской епархии с возведением в сан архимандрита.[105] 26 декабря ст. ст. 1919 года был хиротонисан во епископа Уржумского, викария Вятской епархии, а в 1923 году — избран еп. Глазовским и временно управляющим Вятской епархией. В 1926 году перемещен епископом Ижевским и Боткинским.

Получив в августе — сентябре 1927 года декларацию митр. Сергия, предназначенную для оглашения ее верующим, еп. Виктор возмутился ее содержанием, тут же запечатал послание в конверт и отправил обратно адресату. Мотивы своего поступка он объяснял следующим образом:

“От начала до конца оно (послание — авт.) исполнено тяжелой неправды и есть возмущающее душу верующих глумление над Святой Православной Церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию” А через предательство Церкви Христовой на поругание “внешним” оно есть прискорбное отречение от своего спасения, или — отречение от Самого Господа Спасителя. Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно больший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели...

Насколько было в наших силах, мы как самих себя, так и паству оберегали, чтобы не быть нам причастниками греха сего, и по этой причине само “воззвание” возвратили обратно. Принятие “воззвания” явилось бы пред Богом свидетельством нашего равнодушия и безразличия в отношении Святейшей Божией Церкви Невесты Христовой”. [106]

Возвратив “Воззвание”, еп. Виктор написал в письме к ближним опровержение на этот документ, достойный, по выражению епископа, многих слез и рыданий, потому что он удаляет человека от Бога. Он также поделился своими переживаниями с некими московскими священнослужителями, вероятно, желая получить от них одобрение. Этими действиями еп. Виктор и ограничился, продолжая поминать за богослужением имя первоиерарха и правящего архиерея. Однако семя противления было посеяно и постепенно прорастало, обещая недобрые плоды.

В ноябре того же года еп. Виктор обратился с письмом к митр. Сергию, в котором изливал свою скорбь по поводу начавшегося, как ему казалось, губительного разрушения Православной Церкви в области управления. Все возникшие нестроения в этой области он считал неизбежным следствием “Послания”.[107] Что ответил ему на это митр. Сергий, мы не знаем, однако из Синода ему было сделано предупреждение, чтобы он, как викарий, знал свое место и подчинялся правящему архиерею, а спустя немного времени последовал указ о его переводе епископом Шадринским Свердловской епархии.

Такой неожиданный оборот дела смутил еп. Виктора. Ему не хотелось покидать Вятскую епархию, которой он управлял ввиду пребывания правящего архиерея архиеп. Павла (Борисовского) в Синоде. Он спешно послал к митр. Сергию депутацию с просьбой оставить его на прежнем месте, но тот отклонил просьбу и оставил в силе указ о. его перемещении. Тогда еп. Виктор вознегодовал и устроил самый настоящий бунт[108], усмотрев в действиях Заместителя Патриаршего Местоблюстителя и его Синода нарушение церковных канонов и уклонение от истины. Ехать в Шадринск он отказался, Более того, епископ срочно созвал совещание духовного управления Боткинской епископии, на котором было вынесено постановление о прекращении молитвенно-канонического общения с митр. Сергием и единомышленным ему епископатом, как с предавшими Церковь Божию на поругание, впредь до их раскаяния и отречения от “Воззвания”. Постановление было утверждено еп. Виктором и отправлено митр. Сергию.

Слух об этом быстро дошел до Вятки, и та часть духовенства, которая оставалась на стороне митр. Сергия, прекратила поминать за богослужением еп. Виктора. Недовольный этим верующий народ стал группироваться около четырех церквей, еще ранее заявлявших о непринятии “Воззвания”. К этим четырем вскоре присоединилась пятая, правда, несколько своеобразным способом. Там общее приходское собрание удалило весь причт, оставшийся на стороне митр. Сергия. Духовенство храма подчинилось решению собрания и не стало служить, надеясь, что правящий архиерей архиеп. Павел поможет им и не позволит другим занять их место. Но раскольники срочно отправили делегацию к еп. Виктору, находившемуся в то время в Глазове, и привезли от него своего священника. Таким образом еп. Виктор допустил явное вмешательство в дела чужой епархии.

В Вятке произошло сильное волнение. Чтобы успокоить народ, паства и духовенство направили в Москву депутацию за архиеп. Павлом. Тот приехал, и тогда всполошились оппозиционеры. Опасаясь каких-либо репрессий со стороны правящего архиерея, они срочно телеграфировали в Глазов, испрашивая совета у еп. Виктора.

Получив телеграмму, встревоженный епископ долго не мог заснуть. Уже во втором часу ночи, как он пишет об этом в письме от 12 декабря, ему неожиданно пришла в голову счастливая и успокоительная мысль. Возрадовавшись найденному решению, он телеграфировал:

“Ввиду приезда в Вятку архиеп. Павла необходимо предложить ему принести покаяние и отречение от “Воззвания”, как поругания Церкви Божией и как уклонения от истины спасения. Только при исполнении сего условия можно входить с ним в молитвенное общение. В случае же упорства, прекратить поминовение его имени при Богослужении, что допускалось лишь до его приезда и выявления ожесточения его сердца”. [109]

Ободренные советом, оппозиционные священники полностью последовали ему. Однако, архиеп. Павел решительно отказался приносить какое-либо покаяние. Правда, он не предпринял и никаких мер против раскольников, и это несколько их успокоило.

После краткого и безуспешного пребывания в Вятке архиеп. Павел возвратился в Москву и доложил о положении дел в своей епархии митр. Сергию и Синоду. В своем докладе он затронул и поведение еп. Виктора, не подчинившегося решению высшей церковной власти и принявшего участие в смуте. Тогда члены Синода ультимативно потребовали от еп. Виктора объяснений, а также (ввиду отсутствия в епархии ерхиеп. Павла) поддержали назначение епископом Боткинским Онисима (Пылаева), поручив ему временное управление Вятской епархией.

Получив из Москвы ряд вопросов, еп. Виктор счел необходимым ответить только на первый из них: почему он не уезжает из Глазова. Вопрос же о вмешательстве в дела Вятской епархии он обошел стороной. В ответном письме епископ заявил, что не выполнил синодального распоряжения, боясь, что посредством такого послушания он может дать повод считать его одобряющим деяния Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. И указав, что сложившаяся в епархиях организация церковной жизни есть дело обольстителя и лукавого, еп. Виктор писал, что молит Господа о смягчении сердца первоиерарха и даровании ему покаяния. Если же митр. Сергий не покается, предупреждал еп. Виктор, то он готов удалиться от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя.[110]

В действительности приводимые им мотивы лишь прикрывали недисциплинированность епископа и его греховное самолюбие. Как викарий, он должен был подчиняться Синоду, а не измышлять доводов в свое оправдание и не ставить себя в роль судии, имеющего право выносить приговор вышестоящим архиереям.

Мы не можем определенно сказать, насколько удовлетворил ответ еп. Виктора членов Синода. Неизвестно также, какую меру взыскания наложил на него митр. Сергий. Вполне возможно, что, учитывая его удаление с кафедры и запрет на передвижение, иерарх оставил его без наказания. Во всяком случае, во всех имеющихся в нашем распоряжении постановлениях Синода, касавшихся запрещений иерархов, мы не обнаружили имени еп. Виктора.

С назначением нового временно управляющего Вятской епархией волнения усилились. В городе и области усилились слухи, компрометировавшие имена первоиерарха и членов Синода. Оппозиционеры обвиняли их в том, что они якобы не имеют канонических прав на управление Церковью, что они не православны и вообще объединились с обновленцами.

Считая, что нестроения в Вятке вызваны незнанием действительных дел Священного Синода, архиеп. Павел решил ознакомить свою паству с церковной обстановкой. С этой целью он 1(14) декабря 1927 года обратился к народу с архипастырским посланием. В нем он извещал о тех положительных результатах, которых достигла Церковь после легализации, и опровергал ложные обвинения, возводимые раздорниками на высшую церковную власть. Он заявлял, что ни митр. Сергий, ни члены Синода не имеют ничего общего с обновленцами и другими раскольниками и что сам он держался и будет держаться “незыблемых начал православия и вселенской каноники”. ^[172]

Надо полагать, что это послание нашло свой отклик в сердцах сомневавшихся прихожан. Однако простой народ слишком доцерял еп. Виктору и в большинстве своем последовал за ним. Приближался день, когда под его руководством должны были объединиться все отпавшие от митр. Сергия церкви Вятской епархии.

22 декабря 1927 года Глазовское духовное управление обсудило извещение канцелярии Боткинского епископа Онисима о принятии им управления епархией. В связи с этим члены управления заслушали “Воззвание” митр. Сергия и письмо преосвященного Виктора к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя по поводу этого документа. Обсудив ситуацию, заседание постановило: временно, до покаяния и отречения митр. Сергия от выпущенного им “Воззвания” 1) воздержаться от общения с ним и солидарными с ними епископами; 2) признать еп. Виктора своим духовным руководителем, избранным всей Глазовской епископией в 1924 году; 3) титуловать еп. Виктора “Глазовским и Боткинским”, о чем поставить в известность митр. Сергия, еп. Боткинского Онисима и благочинных отцов Глазовской епископии.

Протокол заседания был послан на утверждение еп. Виктору, который в тот же день наложил на нем следующую резолюцию:

“Радуюсь благодати Божией, просветившей сердца членов Духовного Управления в сем трудном и великом деле избрания пути истины. Да будет решение его благословенно от Господа, и да будет оно в радость и утешение всей паствы нашей и в благовестие спасения ищущим спасения во Св. Православной Церкви. По постановлению 3-му о переименовании титулования временно оставить прежнее титулование, Ижевским и Боткинским, до решения сего вопроса Епархиальным Съездом” ^[171].

Получив постановление Глазовского духовного управления, еп. Онисим срочно доложил о случившемся митр. Сергию и Синоду, который вынес распоряжение запретить в священнослужении всех отделившихся от высшей церковной власти иереев, что и сделал еп. Онисим.

Запрещенные священники пришли в смущение и, не зная, как им теперь быть, вновь обратились за советом к еп. Виктору. Тот телеграфировал игумену Аркадию, служившему в Ижевско-Покровском соборе:

“Запрещение Онисима и других архиереев, отпавших через “Воззвание” от Православной Церкви, никакого значения для нас не имеет и падает на его голову” Служите в мире Духа Святого. Благословение Божие всей вашей пастве. Епископ Виктор”.^[171]

Такой однозначный ответ поддержал упавших духом священников, и они, пренебрегши прещением, продолжали служить.

Естественно, что ничего успокоительного для христианского духа викторианский раскол не принес. Наоборот, он только усилил вражду и ненависть, вносил разделения в семьи, разрушал церковное единство и опустошал души людей. Особенно болезненно ощущали это оставшиеся верными митр. Сергию пастыри и миряне. Им приходилось трудиться на ниве Божией в обстановке ненависти и презрения, среди оскорблений и поношений. Это было своего рода моральным мученичеством.

Многие, испытывая глубочайшую скорбь, жаждали услышать слово утешения и одобрения от человека, мнению которого они всецело доверяли. Должно быть, поэтому неизвестный нам протоиерей Николай Михайлович излил всю свою душевную горечь еп. Захарии (Лобову) Нижне-Чирскому, который находился в ссылке неподалеку от Вятской епархии, в Краснококшайске Марийской автономной области. К нему же обратились и миряне одного из сельских приходов Вятки с просьбой разъяснить: правильно ли поступает митр. Сергий и его Синод, не отступили ли они от Православия и верно ли называет их Андрей Ухтомский, чье письмо ходит из рук в руки по селу, богоотступниками?

В утешение скорбящим еп. Захария от себя и от имени епископов Иринарха, Антония и Сергия, а также от лица священников, находившихся вместе с ним, ответил о. протоиерею, что все они, сосланные в Краснококшайск, 14 человек: 4 епископа и 10 иереев, протодиаконов и иеродиакона, — скорбят о постигшем Вят-скую епархию горе и неразумном бунте еп. Виктора и горячо протестуют против неразумных и преступных выступлений этого владыки, осуждая его за отделение от митр. Сергия, ибо все в действиях первоиерарха Русской Церкви канонично и разумно, а если бы это было не так — они не потерпели бы этого. Более того, они считают еп. Виктора врагом Церкви, подлежащим церковному суду.[111] Это был уже авторитетный голос православного епископата, и он послужил большим утешением для страждущих и смущенных прихожан и пресвитеров. zzzzzzzzzzzzzzz

Слухи о вятском разделении проникли далеко за пределы епархии. Достигли они и еп. Уржумского Авраамия (Дернова), сосланного властями в какие-то отдаленные края. Еп. Авраамий хорошо знал еп. Виктора по Вятке, где они оба служили викариями и единодушно боролись с обновленчеством. Поэтому, узнав о печальном поступке своего сомолитвенника и сопастыря, он обратился к нему с дружеским увещеванием. Зная горячий характер своего друга, еп. Авраамий писал очень осторожно, избегая резких выражений. В двух письмах владыка высказывал такую мысль, что желал бы быть странником и молиться без зазрения совести во всяком храме. При этом он упомянул о расколах в древней христианской Церкви, желая этим сказать, что гораздо спасительнее единение, чем уклонение в раскол.

Но письма еп. Авраамия были получены в те дни, когда еп. Виктор уже имел тесную связь с вождями иосифлянского раскола и был начинен ими всевозможными пасквилями против митр. Сергия и Синода. Единство взглядов с иосифлянами окончательно утвердило в нем убеждение в справедливости своего поступка и служило своего рода орудием противодействия всякому влиянию извне. Поэтому, получив письма друга, он ни единой мыслью не согласился с ним и ответствовал, что он со своими единомышленниками не создает раскол, а только требует, чтобы “предатели Церкви Божией оставили свои места и передали управление в другие руки или слезно покаялись и раскаялись в содеянном зле”. В своем деле, писал епископ, он не одинок, с ним — собор “соловецких” епископов (26 человек) и великое множество рабов Божиих. Со своей стороны он умолял еп. Авраамия “убегать обольстительных писем, желающих удалить его от Животворящего Древа Истины”.[112]

В пылу самооправдания (а точнее сказать, наступления) еп. Виктор не заметил, как был уловлен ложными сообщениями о поддержке раскольников “соловецким” епископатом. Мы уже документально ознакомились с позицией сосланных на Соловки архиереев. Кроме того, на Соловках было не 26 человек, как утверждал еп. Виктор, а либо 17, либо 20 (по разным данным). И 17 из них дали клятву хранить церковное единство, пребывать в общении с митр. Сергием и осуждать раскольников.

Свой взгляд на вятские события высказал в письме к некоему В. А. и митр. Туркестанский Никандр (Феноменов). “Печально, - писал он в январе 1928 года, - что еп. Виктор самочинствует. Печально, что его самочинству следуют другие. За митр. Сергия надо усилить свои молитвы, потому что здоровье его сильно пошатнулось от постоянных забот о Святой Православной Церкви, Пошли, Господь, много лет здравствовать, а самочинцам всяким, раздирающим Св. Церковь, скорейшее вразумление от Бога. Как Господь прогневался на Церковь и какую тьму врагов выпустил из среды ее же...” ^[173]

Однако на все осуждения и предупреждения, от кого бы они ни исходили, еп. Виктор смотрел сквозь пальцы. Узнав о письме еп. Захарии и его единомышленников, он решил, что такое несправедливое к нему отношение происходит лишь от неправильного освещения его поступков, и чтобы доказать, что в его деятельности нет ничего предосудительного, он решил сам написать в Краснококшайск, приложив к письму копию своего обширного послания к пастве и спрашивая, что же он сделал плохого?

Письмо было отправлено в конце января — начале февраля. И тем временем, пока он ожидал ответа, среди отпавших клириков возникло новое смятение, вызванное, вероятно, новыми прещениями со стороны Синода. Как ни успокаивали они себя мыслью, что запрещения не имеют силы, все же совесть обличала и тревожила их сердца. Некоторые уже высказывали намерение возвратиться к единению, однако в дело вмешался еп. Виктор.

Узнав о “малодушных настроениях” клириков, он “воспылал ревностью пророка Илии” и быстро написал послание к пастырям для укрепления их духа. ^[175]

В нем еп. Виктор доказывал, что запрещения Синода не имеют значения так же, как не имеют значения запрещения католиков и протестантов, потому что они отступили от Церкви и не имеют Божией благодати. Он призывал иереев мужаться и твердо стоять на выбранном и верном пути.

4 марта, не без влияния еп. Виктора, отделился от митр. Сергия еп. Яранский Нектарий (Трезвенский). Причину отхода он изложил в письме к одному частному лицу ^[176], и она ничем не отличалась от мотивов иосифлян и викторианцев.

Но вернемся к еп. Захарии. Получив письмо от еп. Виктора, он даже заплакал от горести — так тяжело ему было читать строки прельщенного архипастыря. Вынужденный следовать далее по этапу, он задержался с ответом, но как только добрался до пункта назначения — Торжка Тверской епархии, — вновь взялся за перо. Внутренне переживая за оступившегося сопастыря, еп. Захария доказывал, что дело еп. Виктора — дело сатанинское, что несомненно оно погибнет с шумом, но совершенный грех отступления лежит на еп. Викторе со всею тяжестью. Еп. Захария умолял собрата опомниться, пока не поздно. ^[177]

Вероятнее всего, это письмо или не застало еп. Виктора, или пришло в самые последние дни перед арестом и последовавшей за ним ссылкой на Соловки. Известно только, что и отправляясь в заключение, он оставался при своих прежних взглядах.

После того, как возглавляемые им приходы остались без архипастыря, возник вопрос о дальнейшем их окормлении. Еп. Виктор еще прежде, будучи в Ленинграде (но когда он там был — установить не удалось), направлял своих ставленников для рукоположения в священники к одному из тамошних архиереев ^[178]. По этой проторенной дорожке пошли и отколовшиеся приходы Вятской епархии, обращаясь в случае нужды к еп. Димитрию (Любимову).

Оказавшись в изоляции в обители преп. Зосимы и Савватия, еп. Виктор с удивлением обнаружил, что “соловецкий” епископат вовсе не разделяет его взглядов. Более того, ссыльные епископы тут же принялись переубеждать оппозиционного архиерея. Эту нелегкую миссию возложил на себя архиеп. Верейский Иларион (Троицкий). При всяком удобном случае он беседовал с преосвященным Виктором, несмотря на то, что тот яростно противился его доводам и продолжал пребывать в заблуждении.

Насколько трудно было переубеждать еп. Виктора, упоминал сам архиеп. Иларион в частном письме к своим ближним.

“Я писал вам, - жаловался он на свои скорби летом 1928 года, - какой народ несдержанный пошел. Много ругаюсь я с таким народом. Который Глазовский (разумеется еп. Виктор — авт.), ну это прямо искушение одно. Говорить с ним не приведи Бог. У него все будто навыворот, и все говорит, что все родные за него, и ничего слушать не хочет. Про него писали много. Ну совсем человек сбился и себя одного за правого почитает”. ^[179]

Но как ни трудно было архиеп. Илариону, он, с Божией помощью, все же достиг желанного вразумления. Это произошло, вероятнее всего, в начале 1929 года. Согласившись, наконец, с “соловецким” епископатом, еп. Виктор присоединился к митр. Сергию, сообщил об этом в Вятскую епархию и сделал ей соответствующее распоряжение ^[180]. С этого времени мало-помалу викторианство прекратило свое существование, хотя отдельные рецидивы изредка еще смущали жизнь епархии.

Так, весной 1930 года неожиданно встал в оппозицию митр. Сергию еп. б. Ижевский Синезий (Зарубин). Что толкнуло его на этот шаг, доподлинно неизвестно, но есть все основания утверждать, что он был чем-то обижен на первоиерарха (и, возможно, тем, что его уволили на покой). А дело обстояло так. Еп. Синезий написал какой-то рапорт митр. Сергию. Что в нем было написано, мы не знаем, но, вероятно, он упомянул о своем вынужденном желании уйти на покой. Во всяком случае на заседании Синода, согласно его рапорту, митр. Сергий распоряжением за №21 от 26 февраля 1930 года уволил еп. Силезия от управления епархией. После этого уволенный владыка стал проводить раздорническую деятельность и обвинять митр. Сергия и его Синод в обновленчестве. Более того, будучи на покое, он вдруг начал служить в ижевской Успенской церкви, вызывая соблазн среди духовенства и паствы.

Узнав об этом, митр. Сергий вынес на заседании Синода 9 мая 1930 годе за № 79 такое постановление:

“Предложить преосвященному Синезию, бывшему Ижевскому, представить в Патриархию в духнедельный срок, в объяснение раздорнической его деятельности, ответы на следующие вопросы:

1) считает ли себя Преосвященный стоящим в каноническом общении с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и временным при нем Патриаршим Синодом, признавая их православными, а не обновленцами;

2) выпустил ли какое воззвание против Преосвященного Заместителя;

3) по какому разрешению служит, по увольнении на покой, в Успенской г. Ижевска церкви, со священником Павлом Мерзиным и диаконом Григорием Остроумовым, производя своею раздорнической деятельностью соблазн среди духовенства и верующих г. Ижевска и епархии. Впредь до представления Преосвященным Синезием ответов на указанные вопросы, воспретить ему священнослужение, в случае неполучения от него ответов в двухнедельный срок, иметь о нем особое суждение”.

Получив этот документ, еп. Синезий сообщил в телеграмме от 19 мая 1930 года, что запрещению, наложенному на него Патриархией, он подчинился, однако вовсе не упомянул, будут ли от него дальнейшие объяснения по заданным вопросам. Видимо, своей краткостью владыка хотел продемонстрировать, что он действительно не желает находиться в общении с митр. Сергием. Во всяком случае он определенно заявил об этом еп. Ижевскому, который в особом докладе подтвердил данные о раздорнической деятельности еп. Синезия и факте его отхода от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя.

Тогда, на основании доклада Ижевского епископа, Синод 4 июня 1930 года постановил:

“Ввиду того, что епископ Синезий спрашивавшему его Преосвященному Ижевскому определенно заявил о разрыве общения с Заместителем и в указанный срок объяснения в Патриархию не представил. Епископа Синезия (Зарубина) за нарушение An. правил 34 и 31, Двукр. 13 и 15 и аналогичных, предать суду православных архиереев, оставив его под запрещением впредь до раскаяния или постановления о нем суда”. [113]

Никакого покаяния еп. Синезий не принес и остался пребывать в отделении от первоиерарха до самой своей кончины. Более в Вятской епархии раскольнических волнений не наблюдалось.

Основоположник же разделения еп. Виктор, примиренный с митр. Сергием, почил о Господе 19 апреля 1934 года на Соловках.

* * *

СРЕДИ МАЛЫХ раскольничьих групп, терзающих нашу Церковь в 20 — 30-е годы, следует упомянуть о так называемых “даниловском” и “мечевском” разделениях. Епископы, священники и миряне, входившие в эти оппозиции, держались своеобразной тактики: официально не отделяясь от митр. Сергия, они всеми своими действиями выражали самое настоящее противостояние последнему. Они не только осуждали действия Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, но осмеивали их, а некоторые клирики запрещали прихожанам посещать те храмы, в которых поминалось имя митр. Сергия, и тем более принимать от “сергианских” священников таинства.

Это были своего рода тайные разлагатели церковного единства. Среди лидеров “даниловской” группировки можно назвать ерхиеп. б. Волоколамского Феодора (Поздеевского), еп. б. Осташковского Гавриила (Абалымова), еп. Глуховского Дамаскина (Цедрина), еп. б. Чистопольского Иоасафа (Удалова), еп. б. Вязниковского Николая (Никольского), еп. б. Ананьевского Парфения (Брянских), еп. Суздальского Григория (Козырева). “Мечевскую” группировку возглавляли архиепископ Тамбовский Зиновий (Дроздов) и епископы б. Серпуховской Арсений (Жадановский), б. Дмитровский Серафим (Звездинский), Бежецкий Аркадий (Остальский), б. Ковровский Афанасий (Сахаров).

Эти группировки не представляли собой единого целого. Их приверженцы действовали в одиночку, по своему смотрению и потому особой опасности для Церкви не представляли.