Поэзия 1790-1810-х годов 1 страница

Русская литература конца XVIII - начала XIX в. - яв-

ление переходной эпохи. Не случайно при характеристике

этого периода в трудах литературоведов чаще всего

встречаются выражения " разрушался", " распадался",

" складывался", " еще не сформировался", а соответствую-

щие историко-литературные термины образуются с пристав-

кой " пред" или " пре". " Распадался" классицизм, " разру-

шалась" просветительская вера в неизменность и доброту

природы человека, " складывался" романтизм, " еще не

сформировалась" дворянская революционность. " Предроман-

тизм" (или " преромантизм"), " предреализм", а иногда еще

" неоклассицизм" (" постклассицизм") - такими терминами

пользуются чаще всего для определения сущности литера-

турной эволюции этого времени.

Такой взгляд не лишен оснований. Оценивая эпоху по

ее итогам, мы выделяем в ней наиболее существенное -

то, что стало ведущей тенденцией (или тенденциями) в

последующие периоды. Однако при этом не следует забы-

вать сложности исторических закономерностей: далеко не

всегда реальностью в истории становится то, что было

единственно возможным, - история закономерна, но не фа-

тальна. Это приводит к тому, что в каждую эпоху имеются

нереализованные возможности, тенденции, которые могли

бы развиться, хотя этого и не произошло. Кроме того, не

все исторические посевы прорастают с одинаковой ско-

ростью - черты эпохи, которые представляются незначи-

тельными, если смотреть на нее с дистанции в два или

три десятка лет, могут показаться историку определяющи-

ми через несколько столетий.

Все это приводит к тому, что взгляд на ту или иную

переходную эпоху с точки зрения ее непосредственных ис-

торических итогов может не только существенно расхо-

диться с представлением современников, но значительно

обеднять ее значение с точки зрения более широких исто-

рических перспектив.

Сказанное в полной мере относится к интересующей нас

эпохе. Если знакомиться с периодом конца XVIII - начала

XIX в., и в особенности с

первым десятилетием нового столетия, по историям лите-

ратуры, то создастся впечатление времени глухого и

тусклого: Г. Державин уже пережил " золотой век" своего

творчества, А. Радищев и Н. Карамзин уже выбыли из ли-

тературы, век Пушкина еще не наступил, да и В. Жуковс-

кий, К. Батюшков и И. Крылов еще не определили размера

своего дарования и места в русской поэзии. Сочетание

" уже не" и " еще не" становится основным признаком эпо-

хи. Однако если погрузиться в чтение мемуаров, писем,

журналов, перебрать сборники забытых поэтов и просто

вспомнить, кто же вырастал в русской культуре за эти

годы, то впечатление сложится прямо противоположное:

перед нами эпоха яркая, полная своеобразного обаяния

и глубокого культурного смысла. Начало XIX в. оставило

неизгладимый след в русской культуре, во многом опреде-

лив пути ее дальнейшего развития. Значение этого време-

ни еще и в другом. Юношество определяет последующие пу-

ти развития характера зрелого человека - вот в чем зна-

чимость этого возраста для человеческой жизни как исто-

рического целого. Однако поэзия его - в том, что он еще

содержит возможности, которым не суждено реализоваться;

пути, по которым человек не пойдет, еще ему открыты,

роковые ошибки - не совершены. В характере меньше опре-

деленности, но больше выбора. Он труднее втискивается в

классификационные рамки, но зато внутренне богаче. Он -

переход от детства к зрелости, сочетание " уже не" и

" еще не".

Начало XIX в. было юностью русской культуры между

эпохой Петра и 1917 г. Именно поэтому на материале поэ-

зии конца XVIII - начала XIX в. - времени, исторический

и культурный аромат которого заключен в богатстве, не-

определенности, незавершенности, - становится очевидной

несостоятельность отождествления понятий " история лите-

ратуры" и " история великих писателей". Не очень четкое

понятие литературного " фона", так называемых второсте-

пенных и третьестепенных поэтов, приобретает здесь осо-

бенное значение. Так возникает проблема " массовой поэ-

зии" - литературного " фона" эпохи, служащего и контрас-

том, и резервом для " большой литературы". Именно на

примере этой эпохи с особенной ясностью видно, что

культура - не собрание шедевров, а живой организм, в

единой системе которого живут и противоборствуют разные

по самостоятельному значению и ценности силы. Создавая

картинную галерею, мы можем отобрать наиболее ценные

полотна, а все остальное убрать. Но живая культура -

организм, а не картинная галерея. В галерее греческих

героев нет места Тирситу, но поэма Гомера без него не-

возможна. Культура - не клумба, а лес. Для того чтобы

помнить это, полезно иногда читать забытых поэтов. От-

рывая шедевры от их реального исторического контекста,

мы убиваем их. Забывая литературный " фон" начала XIX

в., мы убиваем Пушкина.

Таков смысл обращения к поэтам, творчество которых

предлагается читателям.

Основные идеи, определявшие духовные искания литера-

туры начала XIX в., - проблема личности и народность.

Сами вопросы не были новыми - новым было их истолкова-

ние в эпоху между революциями XVIII в. и наполеоновски-

ми войнами, дыхание которых уже ощущалось в воздухе.

XVIII в. не видел антагонизма между свободной, естест-

венной личностью и народом. Гармонически развитый чело-

век представлял в своем лице и индивида, и народ, и че-

ловечество. Движение к народу - это возвращение к ес-

тественности, доброте и красоте, которые скрыты в каж-

дом человеке, это путешествие к природным основам своей

собственной личности. С этой точки зрения преодоление

разрыва между идеологически активной личностью и наро-

дом не могло казаться ни трудным, ни трагическим.

В новых условиях личность и народ стали восприни-

маться не как две стадии развития одной и той же сущ-

ности (безразлично, трактуется ли этот процесс как

" просвещение" или " искажение"), а как два различных и

противопоставленных начала. Трагическое напряжение меж-

ду ними, попытки сближения, обличение - до ненависти,

смирение - до религиозного преклонения станут основным

содержанием духовной жизни России на многие десятиле-

тия.

Проблема личности сохранила и в начале XIX столетия

ряд основных признаков, присущих ей в системе Просвеще-

ния: свободолюбие, жажду гармонического развития, отож-

дествление красоты и социальной нормы, героизм, чаще

всего окрашивавшийся в тона античности. Новым было сое-

динение пламенной жажды свободы, доходящей до патриоти-

ческого экстаза, до мечтаний героического тираноубийс-

тва, с идеей моральной ответственности. Мысль о необхо-

димости связать тактику с этикой, о перерождении героя,

идущего к свободе морально запрещенными путями, и о

трагической неизбежности этих путей, высказанная впер-

вые Шиллером, обеспечила его юношеским драмам бурный

успех у русской молодежи 1800-х гг.

Соединение свободолюбия и морального пафоса опреде-

лило новое соотношение политической и интимной лирики.

Элегия, любовная лирика, поэтический мир человеческой

души, с одной стороны, и гражданственный пафос, с дру-

гой, перестали восприниматься как антагонисты. Внутрен-

няя ценность человека, измеряемая богатством его душев-

ного мира, определяет и жажду свободы. Элегическая и

патриотическая поэзия у Андрея Тургенева, М. Милонова

или Ф. Иванова взаимно дополняют друг друга, а не про-

тивостоят.

Не менее острым в поэзии начала XIX в. был вопрос о

сущности народа, его прав и значения и морального долга

свободолюбивой личности по отношению к угнетенной и

страдающей массе. В соединении с требованием создания

культуры, зиждущейся на национальной основе, это опре-

деляло контуры проблемы народности в спорах того време-

ни.

Конец XVIII - начало XIX в. - время переоценки цен-

ностей. В первую очередь переоценке подверглись общест-

венно-философские идеалы предшествующего столетия. Бури

французской революции, уроки террора и термидорианской

реакции, упорство реакции и взрывы народного гнева в

России - все это порождало идеи и представления, с точ-

ки зрения которых теории философов прошедшего века ста-

ли казаться наивно оптимистическими и головными, прямо-

линейно рационалистическими. Слова " философия" и " тео-

рия", недавно вызывавшие представления о высших куль-

турных ценностях, зазвучали иронически. Книжной мудрос-

ти стали противопоставлять мудрость

жизненную, просвещению - народность. Крылов, вольноду-

мец и вольтерьянец в XVIII в., создал на рубеже столе-

тий комедию " Трумф" (" Подщипа"), в которой подверг бес-

пощадному осмеянию все ценности дворянской культуры,

все ее теоретические представления о высоком и прекрас-

ном в искусстве и героическом в жизни, а заодно и самые

основы того героико-теоретического мышления, без кото-

рого Просвещение XVIII в. было бы невозможно. Если

просветители XVIII в. пользовались скепсисом как оружи-

ем против верований, завещанных " варварским" прошлым,

то теперь он был повернут против них самих. Однако

скептицизм как общественно-философское оружие слишком

связан с психологией культурной элиты. Он не мог стать

голосом жизни, путем к народности, и Крылов обращается

к здравому смыслу каждодневного опыта, народному толку,

вековой мудрости народных пословиц и лукавству просто-

народной речи. На место героизированного и идеализиро-

ванного, возведенного до философской модели народа Ра-

дищева ставится реальный крестьянин. Его точку зрения,

выраженную во фразеологизмах, непереводимых оборотах

народной речи, - практический здравый смысл, незыбле-

мость религиозно-нравственных представлений, добродуш-

ное лукавство и жизненный консерватизм - Крылов выбира-

ет в качестве своей точки зрения.

Однако смелость Крылова, поставившего на место идеа-

ла реальность, не нашла широкого круга последователей в

современной ему поэзии (сам масштаб новаторства Крылова

стал ясен значительно позже). Современникам, даже самым

доброжелательным, скорее бросалась в глаза цена, кото-

рую Крылов заплатил за нее: став на народную точку зре-

ния, Крылов сознательно сузил диапазон своего художест-

венного мира. Он видел то, что было видно народу: 1812

г. мог стать темой его басен, но кинжал Занда или Луве-

ля, политические споры " между лафитом и клико" - то,

что вдохновляло Пушкина, питало духовное горение декаб-

ристов, - нет. В. К. Кюхельбекер, признавая в Крылове

учителя, указывал на ограниченность его тематики, а П.

А. Вяземский в споре с Пушкиным отказывал Крылову в на-

родности не только как карамзинист, ценитель изящества,

но и как свободолюбец, для которого идеал народа был

неотделим от мысли о политической активности.

Большинство литературных деятелей начала XIX в. в

борьбе с " теоретичностью" идеалов XVIII столетия проти-

вопоставляло им тоже теории, столь же " книжные" и " го-

ловные" в глазах последующих поколений, но казавшиеся в

ту пору воплощением самой жизни.

После того как Андрей Тургенев в 1801 г. на заседа-

нии Дружеского литературного общества обвинил современ-

ную ему литературу в отсутствии народности, требование

это стало повторяться разными критиками и с разных по-

зиций. Дискуссия о народности литературы, в которой

приняли участие А. Шишков, Г. Державин, С. Глинка, Анд-

рей Тургенев, А. Мерзляков, Н. Гнедич, Я. Галинковский,

которая определила появление столь различных произведе-

ний, как " Славенские вечера" В. Нарежного, " Песни, пе-

тые на состязаниях в честь древним славянским божест-

вам" Радищева, баллады Жуковского и " народные песни"

Мерзлякова, определенным образом отразилась и в массо-

вой литературе.

Слияние личности и народа мыслилось в начале XIX в.

большинством теоретиков как культурная, а не социальная

проблема. Решение ее видели в

создании народной культуры, а не в коренной перестройке

всего общественного уклада. Поскольку в демократических

кругах еще со времен Радищева дворянская культура восп-

ринималась как искусственная и ложная, возникало требо-

вание выработки форм лирики, которые были бы традицион-

ными и национальными, с одной стороны, и способными вы-

разить индивидуальное чувство - с другой. Именно такое

место заняла в общей системе лирики тех лет " русская

песня". " Народные" концерты Е. Сандуновой, волновавшие

московскую молодежь 1800-х гг., песни Мерзлякова и его

поэтической школы - в первую очередь Н. Грамматина -

выполняли в общей системе культуры иную функцию, чем

" песни" в поэтике XVIII в. Они повысились в культурном

ранге, функционально приблизившись к элегии.

Стремление к синтезу народности и героизма определи-

ло рост интереса к античности. Этот путь привлекал Гне-

дича, Мерзлякова, А. Востокова.

Требование народности получило в те годы самую широ-

кую интерпретацию. К нему обращались и те, кто стремил-

ся найти новые, более глубокие и жизненные формы идео-

логии, избавив передовую теорию от кабинетного догма-

тизма, обернувшегося трагическими эксцессами буржуазной

революции. Но к нему же обращались и противники всякой

мысли, прикрывавшие словами о приверженности традиции и

национальным началам болезненную страсть к доноситель-

ству, политическую реакционность и классовый эгоизм.

Историю литературы можно излагать как историю идей и

историю людей. Получаемые при этом картины могут су-

щественно отличаться. Начало XIX в. не может выдержать

сравнения с последней третью XVIII или 1820-1830-ми гг.

по глубине выработанных им теоретических концепций. Ос-

новное культурное творчество этой эпохи проявилось в

создании человеческого типа. Культурный человек России

начала XIX в. - одно из самых замечательных и интерес-

ных явлений русской истории. Дети екатерининских вель-

мож, ссыльных масонов, присмиревших вольтерьянцев XVIII

в., старшие братья Онегина, Чацкого и тех, кто морозным

утром 14 декабря 1825 г. вышел на Сенатскую площадь,

они начинали учиться мыслить по " Общественному догово-

ру", под звуки барабанов, отбивавших дробь на павловс-

ких вахт-парадах, отказывались от гвардейского мундира,

чтобы заполнить собой аудитории Московского или Геттин-

генского университетов, проклинали тиранов, читая " Раз-

бойников" Шиллера или " Негров в неволе" Коцебу, начина-

ли дружеские пирушки за чашей пунша с пения шиллеровс-

кого " Гимна к радости": " Обнимитесь, миллионы..." и

умирали на полях Аустерлица, Фридлянда, под Смоленском,

при Бородине, в партизанских " партиях", при Бауцене и

Лейпциге.

Молодежь этой эпохи отдавала свои жизни с неслыхан-

ной простотой и щедростью. Большинство из них умерло

рано, не реализовав своих творческих возможностей. Из

истории они как бы выпали, их заслонили блестящие дея-

тели последующего времени. Но стоит сопоставить фавори-

та Екатерины II Григория Орлова и его племянника декаб-

риста Михаила Орлова, масона И. П. Тургенева и его

третьего сына, декабриста Н. И. Тургенева, чтобы по-

чувствовать, что здесь одно звено пропущено. Звено это

- люди 1800-1810-х гг.

Культура начала XIX в. с наибольшей силон реализовала

себя не в вершинных созданиях человеческого ума, а в

резком подъеме среднего уровня духовной жизни.

Современная теория культуры определяет ее уровень

объемом информации, входящей в активную память коллек-

тива, степенью организованности его внутренней структу-

ры. Эту последнюю можно представить как систему нравс-

твенных запретов, социально-психологическим регулятором

которых является стыд. Можно сказать, что область куль-

туры - это сфера тех моральных запретов, нарушать кото-

рые стыдно. Каждая эпоха создает в этом отношении свою

систему стыда - один из лучших показателей типа культу-

ры.

Для десятков и сотен русских дворян в начале XIX в.

стало казаться стыдным то, что еще их отцам представля-

лось естественным и нормальным. К этому времени народ-

ный организм переработал государственные сдвиги эпохи

Петра I в органические факты внутренней культурной жиз-

ни. Именно это чувство чести, сознание человеческого

достоинства, " страх порока и стыда", о котором упомянул

Пушкин над прахом Ленского, " стыд", который " держит в

узде", по мнению Чацкого, были психологическим выраже-

нием того культурного типа, который, пройдя через огонь

Отечественной войны 1812 г., дал России явление декаб-

ризма.

Сознание значительности среднего уровня дворянской

культуры предде-кабристской эпохи заставит нас отнес-

тись со вниманием к памятникам, в которых он запечат-

лелся. Стихотворения, читавшиеся и переписывавшиеся в

альбомы, элегии, над которыми плакали старшие сестры

Татьяны и словами из которых Ленский выразил свои

предсмертные терзанья, сохраняют для нас значение мол-

чаливых свидетельств. По ним мы можем реконструировать

психологический тип породившей их общественной среды.

Однако дворянство не было единственной культурной

средой в начале XIX в.: складывалась профессиональная

интеллигенция, в основном разночинного происхождения.

Не сформировалось еще ни единства социальных условий,

ни единства общественной психологии. Деятели театра, на

сцене соприкасавшиеся с вершинами дворянской культуры,

а в быту - с ее крепостнической основой, происхождением

часто связанные с крепостной интеллигенцией, богемный

быт которых обладал особой притягательной силой для те-

атралов из столичного света, и семинаристы, изучавшие

на лекциях риторику и богословие, а в дружеском кругу -

Гельвеция и Канта, охотно менявшие рясу на универси-

тетскую кафедру, для которых семинаристские манеры на

всю жизнь оставались в дворянском обществе печатью от-

верженности, конечно, представляли совершенно различные

культурно-психологические типы. Не менее различались

между собой профессор-разночинец (появление дворян на

кафедре Дерптского университета - сначала это был Г.

Глинка, затем А. Кайсаров - стало сенсацией; о первом

Карамзин специально поместил в " Вестнике Европы" сооб-

щение) и художник - воспитанник Академии. Наконец, в

этом кругу мог появиться и Иван Варакин - поэт-крепост-

ной, тщетно домогавшийся у барина выкупа, или компози-

тор Даниил Кашин, выкупившийся наконец на свободу. Но

весь этот пестрый недворянский мир не только существо-

вал, он знал, что существует, и стремился

осмыслить свое бытие. Лишенный политических прав и эле-

ментарных гарантий, он рвался к культуре, воспринимая

ее средние нормы и общепринятые представления. Сначала

речь шла о приобщении к уже существующей культуре. Но в

ходе усвоения происходила трансформация литературных

вкусов. Переживая скрытый период своего развития, де-

мократическая интеллигенция уже в начале XIX в. оказы-

вала воздействие на ход культурного движения.

Эпоха 1790-1810-х гг. не имела единого господствую-

щего поэтического стиля. И стремление поэзии Жуковского

или Батюшкова к стилистической унификации, и сложный

синтетизм Пушкина вырастали на фоне и по контрасту с

неорганизованностью мира русской поэзии этой переходной

эпохи. Однако было бы большим заблуждением полагать,

что в результате возникал индивидуальный произвол в вы-

боре художественных средств, что поэт начала века не

был связан определенными творческими правилами.

Поэзия конца XVIII - начала XIX в. регулировалась

сложной системой правил, норм, обычаев и приличий. За-

коны поэзии, торжественно прокламированные Лагарпом и

Баттё, не были отменены. Они сохраняли авторитетность

не только для Карамзина, но даже для Жуковского, даже

для лицейского Пушкина, писавшего:

Хоть страшно стихоткачу

Лагарпа видеть вкус,

Но часто, признаюсь,

Над ним я время трачу.

(" Городок")