Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






До империи Петра I






 

XVII век – век лихолетья и смуты на Руси – породил староверческое инакомыслие с элементами утопического устройства общества.

Одной из самых ярких вспышек творческой энергии староверчества, таившей в себе неубиенную, негасимую жажду свободы и достоинства человеческого, является «Житие протопопа АВВАКУМА» (1621–682 гг.). Человек, «в уши которого шумит разбой», бесстрашно восстал против одетой в камень, золото и парчовые ризы власти, провозгласил и доказал – не силлогизмами, а жизнью своею, – что нет на свете силы, могущей сломить силу человеческого духа.

Найдены новые документы, подтверждающие, что знаменитый протопоп из «земляной тюрьмы» своей подвигал соратников не только на пассивную, но и на прямую борьбу против царя и архиереев. Он был главой религиозного движения, его вождем вплоть до своей гибели.

В «Житии протопопа Аввакума» и «Сказании о роскошном житии и веселии» так представляется «славянская утопия»: «...Там по полям пажити видети скотопитательных пшениц и жит различных, изобилны по лугам травы зеленящия, и разноцветущи, цветов сличных прекрасных и благовонных несказанно. По лесам древес – кедров, кипарисов, виноградов, яблонь и груш и вишень и всякого плодного масличья – зело много; и толико премного и плодовито, что яко само древесие человеческому нраву самохотне служит, преклоняя свои вершины и розвевая свои ветви, пресладкия свои плоды объявляя.

В садах же и дубровах птиц преисполнено и украшено – пернатых и краснопеснивых сиринов, и попугаев, и струфокамилов, и иных птах, служащих на снедь человеческому роду. На голос кличещему человеку прилетают, на двор и в домы, и в окны и в двери приходят. И кому какая птица годна, тот ту себе, избрав, возмет, а остаточных прочь отгоняет...

...Да там же есть озеро не добре велико, исполненно вина двойнова. И кто хочет, испивай, не бойся, хотя вдруг по две чаши. Да тут же близко пруд меду. И тут всяк пришед – хотя ковшем или ставцом, припадкою или горьстью, – Бог в помощь, напивайся. Да близко ж того целое болото пива. И ту всяк пришед пей да и на голову лей, коня своего мой да и сам купайся, и нихто не оговорит, ни слова молвит. Там бо того много, а все самородно. Всяк там пей и ежь в свою волю, и спи доволно, и прохлаждайся любовно...

...А жены там ни прядут, ни ткут, ни платья моют, ни кроят, ни шьют, и потому что всякова платья готоваго много: сорочек и порт мужских и женских шесты повешены полны, а верхнева платья цветнова коробьи и сундуки накладены до кровель, а перстней златых и сребреных, зарукавей, цепочек и монистов без ларцев валяется много – любое выбирай да надевай, а нихто не оговорит, не попретит ни в чем.

А кроме там радостей и веселья, песень, танцованья и всяких игр, плясанья, никакия печали не бывает. Тамошняя музыка за сто миль слышать. Аще кому про тамошней покой и веселье сказывать начнешь, никакого ничто тому веры не пойме, покамест сам увидит и услышит... Там же ростут и конопли богорасленныя, а во дворах травы красныя, и цветны и благовонны гораздо. Птиц зело много, гусей и лебедей, – по морю, яко снег, плавают. Рыба в нем – осетры и таймени, стерьледи и омули, и сиги, и прочих родов много. Вода пресная, а нерпы и щуки великий в нем: во окиане море болшом, живучи на Мезени, таких не видал. А рыбы зело густо в нем; осетры и таймени жирны гораздо – нельзя жарить на сковороде: жир все будет. А все то у Христа тово света наделано для человеков, чтоб, упокояся, хвалу богу воздавал. А человек, суете которой уподобится, дние его, яко сень преходят; скачет, яко козел; раздувается, яко пузырь; гневается, яко рысь; съесть хощет, яко змия; ржет, зря на чюжую красоту, яко жребя; лукавует, яко бес; насыщаяся доволно, без правила спит; бога не молит; отлагает покаяние на старость и потом исчезает, и не вем, камо отходит...»

Смуты, внутренние потрясения, интервенция ряда европейских стран против славянского мира вызвали разруху на Руси, поставили под вопрос ее независимость, потребовали колоссального напряжения сил в борьбе за сохранение своей государственности. Пришлось поднимать из пепла Москву и десятки городов и посадов, разоренных интервентами, восстанавливать сельское хозяйство, торговлю. Производство зерна и других продуктов питания увеличивалось путем широкой колонизации поволжских и сибирских земель, но система земледелия оставалась трехпольной (в лесных районах перемежаясь с подсекой), а орудиями труда – соха и борона при среднем урожае ржи сам-три. Вместе с тем, начали выделяться и районы товарного производства хлеба, и крупные центры (такие, как Вологда, Архангельск, Кунгур) его внутреннего сбыта. Правительство Михаила Романова (1613–1645) неуклонно укрепляло власть дворян, постепенно удлиняя сроки, в течение которых помещики могли ловить и возвращать бежавших крестьян. Наконец, по Уложению, принятому в 1649 г. Земским собором при царе Алексее Михайловиче (1645–1676), почти 800 тыс. тяглых дворов частновладельческих и 50 тыс. дворов государственных черносошных крестьян (данные описи 1678 г.) были объявлены навечно «крепкими» их владельцам, которым принадлежало право распоряжаться имуществом своих крестьян. Побеги карались все более сурово, даже смертью. Всего же населения в России в XVII в. было около 10 млн. человек. Горожане тоже были тяглыми – несли «государевы» повинности и платили налоги. Лишь несколько сот наиболее разбогатевших купцов из горожан и крестьян – растущая торговая буржуазия – были поставлены в привилегированное положение. В течение XVII в. налоги удвоились, а реальная ценность денег упала на 1/4. Число городов к середине столетия достигло 254. Москва имела уже около 200 тыс. жителей.

В крупнейших городах появляются мануфактурные предприятия с разделением труда и применением водяного двигателя. Еще в XV в. в Москве возник Пушечный двор, потом Денежный двор, где на чеканке серебряной и медной монеты было занято до 500 человек; текстильный Хамовный двор; появились стекольные заводы под Москвой, железодела­тельные – в Туле, под Олонцом, канатные – в Холмогорах и Вологде. В Соли Камской на 200 варницах годовое производство соли достигло 112 тыс. т. Но понятно, что мануфактуры (их было около 30) не определяли лицо экономики страны. Центры производства, а также торговые ярмарочные города Нижний Новгород, Ирбит и другие были одновременно узлами растущих общерусских рыночных связей. Развивалась и внешняя торговля сельскохозяйственными продуктами и пушниной: через Новгород, Псков, Тихвин, Смоленск – с соседними странами Европы; через Архангельск – с Англией, Голландией. Торговлю России стесняло шведское господство на Балтийском море; через Астрахань Россия торговала теперь с Хивой, Бухарой, Ираном; двинулись караваны и на восток – в Китай, торговле с которым содействовал заключенный в 1689 г. Нерчинский договор. Были введены единые (5%) торговые пошлины внутри страны и значительно более высокие (до 19%) с иностранных купцов.

Подавив народные движения, дворянство постепенно переходит к абсолютной монархии. Замирает деятельность Боярской думы, которая долгое время была совещательным органом при государе. Правительство Алексея Михайловича пресекает попытки патриарха Никона поставить церковную власть выше светской: в 1666 г. Никона отправили в ссылку. Окрепшей царской власти стали не нужны и сословные земские соборы: собор 1653 г., обсуждавший вопрос о воссоединении Украины с Россией, был последним.

Взаимоотношения России и Украины – одна из наиболее драматичных, сложных и противоречивых проблем славянского мира.

Десятилетия перед началом народно-освободительной войны на Украине под предводительством Богдана Хмельницкого были периодом жесточайшего национального и религиозного угнетения со стороны польской шляхты. Известный историк М. Костомаров отмечал: «Згідне свідотство сучасних джерел показує, що під кінець XVI в. – першій половині XVII в. безсумнівна влада панів над хлопами довела останніх до найсумнішого побуту. Езуіт Скарга, завзятий ворог православ¢ я і української народності, говорив, що на цілій земній кулі не найде держави, де би так обходилися з пахарями, як в Польщі. Владілець або королівський староста не тільки відбирає у бідного холопа все, що він заробляє, але й убиває його самого, коли схоче і як схоче, і ніхто не скаже йому за це лихого слова». Тодішній суддя звичаїв Старовольський свідчив: «Перше шляхтич їздив простим возом, а тепер котить шестернею в колясці, оббитій шовковою тканиною з срібними прикрасами... Усі наші гроші йдуть на заморські вина і ласощі, а на викуп полонених і на оборону краю в нас грошей нема...».

Ставлення місцевої шляхти до простого народу, знедолених було жахливим. «Багато говорять у нас, – зазначав той же Старовольський, – про турецьку неволю; та це торкається тілько воєнних бранців, а не тих, що живуть під турецькою властю і займаються хліборобством або торговлею. Як заплатять річну данину, тоді вони свобідні... В Туреччині жоден паша не може останньому мужикові вчинити того, що робиться в наших місточках і оселях... Який небудь азіятський деспот не замучить за ціле жите стільки людей, скільки їх замучать одного року в вільній Речі Посполитій».

Знатний пан вважав своїм обов¢ язком тримати при своїм дворі ватагу шляхтичів – нероб, а жінка його таку ж ватагу шляхтянок. Їх утримання лягало на плечі кріпаків – селян. Крім звичайної панщини, залежної від волі місцевих старост, вони були обтяжені багатьма данинами різного роду. На кожній вулик була данина під назвою «бочкове»; за вола платив селянин рогове; за право ловити рибу – ставщину; за право пасти худобу – спасне; за змелення борошна – сухомельщину.

Отже, український народ став готуватися до повстання. Козаки під виглядом вбогих чи богомольців ходили по селах и намовляли населення відчиняти війську Хмельницького міські ворота, насипати піску в польські гармати або втікати до степу войовників запорізьких. За свідченням М. Костомарова поляки вживали строгих заходів: забороняли ходити юрбами по вулицях, збиратися в домівках, забирали в населення зброю або викручували в неї замки, жорстоко мучили і карали тих, кого підозрювали у порозумінні з Хмельницьким. Потоцький заявив своїм універсалом, що кожний, хто втік на Запоріжжя, відповідає життям своєї жінки і дітей... Поляки прийшли до переконання, що для спинення бунтівливості збоку українського народу треба вдатися до суворих заходів. За найменшу спробу повстання карали дуже варварським способом: «І муки фараонові, – говорить український літопис, – нічого не значать проти ляцького тиранства. Ляхи дітей в котлах варили, жінкам видирали груди деревом і заподівали інші невисказані муки».

Такі поступки лише нашкодили полякам і роздратували український народ, що й без того їх ненавидів. Повстання проти феодального, національного та релігійного гноблення українців збоку польської шляхти піднялося хвилею, яку ніщо вже не могло зупинити. Розпочалася визвольна боротьба українського народу під керівництвом Богдана Хмельницького проти Польщі».

8 июня 1648 г. Богдан Хмельницкий отправил письмо царю Алексею Михайловичу, прося его оказать военную помощь Украине и сообщая о желании украинского народа перейти под власть России. Такие обращения Богдан Хмельницкий отправлял неоднократно и в последующие годы.

В 1648 году он писал Алексею Михайловичу: «...Когда не будет милости твоего царского величества и не восхощешь нам выручки и помощи давать и против неприятелей наших и своих наступать, тогда мы, – писал Хмельницкий, – вземше Бога на помочь, потуду с ними станем биться, докуду нас станет, православных».

Правящие круги царской России были заинтересованы в присоединении Украины с ее природными богатствами и многочисленным населением. Однако они боялись распространения антифеодального движения на территорию России. Кроме того, принятие Украины означало бы новую войну с Польшей, к чему Россия, ослабленная войнами первой половины XVII вв., не была готова. Поэтому в это время русское правительство отказалось от «явственного» присоединения Украины, но на протяжении всей войны оказывало ей существенную помощь в борьбе против панской Польши.

Положение осложнялось тем, что к борьбе против украинского народа Польша пыталась привлечь ряд стран Западной Европы.

Особенно унизительно выпрашивали польские паны помощь у французского короля и его всесильного фаворита Мазарини. Польский канцлер Оссолинский в 1648 г. просил Мазарини использовать свой авторитет для оказания нажима на Турцию, с тем чтобы она вынудила крымского хана начать военные действия против украинских казаков. Оссолинский обращался к Людовику XIV с просьбой «показать всему миру свое расположение к Речи Посполитой, предоставив ей военную помощь и субсидии».

Правящие круги Франции активно помогали польской шляхте в ее борьбе против украинского народа. На средства французской короны в Польше был организован наемный отряд в несколько тысяч человек. Людовик XIV обещал значительно усилить помощь польским магнатам, если восстание на Украине продолжится.

В июне 1653 г. царь Алексей Михайлович в письме Богдану Хмельницкому извещал о своем согласии на переход казацкого войска и населения Украины в русское подданство. 1 октября 1653 г. Земский собор деклариловал принять Украину в состав Российского государства и объявить войну шляхетской Польше.

Русское правительство направило в Украину большое посольство во главе с боярином В. В. Бутурлиным. Его прибытие несколько задержалось, так как в ноябре и декабре 1653 г. усилились военные действия между украинской армией и польскими войсками, повторившими попытку вторг­нуться на украинские земли. Богдан Хмельницкий и многие полковники с казацкими полками находились в это время под Жванцем (невдалеке от Каменца-Подольского). Поэтому на протяжении октября – декабря 1653 г. русское посольство оста­валось в пограничном городе Путивле, ожидая окончания Жванецкой кампании. Богдан Хмельницкий, одержав победу под Жванцем, просил Бутурлина приехать в Переяслав. 31 декабря 1653 г. население Переяслава встретило русских послов. 6 января 1654 г. в Переяслав прибыл Богдан Хмельницкий с русскими послами.

8 января 1654 г. на площади в Переяславе открылась Рада. В ней участвовали представители всех украинских полков и освобожденных от польско-шляхетского гнета земель. Рада была провозглашена явною всему народу.

Российский историк Н.И. Ульянов с имперским высокомерием так трактует эти сложные драматические исторические события: «С 1648 по 1654 год, когда шла борьба с Польшей, простой народ знал, за что он борется, но у него не было своего Томаса Мюнцера, способного сформулировать идею и программу движения. Те же, которые руководили восстанием, преследовали не народные, а свои узко кастовые цели. Они беззастенчиво предавали народные и национальные интересы, а к религиозным были достаточно равнодушны. Ни ярких речей или проповедей, ни литературных произведений, никаких вообще значительных документов, отражающих дух и умонастроения той эпохи, хмельнитчина не оставила. Зато много устных и письменных «отложений» оставила по себе вторая половина XVII века, отмеченная знаком господства казачества в крае. В эту эпоху выработалось все то, что потом стало навязываться малороссийскому народу как форма национального самосознания. Идеологией это назвать трудно по причине полного отсутствия всего, что подходило бы под такое понятие. Скорей это была «психология» – комплекс настроений, созданный пропагандой. В психологическом климате, созданном таким путем, первое место занимала ненависть к государству и народу, с которым Южная Русь соединилась добровольно и с «радостью».

Исторические факты опровергают эти имперские домыслы: была и национальная идея, пламенный патриотизм, яркие речи, воззвания, универсалы. Пример этому – Переяславская Рада, на которой гетьман Богдан Хмельницкий произнес речь, в которой призвал ее участников принять решение. Известный украинский писатель П.А. Загребельный так воссоздает это историческое событие в романе «Я, Богдан»: «Для этого собрали мы раду, явную всему народу, чтобы вы с нами выбрали себе государя из четырех, какого захотите: первый царь турецкий, который много раз призывал нас под свою власть через своих послов; второй – хан крымский; третий – король польский, который и теперь может принять нас в свою милость, если сами захотим; четвертый есть православный Великой России государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, которого мы уже шесть лет беспрестанными молениями нашими себе просим; тут которого хотите, того и избирайте. Царь турецкий басурман. Всем нам известно, как братья наши, православные христиане, греки, терпят и в каком живут от безбожных утеснении. Крымский хан тоже басурман, которого мы по нужде и в дружбу принявши, какие нестерпимые обиды испытали. Об утеснениях от польских панов нечего и говорить: сами знаете, что они почитали лучше рендаря и пса, нежели брата нашего христианина! А православный христианский великий государь, царь восточный – единого с нами благочестия, греческого закона, единого исповедания; мы с православием Великой Руси едино тело церкви, имеющее главою Иисуса Христа. Этот великий государь царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в нашей Украине, не презрев наших шестилетних молений, склонил теперь к нам милостивое свое царское сердце и прислал к нам своих великих ближних людей с царской милостью. Если мы его с усердием возлюбим, то кроме его высокой руки, благотишайшего пристанища не обрящем. Если же кто с нами не согласен, тот пусть идет куда хочет – вольная дорога!

После этих слов весь народ закричал:

– Волим под крепкой рукой царя восточного православного в нашей благочестивой вере умирать, нежели ненавистнику Христа – поганину достаться!

Тогда Тетеря, обходя всех по кругу, спрашивал, обращаясь во все стороны:

– Все ли так соизволяете?

Весь народ отвечал:

– Все единодушно!

Подводя итог, Богдан Хмельницкий сказал: – Буди тако! Да укрепит нас господь под царскою крепкою рукою!».

Условия, на которых Украина была принята в состав Рос­сийского государства, были изложены в «Статьях», подписан­ных в Москве в марте 1654 г. В «Статьях Богдана Хмельницкого» были перечислены права и привилегии, пожалованные Войску Запорожскому, казацкой старшине, украинской шляхте и многим крупным городам. «Статьи Богдана Хмельницкого» давали им несравненно более широкие права, чем те, которыми они пользовались, пребывая под властью Польши. На Украине сохранялись военно-административные органы управления, во главе с выборным гетманом, количество казацких войск устанавливалось в 60 тыс., продолжало действовать местное право. Вместе с тем Мартовские статьи ограничивали экономические и политические права гетманского управления, отныне подчинявшегося царскому правительству.

Вопрос присоединения Украины к России является одним из наиболее актуальных для исторической науки и в настоящее время, перерастая в важнейшую геополитическую проблему современности. Ряд российских историков не могут до сих пор отрешиться от предвзятого подхода к этому историческому событию. Известный российский историк Н.И. Ульянов в своей книге «Происхождение украинского сепаратизма», вышедшей в Нью-Йорке, подчеркивает: «Москва, как известно, не горела особенным желанием присоединить к себе Украину. Это важно иметь в виду, когда читаешь жалобы самостийнических историков на «лихих соседей», не позволивших будто бы учредиться независимой Украине в 1648 – 1654 годах. Ни один из этих соседей – Москва, Крым, Турция – не имели на нее видов и никаких препятствий ее независимости не собирались чинить. Что же касается Польши, то после одержанных над нею блестящих побед, ей можно было продиктовать любые условия. Не в соседях было дело, а в самой Украине. Там попросту не существовало в те дни идеи «незалежности». Казачья аристократия не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. Ее усилия направлялись как раз на то, чтобы удержать Украину под Польшей, а крестьян – под панами любой ценой. Себе самой она мечтала получить панство, какового некоторые добились уже в 1649 годе после Зборовского мира. Но в народной толще было стихийное тяготение к Москве. Измученный изменами, изверившийся в своих вождях народ усматривал единственный выход в московском подданстве».

История испытывала на «прочность» взаимоотношения России и Украины. Северная война – одна из самых длительных и тяжелых в истории страны. Она длилась 21 год, унесла тысячи жизней. Война велась вблизи берегов Балтики, в лесах Белоруссии, на полях Украины, среди озер Финляндии; русские полки совершали походы в Польшу, в германские княжества; русские корабли сражались на Балтике, на Ладожском и Чудском озерах. После овладения Невой и основания Пе­тербурга все дальнейшие бои и походы имели цель, сокрушив военную мощь Швеции, закрепить за Россией выход к морю в устье Невы. Когда под Полтавой была разгромлена основная часть вооруженных сил Швеции, Петр оценил значение Полтавской победы словами: «Ныне уже совершенный камень во основание Санкт-Петербурха положен». По мнению Петра, на поле под Полтавой окончательно решился вопрос о возвращении России выхода к Балтике и тем самым «вхождения» в Европу, от которой она, силой исторических событий, была «отодвинута» и отброшена Европой в Азию. Полтавское сражение – одна из наиболее величественных страниц в истории России и одна из наиболее трагичных – в истории Украины. Причина же этого состоит в том, что величие России, ее статус «великой» державы в значительной мере за счет независимости Украины «произрастали» – Россия стала великой державой лишь включив в свой состав Украину. Как же разворачивались события данного исторического периода в Украине?

После битвы под Лесной Петр, не зная об «отложении» гетмана Мазепы, направил всю имевшуюся у него кавалерию под командой Меншикова в Украину с тем, чтобы совместно с войсками Мазепы помешать продви­жению шведской армии южнее р. Десны.

Однако Мазепа давно уже находился в тайных сношениях с Лещинским и самим КарломXII. Он обещал им поднять восстание против России и присоединиться с казачьим войском к шведской армии. Мазепа ловко скрывал свои замыслы. Петр I не верил доходившим до него сведениям о гетмане. Генеральный судья Кочубей и полтавский полковник Искра, пытавшиеся разоблачить гетмана, были выданы Мазепе и погибли на плахе. Гетман оставался вне подозрений. Пользуясь этим, он тщательно готовился к приходу шведов, собрал много продовольствия и боеприпасов в Батурине, Ромнах и Гадяче.

Видя приближение конницы Меншикова и опасаясь, что его измена открыта, гетман выступил с 5-тысячным отрядом казаков навстречу шведам. Но даже в этом отряде только самая близкая к Мазепе верхушка старшины знала о его замыслах. Когда Мазепа объявил казакам о переходе на сторону Карла XII, то большая часть вернулась назад, так что к шведам гетман привел лишь около 2 тыс. человек вместо обещанных 50 тыс. Такой оборот дела ставил под сомнение возможность нового похода на Москву. Шведский король решил остаться зимовать на Украине, рассчитывая, что ему удастся склонить на свою сторону Турцию и Крым.

Петр I принял энергичные меры, чтобы предупредить опасные последствия измены Мазепы. Он обратился с манифестами к украинскому народу. Издал свой универсал и Мазепа. Вот что писал Мазепа в объяс­нение причин, побудивших его перейти к Карлу XII: «Московская потенция уже давно имеет всезлобные намерения против нас, а в последнее время начала отбирать в свою область малороссийские города, выгонять из них ограбленных и доведенных до нищеты жителей и заселять своими войсками». По словам Мазепы, трусливые москали, всегда удиравшие от непобедимого шведского войска, явились теперь в Малороссию не для борьбы с Карлом, «не ради того, чтобы нас защищать от шведов, а чтобы огнем, грабежом и убийством истреблять нас».

В соответствии со сложившимся военно-стратегическим положением Меншиков получил приказ разорить Батурин и уничтожить собранные там запасы. Подойдя к Батурину, Карл XII нашел город разоренным. В «Истории русов» так описаны эти события: при взятии Батурина Меншиков велел перебить всех поголовно, вплоть до младенцев. Жестокость, проявленная при этом, встречается только в историях ассирийских ца­рей или в походах Тамерлана. Перевязанных «сердюцких старшин и гражданских урядников» он колесовал, четвертовал, сажал на кол, «а дальше выдуманы новые роды мучения, самое воображение в ужас приводящие». Тела казненных Меншиков бросал на съедение зверям и птицам и, покинув сожженный Батурин, жег и разорял по пути все малороссийские селения, «обращая жилища народные в пустыню». «Малороссия долго тогда еще курилась после пожиравшего ее пламени».

Зверства царского любимца не ограничились, по уверению «Истории русов», батуринскими избиениями, но распространились на тех чиновников и знатных казаков, что не явились «в общее собрание» для выборов нового гетмана. Они, по подозрению в сочувствии Мазепе, были «преданы различным казням в местечке Лебедине, что около города Ахтырки». Казни были самые нечеловеческие, а казням предшествовали пытки «батожьем, кнутом и шиною, то есть разожженным железом, водимым с тихостью или медленностью по телам человеческим, которые от того кипели, шкварились и воздымались».

Жертвами таких истязаний сделались до девятисот человек.

Непростыми были отношения украинского народа и со шведами. Карл был воинствующим протестантом и еще в Саксонии и в Польше успел насильственно обратить около восьмидесяти костелов в лютеранские кирхи. К православной вере он испытывал еще меньшее уважение. Церкви православные занимал для постоя и устраивал там конюшни. Известны многочисленные случаи жестокостей по отношению к местному населению – сожжение деревень и истребление жителей. Отправляясь в Малороссию, король рассчитывал найти там богатые склады хлеба и всяческих припасов, заготовленных Мазепой, но, придя, не нашел ничего. Тогда начался грабеж украинского населения. Ответ народа нанес немалый урон шведскому воинству.

Полтавская битва коренным образом изменила геополитическое положение Украины и России: империя сделала решающий шаг к окончательному закабалению, превращению Украины во «внутреннюю колонию», Россия же свершила шаг к обретению статуса «великой державы». Для повышения роли России в политической жизни Европы характерно, что долго тянувшиеся переговоры о женитьбе царевича Алексея теперь быстро закончились. Женой его стала принцесса Шарлотта Вольфенбюттельская, сестра жены германского императора. Стремление к союзу с Россией обнаружил курфюрст Ганновера, которому предстояло скоро стать английским королем. В 1710 г. между Россией и Ганновером была заключена союзная конвенция. Даже в Турции известие о Полтаве произвело полезное для интересов России впечатление. Султан заверил русского посла П. А. Толстого, что Турция не нарушит мира с Русским государством.

Державы «Великого союза» – Англия, Голландия, Австрия, сожалея, что в свое время отказались посредничать в вопросе о примирении России со Швецией и вступлении в «Великий союз», хотят теперь, чтобы Россия возобновила это предложение. Но обстановка изменилась. Русское правительство не желало и слышать о чьем бы то ни было посредничестве и холодно относилось к перспективе вступления в «Великий союз». Более того, Петр I заявил английскому посланнику в России Витворту, что он сам готов оказать услуги по примирению держав, занятых в войне за испанское наследство. Это означало полную перемену ролей.

Во Франции могущество России теперь тоже оценивалось очень высоко. «Король-солнце» Людовик XIV считал, что, если Россия и Швеция, заключив мир, выступят посредниками на Западе, это будет отвечать интересам Франции и что у них «достаточно сил для того, чтобы заставить себя слушаться». Французское правительство в целях привлечения России на свою сторону выражало готовность установить торговлю меж­ду обеими странами через балтийские порты, закрепив их за Россией, а также добиться получения от султана согласия на проход русских кораблей из Черного моря в Средиземное. Россия «рубила окна» в Европу как на юге (Украина), так и на севере. Петербург не случайно называли «окном в Европу». Сам градостроительный замысел этого города утверждал европейский характер Российского государства и его культуры. Эта мысль настойчиво внедрялась в сознание европейских правительств. Например, план Петербурга, гравированный на 9 медных листах в 1723 г., русские послы распространяли в тех странах, где они были аккредитованы. Еще раньше, в 1716 г., правительствам западных стран рассылали проект устройства Петербурга, выполненный архитектором А. Леблоном. В сознании современников Петербург воплощал патриотический подъем складывающейся нации. Этот по­дъем питался проводимыми реформами, успехами в Северной войне, крепнущей мощью государства, ростом его международного значения. Характерно высказывание В. Растрелли по поводу строительства Зимнего дворца: «Строение каменного Зимнего дворца строится для одной славы всероссийской».

Отличия «петербургского» и «московского» периодов – явление не географическое, точно так же, как противопоставление столицы, расположенной на морском берегу, эксцентрически, почти за пределами государственной территории, и столицы на семи холмах, в центре страны, принадлежит не географии. Такое расположение столиц не причина, а результат различных концепций государственности. Петр I не был здесь уникальным. Еще Святослав в X веке замышлял перенести столицу из Киева на Дунай и полемически говорил матери, что «Переяславци на Дунаи... есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся:... от Грекь злато, паволоки, вина и овощеве разноличныя, изъ Чехъ же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воскъ, и медъ и челяд». Город, расположенный на берегу, на краю новозавоеванной земли, объявляется центром государства. Это мог бы сказать и Петр I, в этом заключался значительный геополитический смысл.

Петербург задуман с мыслью «все флаги в гости будут к нам», следовательно, с идеей о том, что сам себе он недостаточен, что он – ворота. Москва – центр. Она – Третий Рим, Центр вселенной, находя­щейся одновременно в кольце окружения, за ее пределами – язычники, враги... Ее всемирная роль покоится на ее идейной чистоте, поэтому в центре «московской идеи» лежит самоизоляция, которая противоречиво сочетается с концепцией мирового господства.

«Европеизм» петровской эпохи совсем не отменил недоверие к Западу даже в правительственных сферах. Не случайно Петр и его продолжатели активно усваивали на Западе военную технику, одновременно проводя в социальной сфере политику закрепления крепостнических структур. Эта двойственность имела гораздо большие последствия, чем можно было бы представить. Теоретические концепции и реальная государственная практика разделились. Концепции прогресса переместились в литературу, практика осталась в руках государства. С одной стороны, это обеспечило прогрессивность культуры. Культура сделалась неотделимой от критики государ­ственности. Деятели культуры (как и культура в целом) стали оппозиционной сферой по отношению к российской государственности.

Просто и ясно объяснял причину российского отставания царь Петр Великий: «Западная Европа раньше нас усвоила науки древнего мира, и потому нас опередила, мы догоним ее, когда в свою очередь усвоим эти науки». Многие европейские государства возникли на развалинах Римской империи, на почве, «пропитанной античностью»: за несколько веков до Киевской Руси, в середине V века уже были налицо королевства франков, англосаксов, позже – вестготское в Испании. Однако ряд государств, у которых Петр I был склонен учиться, возникли позже и вдали от Рима; в частности, главный противник – Швеция, где первые короли появляются примерно тогда же, когда и великие князья киевские (античность решительно ни при чем!), однако даже своевольному Карлу ХІІ приходилось считаться с ригсдагом (парламентом), шведские же крестьяне в ту пору – зависимые, но отнюдь не крепостные. Выходит, причина не в античности, а в ментальности развития восточного славянства, его историческом прошлом. Солгасно преданию (Ключевский излагает его, смягчив грубое слово), Петр сказал: «Европа нужна нам еще на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней спиной». Далее историк резюмирует: «Прошли десятки лет, а русское общество и не думало повертываться спиной к Западной Европе».

При Петре за 20–30 лет промышленность выросла в несколько раз, вскоре Россия вышла на первое место в мире по металлу; была создана крупнейшая в Европе регулярная армия, артиллерия, современный флот; пробито «окно в Европу», завязаны разнообразные дипломатические и торговые связи, приглашены сотни специалистов, построена новая столица, заложены в разных местах страны города, прорыты каналы, основаны Академия наук, газета, новый календарь. Сверх того, еще множество новшеств: иная структура государства, иной быт «верхних слоев», иной внешний вид, иной язык... Однако французская поговорка гласит: «Много перемен – мало изменений!» – глубинная ментальность не претерпела кардинальных изменений. Петр I, столк­нувшись с тем, что его курсу преобразований противодействовала могущественная боярско-бюрократическая оппозиция, предпринял решительные меры. Способ, к которому прибег Петр, – опалы, ссылки, казни, замена одних бюрократов другими. Подобные меры хоть и ослабляли противника, но давали лишь частичный эффект. Отмена местничества в царствование старшего брата Петра, царя Федора Алексеевича, расправа со стрелецкой оппозицией также были значительными, но еще не принципиальными мерами. Куда важнее было создание Петром параллельного аппарата. Боярская дума, старые приказы еще функционировали, когда Петр уже опирался на своих «потешных» – Преображенский и Семеновский полки – «контур» новой армии, нового аппарата! Параллельный аппарат разрастается, определенным образом взаимодействуя и вытесняя прежний, боярско-«застойный». Перенос столицы из Москвы в Петербург – одно из существенных звеньев этой политики. В старой столице оставались прежние, «медленные» органы власти; они были обречены на отмирание или преобразование. На новом месте было куда легче построить и расширить новую по своей структуре власть. Коллегии, сенат, синод, генерал-прокурор – все эти структуры выросли и укрепились в Петербурге... Однако при всех этих феерических достижениях «нестроение» в России перешло из одной сферы в другую – ни в одной стране не бывало подобного раскола между господами и слугами, как в петровской и послепетровской Руси. Прежде, в XVI веке и ранее, барин, царь своим обликом был понятен населению: более богатые одеяния, но по типу привычные, длинные, национальные; таковы же бороды, прически. При Петре I и после него у «благородных» короткая одежда, бритое лицо, парик, вызывающий ужас и отвращение мужиков. Если в других странах аристократы говорили по крайней мере на национальном языке, то русские «верхи» все более изъяснялись на немецком, а позже – на французском. Все более нарастал раскол нации, огромное отчуждение «верхов» и «низов».

Исторический факт – в течение двухсот лет цвет русской нации говорил по-французски, стесняясь своего природного языка. Это не только было оскорбительно, но и нелепо, как если бы, допустим, при дворе Людовика XIV говорили по-китайски. Любовь к иноземным словам с петровского времени – явление абсолютно нормальное, как дождь со снегом в ноябре. Начиная с петровских времен до трети словаря состояла из немецких и голландских слов, затем – из французских и английских. При этом «европеизация» была внешне – поверхностной, суть же системы по-прежнему заключалась, во многом сводилась к азиатско-деспоти­ческой ментальности, разительно отличавшейся от европейской. Так, в «Правде воли монаршей», составленной виднейшим идеологом абсолютизма первой трети ХVIII века Феофаном Прокоповичем, обосновывалось «право» монарха вмешиваться в частную жизнь подданных, предписывать «обряды гражданские, церковные, перемены обычаев, упо­требление платьев, домостроения, чины и церемонии в пировании, свадьбы, погребения и пр.». Этим правом, как известно, в ХVIII в. широко пользовалась российская правящая элита. Вот лишь один из многих указов Петра I: «Всяких чинов людям московским и городовым жителям... кроме духовного чина и пашеных крестьян носить платья немецкие, верхние саксонские и французские,...а русского и черкесских кафтанов и тулупов, и азямов, и штанов, и сапогов, и башмаков, и шапок никому не носить и на русских седлах не ездить, а мастеровым людям не делать и в рядах не торговать». Разумеется, все это под «жестким наказаньем» батогами, дыбой как средством «европеизации». Были указы «о бритии бород и усов всякого чина людям кроме попов и дьяконов» – во времена Петра I борьба со старинным платьем и бородами, велась в общем русле мероприятий по становлению новой культуры. «О, бородачи!» – с ненавистью восклицал Петр, имея в виду сопротивлявшихся реформам староверов. Для него и его сподвижников «кафтан, тулуп и азям» с бородой ассоциировались с косностью, противостоянием его рефор­мам. С азиатщиной он боролся по-азиатски, преимущественно азиатскими методами. Посему его «европейские нововведения» встречали сопротивление в славянском мире. Так «раз­горелся бунт в Астрахани, поднятый во имя русской бороды и русского платья: в праздники при входе в церкви и по большим улицам на мужчинах и женщинах русское платье отрезывали донага, а у бородачей выстригали усы и бороды «с мясом». Это была попытка «порушить» многовековую традицию чисто азиатскими способами, путем насилия, унижения личности, ее ниспровержения.

В Древней Руси борода была в большой чести у каждого взрослого мужчины. Это считалось настолько естественным, что даже боги и святые (как в языческом пантеоне, так и после принятия христианства) непременно изображались с бородами. Она служила не только украшением лица наших предков, но и олицетворяла собой честь и достоинство свободного человека, о чем красноречиво свидетельствуют законодательные акты того времени. К примеру, по «Русской правде» (древнейший свод законов XI–XII веков) за лишение человека бороды взималась пеня в размере 12 гривен, в то время как за нанесенные увечья – 3 гривны. И данное воздаяние не являлось неким нонсенсом – гораздо более строгое наказание – за повреждение бороды позднее предусматривала Псковская судная грамота, принятая псковичами на вече в 1462 году. Если вина обидчика была доказана, то с него взимался солидный штраф в два рубля – самый высокий штраф по судной грамоте, он вдвое выше наказания за избиение, разбой, грабеж или вооруженное нападение (для сравнения: один рубль в то время стоило целое стадо овец). Последствия подобной «европеизации» Руси были трагично противоречи­вы: «Порой царь-реформатор, преобразователь-революционер «прививал» на российской почве не только благие «европейские» начинания, но и «сеял» семена будущего «непотребства» – он повелел всем знатным и родовитым «пить по утрам кофий и курить табак», сделал водку неотъемлемым элементом русской жизни: «В добрые минуты он любил повеселиться и пошутить, но часто его шутки шли через край, становились неприличны или жестоки. В торжественные дни в своем Летнем саду перед дворцом, в дубовой роще, им самим разведенной, он любил видеть вокруг себя высшее общество столицы, охотно беседовал со светскими чинами о политике, с духовными о церковных делах... Но его хлебосольство порой становилось хуже «демьяновой ухи». Привыкнув к простой водке, он требовал, чтобы ее пили и гости, не исключая дам. Бывало ужас пронимал участников и участниц торжества, когда в саду появлялись гвардейцы с ушатами сивухи, запах которой широко разносился по аллеям, причем часовым приказывалось никого не выпускать из сада». Особо назначенные для этого майоры гвардии обязаны были потчевать всех за здоровье царя, и счастливым считал себя тот, кому удавалось какими-либо путями ускользнуть из сада».

Зачастую нововведения «европейского» образца соседствовали с элементами тоталитарно-бюрократического прошлого, причудливым, гротескным образом взаимодополняя и усиливая их ментальность.

Донос при Петре I стал самым могучим охранителем права и порядка в государстве: доноситель доносил – на приказного взяточника, другой доноситель доносил на доносчика губернаторам, третий на этих самых губернаторов высшим персонам, пока за правдивое доношение не бывал вознаграждаем милостивым государевым жалованием, а за неправдивое по доносу наивысшего доносителя не клал голову на плаху, подобно князю Гагарину. Петр I обнародовал ряд правительственных указов, в которых «призывал всякого чина людей, от первых даже и до земледельцев, без опасения приезжать и доносить самому царю о грабителях народа и повредителях интересов государственных; время для таких доношений – с октября по март; правдивый доноситель за такую службу получал движимое и недвижимое имущество и даже чин преступника. По букве закона крестьянин князя Долгорукого, правдиво на него донесший, получил его усадьбу и чин генерал-кригепленико­тен­циара; а кто, прибавлял указ, ведая нарушителей указов, не известит, сам будет без пощады казнен или наказан». Таким образом, при Петре донос становился не для «фискала» только, но и для простого обывателя «службой», своего рода натуральной повинностью; обывательские совести «отбирались в казну», как лошади в армию. Поощряемые штрафами, экзекуциями, сыск и донос превращались в ремесло, в заработок, в верноподданическое служение, обещая стать самой деятельной охраной права, порядка и благопристойности на Руси».

Ранее доминировал взгляд, что русский человек в ХVIII в. под влиянием Запада переменился чисто внешне, поверхностно, оставшись, по сути дела, старозаветным, дремуче провинциальным. Между тем становление новой культуры – это кризис в мировоззрении, в душевном строе русского человека: ломались привычные нормы морали, поведения, взаимоотношений в семье, в обществе, внешний облик самого человека, его одежда, прическа, быт, привычки. Эти изменения являли собой сложный, мучительный процесс. Классовая и сословная вражда, вмешательство государства в личную жизнь, вековые привычки и предрассудки, поток новых впечатлений – все это каждый человек должен был осознать, оценить, найти свое место в динамично меняющейся обстановке: «Да еще бы в огонь християнин не шел при этом», – восклицал протопоп Аввакум. И действительно, тысячи людей шли «в огонь», находя столь жестокий исход мучительным противоречиям жизни.

Новые явления можно проследить в бытовых повестях, созданных безвестными авторами в первой трети ХVIII века. Это «История о российском дворянине Фроле Скобееве», «Гистория о российском матросе Василии Кориотском», «Гистория о храбром российском кавалере Александре», «Гистория о некоем шляхецком сыне». Повести распространялись в рукописях. Судя по количеству списков, они были весьма популярны на протяжении всего века. Объединяют повести характер, тип их героев, общность подхода к жизни, взглядов, эстетических вкусов. Эти произведения еще несовершенны в художественном отношении, эпоха преобразований отразилась в них не во всей своей глубине и многообразии. И все же они позволяют многое узнать о том времени, о людях, дают возможность почувствовать это время, его новую культуру. Одна черта героев «петровских повестей» резко отличает их от большинства людей средневековой культуры – их отношение к Европе, к европейской культуре. Характерно, что они не противопоставляют Россию Европе, вернее, не отделяют ее от Европы. Без всякого нажима, как нечто само собой разумеющееся, начинает автор свою «Гисторию о Василии Кориотском»: «В Российских Европиях некоторый живяше дворянин...» – для людей петровской культуры нет никаких сомнений в том, что Россия – европейская страна. Для всех героев «петровских повестей» поездка в «чужие края» для царской службы, для постижения науки, для изучения тамошних городов, крепостей и «политических нравов» – дело вполне естественное и необходимое. Герой повести Василий сам просился, чтобы его послали вместе с другими матросами в Голландию «для лутчаго познания наук». Упрашивая родителей отпустить его за границу, он дал развернутую мотивировку своей просьбы – «его нестерпимо мучит желание иностранных государств видением очеса мои насладить и их политичных нравов себя обучить». Эти слова напоминают запись в дневнике кн. Б. Куракина: «В России нынешних времен обычай имеют, каждый желает свету видеть».

Повести отразили и бытовые реалии нового времени: немыслимые в средневековье герои повестей исполняют арии своим возлюбленным, играют на арфах и флейтах, искусно танцуют с дамами. В авторской речи героев этого периода наличествует множество иностранных слов, с чрезмерным изобилием хлынувших в русский язык в начале ХVIII века. Некоторые из них остались в языке до сих пор: матрос, ария, квартира, министерский, профессор, маршировать и т.п. Но были заимствования неудачные, портившие язык: «ребелизонт Григорий Отрепьев», «великий трактамент», «урочной термин» и многое другое. Как ни парадоксально – при всем этом калейдоскопе свершений, изменений, потрясений в России не произошли кардинальные преобразования, меняющие ее ментальность. Во времена Петра Восток полностью захватил базисную систему отношений, ужесточив крепостное право: вместо поземельного для государственных крестьян был введен уравнительный подушный налог, постепенно разрушивший систему частного владения землей (при доминировании, разумеется, госсобственности). Дело Петра I завершила Екатерина II, которая одной рукой подписала указ о вольностях дворянства, узаконив для них право частной собственности на землю, а другой окончательно отняла на казенных землях право частного владения, оставив крестьянам лишь право пользования землей. Что касается надстройки, то восточное начало в европейском обрамлении сформировали промежуточный, компромиссный итог, образовав дворянство – привилегированный слой полноправных граждан, по своему статусу напоминавших жителей античного полиса: это были прежние вотчинники и условные держатели земель, которые, примирившись со службой царю, отказавшись от феодальной вольницы, получили за это землю в наследственное владение (в пределах воли государевой), что породило своеобразный дуализм восточного и античного обществ, когда система непосредственного, прямого насилия над одними (лишенным прав крестьянством), резко меняется по отношению к полноправным – «управляющим», т.е. дворянству, фор­мируя надстроечную структуру, которая становится воплощением самодержавия в сфере жизненных интересов правящего класса.

«Оболочка» восточного общества, уничтожив феодальную сердцевину, породила две социально-экономические формы – непосредственное насилие в производстве (по отношению к «низам») и законодательное регулирование в управлении – по отношению к полноправным (“верхам»). Маркиз де-Кюстин заметил по этому поводу: «Воспользоваться всеми административными достижениями европейских государств для того, чтобы управлять на чисто восточный лад шестидесятимиллионным народом, – такова задача, над разрешением которой со времен Петра I изощряются все российские императоры».

Данное направление «европеизированной азиатщины» трансформировалось в своеобразную внешнеполитическую «имперскую» линию, которая, по мысли А.И. Солженицына: «Погубила Россию, ибо, начиная с XVIII столетия, мы считали своим долгом активно вмешиваться во все европейские конфликты, где так или иначе участвовали славяне – от Балкан до Польши. В конечном итоге мы получили изнуренную Россию. Со времен Петра I вся Россия только и делала, что «ишачила» на гигантскую военную машину. Это неизбежно приводило к соблазну решать все проблемы только силовыми методами. Мы называли победами военные кампании, где погибало до двух третей армии, а священная столица подвергалась полному разграблению и сожжению. После каждой такой пирровой победы поднималась прямо-таки неистовая пропагандистская кампания, заставляющая следующие поколения забыть о цене победы: «Нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Вдумывались ли мы в смысл этих слов: «За ценой не постоим?», – вопрошает А.И. Солженицын, – значит, не пожалеем ни своей, ни чужой жизни. А ведь надо жалеть. Каждую каплю русской крови надо жалеть. Со времен Петра I нам неустанно внушалось, что государственные интересы превыше всего. Ты ничто, твой народ – все – стало нашей дилеммой». «Единица вздор, единица ноль», – вещала нам официальная пропаганда языком гениального поэта столетия спустя. К чему же привела подобная европеизированная азиатская имперская политика, каков конечный итог петровской «революции сверху?» – весьма разочаровывающий, противоречивый, бинарно-взрывчатый. В начале ХХ столетия были опубликованы исследования П.Н. Милюкова о населении и государственном хозяйстве при Петре Великом. По данным петровских переписей и ревизий, автор пришел к неожиданным выводам: податное население к 1710 году уменьшилось на 20%, то есть на одну пятую; если учесть, что часть этих людей переходила в другие категории населения, тогда получается убыль 14, 6%, то есть одна седьмая. По некоторым же губерниям убыль населения представлялась катастрофической (Архангельская и Санкт-Петербургская – 40%, Смоленская – 46%, Московская – 24%).

Позже, однако, М.В. Клочков, Я.Е. Водарсккй, Е.В. Анисимов и другие исследователи уточнили, что выкладки эти не совсем надежны; огромное количество людей пряталось от переписчиков (Петр I в конце царствования пытками и казнями добывал с мест «правильные цифры»); через несколько лет после смерти первого императора очередная сводка определила, что 74, 2% убывающих приходится на долю умерших, 20, 1% – на беглых, 5, 5% – на рекрутов.

В исследовании Е.В. Анисимова «Податная реформа Петра I» приводятся весьма впечатляющие сведения об экономике тогдашней России: прямые и косвенные налоги с 1680 по 1724 год возросли в 5, 5 раза, если разделить их на «податную душу» и учесть падение курса рубля, то получится, что в конце царствования Петра мужик и посадский платили в казну в среднем втрое больше, чем в начале. По словам одного из тайных доносителей, «крестьянам не доведется быть более отягченными» и «при дальнейшем увеличении податных тягостей может остаться земля без людей». Анисимов показывает, как огромная петровская армия располагалась «по губерниям» для обеспечения само­державной диктатуры, пресечения побегов, вышибания необходимых миллионов на армию, флот, Петербург, двор.

Н. Эйдельман отмечал, что, если вслед за дореволюционной наукой учесть убыль населения, равную одной седьмой, то переведя все это на язык «современных цифр», получим, что для времени Петра I это было то же самое, как если бы ныне вдруг в России исчезло 40 миллионов человек. Таким образом, импульсивно-азиатский «рывок славянства в Европу» в период петровского правления имел свои непредсказуемые последствия – потери населения при Петре I превысили потери от сталинских репрессий в советский период.

Таблица, составленная А. Спундэ, известным российским экономистом, иллюстрирует последствия кустарно-волевого подхода к судьбе России в период петровского «рывка» к европейским «ценностям» следующим образом:

 

Таблица 9

Выплавлено чугуна (в тыс. тонн)

Годы Россия Англия США Франция
  26, 0 - - -
  32, 0 20, 0 1, 0 17, 7
  183, 0 629, 3 167, 7 270, 7
  330, 0 3982, 0 934, 0 892, 2

 

«Приведенные данные показывают, – поясняет А. Спундэ, – что Россия, конвульсивно вырвавшаяся при Петре I на первое место в мире по уровню черной металлургии, потом резко, и чем дальше, тем больше, отстает от всех без исключения промышленных стран Запада. Причины этого заключались в том, что крепостная промышленность Петра I, усиливавшая феодализм, давала убийственно малый рост производительности труда, ограничивала потребление черного металла внутри страны: пушек и ружей становилось больше, но пахали по-прежнему деревянной сохой, не строили в сколько-нибудь удовлетворительном количестве станков для ремесла и промышленности». Приведя чрезвычайно точное замечание французского историка Левека о том, что «Петр I еще больше увеличил рабство русских людей, требуя, чтобы они СТАЛИ ПОХОЖИМИ на свободных людей», А.Спундэ резюмирует: «Реформаторская деятельность Петра представляет собой яркий пример того, к каким результатам может привести быстрое развитие промышленных сил, если оно не служит формированию соответствующих общественных отношений». А. Спундэ писал эти строки как предостережение тем, кто уже в советскую эпоху вновь требовал от людей выглядеть свободными и «возводил развитие промышленности в ранг всемогущего средства спасения, не зави­сящего от того, какой ценой, какими способами и чьим, в конечном итоге, интересам оно служит». Итак, промышленность выросла – капитализм замедлился. Фабриканты и заводчики становятся важными людьми, получают дво­рянство (например, Демидовы, Гончаровы), большинство же купцов, мещан и мечтать не смеет, скажем, о таком положении, которое их «коллега» сэр Джон Фальстаф имел в ХV веке. Городничий в гоголевском «Ревизоре» еще через сто лет после Петра I будет купцам бороды рвать.

Известный историк и политический деятель России Н.М. Милюков, оценивая политические преобразования Петра I, отмечал: «Политический рост государства опять опередил его экономическое развитие... Ценой разорения Россия возведена была в ранг европейской державы». (Нечто подобное свершилось и в сталинский период обретения империей статуса доминирующей сверхдержавы мира). Как бы конкретизируя последствия петровского «рывка» в Европу, Александр Иванович Герцен резюмировал: «Петр I, конвент научили нас шагать семи­мильными шагами, прыгать из первого месяца беременности в девя­тый». Царя-революционера сравнивали с лидерами французской революции – великий революционер русский...

«Революция сверху» Петра I определила русскую историю примерно на полтора века, – и это, конечно, много. Несколько следующих поколений ясно ощущают себя в петровском, петербургском периоде. Чаадаев: «Петр кинул нас на поприще всемирного прогресса».

Каведин (1866): «Петр I как будто еще жив и находится между нами. Мы до сих пор продолжаем относиться к нему как современники, любим его или не любим, превозносим выше небес или умаляем его заслуги..., много, много еще времени пройдет, пока для Петра наступит спокойный, беспристрастный, нелицеприятный суд, который будет вместе с тем разрешением вопроса о том, что мы такое и куда идем».

Когда на Руси дела шли сравнительно хорошо, например, при освобождении крестьян, потомки «добрели» к Петру: выходило, что при страшных ужасах его правления все же – вот благой результат!


Западная демократия – это брэнд «внешнего» пользования, для доминирования на мировой арене.

Ю.М. Теплицкий

Говорите правду – и вы будете оригинальны.

А.В. Вампилов

Умные люди на то и умны, чтобы разобраться в запутаных вопросах.

М.А. Булгаков

Великая идея в дурной среде извращается в ряд нелепостей.

В.О. Ключевский

Счастье – в предчувствии счастья.

А.В. Вампилов

 






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.