Комплекс Ирода и абсолют Иисуса 2 страница

Экономическая основа «азиатского», «общинного» способа производства вновь и вновь как единственно возможное проецирует, рождает, воскрешает несвободу, деспотизм во всех своих ячейках, на всех своих уровнях.

При всем этом впервые понятие «свобода» появилось... в ХХIV веке до нашей эры отнюдь не на благословенно-либеральном Западе (коим он в тот период отнюдь не являлся!), а... на Востоке.

Первые социальные реформы, о которых мы имели письменное свидетельство, были осуществлены в шумерском городе-государстве Лагаше в ХХIV веке до новой эры. Эти реформы были направлены против злоупотреблений «прежних времен», виновниками которых были вездесущие чиновники. Они произвольно повышали налоги, вводили бесчисленные подати и даже посягали на собственность храмов, что вообще считалось недопустимым. В конечном счете жители Лагаша, будучи не в силах более терпеть этот гнет, свергли династию Урнанше и избрали себе правителя из другого рода. Этот новый царь Урукагина восстановил законность и порядок, смягчил бремя налогов. Примечательно, что в отчете об этих социальных реформах впервые в истории человечества встречается слово «свобода» (по-шумерски «амарги»).

Но что же такое «свобода», из-за которой вспыхивали войны, восстания и революции, люди шли на плаху, эшафот, пытки, смерь? Специфика «свободы» состоит в том, что общество, как и человек, может по доброй воле, осознанно делать выбор между решением правильным или ошибочным, причем в последнем случае его ожидает гибель. Значит, свобода выбора – отнюдь не право на безответственность. Наоборот, это тяжелый моральный груз, ибо, находясь в социуме, человек отвечает не только за себя и свое, еще не родившееся потомство, но и за свой коллектив, своих друзей-соплеменников, наследие предков, благополучие потомков и, наконец, за идеи, формирующие его культуру, и даже идеалы, ради которых стоит жить и не жаль умереть.

Небытие, энтропия, распад (в человеческом измерении – смерть) – обычно является «воздаянием» за неверно принятое человеком и человеческим сообществом решение: «Специфика «свободы» только в том, что человек, как и общество, может делать выбор между решением правильным или ошибочным, причем в последнем случае его ожидает гибель». Нежизнеспособные социальные структуры, сообщества, приходящие в упадок, обновляются в огне энтропии, распада, гибели, смерти. Руины прежних формаций служат при этом своеобразным «гумусом» для нарождающихся новых сообществ, формаций. При всей жестокости подобных исторических событий нельзя не признать их закономерность. Природа не знает «жалости», она признает лишь целесообразность.

Когда-то людоедство у всех обитавших на земле племен было чем-то совершенно естественным, банальнейшей вещью, не вызывающей ни у кого никакого протеста. Даже XIX век застал на нашей планете народы, практиковавшие каннибализм с такой же уверенностью в праве своем пожирать человеческое мясо, как и в праве есть вообще. Новозеландские маори считали, что с глазами врага они получают его зоркость, с сердцем и печенью набираются храбрости и мужества. История и этнография знают множество случаев, когда людоедство носит более ограниченный характер. Были народы, воины которых охотно лакомились убитыми врагами, но никак не соплеменниками. Были общества, в которых право на каннибализм принадлежало членам господствующего слоя, вождям и их родным. По мере развития общества круг «людоедов по праву рождения» все более сужался. Людоедство начинает носить ритуальный характер, становится чем-то вроде религиозного обряда, как многие другие устаревшие и вышедшие из повседневного обихода обычаи. Ели мясо только тех, кого приносили в жертву, а в жертву чаще всего приносят врагов. По-видимому, последними из людей право на каннибализм сохраняли самые высокопоставленные из них – цари.

Предполагают, что в ликвидации обычая людоедства огромную роль сыграли женщины. Они составляли ту часть общества, которую, прежде всего, отстранили от каннибализма – мужчины оставляли мясо для себя. Впрочем, такое объяснение слишком просто. Имело значение, конечно, и то, что, пожирая тело убитого, человек, по убеждению первобытных людей, заимствовал его качества. К чему женщинам, считали их супруги, мужские свойства? Для женщин человеческое мясо стало табу, у них воспитывалось отвращение к нему, постепенно они сумели передать это отвращение своим детям, независимо от пола...

Так или иначе, на достаточно высокой стадии развития общества людоедство осталось «предназначением» только богов, вроде знаменитого финикийского Молоха, которому приносили в жертву детей. Соответствующий обычай на заре своей истории знала Греция. Утверждают, что с ним удалось покончить в Спарте только вполне историческому лицу – великому законодателю Ликургу. Но обычай часто удается победить, сделав ему в чем-то уступку. Ликург заменил жертвоприношение детей наказанием – сечением.

Один из самых ярких представителей философской мысли ХХ столетия Карл Ясперс отмечает: «Всему в мире отведено определенное время, и все обречено на гибель. Но только человек знает, что он должен умереть. Наталкиваясь на эту пограничную ситуацию, он познает вечность во времени, историчность как явление бытия, уничтожение времени во времени».

История вычеркивает старые имена и названия. В начале VI века исчезает таинственное, спрятанное в Кавказских горах Урарту, не устоявшее под напором скифов и мидян.

В 546 году перестает существовать Лидийское царство: его сказочные богатства достаются персидской казне, а незадачливый царь Крез попадает в плен, став жертвой собственной опрометчивости. Спросив у оракула, идти ли ему войной против персов, он получил невразумительный ответ: «Если перейдешь реку Галис, сокрушишь великое царство». Предсказание сбылось, и Крезу, закованному в цепи, оставалось лишь сетовать на двусмысленность пророчества и с запоздалым раскаянием вспоминать о том, как он пренебрег предостережением афинского мудреца Солона.

Геродот передает: в Сардах, пышной столице Лидии, Солону показывали сокровища царя. Когда он внимательно все рассмотрел, Крез сказал ему: «О твоей мудрости, любезный афинянин, до нас доходит громкая молва. Из жажды знаний и любопытства ты посетил многие земли, и потому я хотел бы спросить тебя, видел ли ты счастливого человека?» Крез задал такой вопрос, рассчитывая, что будет произнесено его имя. Солон, однако, назвал других людей – граждан, честно выполнявших свой долг и достойно встретивших смерть. Крез был раздосадован: «Неужели ты ни во что не ставишь мое счастье и ставишь меня ниже простолюдинов?» И услышал в ответ: «Я знаю, Крез, что божество завистливо, а ты спрашиваешь меня о человеческом счастье... Человек ведь не более, чем случайность. Ты, конечно, очень богат и повелеваешь многими народами, но назвать тебя счастливым я могу лишь тогда, когда узнаю, что ты благополучно окончил свои дни. Многих божество ласкало надеждой счастья, а потом ниспровергало. Во всяком деле надо поглядеть, каков его конец».

В чем заключался феномен древневосточных деспотий, невероятной жестокости правителей этих государств? Самое невероятное состоит в том, что государство на Древнем Востоке вовсе не было таким грозным и могущественным, каким оно хотело казаться. Если деспот способен отрубить голову любому, то это отнюдь не означает, что государство, которым он управляет, – сильное и крепкое. Вполне может быть и обратное: жестокие наказания возмещают неспособность царя по-настоящему управлять своими подданными. Царская власть не «пронизывала» всю толщу населения сверху донизу. Она была сильна в больших городах, в близких к столице районах, но весьма слаба в глубинке, в поместьях вельмож и богатых храмов. Основная часть населения проживала родами или сельскими общинами, сохранявшими власть и право самоуправления в деревенских делах – это были своеобразные «кубики», первоэлементы, из которых формировались восточные деспотии. Был лишь один способ повысить устойчивость этой государственной конструкции – увеличить ее массу, заставить верхние этажи с удвоенной энергией давить на нижние. Собственно, это и составляет суть восточной деспотии, а именно, неограниченная власть царя, правителя над подданными, что стабилизировало, цементировало государственную конструкцию. Древневосточные правители, действительно, были подобны богам, хотя и сверхжестоким – из хаоса первобытных форм организации труда и власти они умудрялись создавать на диво отлаженный и без сбоев работающий механизм, в основе которого – страх, питаемый невероятной жестокостью, кровью. Может показаться, что обожествление, оказывавшееся правителям на Востоке, всего лишь разновидность угодничества и лести. Однако это не совсем так, ибо это была плата творцам нового, очеловеченного мира, жить в котором было (как это ни абсурдно!) неизмеримо уютнее, чем в первобытном мире диких, враждебных человеку ничем не обузданных инстинктов и страстей.

«Языческий мир», достигнув мощи и величия в параметрах властной Иродианы», метался в тенетах всепроникающей жестокости, насилия, вошел в режим «самоуничтожения», «гибели всерьез». Иисус Христос – величайший реформатор, преобразователь всех сфер бытия человечества, внесший в бытие «Homo sapiens», в мятущийся, грешный мир гармонию упорядоченности, нравственные ориентиры, безбрежный горизонт морального совершенствования.

По мнению таких известных богословов, как Д. Гудинг и Д. Леннокс, языческий мир был полон всевозможными половыми извращениями, детоубийствами, ложью, экономическим, социальным и политическим угнетением, жестокостью и убийствами. Поэтому были установлены законы пищи и чистоты, чтобы защитить внутреннюю цитадель социальных и религиозных ценностей иудаизма. Ветхозаветные иудейские пророки постоянно говорили, что, когда Израиль начинал пренебрегать этими законами, это приводило к компромиссу с упадочным миром язычества и к нравственной и духовной катастрофе.

Когда, по рассказу Луки, первые христиане, которые сами были евреями, отказались от этой обороны, правил и установлений, это было очень важным событием. Они, конечно, не отказались от израильского монотеизма или нравственных норм закона Израиля, однако они действительно отказались от настойчивого подчеркивания Израилем особых привилегий, данных этому народу. Они разрушили стены, разделявшие иудеев и язычников, и провозгласили, что через Христа Бог совершает новые дела в мире. Он примиряет иудеев и язычников вначале с собой, а затем и друг с другом через одного и того же Христа. Он создает «новую тварь», всемирное сообщество, в котором раса и национальность не играют никакой роли, а вместо вражды царит любовь.

Прежде всего, должны были исчезнуть законы о пище и правила ритуального очищения, которые затрудняли общение и социальное сближение между иудеем и язычником. Сам Христос указывал, что внешние ритуальные омовения – это всего лишь символы. Они не в состоянии затронуть или очистить тление, коснувшееся человеческого сердца, однако они способны подменить и часто подменяют нравственность и не дают человеку увидеть свою подлинную нравственную и духовную нечистоту. Поэтому Христос своей Божественной властью упразднил законы о пище и правила ритуального очищения. А когда набожный римский сотник пригласил Апостола Петра к себе домой, чтобы тот объяснил ему христианскую Благую Весть, Сам Бог вмешался и преподал Петру предметный урок, чтобы подтвердить ему непосредственно, что теперь он может свободно идти и есть вместе с язычниками.

Затем Бог преподал Петру еще один, на этот раз более фундаментальный урок. Многие иудеи впали в серьезное заблуждение, полагая, что несмотря на личные и общенациональные прегрешения, их привилегированная роль означает, что они уже по определению лучше язычников, и, как бы ни были благородны и нравственно чисты отдельные язычники, они, будучи язычниками, все равно по определению, «нечисты и нечестивы». Петру предстояло усвоить, что никаких людей первого и второго сорта не существует; ни одного человека, к какой бы расе он ни принадлежал, нельзя считать скверным или нечистым. Эти два урока уже подготовили еврея Петра и его друзей евреев к тому, чтобы прийти и стать плечом к плечу с неевреями на платформе их общей принадлежности к человечеству.

Ю. Нагибин, предпринимая реминисценцию проблемы, отмечал: «Согласно христианскому вероучению, Богочеловек Иисус Христос вмещает в себе всю полноту Божественной и человеческой природы и в этом смысле наднационален. Но как Совершенный, лишенный греха, Человек, он, тем не менее, наделен всеми признаками конкретного человека, в том числе национально-этническими. Еврейское происхождение Иисуса и воспитание Его в рамках иудейской традиции однозначно подтверждается евангельскими текстами. Иисус был рожден благочестивой иудейкой Марией, на восьмой день подвергся обрезанию по иудейскому обряду, соблюдал еврейские обычаи, праздновал иудейскую Пасху, прекрасно знал еврейское Св. Писание и постоянно ссылался на него в Своих проповедях. Проповедь Иисуса при Его земной жизни была обращена прежде всего к еврейскому народу.

Евреями были и апостолы – первые ученики Христа, и члены первой христианской общины в Иерусалиме. При этом основой христианства является то, что во Христе нет различия между иудеем и эллином, между рабом и господином; в христианстве выражается и высшая тайна человеческого существования, и тот прямой путь, который ведет к спасению. Это – путь спасительный не только для отдельных лиц, но и для целых народов».

Вплоть до начала Своей общественной проповеди Иисус жил как любой другой молодой человек, строго соблюдая все религиозные предписания Своего народа. В то время много говорили об Иоанне Крестителе, видя в нем пророка, которого у еврейского народа не было уже 150 лет, – а пророки всегда действовали в истории Израиля. Иоанн Креститель положил конец тому периоду еврейской истории, который был для народа подобен засухе. Со всей Иудеи и Галилеи стекались люди, чтобы послушать его проповедь; Иисус тоже отправился к нему, послушать проповедь Иоанна Крестителя. Заметив его, Иоанн, как бы охваченный пророческим вдохновением, кричит: «Вот – Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира». Его слушатели, по-видимому, привыкли к тому, что его слова не всегда понятны, и считали его пророком, но не всегда обращали особое внимание на то, что он говорил. Однако некоторые были поражены этими словами и взглядом Иоанна, устремленным на Иисуса. Два галилейских рыбака, пришедших издалека, очень внимательно следили за всем, что происходит, потому что они – провинциалы, редко бывающие в городе. Итак, эти двое, заметив, на кого смотрел Иоанн, когда произносил удивительные слова, следуют за тем человеком. Иисус же, оглянувшись и увидев их, идущих, спросил их: «Что вам надобно?» Они сказали Ему: «Равви», – что значит «учитель», – «где живешь?» Ответил им: «Пойдите и увидите». Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у Него день тот. Было около десятого часа.

Одного из них звали Андрей. Он пришел к своему брату Симону и сказал: «Мы нашли Мессию». В этом рассказе есть неподдельная искренность. Они пробыли у Иисуса до вечера, забыв о том, что наступил час, когда их товарищи отправляются ловить рыбу. Они обрели уверенность и сообщили об этом другим.

На первый взгляд, это спонтанное зарождение у двух учеников убеждения в том, что Иисус – Мессия, которое передается впоследствии Симону, Филиппу и Нафанаилу, не соответствует обыденным обстоятельствамих знакомства с Иисусом, приглашаю­щим их к Себе домой. И все же передними – человек, не похожий на остальных. Быть может, жизнь внесет свои изменения в их восприятие, но первое впечатление – впечатление исключительности – останется.

Иногда можно слышать утверждения такого типа: «У христиан есть Христос, у буддистов – Будда, а у мусульман – Магомет». Необходимо кратко остановиться на этом вопросе. Христианская весть состоит в том, что Человек, который ел, ходил, вел нормальное человеческое существование, сказал: «Я – ваша судьба», «Я – Тот, кем стоит все мироздание». Это объективно единственный случай в истории, когда человек не просто «обожествил себя» в общем смысле, но по существу отождествил себя с Богом. С точки зрения истории религиозного сознания человечества, нужно заметить, что чем гениальнее религиозное прозрение человека, тем в большей степени он осознает и ощущает свою несоизмеримость с Богом или превосходство Бога, несоответствие между Богом и человеческим существом. Религиозный опыт – это именно пережитое на опыте осознание человеком своего ничтожества, непостижимости тайны. Согласно легенде, св. Франциска однажды застали стоящим на коленях и уткнувшимся лицом в мох в лесах Верны; он все время повторял: «Кто Ты? Кто я?», свидетельствуя, таким образом, о пропасти, разделяющей два полюса, – человека и Бога, благодаря которой и возникает притягательная сила религиозного чувства. Чем оно сильнее, чем более подобно мощному, сияющему, опаляющему разряду молнии, тем в большей степени человек ощущает разницу потенциалов между этими двумя полюсами. Чем в большей степени человек религиозно одарен, тем менее подвержен искушению отождествить себя с божественным началом. Конечно, человек может дейст­вовать, воображая, что он – божество, но теоретически такое отождествление невозможно. В силу самой своей организации человек не может отождествить себя как существо, явно ущербное с началом вселенским. Такое бывает разве что в случае явной патологии. В обычном состоянии разум не поддается этому искушению, потому что каждое искушение должно обладать видимостью правдоподобия. Видимостью возможности считать себя Богом для человека разумного невозможно в силу полного неправдоподобия.

Христос не сразу дал исчерпывающий ответ на вопрос, возникший в сердцах людей, следовавших за Ним, привыкших к Его речам, Его поведению, силе воздействия Его личности и Его власти над людьми и природой. Если бы Он сразу дал этот ответ, то наверняка избежал бы крестной смерти: Его бы не убили, потому что сочли просто сумаcшедшим. И, действительно, ответ, который Он должен был бы дать, бесконечно превышал способность восприятия этих людей. Этот ответ показался бы скорее безумным, чем богохульством.

Поэтому Иисус, давая откровения о Себе, следовал мудрой педагогике. Он открывался людям постепенно, позволяя личности других людей активно развиваться, уподобляясь Ему так, если бы Иисус сразу же открыто провозгласил Свою божественную природу. Это вызвало бы у любого реакцию, исключа­ющую доверие. Евреи слишком ожесточились в своем монотеизме, чтобы принять утверждение, затрагивающееих кристально чистое представление о Боге, без соответствующей подготовки.

Основа представления Иисуса Христа о человеке – это констатация существования в нем реальности, превосходящей любую пространственно-временную реальность. Весь мир не стоит самого малого человеческого существа; ничто в мироздании не может сравниться с ним с первого момента его зачатия вплоть до последнего мгновения его дряхлой старости. В каждом человеке есть начало, в силу которого он не зависит ни от кого, – это основа его неотчуждаемых прав, источник всех нравственных ценностей.

Ценность личности нельзя смешивать (а перед этим искушением нас всегда ставит общепринятое мировоззрение) с непосредственными реакциями, которые нам подсказывают обстоятельства. В этом случае ценность личности ограничивается рамками среды, где человек живет. Напротив, человеческая личность обладает автономной ценностью и автономными правами, которые нельзя присвоить и никто не может отнять. Ценность мотивирует действия, указывает их цель, «то, ради чего стоит действовать» или существовать. Следовательно, быть источником ценностей означает для личности заключать в себе самой цель своих действий.

Поэтому на протяжении всего Своего существования Иисус утверждает бесконечную ценность отдельного человека, стремление сделать его счастливым, что вызывает у нас представление о ни с чем не сравнимой, ни к чему не сводимой ценности человеческой личности. Счастье отдельного человека – это вопрос существования всего мира. «Какая польза человеку, если он приобретает весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?»

Никогда материнская или отцовская любовь, сколь сильной, нежной она ни была бы, не охватывала человеческого сердца более, чем это слово Христа, страстно защищавшего жизнь человека.

Таким образом, ценность человеческой личности, определенная таким образом, есть утверждение, глубоко соответствующее нашей природе. Но зададим себе вопрос: на чем она основана? Если мы ясно не осознаем, на чем основывается та или иная ценность, то тем самым отрицаем ее, не отдавая себе в этом отчета.

Фарисеи постоянно втягивали Его в споры, пытаясь поставить в затруднительное положение, всячески испытывали Его. Эти споры происходили на глазах у тех, кто приближался из чистого любопытства. Решив поймать Иисуса на слове, фарисеи спрашивают Его, позволительно ли платить подать кесарю. Если бы Иисус дал утвердительный ответ, то Он предал бы свой народ, если бы Его ответ был отрицательным, он дал бы повод обвинить Его перед лицом римского прокуратора в неповиновении властям. Но, взяв монету, Иисус спрашивает у них, чей портрет изображен на ней, и, получив ответ, что это портрет Цезаря, отвечает: «Отдавайте кесарю кесарево, Богу Богово». Так решение дилеммы было неожиданно оставлено на волю свободы, которой Иисус как бы пере­поручил это решение чудесным и непредсказуемым образом.

Благодаря Его уму, любые попытки заманить Его в ловушку терпели крах. К Нему привели женщину, обвиненную в прелюбодеянии, и спросили Его, следует ли по закону Моисееву побить ее камнями. Известный российский литератор и мыслитель Ю. Нагибин, осмысливая данную коллизию, отмечал: «...Иисус оказался в трудном положении: должен ли Он был отказаться от духа милосердия, который всегда проповедовал, или должен был поступить в явном противоречии с духом закона? Если же приговор был уже вынесен, Его положение было еще опаснее: Ему пришлось бы либо выступить против решения суда, либо (если допустить, что в то время иудеи не могли выносить смертных приговоров) предстать бунтовщиком в глазах римлян. Он был поставлен в такое же безвыходное положение, как и в тот раз, когда у Него спросили, подобает ли платить подать кесарю».

Он не прерывает спрашивающих, глядя на них тем пронизывающим взглядом, который, казалось, проникал во все глубины человеческого сердца, потом наклоняется и начинает писать пальцем на песке, как бы говоря: «Ваши слова написаны на песке». Обвинители думают, что Он у них в руках, и продолжают добиваться ответа. Тогда Он встает и говорит: «Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень». Можно представить себе, какое напряженное молчание наступило после этих слов. Все медленно оборачиваются и уходят, тогда как Иисус по-прежнему, склонившись, пишет символические знаки на песке, а потрясенная женщина в одиночестве стоит перед Ним. Он спрашивает ее: «Никто не осудил тебя?» и она отвечает: «Никто». Тогда Иисус говорит ей: «И Я не осуждаю тебя, иди и впредь не греши».

Но даже не строгий ум и не разящая диалектика Иисуса производят самое сильное впечатление на тех, кто всегда следует за Ним. Самым великим чудом, которое поражало учеников ежедневно, было не исцеление парализованных, не очищение прокаженных и не возвращение зрения слепым, самым великим чудом был этот взгляд, для которого в душе человека не оставалось ничего сокрытого. Способность достичь человеческого сердца – это величайшее и наиболее убедительное чудо. «Иисус встает перед нашей совестью, – в душевном мире других людей Он у Себя дома... Он не ограничивается проповедью учения, которое ведомо Ему благодаря Его мудрости или Откровению: можно сказать, что Он принимает к сердцу каждого человека...».

Человек могущественный редко бывает действительно добрым. Но в Иисусе все, кто с Ним сталкивался, могли видеть не только взор властный, чудотворный, завораживающий, но и взор добрый. Кажется невозможным, чтобы столь великая власть сочеталась с такой глубокой добротой, и так же трудно себе представить, чтобы столь острый ум был столь прост и бесхитростен, чтобы человек, им обладавший, был столь детски доверчив, открыт и правдив! Как прекрасно, перечитывая те евангельские эпизоды, о которых мы только что упоминали, отмечать едва намеченные штрихи, благодаря которым нам открывается вся способность Иисуса быть мягким и сопереживать людям!

Вспомните, как в одном городе Он видит погребальное шествие и узнает, что умерший – единственный сын вдовы. «Не плачь!» – говорит Он, движимый состраданием к женщине, и не только утешает ее, но и возвращает ей сына живым, хотя Его не просили ни о чуде, ни о сочувствии. Точно так же Он по собственному почину исцелит согбенную женщину, которая в течение многих лет не могла выпрямиться. Иисус, проповедуя в синагоге, видит ее, подзывает к Себе и исцеляет.

Различные эпизоды Евангелия свидетельствуют о внимании Иисуса к детям, о том, как Он легко находит подход к ним. Евангелист Марк говорит: «Приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним». И Иисус не ограничивается только благословением, но берет их на руки, укоряет тех, кто запрещает приводить к Нему детей.

В ответ на вопрос учеников: «Учитель! Какая наибольшая заповедь в законе?» Иисус сказал: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим – сия есть первая и наибольшая заповедь. Вторая же, подобная ей – возлюби ближнего твоего, как самого себя».

Вместе с Иисусом в мир приходит откровение о личности, и именно ее страстная защита делает Иисуса пламенным проповедником любви как к Богу, так и ко всем людям на Земле. В своем учении Он отмечает, что перед человеком стоит выбор: либо считать себя свободным от всего мироздания и зависящим только от Бога, либо считать себя свободным от Бога и стать рабом обстоятельств.

Иисус настаивал на том, что смущало людей чрезмерно щепетильных. Он говорил: «Послушайте меня, так лучше для вас. Если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну. Если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну огненную. Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную...». Греческое слово, к которому этимологически восходит латинское слово «соблазн», имеет также значение «ловушка, обман». Иисус предупреждает нас, чтобы мы не обманывались относительно этой конечной связи с Богом; религиозная жизнь выгодна человеку для того, чтобы спасти свою собственную личность.

Отметим, что нет ничего более фарисейского, нежели отдать ближ­нему одежду, исполняя долг в расчете на награду; нет ничего в большей степени порабощающего человека, чем так называемый долг ради долга. Совпадение долга со счастьем – самое конкретное, что подсказывает природа, хотя и косвенно.

В десятой главе Евангелия от Матфея рассказывается, что, посылая двенадцать учеников проповедовать в селения, Иисус дает им наставления, в которых находит свое яркое выражение Его воспитательный метод: «А если кто не примет вас и не послушает слов ваших, то, выходя из дома или города того, отрясите прах от ног ваших; истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому. Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби. Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища, и в синагогах своих будут бить вас. И поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками... Предаст же брат брата на смерть, и отец сына; и восстанут дети на родителей, и умертвят их. И будете ненавидимы всеми за имя Мое... Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего. Довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его. Если хозяина дома назвали Вельзевулом, не тем ли более домашних его? Что говорю вам в темноте, говорите при свете; и что на ухо слышите, проповедуйте на кровлях».

Самое главное и, при внимательном рассмотрении, самое впечатляющее в этих словах «Меня ради» – не столько описание возможной враждебности, навстречу которой шел последователь Иисуса, сколь бы реалистическим и, безусловно, значительным они ни были в восприятии слушателя, но то, что за этим описанием подразумевалось: постепенно Иисус делает Свою личность средото­чием эмоциональной жизни человека и его свободы. И это становится особенно очевидным, когда Он ставит желание следовать за Ним в один ряд с самыми глубокими привязанностями человека.

«Когда же Он еще говорил к народу, Матерь и братья Его стояли вне дома, желая говорить с Ним. И некто сказал Ему: вот, Матерь Твоя и братья твои стоят вне, желая говорить с Тобой. Он же сказал в ответ говорившему: кто Матерь Моя? и кто братья Мои? И, указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь». Он утверждает свою личность как альтернативу естественным человеческим привязанностям, хотя слово «альтернатива» здесь не подходит: оно отражает лишь первую реакцию человека на это требование Иисуса. Нужно было бы сказать: Он делает свою собственную личность центром самих естественных человеческих привязанностей, по полному праву утверждает Себя в качестве их истинного источника. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня... Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее».

Гегель в работе «Жизнь Иисуса» так излагает основы христианского вероучения: «Есть ведь и гражданский закон: око за око, зуб за зуб. Но не превращайте это судебное установление в масштаб вашей частной жизни, не руководствуйтесь им при воздаянии за обиду или при оказании услуги. Подчините мстительность свою и свои, пусть даже справедливые, притязания благородным чувствам кротости и доброты в полном безразличии к имуществу своему.