ВВЕДЕНИЕ. В круговороте ежедневных проблем мы обычно забывает о том, что все наши земные страсти происходят на поверхности совершенно крохотной (по космически меркам)

В круговороте ежедневных проблем мы обычно забывает о том, что все наши земные страсти происходят на поверхности совершенно крохотной (по космически меркам) песчинки, которая мчится сквозь бездны вселенского мрака с непостижимой скоростью – 95 тысяч километров в час. «Ничто так не волнует людей, как звездное небо над головой и нравственный Закон внутри нас», – отмечал Иммануил Кант. Причины этого обосновал профессор Джорджио Пиккардо, директор физико-химического института во Флоренции, который писал: «Подобно космическому кораблю, наша планета вечно странствует в бездонном, усеянном маяками звезд океане Вселенной. Мы плаваем на этом корабле, не замечая, что нас овевают «ветры» космических странствий, не видя, как «вздымаются за бортом» электромагнитные волны, не чувствуя пронизывающих потоков космических частиц, не слыша сигналов далеких миров. Связь Земли с космосом ускользает от наших непосредственных физических ощущений, но она доступна для научного исследования».

Как бы обобщая вышесказанное, самый знаменитый украинец ХХ столетия В.И. Вернадский подчеркивал: «Твари Земли являются созданием сложного космического процесса и закономерной частью стройного космического механизма, в котором, как мы знаем, нет случайностей».

Ученик Циолковского А. Чижевский отмечал органичную связь Вселенной и человека Земли, выразил это в образной, поэтической форме:

И вновь и вновь взошли на солнце пятна,

И помрачились трезвые умы.

И пал престол, и были неотвратны

Голодный мор и ужасы чумы.

И вал морской вскипал от колебаний,

И норд сверкал, и двигались смерчи,

И родились на ниве состязаний

Фанатики, герои, палачи.

Таким образом, не только каждый из живущих на Земле, но и этносы, цивилизации – это не некая случайность, оплошность Бога и Природы, а сложнейший космический эволюционный процесс с труднопрогнозируемыми целями и задачами.

Тем не менее, основополагающим вопросом всех доселе существовавших поколений людей, тех или иных этносов или цивилизаций, был Хайамовским: «Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим? В чем нашей жизни суть?».

«Зло – это несоответствие между сущим и должным», – отмечал Гегель. Что же в таком случае добро, в чем ориентиры прогресса, развития и успеха, что обусловливает расцвет «вишневого сада» этносов, цивилизаций? В ХІХ веке в ряде книг утверждалось: как только на земле число грамотных превысит число неграмотных, как только читать и писать будет 51 процент населения, все, наконец, исправится «само собою» и явятся счастье, вольность, гармония.

В фантастических романах прошлого главным было радио и телеграф ибо при них ожидалось счастье всего человечества. «Вот радио и телеграф есть, а счастья нет», – отмечал в своих «Записных книжках» И. Ильф.

Своеобразно относился к прогрессу Л.Н. Толстой, отмечая: «Чингисхан с телеграфом хуже, чем Чингисхан без телеграфа».

В ХХ веке аксиома «Просвещение = Свобода + Счастье» подверглась тяжкому испытанию: в стране Гете и Гейне с «творческим» мастерством «созидались» Дахау и Освенцимы, «демократические» американцы зажгли преисподнюю Хиросимы и Нагасаки.

Канадский культуролог Герберт Маклюэн утверждал, что история цивилизации полностью зависит от коммуникационных факторов. Первобытнообщинный строй он ставил в зависимость от устных форм информации, полагая, что в этот дописьменный период структура мира в сознании людей выглядела более многомерно, нежели на следующей фазе, начавшейся после изобретения алфавита и книгопечатания, повлекших за собой индивидуально-одномерное восприятие мира через его письменную кодификацию, чреватую распространением враждебных отношений между людьми, народами, странами, а также между человеком и природой. Возвращение людям единства с окружающей средой и избавление от экологических последствий индустриализма Маклюэн связывал с изобретением электронных средств массовой информации, которые расширяют диапазон чувственного восприятия человека, ликвидируя тем самым противоречия между человеком и окружающей средой, характерные для «Гутенберговой эры» и исчезающие в эпоху электронной революции, когда средства информации «не являются более мостом между человеком и природой: они и есть природа». Людей разных континентов, одновременно слушающих радио или смотрящих телевизионные передачи, Маклюэн уподоблял членам некой «глобальной деревни», которые участвуют в создании новых миров и ритуалов электронного века, якобы возвращающих им потерянное чувство единства человеческой натуры и связей с глобальным жизненным природным пространством за счет общения нового типа – без «уз разума и языков».

Профессор Гарвардского и Колумбийского университета Дэниел Белл, один из наиболее видных создателей доктрины постиндустриального общества, подобно Маклюэну, признавал лидирующую роль электронных массмедиа в преобразовании общественной жизни мира, но не фетишизировал их и не предлагал решать проблемы экологического характера с помощью замены интеллектуально-вербального познания мира его слуховизуальной осязаемостью. Он утверждал, что благодаря преобразованию машинной технологии в интеллектуальную, управляемую компьютерно-информационными средствами, происходят качественные структурные преобразования в различных сферах жизни: в экономке центр тяжести перемещается с производства на сферу услуг и исследовательские институты; финансовый капитал уступает место человеческому: ведущую функцию обретают информационные средства и связь, способствующие тому, что большая часть общества начинает принимать участие в его управлении и критическом переосмыслении традиционных представлений и структур. Но каким образом? Д. Белла не радует распространение зрелищного электронного «неоритуализма». Он с тревогой констатирует растущий разрыв между культурой и социальной структурой. Общество, замечает ученый, становится более организованным, приспосабливающимся к знаниям и господству научных сил, а культура оказывается все более гедонистической, вседозволяющей, экспрессивной, не верующей ни в авторитеты, ни в блага технологизированного мира.

В своих монографиях «Приход постиндустриального общества» (1974) и «Культурные противоречия капитализма» (1976) Белл фиксировал внимание на историческом парадоксе: в XX и начале ХХІ века в США превалирует индивидуализм в экономике и регулирование в морали. «Это опасно, – писал он, – ибо отсутствие прочной системы моральных убеждений является культурным противоречием общества и серьезно осложняет проблему его выживания». Выход из такого противоречия Белл видел в религии, несущей людям веру в духовное единение, а не нигилизм и индивидуализм, и помогающей восстанавливать распадающиеся связи между поколениями и культурными традициями, без которых общество теряет свою целостность и силу в решении различных крупномасштабных проблем.

Герман Кан в ряде своих работ предсказывал, что развертывание электронно-информационной революции приведет к распространению «ощущаемой культуры» с такими характерными для нее чертами, как эксгибиционизм, бунтарская сенсационность, яростные новации, вульгарные уродства, порнография и сарказм.

В отличие от Белла Кан не уповал на религию, считая, что она тоже эволюционизирует к мирскому прагматизму. Более реальной ему представлялась «контрреформация», которая может вместе с «контркультурой» ощущаемого типа образовать новый синтез – «мозаичную культуру» цивилизаций, допускающую свободное сосуществование рыночных принципов транснациональных корпораций и плюрализма индивидуальных вкусов и систем поведения в современном «глобальном мегаполисе», образующемся под воздействием электронных массмедиа. «…Культура из сферы элитарных идейно-творческих исканий превращается в сферу массово-досуговых развлечений и удовольствий, индивидуально покупаемых на рынке услуг наряду с товарами» – отмечал он.

Модифицируя концепции Маклюэна, Белла, Кана и их единомышленников, Тоффлер выделил в истории цивилизации три волны: аграрную (до XVIII в.), индустриальную (до 1955 г.) и пост – или супериндустриальную – после 1955 г., в которой все структуры общества, образ жизни и сознание людей оказываются в многосторонней системной зависимости от электронных масс-медиа, ибо Миф стал управлять полностью миром человека.

Подобно Маклюэну, Тоффлер резко критикует период второй волны за войну с природой, но в вину этому периоду ставит не «Гутенбергову галактику», а рыночные отношения и фабричные принципы связей между людьми в различных сферах жизни – на производстве, в семье, в учебных и культурных учреждениях.

С рыночным принципом производства Тоффлер сопрягает распад семьи (ее члены перестали трудиться сообща, как в доиндустриальный период), стандартизацию всех форм быта и информационных средств, омассовление вкусов и представлений, стереотипность стиля поведения и образа мышления, основанного на трех концепциях: война с природой, эволюция и прогресс. При этом «поэты и драматурги считали, что необходимость прогресса не требует доказательств. Прогрессом оправдывалась и деградация природы, и покорение «слаборазвитой цивилизации».

Однако, по мнению Тоффлера, историческое время второй волны кончилось. Наступил кризис всех ее принципов, концепций и структур, ощущаемый в области благосостояния людей, городов, государств, образования, здравоохранения, международных финансовых систем и природных ресурсов. (Большевики-коммунисты в СССР шли по старой проторенной стезе, не замечая, что идут против течения жизни. В этом отношении капитализм – более универсальная система, не отягощенная многочисленными «табу». Отсюда ее более высокая приспособляемость, непотопляемость).

Третья волна ликвидирует разрыв между продюсером (производителем товара) и консьюмером (потребителем), и создается новый тип экономики – просьюмеризм, основанный на компьютерных системах связи, которые соединяют дома с банками, магазинами, учреждениями, обеспечивая трудовую деятельность прямо на дому и без рыночных принципов. Производить будут не для продажи, а для разумного личного потребления, относясь к природным ресурсам бережливо и экономично.

Тоффлер отмечает, что благодаря «электронным коттеджам» – основной ячейке грядущего информационного общества – все члены семьи будут сообща управлять компьютерной техникой, заменяя промышленные действия информационными, и при желании связываться с любыми общественными структурами. При этом каждый член «электронных коттеджей» будет иметь возможность кнопочным путем избирать себе информацию по собственному вкусу и не пассивно ее потреблять, а активно воспроизводить и преобразовывать на экранах персональных компьютеров.

Однако Данте заметил: «Благими намерениями вымощена дорога в ад». При этом Джордж Байрон отмечал: «Прошлое – лучший урок для настоящего». В. Шекспир, соотнося прошлое, настоящее и будущее, писал:

И я скажу незнающему свету,

Как все произошло; то будет повесть

Бесчеловечных и кровавых дел,

Случайных кар, негаданных убийств.

Смертей, в нужде подстроенных лукавством,

И, наконец, коварных козней, павших

На головы зачинщиков.

Человек и общество, личность в общецивилизационном процессе – важнейшие проблемы не только науки, но и искусства. Поэт Л. Эпнштейн в стихотворении «Истории не скажешь «извините» писал:

Моцарт. Венские концерты.

Утро. Бабочки. Ростки.

Бунт растений. Крах концепций.

Усмирение тоски.

Сохнет горло. Разум тает.

Пух летает. День идет.

Человек не понимает,

Как он коротко живет.

Как он сам смешон и краток –

Словно сбивчивая речь,

Что должна миропорядок

От коррозии сберечь.

От своего прошлого мы не можем «просто» отказаться, отречься, «отряхнуть его прах с наших ног».

Всем памятна жуткая легенда о манкуртах из романа Чингиза Айтматова «И дольше века длится день». Попавшим в рабство молодым людям обривали головы и напяливали обруч из парной верблюжьей шкуры. Шкура высыхала, обруч стягивался. Люди испытывали страшные мучения на солнцепеке, они теряли память. Навсегда. Манкурт не знал, кто он, какого рода-племени. Тот же Иван, родства не помнящий… Но зато теперь он был старательным, безропотным исполнителем.

Легенда эта глубоко символична. То, что делает нас людьми, – это наша историческая память. Это приобщенность к духовному наследию прошлого. Осознание себя наследником и продолжателем дела бесчисленных ушедших поколений, сопричастность с ними, внутреннее единородство.

Кто-то из мудрых сказал: одни человек – не человек. Два человека – не человек. Человек – это все человечество. Человек – это не только все ныне живущее человечество, но и все предшествующие поколения.

Помимо генетического наследования, человек формируется социальным наследованием. Мы не просто биологические наследники своих предков, носители их генетической программы. Мы наследуем их материальную и духовную культуру, как то социальное поле цивилизации – социум, которое расширяем в меру собственных возможностей и талантов и передаем эстафету поколениям следующим.

Достижения отживших поколений – их борьба идей, их озарения, подвиги, мысли и тернии, трагедии на пути к этим подвигам – все это не умирает. Все это продолжает свою жизнь в поколениях грядущих. Искры человеческой мысли, исторической памяти все время летят к нам из пепла прошедшего, поддерживают и раздувают живой огонь нашей сегодняшней духовной жизни. И если это пламя начинает на наших глазах вянуть, затухать, то не в том ли дело, что мы перестали слышать пульс истории? Или не хотим, или боимся слышать?

Человек – это все человечество в его настоящем, прошедшем и будущем. И это отнюдь не фигуральное выражение. Человек лишь тогда ощущает себя полнокровным духовным существом, когда его формирует все социальное поле, все достояние рода. Мы богаты богатством духа прошедших поколений. Мы богаты своей историей. И если из фундамента ее вынимается один только кирпич, то кривится и все здание. Беднее становится каждый из нас.

История не позади нас, как принято думать, она впереди нас. И это не парадокс. Исходя из этого, – наиболее актуальная вещь на свете – история. Это хорошо уже понимал поэт-историк Пушкин: «Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь перед одним настоящим». Ключ же к настоящему, его постижению, преобразованию лежит в загадочно-волшебном ларце Прошлого.

Цивилизационные различия, проистекающие из многовековой ментальности народов, тектоническими разломами разделяют людей различных стран, континентов.

Мы слишком разные. Издавна. Древний афинянин, побывав в Ольвии, с негодованием рассказывал, что скифы не имеют домов, а во время своих праздников напиваются до бесчувствия. Скифы же, наблюдая вакханалии греков, чувствовали такое омерзение, что, однажды увидев своего царя, гостившего в Ольвии, в венце и с тирсом в руках в составе процессии ликующих эллинов, убили его.

Иудеи ненавидели римлян за то, что те ели свинину, а римляне считали противоестественным обычай обрезания. Рыцари, захватившие Палестину, возмущались арабским обычаем многоженства, а арабы считали бесстыдством незакрытые лица французских дам. Каков же выход из данной ситуации? По мнению А. Тойнби, в обозримом будущем единство человечества будет восприниматься как одно из фундаментальных условий человеческой жизни – как бы часть природного миропорядка и локальное местечковое мировоззрение пионеров цивилизации в первые шесть тысячелетий своего существования будут восприниматься с трудом – как будто та или иная страна является центром, а то и всей Вселенной. А. Тойнби на основе этого заключает: «Наши потомки не будут лишь западными жителями, как мы. Они будут наследниками Конфуция и Лао-цзы, так же как и Сократа, и Платона и Плотина, наследниками Гаутамы Будды, так же как и Второ Исайи, и Иисуса Христа, наследниками Заратустры и Мухаммеда, так же как пророков Илии и Елисея, и апостолов Петра и Павла…».

Молчат гробницы, мумии и кости, –

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена…