Глава восемнадцатая. Крушение французской армии

По вполне очевидным причинам Дюнкерк для фран­цузов не мог иметь и не имел в действительности того значения, которое ему придавали англичане. Именно поэтому французское руководство как военное, так и политическое принимало в этот период отчаянные меры для создания новой линии обороны на реке Сомме. Каждый солдат, которого удалось бы вывезти живым из района Дюнкерка, был бы не только спасен от немецких лагерей военнопленных, но и представлял бы собою уже обученное, обстрелянное и испытанное в боях пополнение для последующих боев на юге страны.

То, что это не было вообще осуществлено или было реализовано слишком поздно, явилось одной из причин крушения французской военной доктрины, приведшего к поражению на севере.

Здесь не представляется возможным рассмотреть в деталях все причины этого крушения, но одно ясно, что его истоки уходят далеко в прошлое. Ответственность за разгром армий у Дюнкерка ложится прежде всего на трех лиц: Петэна, Гамелена и Вейгана. Петэн придал французской политике оборонительную ориентацию; Гамелен готовил армию Франции к войне, а направил дей­ствия этой армии в начале войны в соответствии с поли­тикой Петэна; Вейган командовал армией в период ее окончательного разгрома.

Вряд ли следует забывать, что за спиной этих лиц известную роль играли политические деятели страны, что на них оказывали свое давление и крупные промышленники

Лилля, что и французский обыватель также пови­нен в общем крушении основ французской политической системы. Эти трое были только лишь солдатами, людь­ми, по своему профессиональному долгу связанными с обороной Франции.

Основы оборонительной доктрины были изложены в работе Петэна «К вопросу об организации обороны тер­ритории Франции», опубликованной еще в 1921 году.

Будучи тогда главнокомандующим, Петэн полностью игнорировал влияние такого нового боевого средства, как танк, и готовил Францию к так называемой пригра­ничной позиционной войне с применением траншейной системы обороны, как в войне 1914—1918 годов. Он ут­верждал, что для обороны северных границ Франции не­обходимо будет выдвинуть французские войска в Бельгию.

Генерал Гамелен стал первым заместителем началь­ника штаба сухопутной армии в 1930 году. В 1931 году он стал начальником этого штаба. В течение девяти лет, предшествовавших войне, он последовательно занимал все более и более ответственные посты, пока в 1938 году не стал начальником генерального штаба национальной обороны. В 1937 году ему была поручена разработка че­тырехлетнего плана строительства французской армии. Он потребовал ассигнований на армию в размере 9 мил­лиардов франков. Даладье увеличил эту цифру до 14 миллиардов, парламент добавил еще 20 процентов, а в 1938 и 1939 годах было выделено дополнительно 23 миллиарда франков. Французская армия 1939 года была поэтому в значительной степени детищем Гаме­лена, а выработка военной политики лежала целиком на его ответственности.

К сожалению, на основе анализа событий того време­ни, приходится констатировать, что французская армия была совершенно непригодным орудием обороны Фран­ции. Она имела вооружение, по качеству и количеству вполне достаточное для выполнения своей задачи, но не было стратегической концепции ее использования. Армия имела в своем распоряжении линию Мажино, но по вто­ростепенным соображениям на этой оборонительной ли­нии было оставлено 40 пехотных дивизий. У француз­ской армии были свои военно-воздушные силы, но их во­оружение было слишком устаревшим и они не могли

внести сколько-нибудь значительного вклада в бое­вые действия наземных войск. Пехотные соединения ар­мии, за небольшим исключением, оказались плохо обу­ченными, слабо дисциплинированными, с плохой органи­зацией управления.

Ввиду той роли, которую играл генерал Гамелен начиная с 1930 года и позднее, он несет главную ответст­венность за все происшедшее, а за военную политику в области использования всех материальных ресурсов он несет единоличную ответственность. Он являлся верхов­ным главнокомандующим и не был ни в коей мере обя­зан придерживаться теорий Петэна двадцатилетней дав­ности, но тем не менее он все же применил их на прак­тике. В ходе применения этих теорий он, как верховный главнокомандующий, совершил две кардинальные ошиб­ки. Он составил себе совершенно ошибочное представле­ние о намерениях противника и не создал резерва, с помощью которого мог бы решать задачи встречного сра­жения с главными массами немецких войск, а теперь для этой цели ему пришлось бы перебрасывать свои основ­ные силы — армии Севера.

9 мая Рейно решил добиться смещения генерала Гамелена с занимаемого поста, в случае необходимости даже ценой отставки и реорганизации правительства. Однако начатое 10 мая наступление немецких войск на широком фронте не дало возможности осуществить это намерение.

Гамелен воспользовался отсрочкой решения о его за­мене и открыто заявил, что он вполне доволен развитием событий. «Если бы вы видели широкую улыбку, расплывшуюся на лице генерала Гамелена, которую довелось мне видеть этим утром», — говорил Жакино, главный инспектор французской армии.

Хроника событий проливает некоторый свет на истин­ную роль Гамелена в эти дни. 11 мая Гамелен счел возможным приказать Жиро принять особые меры предо­сторожности. Наступление в Голландии, оттянувшее лучшую часть резерва армий Севера, к тому времени с полной очевидностью провалилось.

12 мая немецкие танковые дивизии достигли района Седана. В 1.00 13 мая Гамелен счел необходимым издать приказ, в котором указывалось: «Настало время сра­жаться до конца на рубежах, указанных верховным

командованием. Мы не имеем больше никакого права отступать».

Не успели еще высохнуть чернила на подписи Гаме­лена, как немцы форсировали реку Маас. 14 мая армия Корапа полностью «испарилась», от нее не осталось и следа. 15 мая премьер-министр Рейно заявил Уинстону Черчиллю по телефону: «Мы проиграли сражение». 16-го военный комендант Парижа посоветовал правительству эвакуироваться из Парижа. 17 мая Рейно дал телеграм­му генералу Вейгану в Бейрут, приказав ему немедленно прибыть в Париж. 18 мая армии Севера отступили на рубеж реки Шельда, а на юге танковые дивизии немцев были в 50 километрах от Амьена. В 8.00 19 мая генерал Гамелен издал директиву № 12. В этом документе го­ворилось, что Гамелен не желает вмешиваться в ход бое­вых действий, что он согласен со всеми мероприятиями, которые намечены. Это был директивный документ, если его вообще можно было назвать документом, — планом действий он не был.

Вскоре после полудня того же мрачного воскресенья генерал Вейган прибыл в Париж.

Рейно сразу же предложил ему пост верховного глав­нокомандующего сухопутными, морскими и военно-воз­душными силами на всех театрах военных действий. Вре­мя руководства Гамелена кончилось.

Хронология фактов, пожалуй, лучше всего отражает основные моменты деятельности генерала Вейгана. Сле­дует напомнить, что он был вызван 17 мая. (Немцы в то время продвигались на Камбре и Сен-Кантен.) Воздушная трасса Бейрут — Париж составляет приблизи­тельно 3200 километров. Никто не может объяснить, по­чему Вейгану потребовалось целых два дня для того, чтобы прибыть в Париж, когда его присутствие там было так необходимо. 19 мая вскоре после полудня ему было предложено принять на себя верховное командование. Он заявил сперва, что предварительно хотел бы проконсультироваться с Гамеленом и Жоржем, и поэтому при­нял предложенный пост только к исходу дня. (К этому моменту танковые дивизии немцев уже достигли Перонна и вышли на рубеж Северного канала в районе Маркьона.) В тот же вечер Жорж обратился к Вейгану со сло­вами: «Я бы хотел рассказать Вам о сложившейся об­становке». На это Вейган поспешил ответить кратко:

«О нет, могу принять Вас только завтра». Так Поль Рейно описывает Вейгана в своей книге «В гуще сраже­ний». В этой книге он говорит далее: «У Вейгана были неотложные заботы. Он провел большую часть дня 20 мая в нанесении визитов. Позднее я узнал от самого Манделя, что именно он, Мандель, был одним из пер­вых, кого поспешил навестить Вейган».

Согласно высказыванию Рейно, неоспоримым фактом является то, что Вейган не сделал ничего полезного в этот критический день. (Немецкие танки уже прибли­жались к морю в районе Абвиля.)

Когда Жорж в конце концов получил возможность ознакомить Вейгана с обстановкой на фронтах, Вейган вдруг заявил, что ему необходимо срочно отправиться в район боевых действий, чтобы лично оценить обста­новку. Так началось то, что Вейган назвал своей «Одиссеей». Подробности этого необычного вояжа, совершен­ного Вейганом, говорят сами за себя и отражают полное игнорирование фактов и полную неспособность этого человека реально оценить обстановку. Поэтому жела­тельно было бы привести эти подробности в той после­довательности, в которой они имели место.

Началось все с решения штаба Вейгана послать его автомашину в Абвиль, а сам генерал должен был при­быть туда поездом. Автомашина, предназначенная для Вейгана, прибыла в Абвиль, охваченный огнем пожаров. Немцы уже вступили в город. Вейган, очевидно, не подо­зревал о возможности такой обстановки и не был о ней своевременно информирован. Вечером 21 мая он прибыл самолетом на аэродром вблизи Бетюна, где, по его предположению, должен был находиться штаб Бийотта. Но аэродром был совершенно пуст и покинут всеми. Вместо того чтобы проехать около 20 километров от аэродрома к месту предполагаемого нахождения штаба Бийотта в районе Бетюна, Вейган вылетел в Кале, кото­рый находился почти вдвое дальше, чем намеченное ра­нее место встречи в Ипре. В Кале он случайно встретил генерала Шампона, договорился о порядке встречи с ко­ролем Бельгии в Ипре в 15.00. Генералам Бийотту и Фагальду было приказано присутствовать при встрече. Никаких указаний не последовало, генерал Горт их не получил, хотя прождал весь этот день на своем команд­ном пункте.

Беседуя с бельгийским королем, Вейган обсуждал во­просы стратегии будущего, добивался от короля согла­сия на то, чтобы бельгийцы отвели войска на рубеж реки Изер для прикрытия наступления в южном направ­лении, которое должны были предпринять английские войска совместно с 1-й французской армией.

Одновременно с этим должно было начаться наступле­ние новых армий, которые Вейган формировал на юге. В бельгийском отчете об этой встрече откровенно ука­зывается: «В результате этих переговоров выяснилось, что никакого хорошо продуманного плана организации сопротивления противнику не существовало и что вер­ховный главнокомандующий не знал сложившейся об­становки...»

Однако в ходе переговоров бельгийцы сообщили Вейгану, что Абвиль находится уже в руках противника и что армии Севера фактически отрезаны.

Во время короткого перерыва в совещании прибыли Бийотт и Фагальд. Затем Вейган был проинформирован о положении 1-й французской армии. По бельгийским данным, Вейган согласился с тем, что условия, в которых находилась бельгийская армия, весьма затрудняли отвод бельгийских войск к рубежу реки Изер. Он отметил, что если бы удалось на занимаемом рубеже бельгийские ди­визии заменить несколькими английскими дивизиями, то все же можно было бы нанести удар немцам.

«Поэтому возникла необходимость, — отмечается в бельгийском отчете, — пригласить Горта на данное сове­щание. Последний, однако, не мог прибыть на совещание ранее 19.00».

В 17.30 Вейган заявил, что ему крайне необходимо вернуться в Париж. Не повидав Горта, не выслушав от него доклада о положении английских войск и не изло­жив ему своих собственных намерений и планов дейст­вий французской армии, не ознакомившись на месте с обстановкой и ходом боевых действий за исключением кратких сведений из удаленных от поля сражения Кале и Ипра, Вейган срочно направился в Дюнкерк. Было ре­шено, что обратное путешествие воздушным путем ока­жется невозможным в связи с активностью авиации противника, хотя, по данным французского офицера, бывшего в то время начальником аэродрома в Кале, никаких атак авиация противника в то время не предпринимала

и французские военные самолеты продолжали пользоваться этим аэродромом вплоть до 23 мая. Итак, вместо того чтобы лететь обратно на самолете, Вейган воспользовался миноносцем и прибыл в порт Шербур только на следующее утро. В Париж он приехал поез­дом в 10 часов утра. Если бы Вейган действительно стремился скорее прибыть в Париж, то ему достаточно было бы телеграфировать в Дувр, чтобы получить в свое рас­поряжение самолет с английского аэродрома. Он мог бы возвратиться в Париж не позднее 22.00 того же дня. Если бы, по соображениям престижа, он счел невоз­можным воспользоваться английскими транспортными средствами, то и в этом случае он все же мог выса­диться с миноносца не в Шербуре, а в Дьеппе, который находится в два раза ближе, чем Шербур, и путь до Парижа был бы также сокращен более чем наполовину. Но вся его деятельность свелась к напрасной трате вре­мени. (Немцы в это время продвинулись к Монтрёю и к предместьям Арраса, а к тому времени, когда Вейган, самоуверенный, как Одиссей, на всех парах прибыл в Париж, они начали наступление на Булонь.)

В полдень, на встрече с Рейно и Черчиллем, он, «жи­вой, подвижной, жизнерадостный и остроумный, несмотря на целую ночь, проведенную в пути», изложил свой план — так называемый «план Вейгана». По этому плану бельгийская армия должна была отойти к реке Изер. Английские и французские войска на севере должны были перейти в наступление «как можно скорее и во всяком случае не позднее, чем завтра, т. е. 23 мая», в направлении Бапома и Камбре силами восьми дивизий. Вновь сформированные на юге страны французские войска, которые «успешно продвигались в направлении Амьена, должны были быть выдвинуты в северном на­правлении на соединение с английскими дивизиями».

Внешне этот план казался более убедительным, чем последний приказ Гамелена. По существу же он был точно таким же. Только более конкретные детали о коли­честве предполагаемых войсковых соединений в операциях да сроки осуществления плана отличают его от директивы № 12. Но ни этот план, ни директива не были практически осуществимы. Никакого четкого плана не получилось, и три дня командования Вейгана пропа­ли зря.

Какова же была реальная обстановка, сложившаяся на 22 мая? Рискуя даже допустить некоторые повторе­ния, мы все же считаем полезным вновь перечислить некоторые факты. Бельгийская армия, измотанная в боях, испытывающая острый недостаток боеприпасов, обороня­лась на фронте более 100 километров и была уже неспо­собна отступать далее рубежа реки Лис. Английские экс­педиционные силы выдерживали все более мощные удары пехоты противника на всем восточном участке фронта. В то же время Горт стремился создать западнее совершенно новый фронт огромной протяженности, на­правленный против левого клина немецких бронетанко­вых сил. 1-я французская армия с катастрофической быстротой теряла средства снабжения, боеприпасы. Мо­ральный дух войск падал. Немецкие танковые дивизии, не оголяя своего фланга, повернули на север на всем протяжении от Валансьена до побережья.

Отвод восьми дивизий с фронта в этот момент на­столько ослабил бы оборону, что фельдмаршал Бок смог бы действительно беспрепятственно выйти на побережье всей массой своей пехоты. Но, если бы каким-либо чу­дом и удалось сосредоточить в тех условиях восемь ди­визий, этим дивизиям пришлось бы наносить удар без танков и с запасом боеприпасов максимум на три дня боя, имея перед собой немецкие войска силой в десять танковых и примерно в десять пехотных дивизий.

План Вейгана с военной точки зрения был настоящей бессмыслицей. Только развал всей системы француз­ского руководства и бессилие французской военной мыс­ли не позволили распознать это сразу же.

Признавал ли сам Вейган бессмысленность своего плана? Резкое недовольство, высказанное им 24 мая по поводу отвода французских войск из Арраса, казалось бы, говорит о срочных и отчаянных поисках оправдатель­ных аргументов и виновных лиц. Причины сдачи Арраса войскам противника были рассмотрены ранее в этой книге. Нет необходимости повторять их вновь здесь. Необходимо только показать, что за обвинениями Вей­гана, направленными вначале против Горта и затем про­тив английского правительства, за ложным сообщением Черчиллю и Идену об освобождении французскими вой­сками городов Перонн, Альбер и Амьен скрывалась во­пиющая нечестность этого человека.

В полдень 25 мая Вейган получил от старшего офи­цера штаба майора Фовеля доклад о состоянии армии Бланшара.

Фовель отбыл из штаба Бланшара для доклада Вейгану в полдень накануне. В его задачу входило доложить Вейгану о том, что «больше не оставалось ни малейшей надежды на возможность выполнить приказ Вейгана о проведении наступления войсками Бланшара. 1-я армия имела фактически в наличии только три боеспособные дивизии. Но и эти дивизии обеспечены артил­лерийскими снарядами только на один день боя и одной суточной дачей продовольствия».

Произошли ли какие-либо события, способные изме­нить положение 1-й армии, за 12 часов, истекших со вре­мени отвода войск из Арраса до момента убытия майора Фовеля на доклад Вейгану?

Произошло ли что-нибудь с этой армией, кроме того что она понесла чрезвычайно большие потери за три дня боев, прошедших после совещания в Ипре? На этом со­вещании Бийотт заявил Вейгану, что 1-я французская армия была едва в состоянии вести лишь оборонительные бои. Новый командующий 1-й армией сделал при этом подробный доклад о положении и возможностях своих войск. Вейган должен был знать обстановку, однако он доложил Рейно и Черчиллю, что 1-я армия сможет вы­делить пять дивизий из своего состава в счет восьми, требуемых по его плану. Если он не знал обстановки, ему следует сделать упрек в этом, как верховному глав­нокомандующему. Если же он знал обстановку, то его следует обвинить в отсутствии элементарной порядоч­ности и честности.

Последний абзац записи беседы между Фовелем и Бланшаром гласит: «Генерал Вейган направил майора Фовеля к генералу Бланшару и телефонировал послед­нему, что в создавшейся трудной обстановке, в которой тот находился и о которой верховное командование хо­рошо знало, генерал Бланшар был единственным лицом, от которого зависело принятие дальнейших решений, и что честь французской армии находилась целиком в его руках».

Грубо говоря, генерал Вейган 25 мая уклонился от ответственности. После этого шага все решения

Вейгана имели лишь косвенное значение для истории со­бытий у Дюнкерка.

Вечером того же дня централизованное руководство французской армией прекратилось и управление войсками на театре перешло к командирам соединений. Решение Горта отказаться от нанесения удара на юг ликвидиро­вало неопределенность положения. В полночь Бланшар с чувством заметного облегчения и удовлетворения со­гласился с решением Горта не проводить наступления, и на следующее утро он заявил Горту, что, по его мне­нию, в сложившейся обстановке необходимо отвести ос­новные силы армии.

«Обсудив в течение часа положение, — писал Горт, — мы приняли совместный план отвода главных сил армии за реку Лис».

По возвращении Горта с указанной встречи с Блан­шаром ему вручили первые телеграммы из Лондона, в которых содержались указания об эвакуации войск с континента. Управление войсками навсегда ускользнуло из рук Вейгана. В ходе кампании на севере, начиная с 19 мая до конца эвакуации, трудно найти какое-либо конкретное свидетельство деятельности Вейгана как верховного главнокомандующего. Невозможно также найти в этой кампании ни одного случая, когда отступ­ление войск было приостановлено или хотя бы замед­лено в результате активного вмешательства верховного главнокомандующего. Справедливость, однако, требует отметить, что Вейган получил в наследство армию, ока­завшуюся в безвыходном положении. Вечером 19 мая, когда он принял на себя верховное командование, фронт на всем протяжении был взломан противником. К исходу того же дня Вейган, по-видимому, обнаружил, что никакой речи о резервах не может быть, что этих резер­вов просто нет и что образовавшиеся в линии фронта бреши закрыть нечем.

Мог ли Вейган сделать больше, чем сделал?

История этого вопроса полна оговорок. Если бы Вей­ган прибыл в Париж 18-го числа, если бы он решил при­нять верховное командование сразу же без промедления, если бы он сформулировал свой план немедленно, если бы он издал необходимые распоряжения и они немедлен­но были бы исполнены... Ответ на все эти вопросы может, вероятно, быть найден в сделанном Рундштедтом

анализе обстоятельств контрудара у Арраса 21 мая.

«Некоторое время существовало опасение, что наши танковые дивизии будут отрезаны до того, как пехот­ные дивизии успеют оказать им поддержку». Смысл этого утверждения Рундштедта заключается в том, что даже к исходу дня 21 мая наступающие немецкие бронетан­ковые войска были еще уязвимы.

Вполне вероятно, что они оставались еще уязвимыми и 22 мая и, может быть, 23-го, но позднее возможность нанести контрудар по немецким бронетанковым диви­зиям силами французской армии миновала. Вейган имел в своем распоряжении четыре дня, в течение которых он все же мог бы оказать влияние на ход истории. Од­нако он оказался неспособным на это.

Защитники Вейгана выдвинули в его оправдание ар­гумент, согласно которому Вейган якобы использовал армии Севера для того, чтобы оттянуть на себя и ско­вать силы противника, которые могли бы быть брошены против слабого оборонительного рубежа, который он на­мерен был создать на реке Сомме. Если бы эти армии действительно могли сковать достаточную часть немец­ких войск для проведения указанного мероприятия, по­добный замысел мог бы быть оправдан. Но Вейган знал силы и неизбежную судьбу армий, сосредоточенных на рубеже Соммы по крайней мере уже 25 мая, когда он предложил, чтобы правительство Франции рассмотрело вопрос о заключении перемирия с немцами. Фактически же германские дивизии, прорвавшие оборону французов на Сомме 5 июня, либо не принимали никакого участия в боях за Дюнкерк, либо были отведены с прежнего направления и перегруппированы для дальнейшего наступ­ления на юг.

Только 29 мая Вейган решился издать приказ 1-й ар­мии об эвакуации. Лучшей надгробной надписью Вейгану должно быть: «Он зря тратил время».

Непосредственным подчиненным Вейгана по руковод­ству французской армией был генерал Жорж. Он счи­тался наиболее выдающимся генералом французской ар­мии. Он был «боевым командиром», действовавшим в со­ответствии с курсом, начертанным вначале Га меленом, а затем Вейганом, и руководившим всеми армиями севе­ро-востока Франции, от побережья Северного моря до

швейцарской границы. Те, кто побывали в его штабе в первые дни решающих сражений, рассказывают, что он был хладнокровным, спокойным и невозмутимым чело­веком. Само собой разумеется, что одного хладнокровия еще далеко не достаточно для успешного руководства войсками, и совершенно очевиден тот факт, что Жорж, как и многие французские генералы, страдал полной не­способностью предвидеть, когда немцы нанесут свои удары. Нет никаких доказательств, что Жорж был способен достаточно быстро разбираться в обстановке и предвидеть движение острия клиньев Рундштедта или что он мог делать необходимые расчеты в целях эффек­тивного вмешательства и расстройства планов Рунд­штедта.

Задолго до конца кампании он заболел, но, как из­вестно, болезнь не является оправданием для генералов. Деятельность Жоржа в качестве одного из руководите­лей французской армии в этот период оценивается отрицательно, так как на всем ее протяжении невозможно найти что либо достойное одобрения.

Третьим лицом в иерархии высшего командования французской армии был генерал Бийотт. Теоретически он был старшим на северном фронте театра (фронт, ко­торый действовал по так называемому плану «Д») и осуществлял координацию между тремя армиями союз­ников в начальный период их действий против немцев. Однако Бийотт совершенно не соответствовал своей роли в сложившейся обстановке. После первой же бреши, об­разовавшейся в линии обороны 1-й армии, когда она за­нимала рубеж между Вавром и Намюром, у Бийотта появилась нерешительность, которая отражалась на всех дальнейших действиях этой армии, а следовательно, и армий союзников. Поэтому он совершенно справедливо подвергается критике и осуждению британскими офици­альными историками. После смерти Бийотта, последовав­шей вскоре после совещания в Ипре, его место было занято генералом Бланшаром. Бланшар не был на сове­щании в Ипре и не знал намерений Вейгана. Он вступил на пост Бийотта и продержался на нем только три дня.

Бланшар, видимо, изо всех сил старался выправить положение, но к этому времени обстановка на фронтах стала совсем безнадежной, и он был явно не в состоянии повлиять на ход событий.

Было бы абсурдным утверждать, что все француз­ские генералы были в то время бездарными или что у них не хватило решительности и смелости. Генерал де ла Лоранси, например, смело и самостоятельно действовал при отводе своего корпуса к Дюнкерку; генерал де Голль предпринимал неоднократные попытки нанести контрудар силами французских бронетанковых войск на юге. Они не являлись исключением. Были и другие спо­собные военачальники. Однако французское правительст­во вынесло суровый приговор французскому генераль­ному штабу и ряду высших офицеров. К исходу дня 26 мая 16 французских генералов были смещены с зани­маемых постов на том основании, что они не выполнили своего долга.

Моральный дух армии в значительной степени зави­сит от ее командования. Во Франции он зависел также от целого ряда переплетающихся политических факто­ров. В известной степени на моральный дух армии влия­ли коммунисты, в некоторой степени влияли фашисты, имелось определенное недоверие к руководству, порож­денное целым рядом правительственных кризисов;

создалась атмосфера политического бесплодия. Еще 14 мая генерал Унцигер телефонировал генералу Жоржу: «...Не­которые воинские части не выдерживают напора против­ника. Можно видеть солдат, бегущих из укреплений с поднятым над головой оружием. Я отдал приказ стре­лять в них...»

16 мая подполковник Гийо докладывал об армии Корапа следующее: «Беспорядок, царящий в этой армии, не поддается описанию. Ее войска всюду бегут. Не из­вестно даже, где находятся дивизии этой армии. Поло­жение значительно хуже того, что мы могли бы себе представить...»

Эта тема не из приятных, и нет никакой нужды приводить еще больше примеров подобного рода. Можно, пожалуй, только напомнить, что в последние часы Дюнкерка из его подвалов вышло 40 тысяч никем не управляемых солдат. Каково же было положение с другими видами вооруженных сил Франции?

Французские военно-воздушные силы вступили в вой­ну, имея 549 истребителей (из которых около одной чет­верти были устаревших типов), 186 бомбардировщиков (кроме 11 машин, все они были устаревшими) и 377 раз­ведывательных самолетов (в том числе 316 машин уста­ревших).

К 10 мая положение в ВВС улучшилось: они имели 700 истребителей, 175 бомбардировщиков и 400 разведы­вательных машин. Процент самолетов современных ти­пов также возрос, но скорость истребителей по сравнению с соответствующими немецкими самолетами была мень­ше примерно на 80 километров в час. Организация ВВС и дислокация авиационных частей были в принципе не­правильными, в результате чего роль французских ВВС в целом оказалась неэффективной. Летный состав вое­вал храбро, но терпел поражения. Бомбардировщики были абсолютно непригодны для совместных действий с наземными войсками. Что касается морской авиации, то она имела эскадрильи бомбардировщиков, которые мог­ли действовать как пикировщики. Они были использо­ваны для поддержки наземных операций в начальный период военных действий, и половина из них была сбита противником во время смелых попыток бомбить мосты и переправы на реке Уаза. Одновременно с этим истре­бительная авиация ВМС приняла на себя противовоздушную

оборону Парижа. В конечном счете, основная тяжесть ведения боевых действий в воздухе легла на плечи английских ВВС.

История боевых действий французских военно-мор­ских сил в этот период характерна наличием резких спадов. Действия кораблей, принимавших участие в эва­куации войск, были поистине блестящи. Храбрость и боевая стойкость их экипажей не вызывают сомнений. Их потери были тяжелыми. Но корабли эти включились в боевые действия с большим опозданием, и ответствен­ность за это ложится опять-таки на верховное командование.

Следует помнить, что французские власти начали рас­сматривать вопрос о возможной эвакуации 19 мая, т. е. одновременно с английскими властями. Несмотря на ухудшение обстановки, никаких решительных действий в отношении эвакуации войск не предпринималось до 25 мая, когда майор Фовель после подробного доклада о положении 1-й армии заявил, что «английская армия, кажется, готовится к посадке на суда». Вейган при этом срочно приказал адмиралу Дарлану послать своего начальника оперативного отдела Офана в Англию для получения информации. В полном соответствии с мане­рой отсрочек и колебаний, принятой в то время у фран­цузов, Офан прибыл в Дувр только утром 27 мая. Опи­сывая этот период в 1956 году, Офан отмечает следующее:

«Из проводимой подготовки нетрудно было понять, что англичане готовились немедленно начать эвакуацию своих экспедиционных сил через пролив. Не было ника­кого сомнения, что это решение, принятое несколькими днями ранее, должно было быть проведено в жизнь безоговорочно. Они ничего не сообщали нам об этом, хотя между нами поддерживалась тесная связь. Утаива­ние от французов планов эвакуации, которые стали, ко­нечно, известны в Париже, в значительной мере ухуд­шило отношения между двумя правительствами в этот трагический период действий союзников».

Офан ошибается в описании ряда подробностей. Анг­личане не «готовились начать», а уже начали эвакуацию накануне вечером. Решение об эвакуации было принято не за несколько дней до ее начала; оно было принято

всего лишь накануне дня начала эвакуации, и это ре­шение не утаивалось от французов.

Уинстон Черчилль сообщил об этом решении Рейно во время встречи в английском адмиралтействе в вос­кресенье после полудня. Черчилль в своих записях от 27 мая отмечал следующее: «Я информировал господина Рейно еще накануне о намерении эвакуировать англий­ские экспедиционные силы и просил его сделать соответ­ствующие распоряжения во французской армии».

В своей телеграмме Горту в воскресенье 26 мая пос­ле полудня Иден сообщал: «Господин Рейно должен связаться с генералом Вейганом, и последний, вне вся­кого сомнения, издаст соответствующие приказы в духе его указаний...»

Как и в прежние критические моменты кампании, Вейган и в данном случае задержал отдачу распоряжений. Офан не получил никаких указаний в момент сво­его отъезда. Он писал по этому поводу:

«На месте, без промедления, я принял необходимые меры для реквизиции, во французских портах Ла-Манша всех морских транспортных средств, включая малые и средние суда и даже рыболовецкие шхуны. Набралось таким образом около 250 судов, которые (к сожалению, с опозданием на несколько дней против английских рас­четов) присоединились к многочисленному флоту, уже сформированному к тому времени англичанами».

Данные французов о количестве судов, принимавших участие в этой операции, весьма разноречивы. Рейно заявлял, что там «было 300 французских военных кораб­лей и торговых судов и 200 единиц других малых транс­портных средств...» С другой стороны, анализ ежеднев­ных перевозок, который был сделан Жаком Мордалем, говорит примерно о 230 судорейсах, причем наибольшее число судорейсов — шестьдесят три — падает на самый напряженный заключительный день эвакуации — 3 июня. Некоторые суда, участвовавшие в операции, сделали все­го по пяти рейсов в Дувр, а большинство других — толь­ко по четыре, три и даже два рейса. Поэтому общее ко­личество французских судов, прибывших в действитель­ности в Дюнкерк, значительно меньше количества, на­званного этим французским историком.

В результате энергичных действий Офана реквизиция пригодных судов и морских транспортных средств

небольшого размера, начатая военными моряками, была в значительной мере ускорена. Командиром флотилии Дуврского пролива был назначен контр-адмирал Ландрио. Последний прибыл в Дувр на сторожевом судне «Саворньян де Бразза». В это время началась уже переброс­ка раненых, а с 28 мая приступили также к эвакуации и французских «специалистов». Только 29 мая генерал Вейган наконец издал приказ об эвакуации «возможно большей части 1-й французской армии». Этот приказ от­ставал от событий на три дня.

Что же касается английских военно-морских сил, то следует сказать, что большую часть бремени по эвакуа­ции войск и большие потери несли эсминцы.

Вторая флотилия под командованием капитана 1 ран­га Порсампарка (девять кораблей которой были выде­лены в распоряжение адмирала Абриаля) потеряла че­тыре корабля, а остальные пять были сильно повреждены. Потеря этих кораблей была серьезным уроном не только для Франции, но и для всей операции по эвакуа­ции войск.

Эсминцы типа «Помоп» тоже действовали превосход­но. Эсминец «Бурраск», например, вывез с континента почти 800 человек за один рейс. Пять посыльных кораб­лей типа «Элан» были также удачно использованы в операции, и решение снять их с данного участка и перебросить в район Саутгемптона для прикрытия обратной переброски эвакуированных войск во Францию было ошибочным. Их отсутствие ощущалось особенно остро в последние дни эвакуации.

Количество французских войск, переброшенных фран­цузскими судами и кораблями, является спорным. В те­леграмме Рамсея общее количество французских войск, эвакуированных в Англию, было названо в 20 525 чело­век, причем оставалось неизвестным количество войск, переотправленных сразу же из Англии во французские порты. Цифры не отражают фактических усилий фран­цузов в этой операции. Данные показывают, что в тече­ние 27 и 28 мая количество эвакуированных французов равнялось нулю и только 29 мая оно составило 655 че­ловек. В действительности же в первые два дня было вы­везено через пролив 900 раненых, а 28 мая около 2500 французских «специалистов» было принято на борт французских транспортов снабжения.

Французские данные отличаются от соответствующих донесений адмирала Рамсея почти по каждому дню опе­рации. Так, например, по французским данным, три парохода паромного типа перевезли 12 тысяч человек, а английские источники называют цифру 7454 человека. В дополнение к этому большой процент бельгийских траулеров, принимавших участие в операции, был уком­плектован командами из французских моряков, и коли­чество войск, перевезенных этими судами, должно быть приплюсовано к общему количеству войск, переброшен­ных с помощью французских судов. В целом, по данным Мордаля, французские военные корабли и торговые суда эвакуировали из района Дюнкерка 48 474 человека, из которых 3936 человек были переброшены непосредствен­но в другие французские порты. Нет необходимости, конечно, добиваться уточнения этих цифр. В условиях того времени никакие данные не могли быть абсолютно точными. Действия французских судов были активными и самоотверженными, и ни один человек, бывший в то время в Дюнкерке, не может предъявить к ним пре­тензии.

Мог ли французский военно-морской флот сделать больше?

Если бы французское командование приняло решение и приступило бы к действиям раньше, то нет сомнения, что военно-морской флот Франции мог бы принять более активное участие в операции. В этой связи скажем не­сколько слов о роли Дарлана.

Дарлан действовал в соответствии с директивами Вейгана, который, как известно, 19 мая стал верховным главнокомандующим всеми французскими вооруженными силами. Однако трудно судить, провел ли бы Дарлан подготовку к эвакуации быстрее, если бы он действовал самостоятельно. Его медлительность и нерешительность вполне соответствовали характеру деятельности фран­цузского верховного командования в этот период.

Некоторые считают, что в связи с большими расстоя­ниями от Дюнкерка до французских портов, не занятых противником, а также потому, что французский флот на западе страны был занят охранением транспортов в рай­оне Бискайского залива, французы были в менее выгод­ном положении, чем англичане, в отношении количества кораблей и судов, которые они могли выделить для операции

в Дюнкерке. Такое предположение вызывает сомнение. У французов были неиспользованные резервы транспортных средств в Дьеппе, Гавре, Шербуре и Бре­сте, а также в мелких портах Бретани и в устье Сены. Трудности заключались, очевидно, не столько в количе­стве имевшихся в распоряжении судов, сколько в темпах, которыми эти суда направлялись в район Дюнкерка. Прибывавшие в этот район суда использовались правиль­но, без потери времени. Основной упрек, и фактически единственный, который можно было бы сделать фран­цузским морским силам, заключается в том, что их вклад в общее дело был слишком небольшим и слишком запоздалым.