XI. Викентий

Попрощавшись с товарищами, Огнянов вышел на улицу, ведущую на окраину. Вскоре он очутился за городом и повернул на монастырскую дорогу. Природа была погружена в глубокий сон. Дремотно шелестела листва растущих но краям дороги кустов и ореховых деревьев, и их расплывчатые очертания сливались с очертаниями других предметов; в ночной тиши глухой рокот далеких горных водопадов казался отголоском какой-то неведомой небесной песни. Темные громады Стара-планины безмолвно вздымались к звездам и во мраке ночи казались близкими.

Подойдя к монастырским воротам, Огнянов постучался. Вскоре послышался голос работника, спросившего, кто стучит. Огнянов назвал себя дядей дьякона Викентия, и работник отпер ворота. Два сильных монастырских пса накинулись на ночного гостя, но, узнав его, завиляли хвостами. Стараясь не шуметь, Огнянов прошел через вторые ворота во внутренний двор монастыря и, обогнув два растущих здесь тополя, постучался в келью дьякона.

Викентий открыл дверь.

—Кто там? — спросил он, не сразу узнав Огнянова, переодетого крестьянином, но мгновение спустя бросился ему на шею. — Бойчо, Бойчо, ты ли это?

И бедный Викентий заплакал от радости. Он засыпал гостя вопросами. Огнянов кратко рассказал ему обо всем, что с ним произошло.

—Но я пришел к тебе по делу, а не за тем, чтобы рассказывать свою историю, — добавил он в заключение.

Викентий смотрел на него удивленный.

—И в самом деле, что привело тебя сюда в такой поздний час?

—Не беспокойся, теперь я пришел к тебе просить не пристанища, как в прошлом году, а другой услуги, и не для себя лично, а для нашего дела… Я от тебя требую подвига.

—Говори, — сказал Викентий, встревожившись.

—Что сейчас делает отец Иеротей?

—Он в церкви, на молитве, как и всегда в этот час, — ответил Викентий.

Огнянов задумался.

—Долго он еще там задержится?

—Обычно он молится до половины четвертого, — это его правило. Теперь два часа. А почему ты спрашиваешь?

—Ты ведь знаешь, где лежат его деньги, не правда ли?

—Знаю. А что?

—Садись, я тебе кое-что скажу. Дьякон сел, не отрывая глаз от гостя.

—Мы во что бы то ни стало должны завтра внести за оружие двести лир. Оружие нам необходимо. Если мы завтра же не вывезем ружей из К., они могут пропасть… Нужно достать деньги. И я обещал товарищам, что достану.

—Как же ты думаешь их достать? — спросил дьякон.

—Мы должны взять деньги у отца Иеротея!

—То есть как? Попросить у него?

—Я этого не сказал. Добровольно он их не отдаст.

—Так как же?

—Я же говорю тебе: мы должны их взять.

—Стало быть, украсть? — воскликнул дьякон.

—Да! Ему деньги не нужны, а народному делу они необходимы. Значит, надо их взять… или украсть, называй, как хочешь.

—Но как же так, Огнянов?.. Пойти на кражу?..

—Да, на кражу… но — священную.

Дьякон растерянно смотрел на Огнянова, Он был безупречно честный человек, и это предложение его ошеломило. Оно привело бы его в негодование, если бы исходило от другого лица. «Кража… священная!» Первый раз в жизни услышал он подобное сочетание слов, и от кого же? От честнейшего человека! Этот Огнянов… теперь он казался еще более загадочным человеком, чем раньше, способным всецело подчинить окружающих своей воле. Викентий и сейчас не мог вырваться из-под власти его страшного обаяния.

—О чем ты думаешь, отче Викентий? — строго спросил Огнянов.

—Ты мне предлагаешь нечто совершенно невозможное. Могу ли я решиться на то, чтобы пойти и, как грабитель, обокрасть своего благодетеля? Это бесчестно, Огнянов!

—По-твоему, освобождение Болгарии — бесчестное дело? — спросил Огнянов, пронизывая его взглядом.

—Нет, честное.

—Следовательно, все пути, ведущие к ее освобождению, тоже честны.

Дьякон понял, что имеет дело с могучим противником, но решил бороться упорно.

—Но ты сам посуди, как могу я обокрасть своего благодетеля, который любит меня, словно родного сына?.. И я должен буду обобрать этого благородного старца, да к тому же еще патриота!.. Нет, при одной мысли об этом вся душа моя негодует… Поставь себя на мое место, и ты поймешь, что такая кража — что-то прямо безбожное!

—Нет, священное!

Дьякон растерянно смотрел на своего собеседника, так спокойно предлагавшего ему пойти на преступление.

—Лучше попросим его, может быть, он сам даст.

—Отец Иеротей — монах, а они не любят расставаться с деньгами.

—Давай все-таки попытаемся! Кто знает? А вдруг даст… — умоляющим голосом настаивал Викентий.

—Если мы станем его просить, придется посвятить его во все подробности нашего дела, а он очень близок с Юрданом Диамандиевым. Всегда заезжает к нему, когда бывает в городе… К тому же я убежден, что он денег не даст; мы зря потратим драгоценное время. Торопись, Викентий!

—Но это же чудовищно! Как я буду завтра в глаза ему глядеть? Ведь когда он узнает, что деньги пропали, — а это он непременно узнает, — подозрение сразу падет на меня. Ведь мне одному известны его тайны…

—А тебе вовсе не нужно ждать, пока он тебя заподозрит, ни тем более смотреть на него, как преступник, — возразил Огнянов.

Дьякон широко раскрыл глаза.

—Как? Ты мне советуешь после кражи бежать?

—Напротив, ты должен завтра утром пасть перед ним на колени и во всем исповедаться… Если он и впрямь такой благородный и преданный народу старец, каким ты его изображаешь он тебя простит. Поверь, ему будет легче забыть о тех лирах, что уже пропали, чем о тех, что еще бренчат у него в сундуке.

Викентий глубоко задумался. Его уже покорили доводы Огнянова, и он начинал понимать, что ему не выйти победителем из этой неравной борьбы.

—Что ж, решаешься, отче Викентий?

—Трудно мне, брат, — ответил дьякон, чуть не плача от волнения.

—Решишься — легче станет.

—Но я никогда не крал!

—И я никогда не убивал. А когда нужда заставила, разом укокошил двоих, как мышей. И заметь, передо мною были два вооруженных зверя.

—Вот именно, оттого-то тебе и было легко; перед тобою были два зверя, а мне придется идти против своего благодетеля, против беззащитного старика, который доверяет мне, как себе самому.

—Да ведь ты его и пальцем не тронешь! Ну, решайся скорей, пока не поздно. Помни слова Раковского[90]: «Время идет, время бежит, века на крыльях летят». Да вот, возьми хотя бы пример с того же Раковского: ему понадобились деньги для организации легиона, и он обобрал Киприяновский монастырь, когда гостил там… Смелее, Викентий! Огнянов не способен толкнуть тебя на подлость.

—Ох, погоди, дай собраться с мыслями! — взмолился Викентий, схватившись за голову.

Огнянов молча смотрел на него. Борьба длилась недолго, — Викентий вскоре поднял голову и, тяжело дыша, промолвил:

—Иду!

—Как ты проникнешь к нему в келью?

—Да просто открою дверь и войду.

—Неужели отец Иеротей оставляет келыо незапертой?

—Нет, но мой ключ подходит к его замку. Об этом я узнал случайно: как-то раз он потерял ключ, и я отворил ему дверь своим.

—А как ты откроешь сундук?

—Ключ от сундука хранится в боковом кармане его фиолетового кафтана; он висит на стене в келье… А не найду ключа, взломаю сундук. Отец Иеротей никогда не выходит из церкви раньше половины четвертого. Остается еще целый час… Эх, Бойчо, Бойчо, нелегкая тебя возьми!..

—Слушай, захвати-ка с собой нож.

—Зачем?

—Кто знает, может, и понадобится.

—Как? Ужели убивать кого-нибудь прикажешь? — воскликнул дьякон в негодовании.

—Оружие придает человеку мужество. Знаешь что, давай-ка я пойду с тобой вместе.

—Не нужен ты мне, жестокий человек! — крикнул дьякон почти злобно.

Огнянов теперь и сам дивился мрачной решительности этого юноши, еще недавно столь робкого и мягкого.

—Значит, больше не боишься греха? — улыбаясь, спросил Огнянов.

—Если бывают священные кражи, то бывают и праведные грехи, — невесело пошутил дьякон.

—Это катехизис нашего новохристианского учения, — заметил Огнянов так же шутливо. — И это учение самое истинное из всех.

—Об этом мы в аду узнаем. II дьякон открыл дверь.

—Подожди меня здесь, — сказал он. — И не шуми.

—В добрый час! Желаю удачи! Викентий надел мягкие туфли и вышел.

На дворе было тихо и темно, а там, где над ним нависали виноградные лозы, тьма казалась еще гуще и таинственнее. Галереи, окаймлявшие двор, были погружены в безмолвие. Окна келий походили на глаза, глядящие в ночь. По дороге дьякон заглянул в церковь и убедился, что отец Иеротей все еще стоит у аналоя и читает молитвы. Викентий быстро пошел дальше. Монотонное журчание источника заглушало его шаги. Впрочем, дьякон ступал так тихо, что даже гуси, эти чуткие птицы, не пошевельнулись, когда он проходил мимо… Дойдя до дверей кельи отца Иеротея, он почувствовал, что ноги у него подкашиваются, точно после многочасового пути. Сердце у дьякона билось быстро и болезненно. Силы покидали его, а вместе с ними — решимость. Дело, за которое он только что взялся так легкомысленно, теперь казалось ему страшным, тяжелым, непосильным. В нем проснулся какой-то другой человек, который сейчас кричал, осуждал его, приковывал к месту. Сделав движение рукой, он случайно коснулся кинжала. Зачем он взял его?.. И юноша сам себя испугался. Как это случилось, что он стоит здесь, у кельи отца Иеротея? Он, дьякон, идет грабить! И кого же? Своего благодетеля! И все это произошло так быстро… Да полно, уж не сон ли это?.. Какая сила толкнула его сюда? Наутро дьякон Викентий проснется вором, грабителем, может быть, даже убийцей! В эту темную ночь он всю свою жизнь поставил на карту… Но будь что будет! Возврата нет. Викентий решительно подошел к двери.

Окна кельи были темны. Вокруг — могильная тишина. Минуты две Викентий прислушивался, потом всунул ключ в замок, легонько повернул его и толкнул дверь. Дверь открылась, и он вошел. Лампада перед божницей едва теплилась, бросая угасающий свет на иконы. Викентий ощупью нашел висящий на стене кафтан, пошарил в его карманах и, вытащив ключ, бросился в чулан, дверь которого была открыта. Там он зажег восковую свечу и подошел к двум стоящим там сундукам. Свечу дьякон прилепил к крышке одного сундука, а перед другим опустился на корточки, но колени его так дрожали, что он сел на пол, скрестив ноги. Он повернул ключ в замке, и сундук открылся со слабым звоном. На дне его лежали сумки с деньгами — среди них одна зеленая — и другие драгоценные вещи: большие четки из янтаря, иконы русской работы в золоченых ризах, серебряные ложечки и блюдца для варенья, жемчужные крестики и свиток лубочных картинок духовного содержания, вывезенных с Афона[91]. Викентий осмотрел сумки: две были набиты крупной монетой — рублями и белыми меджидиями, третья — мелкой серебряной. В зеленой сумке блеснуло золото. Дьякон вынул из нее ровно двести лир. Кучка сверкающего золота лежала теперь в ноле его рясы. Он не был сребролюбив, но блеск этого сияющего металла точно околдовал его. «Вот из-за чего совершаются самые чудовищные преступления, — мелькнуло у него в голове. — И, чтобы добыть это, человек бьется всю жизнь… За золото можно купить весь мир! Оно необходимо и для спасения Болгарии. Прольется кровь, погибнут тысячи человеческих жизней, но этого недостаточно — нужны деньги… Однако неужели у старика так мало золота? Ведь, по слухам, он скопил не одну тысячу лир…» Викентий был в недоумении.

Он взял пригоршню золотых монет, чтобы положить их в карман, как вдруг послышался шорох. Он обернулся.

За его спиной стоял отец Иеротей.