XXXIV. Метель

Крутой тропинкой они пошли дальше по лесистому склону, который привел их к долине Белештицы. Боримечка, хорошо знавший эти места, шел впереди с ружьем на плече. Идти становилось все трудней и трудней, так как горная тропа была вся заметена снегом. Не прошло и получаса, как путники, эти закаленные парии, стали обливаться потом, точно поднимались они уже несколько часов. Наконец они добрались до одной вершины. Снег перестал идти; вскоре из-за белесоватой пелены, покрывшей небо, вышло солнце, и бледные его лучи озарили горы и долины. Белизна снежного покрывала стала ослепительной. Оно сверкало на солнце миллиардами трепещущих искр, как осыпанная алмазами сорочка багдадской султанши. В проснувшейся уже долине над деревнями поднимались дымки; кое-где появились люди, которые, видно, с трудом протаптывали путь на засыпанных снегом дорогах и тропинках. Отчетливо видна была деревня Алтыново, раскинувшаяся на отроге хребта. И в ней тоже были признаки жизни: какое-то темное пятно двигалось к окраине деревни, где было кладбище. Все догадались, что хоронят деда Стойко; услышали и звон клепала[80].

Но горный хребет и его неприступные вершины покоились в царственном, непробудном сне под своим девственным покрывалом. На западе величественная Рибарица поднимала к небу свой гигантский округлый купол, окруженный более низкими вершинами. Темя ее было закрыто быстро бегущими кучевыми облаками, напоминавшими клубы дыма. На севере тянулась прямая цепь Стара-плаиины, сияющая белизной под солнцем. Обычно она казалась мрачной, но сейчас красота ее радовала глаз путника. Только не прикрытые снегом темные утесы — ложе низвергавшихся водопадов — придавали ей суровый вид. Ровный кряж стеной тянулся до самой Амбарицы, где начиналась гряда балканских великанов…

Товарищи двигались вперед, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться зимним очарованием гор, но полюбоваться молча. Горе Петра, отмщение — все это омрачало их. Изредка они перекидывались несколькими словами о дороге, которая шла то вверх, то вниз. Иногда кто-нибудь проваливался в сугроб, и его вытаскивали с большим трудом. Тогда богатырская сила Боримечки оказывалась как нельзя более кстати. Привалы делали довольно часто, так как все валились с ног от усталости: людей мучил голод, а тут еще с севера подул холодный ветер, который обжигал лица и леденил уши и руки. А лес делался все гуще и неприветливее. В одном месте пришлось остановиться — тропинка исчезла бесследно. Впереди был непроходимый буковый лес, заваленный глубокими снежными сугробами, а вьюга разыгралась не на шутку.

Все растерянно переглянулись.

— Может быть, повернуть назад в долину и пойти в деревню прямой дорогой? — предложил Спиридончо.

— Нет, — возразил Остен, — лучше пойдем обходным путем; возвращаться не будем.

Остальные поддержали его.

После краткого совещания решили пройти несколько шагов в обратном направлении и, свернув направо, как-нибудь пробиться сквозь буковые заросли, чтобы выйти на поляну, расположенную на самом гребне хребта, а оттуда уже спуститься в долину с другой стороны.

— Там, в зимовье Дико, можно будет отогреться и перекусить, — сказал Остен. — А то, чего доброго, и ружья в руках не удержим.

— Я согласен с Остеном, — проговорил Огнянов, горбясь под напором ветра, — давайте зайдем к Дико. Во-первых, подкрепимся, во-вторых, может быть, узнаем, что делается в Алтынове. Не следует спускаться туда вслепую.

Огнянов мог бы упомянуть и о третьей причине: от утомления и холода у него сильно разболелась больная нога.

— И то правда, — согласился Спиридончо, — конь Цанко теперь уже вернулся в деревню, и там наверняка поднялась суматоха.

— Ну, об этом не беспокойся, — сказал Остен. — Пока он успеет добежать до дому, волки не оставят и костей от полицейских… Если турки отправятся на поиски, они найдут только лохмотья. А дед-мороз уже засыпал снегом кровавые следы. На коня Цанко не попало ни капли крови, это я знаю наверное.

Наконец путники вышли на поляну и стали совещаться, в каком направлении идти.

Иван Боримечка внимательно смотрел на небо. Товарищи ждали, что он скажет.

— Давайте-ка поскорей добираться до зимовья, что-то Рибарица мне не нравится… будь оно неладно! — проговорил он озабоченно.

Они повернули на северо-восток, и снова начался подъем. Выл яростный ветер, он раздувал полы одежды, забирался за ворот, в рукава, проникая до самого тела. Метель разыгрывалась пуще прежнего… Огнянов постепенно стал отставать. Силы покидали его, в ушах звенело, дружилась голова, он чувствовал, что не может больше идти, и все-таки не кричал товарищам, чтоб его подождали; впрочем, они все равно не смогли бы его услышать, — ветер заглушил бы его голос. Одаренный, необычайно сильной волей, он полагался только на нее, надеясь, что она его спасет, даже если мускулы откажутся повиноваться. Но человек, как он ни силен духом, вынужден подчиняться законам природы. Никакие усилия воли, никакая мощь духа не могут бесконечно напрягать мускулы. Правда, душа способна понукать тело к действию; однако она может лишь пробуждать и прилагать силу, но не создавать ее…

Ветер завывал в ущельях, ледяное дыхание бури сковывало руки и ноги, кровь застывала в жилах. Воздух казался каким-то ледяным разбушевавшимся морем; солнечные лучи теперь уже не грели, а колючими шинами вонзались в тело. Но вот солнце спряталось за завесой метели, и, гонимый ветром, снег вихрем закрутился вокруг путников. Ветер, лучше сказать — яростный ураган, вмиг развеял сугробы, и снежная пыль поднялась к небу столбом. Солнце совсем скрылось, все вокруг потемнело; небо и земля слились и превратились в беснующийся снежный хаос. А буран шумел, выл и стонал, и казалось, будто мир проваливается в преисподнюю.

Это длилось лишь минуты две. Снежная буря перекинулась на соседнюю вершину, окутав ее непроницаемой мглой. На сером небе снова появилось солнце и осветило все вокруг бледным, холодным светом.

При первых порывах ветра отряд укрылся под отвесной каменной стеной, и она кое-как защитила его. Он спасся чудом; если бы не эта стена, он оказался бы погребенным под снегом. Путники один за другим с трудом поднимались на ноги, как после сна, подобного смерти. Они совершенно окоченели и не чувствовали ни рук, ни ног. Мороз навеял на них сонливость. Это было самое опасное. Первым очнулся Боримечка.

— Вставайте же! — закричал он. — Давайте подниматься, а то замерзнем!

Понемногу товарищи пришли в себя, взяли ружья под мышку и побрели дальше. Но вдруг Боримечка остановился.

— А учитель где?

Все оглянулись в испуге. Огнянова нигде не было видно.

— Его унесло бурей!

— Снегом засыпало!

Друзья кинулись искать Огнянова. Рядом зияла пропасть, и это приводило их в ужас. Они не смели заглянуть в нее.

— Вот он! — крикнул Остен.

На самом краю пропасти из снега торчали ноги, обутые в царвули. Огнянова вытащили. Он был без чувств, лицо его посинело, руки и ноги одеревенели.

— Будь оно неладно! — горестно пробормотал Боримечка.

— Растирайте его, братцы! — крикнул Остен и первый принялся тереть снегом лицо, руки и грудь Огнянова. — Он еще теплый — авось удастся его спасти.

Возвращая к жизни умирающего товарища, все позабыли о себе. Усиленное растирание скоро привело Огнянова в чувство, да и на всех подействовало благотворно. Кровь быстрее побежала по жилам.

— Скорее в зимовье! — скомандовал Остен.

Взяв Огнянова за руки и за ноги, трое товарищей понесли его по заваленному снегом склону Богдана. И тут пригодились крепкие мускулы Боримечки. Ценой нечеловеческих усилий отряд наконец добрался до зимовья.