Те же и я

Метрах в трех от тропинки среди папоротника кочевряжились «мамины бусы». Если этот артефакт использовать, не будет хотеться ни пить, ни жрать. Зато сдохнешь от радиации. Лучше потерпеть, подумал я, да и со жратвой у нас более-менее при­стойное положение... Пока... Хотя о воде мы совсем забыли, а ведь на борту авиалайнера явно был запас. Но я тоже не привык водить по Зоне экскурсии: на боку фляжка есть, запасец таблеток для обеззараживания небольшой имеется, значит, я в порядке, а братаны сами за собой последят.

Я снова взглянул на «бусы». Штука недешевая... Подобрать?

Нет, туда шли — артефактами не баловались, а уж на обрат­ном пути и подавно не до них. К тому же зачем собирать эту шелуху Зоны, когда у нас в клетке сидят два... нет, целых три живых и невредимых жирненьких карлы?

Постойте, а почему три-то?

- Слушай, а зачем я трех бюреров тащу? Нам же двое всего надо, — сказал Пауль, словно читая мои мысли. Он широко вышагивал рядом со мной и нес клетку. Завернутая в брезент и с примотанным сбоку прибором Петракова-Доброголовина, она привлекала внимание пассажиров, тем более что внутри попискивал, похрюкивал и неприятно бормотал кто-то неви­димый.

- Черт... — Я даже засмеялся. В самом деле, про бюреров-то мы и забыли, а исполнительный Пауль так и волок их на себе, не задавая лишних вопросов. Но теперь подустал, бедолага, и решил уточнить, все ли у нас правильно в проекте.

- Привал пять минут! — скомандовал я. Подозвал знаками профессора, втроем мы отошли чуть подальше. Пауль раскутал клетку, а я, признаться, взволновался: а ну как там все три бабы? Закон подлости, и не такое случается. И назад ведь уже не по­прешься.

Но нет, баб оказалось две. Обе жутко отвратные, одна с виду постарше, вся в гноящихся бородавках. Мужик сидел расслаблен­но: вроде не подох, но и на нас внимания не обращал, а бабы при­нялись плеваться и сразу попали в Петракова-Доброголовина.

Профессор отскочил подальше и с отвращением утерся ру­кавом.

- Зачем нам три?

- Вот и я о том.

- Ну так пристрелите одного, — развел руками профессор.

- Которого?

- Вот эту, что в меня плюнула, — мстительно сказал Петраков-Доброголовин.

- Доверяю эту честь вам. — Я пощелкал пальцем по профес­сорскому модернизированному «стечкину» в кобуре.

Доктор биологических наук не стал сопротивляться. Он вы­тащил пистолет, прицелился в старуху, продолжавшую прицель­но, но без особого успеха, плеваться, и выстрелил. Попал с пер­вого раза, надо сказать; разнес башку. Мужик встрепенулся, ис­коса посмотрел на нас, но не особенно впечатлился. Вполне возможно, это была его теща. Баба же мерзко квакнула и стала обозревать бренные останки спутницы.

- Выкиньте, — сказал с отвращением Паулю профессор.

- На хрена? — удивился тот. — Не мороси.

- То есть?

- Они ж ее сожрут. Жрать же им надо чего-то.

- Погоди, так зачем ты спрашивал тогда, почему троих не­сем?! — не понял и я.

Пауль ухмыльнулся:

- Ну, я подумал, что двоих просили, а мы трех зачем-то несем. Мне-то в принципе не тяжело. Там прибор, наверно, как-то ихоблегчает даже чуток.

- Вполне вероятно, — оживился профессор. — То есть он как перенаправляет телекинетическую энергию бюреров, и полу­чается что-то наподобие разнополюсовых магнитов... Это же выходит что…

- Стоп, — прервал я профессора. — Потом будете диссерта­цию писать. Вы вот что скажите: вы бы нам за трех заплатили больше, чем за двух?

- Договор был о двоих, — покачал головой профессор.

- Тогда пускай жрут, — сказал я, тем более бюреры уже на­чали с оглядкой этим заниматься. Пауль опять завернул клетку в брезент, и мы вернулись к отряду.

- Чего стреляли? — поинтересовался генерал. Дед держался молодцом, не то что его более молодые товарищи по несчастью; сейчас он сидел под сосенкой и отдыхал, неодобрительно глядя на танцовщиков-гомосеков, которые тревожно щебетали неподалеку. Я из вредности поручил им тащить носилки с раненым и, надо сказать, они это делали исправно, потому что при всех ми­нусах парни были крепкие. Именно один из них и треснул Бернштейна, кстати сказать.

Сам Бернштейн выглядел совершенно разбитым. То ли вол­новался насчет грядущих затрат (тем более сумму мы так и не уточнили), то ли за свое драгоценное здоровье.

- Мутант там был, — коротко сказал я деду, не погрешив против истины, и добавил, обращаясь к мамашам: — За детьми смотрите! Я же говорил — на деревьях кто угодно может сидеть!

- А я думал, толстого вашего шлепнули, — с долей разочаро­вания сказал генерал. — Не нравится он мне.

- Ученый потому что.

- Тем более. Помню, я еще срочную когда служил, так мы поймали на Кавказе одного такого ученого. Типа он с гуманитарной миссией там шастал. На самом деле, конечно, другим за­нимался... Так вот, взяли мы колючую проволоку...

- Извините, товарищ генерал, потом как-нибудь доскажете, - не очень культурно оборвал я Дубова и повысил голос: — Так, встаем! Привал закончен, подъем!

Пассажиры, ворча и перешептываясь, принялись подниматься. Аспирин и Соболь держались чуток в стороне, но на зачатки бунта это не походило — во-первых, моя молниеносная идея с деньгами Бернштейна, несомненно, работала, во-вторых, не те были они люди. Соболь, правда, обиделся, когда я попросил его отдать одно из ружей снайперу, но успокоился, когда тот углядел в кустах кабана и без лишних слов завалил. Кабан был глупый, молодой и скорее всего удрал бы сам от нас без памяти, но в це­лом направленность действий снайпера мне нравилась. Соболю тоже.

Капитану Заяц я отдал свой пистолет. Ерунда, конечно, пис­толет в Зоне — оружие всегда сомнительное, но если она и в са­мом деле оперативный работник... Шмальнет хотя бы ради сиг­нала. Баба в любом случае бойкая.

Хорошо, что нам попадалось крайне мало аномалий. «Жадинки» я чуял, пару «трамплинов» мы обошли, «жарку» завидели совсем уж издалека... даже болты раскидывать пока не приходи­лось. Но и забот хватало и без болтов с аномалиями.

Я лишний раз вспоминал светлые времена, когда мы шли в Зону. Как я недоумевал — что ж все так хорошо у нас скла­дывается, даже если учитывать историю с розовой мерзостью в брошенном танке и сломанную ногу Бармаглота. О Бармаглоте и его нынешней судьбе я, старался не думать, зачем за­бивать голову без толку — придем к месту схрона, там все и увидим.

А сейчас все шло наперекосяк. То есть если бы мы двига­лись обычным составом, больших проблем не возникло бы — да, мутная местность, но на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал. Однако с нами шли люди, совершенно несведущие и окружающей обстановке, и все вокруг представляло для них опасность.

От липкой паутины приходилось уворачиваться на каждом мигу. От движения она не разлеталась в стороны, как положено нормальной паутине, а, наоборот, словно бросалась навстречу. Приходилось двигаться плавно, как в балете. Она, конечно, не страшная, паутина эта. Даже если вляпаешься в нее. Коже от нее ничего не будет — серый налет только, и тот отмоется через пару дней. А вот если на одежду попадает — то это насовсем. Некото­рым ничего, даже нравилось — этакие причудливые рисунки. Но мало ли? Может, эти рисунки спустя пять лет тебе аукнутся. Пока с ними ничего не происходило, правда. Сталкеры даже поначалу куртки с этими паутинными разводами сдавать пытались как хабар. Потом перестали — невыгодно выходило. Да и ученые ним быстро интерес потеряли: вроде как состав этих разводов паутинных выяснили — ничего особенного, в промышленности давно примерно таким же пользуются. Вот народ и плюнул на но; некоторые юнцы даже гордились — мол, Зона тату нанесла. Ну, молодцы, паутина эта не в самых ходовых местах встреча­лись, так что было чем гордиться. Те, кто поопытнее, тоже спокойно к паутине относились.

Дальше стало хуже. Промозгло стало, холодно. Под ногами мерзко чавкало, с деревьев уже не паутина свисала, а «сопли» довольно противного вида. Такие нам уже попадались в начале пути - хотя, может, это вовсе и не само по себе, а просто после ме­стных дождичков паутина такой становится? Черт ее знает.

Утешительно только то, что «сопли» висят неподвижно, не так трудно их миновать. Молодой поросли вот не повезло - «сопли» целиком опутывали деревца с макушки до корней. Похоже это было на какие-то гигантские сморчки сизого цвета. Еще немного — и начнешь себя ощущать ничтожным му­равьем из старинного мультика: «Мне бы домой, мне бы до­мой...»

Воняли эти сморчки, кстати, так, что в глазах начало слезить ся. Совсем не грибами. Ужас был в том, что дальше этих сморч ков становилось все больше, а в некоторых местах они все соединялись между собой теми же «соплями». Еще немного — и из этой гнили не выберешься.

Я, как мог, орал пассажирам, чтобы ничего не трогали ини во что не влезли. Справедливости ради, никто никуда пока и не влез. Читали, видать, книжки, смотрели фильмы, документальные и художественные, потому боялись. Больше всего я волновался за детей — мало ли, схватят что-нибудь из любопытства. Но детям, наверное, оказалось достаточно вынужденной посадки, и настроения шалить и изучать окружающий мир у них не имелось.

Я уже запомнил их имена: Ирочка плюс Боря и Сережа. Ирочкина мамаша нам уже крови попортила возле самолета, но после вела себя довольно смирно. Безропотно добыла себе одежду. Истерик после посещения самолета, полного трупов, не закатывала... Что, впрочем, странно — она же так туда рвалась, убивалась по мужу вроде, надеялась, что жив. А убедившись — успокоилась и забыла тут же? Не есть понятно. Может, шок, конечно. Что-то я о таком слышал, типа посттравматический шок — чело век вроде как блокирует произошедшее несчастье в голове и ведет себя так, словно ничего не случилось. Ну да ладно, доберется живой до цивилизации — пусть там сама с врачами разбирается. По мне, лучше пока совсем ничего не помнит.

Ирочка шла, держась за руку матери, видно было, что она еле стояла на ногах. Ничего, пусть еще немного пройдется пешком, меньше хлопот будет, когда устанет — уснет на руках, к примеру.

Боря и Сережа похожи друг на друга, и носы одинаково разбили во время посадки. Их мамаша была суровая, очкастая, напоминавшая учительницу и почему-то строгую мультипликационную жабу, хотя лишним весом вроде не отличалась. Лицо у нее было такое, со щечками...

Кстати, именно где-то здесь, говорят, расплодилась нату­ральная галлюциногенная жаба bufo marinus — хрен знает каким макаром, вообще-то она обитает в Южной Америке вроде. Уче­ные в истерике бились, когда им притащили экземпляр. Сначала за розыгрыш приняли. Розыгрыш, ага. Те парни, что эту жабу от­ловили, до сих пор реальность не отличают. Зомби натуральные, хотя и не зомби. Недаром же, говорят, из этой жабы готовили яд зомби на Гаити — я специально в библиотеку сходил, почитал кое-чего. Правда, жабы такой не видал, но есть сталкеры, кото­рые видали. Если не врут, потому что сталкеры, как ни крути, часто врут...

Жабы жабами, но главное, что пока не попадались погон­щики. О них я предупредил особо и постоянно напоминал, по­тому что самый опасный мутант — это неизвестный мутант. По­чему-то общепринятым мнением стало, что они обитают на де­ревьях и прыгают, хотя подтверждений тому не имелось, да и иидели мы всего лишь одного. Хотя не факт, что они вообще на шодей нападают — допустим, только на собратьев-мутантов. Почему нет?

От натуралистических размышлений меня отвлек какой-то внутренний сигнал. Задумавшись, я и не заметил, что глаза начало щипать уже так, что дети захныкали, а пассажиры начали останавливаться и тереть лица ладонями. Вот черт! Я судорож­но проморгался и завертелся на месте. Похоже, мы попали в самую чащу этих сопливых грибов. Вонь стояла адская, глаза пк- видели, я заорал Паулю, который замыкал строй:

- Давай всех сюда!

Пауль с Аспирином начали сгонять пассажиров в кучу, те не­уклюже и испуганно толкались, как деревенское стадо. Я сорвал с шеи респиратор, забрал еще пару у Соболя и Пауля, сунул малышам:

- Это наденьте на детей, а сами и все остальные быст­ро ищите, чем закрыть носы и рты! Любые тряпки годятся. Быстро!

Пассажиры кинулись выполнять, а вот сталкеры смотрели па меня с каким-то подозрением. Я потер глаза, затем потащил Ас­пирина в сторону:

- Слушай, «жгучий пух» на меня не действует, а эта дрянь,
чего-то сильно накрывает. Ты как?

- Да я ничё, ну воняет, подумаешь... так такого добра тут... я даже удивился, что за паника. — Аспирин смотрел на меня, нахмурившись.

- Значит, так. Выводить нас отсюда будешь ты. Включай по свое чутье, понял?

- Понял, — серьезно сказал Аспирин, — ты только это... держись, чува-ак.

- Да я нормально. Глаза вот только... словно песка набросали.

Аспирин пошел впереди меня. Я еле видел его сквозь прищурепные слезящиеся глаза. Хорошо, хоть слышал. Аспирин верно нащупал нужное направление, потому что с каждым шагом миг становилось все легче.

Скоро вонючие грибы совсем закончились, да и «сопли» па деревьях тоже. Я вздохнул с облегчением, разлепил глаза и у ни дел очередной овраг, раскинувшийся на пути. Аспирин предложил сделать привал, но я не позволил. Не хотелось мне останавливаться в такой близости от только что пережитого кошмар;! Ощущение было такое, что, помедли я еще пять минут в той чащобе, запросто лишился бы обоих глаз.

В овраг — эти чертовы овраги начали меня доставать! - мы сползали на пятой точке, упираясь каблуками в мокрый склон и собрав на подошвы комья жирной земли с пучками травы. Лепирин еле слышно ругался, Пауль пару раз уронил клетку с бюрерами, которые злобно блекотали внутри. Гомосеки-санитары то же вполголоса ругались, вполне по-мужски. Этак еще перевоспитаются, пока идти будут...

Мелкие кусты только мешали, тем более что они почти все были какой-то разновидностью то ли облепихи, то ли акации - короче, все сплошь в мелких иголках и шипах. Внизу было су­рачно и влажно. Больше всего пугал папоротник по пояс высотой. В нормальных-то местах в такой не очень хочется соваться из-за клещей и прочих кровососущих. А уж здесь...

Другая сторона оврага была нескончаемой бетонной стеной. Значит, из низины можно было выбраться, только цепляясь за скользкие мокрые корни. Корни свисали сверху бетонной сте­пи, которую построили непонятно за каким хреном. Может, укрепляли овраг. А может, и нет. Кто-то явно пытался здесь уст­роить что-то типа ступеней — остались ямки в бетонной стене. Некоторые были на удивление глубокими. С усталости и в по-лутьме не сразу дошло, что это норы; наступишь в такую — и откусили тебе полноги вместе с ботинком. И откусили кому-то - чей-то покореженный ботинок валялся на дне оврага, не­подалеку от стены с ямками. Вид у него был такой... недопереваренный, что ли. Лезть по стене сразу расхотелось. И в папо­ротник тоже. Но по стене — больше. Тем более что в дырках стены начали мелькать какие-то огоньки. Красноватые и очень неприятные.

- Может, я туда стрельну? — предложил Соболь с опаской. — Тут что-то незнакомое, — покачал я головой. — Черт его тает, чем обернется. Давайте-ка по низу оврага налево, может, кончится эта сучья бетонка...

Бетонка не кончалась, огоньки поблескивали, но никто из дыр не вылезал. Затем дыры, слава богу, вовсе исчезли, потом пропала бетонка, пошли густо стоящие деревца. Затем и они поредели, открывая между собой пологий проход, который так и '.нал, так и манил — чистый, светлый, сухой такой. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, мелкие цветочки даже какие-то росли вперемежку с зеленой свежей травкой. Идиллия, мать ее. Как в книжке про Бэмби. Сейчас выскочат добрые животные и утешат маленького сироту-олененка. Пока мы топтались на мес­те, борясь с желанием рвануть к солнышку, из прохода и впрямь выскочило...

- Абанамат! Скарлотина!

Кто-то из женщин завизжал истошным голосом, а Пауль опустил автомат.

- К тебе подруга вернулась, Упырь, — сказал он, поправляя на плече клетку с бюрерами.