Глава 11 Яшкин Фронт

Яшка короткими перебежками приближался к передовой. Он осторожно прижимал засунутый за отворот шинели пакет, который ему выдали в штабе в Красном Лимане.

Кивнув знакомым красноармейцам, гревшимся у печки, он толкнул покосившуюся деревянную дверь. На него дохнуло теплом маленького замкнутого пространства и запахом сырой земли, но мужики, находившиеся там, все равно кутались в свои шинели, пытаясь согреться.

Яшка быстро отдал командиру пакет и уже собирался выйти, когда тот, распечатав плотный бумажный конверт, принялся молча читать. Потом поднял взгляд на остальных:

- Так. Собираем группу саперов и идем в тыл к немцам. Минируем дорогу, по которой они передвигаются вдоль реки, – лейтенант внимательно оглядел бойцов. – Хм, там и обороны-то немецкой нет… они только патрулируют по берегу Донца, а так по селам стоят.

Понятливые бойцы молча кивнули, и в землянке поднялась небольшая суматоха. Мальчишка завороженно наблюдал за приготовлениями к рейду.

Саперы надели белые маскхалаты и уже взяли по две пятикилограммовые мины. Никто не обращал внимания на паренька, который почти машинально натягивал на себя оставшуюся нетронутой белую хламиду. Невероятно, но никто не сказал ни слова, когда мальчик схватил такую же мину.

Так, в маскхалате, с миной в одной руке и автоматом в другой – это друг Лушников дал свой ППД перед его первым выходом на передовую – Яшка выглядел совершенно так же, как и остальные саперы.

Вот оно, первое настоящее боевое задание! Сердце гулко колотилось в груди. Он вовсе не думал о том, что будет потом, когда наверняка откроется его самоуправство. Он даже не подумал, что вообще может не вернуться из рейда.

Вместо этого Яшка пытался представить того фашиста, с которым лоб в лоб сведет его первый бой. И чтобы не бояться выстрелить в него, когда потребуется, он попытался заранее представить первого на своем личном счету врага. Получалось вроде неплохо и достаточно зло – огромный такой рыжий фриц, от которого противно воняет чесноком и шнапсом, стоит напротив, уткнув хищное дуло автомата прямо в Яшкино сердце, и раскатисто хохочет, плюясь и выкрикивая ругательства на непонятном языке.

Но от этого своего видения он избавился почти сразу, как только под ногами бойцов бодряще захрустел свежий снег. Отряд передвигался почти в полной тишине, и лишь редкие короткие распоряжения командира нарушали ее. «Холод собачий», - мелькнуло в голове у Яшки.

Примерно через полчаса они вышли к намеченной цели. Яшка уже успел успокоиться. Бойцы, хорошо знавшие свое дело, без лишних команд сразу же принялись ковырять штыками промерзшую землю. Принялся за дело и Яшка, удивляясь, как это у остальных так легко получается.

Так они работали минут двадцать, как вдруг выставленный в наблюдение красноармеец подал специальный сигнал тревоги. Все машинально попадали в снег.

Чуть поодаль из-за лесочка появилась еще одна такая же группа бойцов в маскхалатах. Их было человек тридцать. Двигались они также молча, но от внимательного глаза командира не ускользнуло то, что группа передвигается так, словно они у себя дома.

- Немцы… - тихо произнес лейтенант. – К бою…

Между тем, группа вражеских разведчиков никакого беспокойства не выказывала. «Не заметили? Или думают, что свои, ну там дорогу ремонтируют?» - Яшка попытался объяснить самому себе ситуацию и тут же мысленно одернул себя: какие еще могут быть ремонтные работы ночью!

Очень, наверное, удивились немцы, когда снежные холмики вдруг задвигались, изрыгая из себя смертоносные огненные вспышки. Но подумать об этих странностях украинской зимы им уже было не суждено. После внезапной атаки советских саперов-диверсантов в живых из немцев не осталось никого. Немцы даже не успели сделать хотя бы один ответный залп…

Удивительно, но Яшка совсем не почувствовал страха. Он просто что есть силы жал на спусковой крючок. Вот только попал ли он в кого-нибудь, этого он понять не мог.

- Так… - командир отряда подошел к одному из немцев, распростертому на снегу, и ткнул труп носком сапога. – Убрать немедленно! Если немцы сюда явятся и увидят своих, они догадаются про мины. И тогда зря мы тут душу Богу чуть не отдали.

Саперы стали оттаскивать трупы в покрасневших от крови маскхалатах подальше от дороги. Яшка схватил за ноги какого-то немца чуть ли не вдвое больше себя и поволок в сторону маленького овражка.

Если бы он не воспитывался в детдоме, возможно, он не придал бы значения новеньким сапогам, которые соскользнули с ног убитого. Яшка, ни секунды не колеблясь, сбросил с себя сырые валенки и натянул добротные трофейные немецкие сапоги. Они были ему явно велики, но это было неважно – офицерская обувь хранила тепло еще недавно живого человека.

Потом он снял с убитого кожаный ремень с парабеллумом в кобуре. Воображение уже рисовало картинку: вот он щеголяет по расположению части с собственным трофейным оружием, какое мало у кого из офицеров имелось, при новенькой кожаной сумке, на трофейном ремне тускло поблескивает пряжка немецкого офицера.

Когда юный воин очнулся от своих радужных мыслей, внутри у него похолодело так, что он на мгновение перестал замечать окружающий его мороз. Его группа спешно уходила, арьергард цепочки уже исчезал за дальними холмами.

Только тогда смекнул Яшка, что его никто не забывал. Просто о его существовании в группе никто не знал, а лейтенант, уводя отряд назад, посчитал бойцов и никакой потери не обнаружил!

Яшка с силой хлопнул себя по лбу, ругая на чем свет себя, командира, немца с его сапогами и парабеллумом. Кричать было нельзя, и он рванул догонять своих.

Догнал их он уже на берегу Донца, перед самой переправой. Лейтенант выпрямился, прищурившись во мгле и силясь рассмотреть фигуру, лихо перепрыгивавшую через сугробы:

- Бежит кто-то… Кто это?

- Так это ж мальчишка, ну тот, что с нами был, - один из солдат добродушно улыбнулся подбежавшему Яшке. И тут же осекся, встретившись взглядом с лейтенантскими глазами.

- Мальчишка? Какой еще мальчишка?! Ах ты ж, сволочь!...

Совсем не церемонясь, он сходу отвесил Яшке смачную оплеуху – тот как раз, тяжело дыша одеревеневшим горлом и больно колотя тяжелыми трофеями по бедрам, из последних сил нагнал группу. Удар оказался такой сильный, что у мальчишки аж в ушах зазвенело.

– Да меня за тебя - под трибунал! – лейтенант резко развернулся и, махнув рукой, пошел прочь.

Яшка рукавом шинели отер слезы и предательские сопли и, держась за покрасневшую щеку, поплелся за бойцами, которые уже перешли по льду на свой берег. С рассветом отряд подошел к своим позициям и прямиком отправился спать.

Зато у Яшки сон как рукой сняло. Очень ему хотелось пострелять из трофейного пистолета, этой его давней мечты. Но в расположении нельзя – заругают, да и боевые товарищи, с которыми первый раз в жизни ходил на настоящее боевое задание, заслужили отдых. Поэтому он стал искать укромное место, подальше от лишних любопытных глаз и ушей.

И все-таки выстрел, разорвавший утреннюю тишину, показался слишком громким даже в двухстах метрах от расположения батальона. Из крайнего домика выскочил растрепанный старшина, на бегу застегивая на себе разогретую у печки шинель.

- Ты что это?! Откуда у тебя пистолет?! – старшина вырвал из руки подростка его первый трофей.

– Ух ты, парабеллум… - остановившись, он озадаченно посмотрел на оружие. Во взгляде, брошенном на юного солдата, Яшке почудилось даже что-то вроде уважения.

С минуту старшина раздумывал.

– Нет, - мотнул он наконец головой. – Солдату пистолет не положен.

Яшка грустно посмотрел на свой трофей, которым даже не успел полюбоваться, и поплелся в дом, где оставил сумку убитого немца.

Открыв ее, он стал неторопливо перебирать корочки документов. Герасимов, Петренко, Сухорученков, Пушкаревский… Все документы были на русском языке и все они касались наших солдат.

Яшка, не зная, что делать со всем этим, машинально позвал старшину. Тот хмуро посмотрел на корочки, сумку и молча сгреб ее в охапку.

Мальчишка по своей пацанячьей простоте схватил то, что первым подвернулось ему под руки. Как оказалось, все это были личные удостоверения, секретные карты и прочие документы из разгромленного немецкими разведчиками штаба нашего артполка.

Потом офицеры все допытывались, где и при каких обстоятельствах он нашел эту сумку. В конце концов, его выпроводили за дверь.

«Это что же, я принес сумку, а мне не верят? Да что бы они без меня делали!» - кипятился про себя юный боец саперного батальона.

А потом он долго еще сидел, прислонившись к деревянной стене какого-то сарая, и глотал слезы обиды…

***

По реке плыли остатки льдин, ворочаясь и недовольно вздыхая. Яшка заворожено наблюдал, как потемневшие тяжелые осколки наскакивали друг на друга и, крошась, стирали свои острые края. Его уши, быстро привыкшие к грохоту взрывов и хищному вою пролетных мин, помимо его воли жадно ловили не страшные звуки вспучившейся мартовской воды, переливающейся поверх появлявшихся то тут, то там небольших ледяных заторов.

Теперь уже можно было встать в полный рост и выйти на черный скользкий берег. Еще недавно на противоположной стороне реки сидели немецкие снайперы, но вчера их хорошенько «почистили».

Мерный шум пробуждающегося к дальней дороге Северского Донца заставил Яшку на некоторое время забыть обо всем, что происходило в последние военные недели.

Весенняя река уверенно ворочала льдины, то и дело открывая участки воды, свободные от бесформенного крошива. И Яшка, у которого не было еще собственного зеркала в кармане, спешил уловить в этих прогалинах черной воды свое щуплое отражение.

Любой, кто посмотрел бы на него в тот момент, наверное, понял бы мальчишку. Он то и дело вытягивал шею, деланно поворачивался то влево, то вправо, косил глазами на худые плечи. Все дело в том, что юному бойцу саперного батальона наконец-то выдали полную военную форму.

Вихрастый шаловливый непоседа остался в прошлом – с темной глади воды на Яшку смотрел настоящий солдат-молодец. Бойцы 19-го гвардейского отдельного мино-саперного батальона любили своего пацаненка, который мелькал то тут, то там по расположению, а иногда и в траншеях на передовой. Его вид всем здесь напоминал о прошлой мирной жизни, которая, казалось, осталась далеко позади и до которой неизвестно еще сколько надо пройти опасными военными дорогами.

И потому процесс обмундирования Яшки был большим и радостным событием для всего батальона. Кто-то собственноручно ушил ему гимнастерку, кто-то поделился своими чистыми теплыми портянками.

А когда Яшке нашли звездочку на пилотку и пришили новенькие черные погоны, он и вовсе целый день ходил с вывернутой набок головой, совершенно не замечая однополчан, по-доброму подтрунивавших над новоиспеченным «воином».

А вот обувь он раздобыл себе сам - еще в том, своем самом первом, бою с немецкими разведчиками. Как ни пытались отобрать у него коричневые, с отворотами немецкие офицерские сапоги, Яшка отстоял свой трофей. Да еще попутно получил свою первую боевую награду!

Все случилось уже после того, как их батальон отвели в тыл на переформирование – в части к тому времени осталось меньше половины личного состава. Тогда же бойцам выдали новенькие погоны и несколько странные для нашего солдата желтые американские армейские ботинки с обмотками.

Под это дело офицер, командовавший группой саперов, с которой Яшка ходил в своей первый рейд за линию фронта, и забрал у него трофейные сапоги. «Солдату такие сапоги не положены», - ехидно бросил он в лицо расплакавшемуся сыну полка.

Всю эту сцену молча наблюдали другие бойцы, а когда лейтенант удалился, с удовольствием похлопывая ладонями по кожаным голенищам сапог, один из них посоветовал Яшке пойти к командиру части:

- Ты ведь присяги-то не принимал. Ну, обратишься ты прямо через голову непосредственного начальника к вышестоящему командиру, и что? Что тебе будет-то? Ты ж вроде сына полка, тебе, наверное, можно. Только когда войдешь, не забудь сказать «товарищ гвардии капитан». Понял?

Яшка кивнул. Конечно, понял, что тут не понять. Но только когда он в тот же день обратился к комбату, все равно все напутал, выпалив на одном дыхании «Товарищ капитан гвардии, разрешите обратиться!»

- Ну, что у тебя, Добропольский? – комбат снисходительно посмотрел на вошедшего.

Решительно шмыгнув носом, что свидетельствовало о готовности либо в конце концов добиться справедливости, либо принять любое наказание за дерзкое неуставное поведение, Яшка с детской горячностью, глотая периодически подступающие слезы, принялся доказывать, что лейтенант Кученов поступил с ним очень несправедливо, забрав сапоги, которые он сам лично снял с убитого немца.

- Погоди, погоди, с какого еще убитого немца? Ты же простой связной, Добропольский. Никакого немца ты даже видеть близко не должен!

Яшка осекся. Он опустил глаза в пол, поняв, что сболтнул лишнее. Но уже было поздно – капитан Черногоров заставил подчиненного рассказать все. И о том, как он благодаря собственной находчивости попал в группу саперов, ходившую за линию фронта, и о том, как он стрелял в немецких разведчиков, и о фашистских сапогах, и о сумке с документами…

- Выходит, и сумку тоже ты принес? Тэк-тэк… - прищуренный взгляд капитана недобро скользнул поверх Яшкиной головы. «Ну все, теперь мне полная хана», - подумал тот, кляня себя на чем свет стоит за никому не нужное рвение по части справедливого распределения вещевого довольствия.

Гадкое ощущение, что его вот-вот поставят к стенке, еще больше усилилось после того, как комбат приказал ординарцу вызвать к нему замполита батальона и начальника особого отдела. В присутствии троих офицеров Яшке пришлось повторить свой рассказ во всех подробностях. Ну, почти во всех…

- Иди в роту, Добропольский. Сапоги тебе вернут. Да, ты очень некрасивый в этих обмотках, - пошутил напоследок капитан Черногоров.

Буквально через час мрачный лейтенант Кученов принес малолетнему борцу за справедливость его заслуженные трофейные сапоги.

Уже после Яшка узнал, что лейтенант в своем рапорте о проведении боевого задания в тылу противника написал, что во время рейда ему удалось захватить секретные документы, которые были у уничтоженных его отрядом немецких разведчиков. За это офицера даже представили к ордену Красной Звезды.

Чем закончилась вся эта история для лейтенанта, юный боец так и не узнал. Во всяком случае, офицера этого ни он, ни кто-либо еще в 19-ом мино-саперном батальоне больше не видел. Очень не любили в действующей армии, когда боевые награды добывались подобным враньем и наказывали за это по всей строгости военного времени.

А вот Яшка мало того, что отстоял свои сапоги, так еще за геройство и расторопность, проявленные во время выполнения боевого задания, спустя месяц получил первую в своей жизни настоящую взрослую награду - медаль «За боевые заслуги». Как же сияло лицо мальчишки, когда комбат перед всем строем вручал ему этот блестящий на солнечном свету почетный кругляш!

…Насмотревшись на ледоход на Донце, Яшка вернулся в расположение части и уселся на бревно неподалеку от кухни. Правду сказать, это было для него едва ли не самое любимое место. От полевой кухне всегда что-либо аппетитно булькало, из ее чрева всегда тянуло вкусным и горячим.

Яшкина «любовь» к кухне – ему еще и традиционно перепадал кусочек-другой от повара - замечательным образом совпадала с его обязанностями в батальоне. Над ними долго думал командир Черногоров с замполитом и старшиной. На небольшом совещании у капитана было решено, что одной из задач, которую должен будет выполнять малолетний боец без присяги, станет работа по кухне: дров для печки наколоть, воды принести из колодца, обед на передовую поднести.

Таким своим обязанностям он только обрадовался: Яшке всегда нравилось быть полезным, а если тебя за это еще и добавкой каши или горячего борща наградят - красота!

- Яшко! Яшко!

Мальчишка повернулся на окрик старшины. Тот держал в руках большой полевой термос.

- Сынок, тут такое … некому обед отнести на передовую. Бери-ка ты термос - и бегом. Туда и обратно. Ага? – в голосе старшины были одновременно и приказ, и просьба.

Яшка молча кивнул. Он еще не очень вжился в новое состояние окружающей его действительности, и потому любые приказы, которые были для него признаком его нужности для всей Красной Армии и фронта, не только с удовольствием принимались, но и выполнялись с максимальным усердием.

И потому Яшка молча, как ответственный взрослый военнослужащий, взял у старшины потертый старый термос, проворно продел руки в лямки и побежал в ту сторону, откуда слышались отдаленные одиночные выстрелы.

До первых траншей, находившихся ближе всего к тылу, было относительно недалеко. Чтобы лишний раз не испытывать судьбу, по-глупому подставляясь шальным пулям, Яшка запрыгнул в самый крайний окоп и побежал, пригнув голову, то и дело поворачивая в ходы сообщений и на бегу отряхиваясь от обильной весенней грязи, раскисшей на дне извилистых и наполовину осыпавшихся траншей.

И тут, в темной утробе траншеи, дохнувшей на него душным запахом гниющих корней, мокрой земли и солдатской мочи, ему стало по-настоящему страшно. Почему-то это напомнило ему могилу; на мгновение всплыло в памяти искаженное страхом лицо молодого красноармейца, расстрелянного возле добропольского элеватора.

- А чтоб тебя! Каска! – ругнулся в никуда Яшка. Он вдруг явственно ощутил, что его бритая голова, на которой болталась не по размеру большая пилотка, совершенно не защищена от коварного свинца.

А тут еще пули стали все чаще и чаще свистеть где-то совсем рядом – то спереди взвизгнет, то сзади, то над головой невидимо вжикнет. Яшка побежал по окопам что есть силы, превозмогая острое желание совсем по-детски забиться с головой в какую-нибудь глубокую-глубокую яму и отсидеться там хоть до конца всей войны. Но ему старшиной была поставлена боевая задача – накормить бойцов. «Хм, ну вот еще – боевая… А что, разве на голодный желудок повоюешь?» - две противоположные мысли на ходу болтались в Яшкиной голове.

Вжавшиеся в узкие холодные ячейки красноармейцы, которые стали чаще встречаться на его пути, провожали пробегавшего мимо мальчишку сочувственными взглядами.

В этот момент немцы начали интенсивный обстрел наших позиций. «Ну почему я не надел каску?» - продолжал он мысленно долбить себя, наивно воображая, что каска способна защитить чуть ли не от всех смертей. Когда Яшка поравнялся с маленьким блиндажиком пулеметчика, который, не обращая внимания на пробегавшего, отчаянно поливал кого-то невидимого там, за бруствером окопа, с той стороны раздались первые залпы артиллерийских орудий.

И вокруг воцарился сущий ад...

Вдруг повсюду как по команде вздыбилась земля. Огромные ее комья разлетались во все стороны, норовя похоронить замерших в своих окопах бойцов. Яшке до смерти захотелось выпрыгнуть из тесной траншеи и бежать, бежать, бежать, куда глаза глядят. Теперь ее стены совсем не казались безопасными. Наоборот, именно сюда, в эту кривую и затхлую, с хлюпающей под ногами грязью земляную щель, как показалось Яшке, летели все немецкие снаряды.

И они падали, падали… Но почему солдаты не убегают? Почему они сидят на корточках на дне траншеи? Смерти своей ждут? Так вот она, летит и падает прямо на их головы, склоненные в ожидании своей судьбы.

Совсем рядом слева, кажется, всего в десяти-пятнадцати шагах от мальчишки, прижавшегося своим термосом за спиной к окопному откосу, очень сильно ударило в землю. Ровно вырытый проход в земле, в котором в тот момент к счастью не было никого, мгновенно превратился в бесформенную воронку с рваными краями.

Яшка мотнул оглушенной головой, и до его заложенных ушей стали доходить откуда-то справа страшные крики раненных солдат. Еще минута – и опытный немецкий наводчик хладнокровно «положит» снаряд как раз в то самое место, где сейчас сидел ошарашенный посыльный. И даже не будет знать в лицо того, кого убьет…

За годы жизни в детдоме Яшка научился соображать быстро и действовать решительно, особенно когда чувствовал опасность. Несмотря на гул в голове, он одним прыжком прыгнул в укрытие пулеметчика. Тот на время лишился своей основной работы по уничтожению вражеской пехоты и наравне со всеми обреченно пережидал артналет.

Крохотный блиндажик посреди дрожащей, вскипающей земли показался Яшке самым лучшим и безопасным местом на всем свете. Пулеметчик, похоже, был смекалистым парнем, да и времени у него было, видать, достаточно, чтобы основательно подготовить свое укрытие по всем правилам войны. Несколько небольших бревен сверху, песок и ветки с комьями дерна, тщательно накрывавшие ячейку с дюжиной всевозможных ступенек, земляных полок и небольших ниш, образовали хорошую малозаметную огневую «точку».

Но укрыться полностью не удалось – мешал тяжелый армейских термос на плечах. Эх, каша ты ароматная, с любовью и с лучком сваренная ротным поваром, попробуют ли тебя сегодня голодные солдаты? Нет, лучше об этом не думать. Яшка резким движением рванул с себя термос и отшвырнул его подальше от укрытия, в котором он, пулеметчик и эта серая штуковина вместе явно не помещались. Теперь надо замереть, как делают взрослые солдаты.

Прошло несколько томительных минут. Артобстрел начал постепенно ослабевать. То тут то там в окопах стало заметно шевеление. Бойцы понемногу поднимали головы, отряхивались, зло матерясь на фрицев. Еще немного, и ничем не примечательный артналет закончится.

…Яшка так ничего и не понял – где, как и почему. От взрыва одного из последних снарядов, упавших на траншею, бревна, заботливо уложенные пулеметчиком, разлетелись, словно тоненькие спички. Одно из них ударило Яшку прямо по голове, счесав кожу на правом виске и щеке.

Пару секунд, прежде чем оглушенный подросток провалился в пустоту, он все еще жалел о том, что не надел каску. Потом он неуклюже повалился на раскисшую землю. Рядом с ним лежал раненый пулеметчик с перебитыми ногами…

Очнулся Яшка уже в госпитале. Бойцы на передовой после артналета были особенно голодны. Так и не дождавшись обеда, они послали гонца на кухню. Повар сказал ему, что обед понес Яшка. Когда солдаты подбежали к развороченной траншее, им сразу в глаза бросился целехонький термос рядом с разваленным блиндажом. Яшку нашли сразу, под бревнами – раненого, но все-таки живого.

За те две недели, что он пробыл в госпитале, Яшка наслушался уйму всяких историй от раненых солдат. Там, в госпитале, ему стали чуть не каждую ночь сниться странные сны. Каждый раз он видел себя на войне, но эти видения были настолько реальны, что мальчишке потом казалось - все это он уже видел или скоро увидит…