Отрочество же — это период, когда человек переживает второе рожде­ние. У молодого человека еще нет слов, чтобы высказаться.

Когда я начинала работать психоаналитиком, под­ростками отдельно не занимались — либо детьми, ли­бо взрослыми.

В нынешнее время появилась тенденция окружать подростка излишним вниманием психиатров. Моло­дые люди приходят, чтобы поговорить, но они не мо­гут себя выразить. Им кажется, что они говорят, хотя и не раскрывают рта, они уходят, довольные, после сеанса. Надо, чтобы и врач поддерживал эту тишину, тогда установятся нужные отношения.

«Вам было хорошо на сеансе?» — «О, да!» — «У вас такое чувство, как будто вы сказали то, что хотели сказать?» — «Да». Хотя они ничего не сказали. Они еще более немы, чем те дети, которые говорят о чем угодно, только не о том, что их волнует.

Слова перестают что-либо значить и не могут вы­разить прожитые годы. Во время отрочества музы­канты изобретают новую музыку, а поэты — поэзию, в которой слова играют другую роль, так же как и в обычной речи.

Благоприятным моментом являются отношения с кем-то, кто надежен, точен и принимает вас таким. какой вы есть, не осуждая.

Сеансы с подростками порой обманывают надежды психоаналитика. Многим кажется, что субъект в ходе сеанса не идет на психоанализ, так как ничего не го­ворит.

Во время мутации подросток должен онеметь с того момента, как захочет рассказать о том, что чувствует, потому что слова сразу изменят свой смысл. Ребенок эдипова возраста сочиняет и рассказывает, используя поэзию слов и метафору рисунка. Он говорит, расска­зывает, поток неиссякаем. Подросток верит, что своим молчанием он сказал много. Психоаналитик, которым не боится молчания, который умеет его выдержать, — самый лучший собеседник для такого подростка. Тем не менее в конце этого столетия, кажется, дух пси­хиатрии одерживает верх над начатками психоана­лиза, который, однако, более пригоден для защиты ребенка.

Психотерапия, которой занимается психоана­литик, предоставляет больше возможностей помо­щи во время периода подростковой мутации, когда молодой человек с трудом преодолевает трудности пути.

Ребенок, рожденный от матери-подростка и по­кинутый в двухлетнем возрасте.

Психиатры напрасно видят в этом абсолютное зло, катастрофу для ребенка. Они предпочитают, чтобы будущая мать сделала аборт, и считают, что она вино­вата, если она доходила до срока родов и оставила ро­дившегося ребенка. Если сказать ему правду, не до­жидаясь, когда наступит латентность или пубертат, ребенок прекрасно может выкарабкаться сам, потому что он единственный, кто отвечал за свое желание ро­диться.

Условия, в которых оказывается мать-подросток и где она должна воспитывать ребенка, мало пригод­ны для его развития: специальное учреждение, куда ее помещают, оказывает расслабляющее воздействие прежде всего на нее, за ней самой еще надо смотреть и за нее надо нести ответственность. Она не может работать, доверив ребенка няне, и обеспечить его.

Так, может быть, освободить ее и ввести в актив­ную жизнь таким образом, чтобы она могла достойно жить вместе со своим ребенком хотя бы первый год его жизни? Общение в первые десять — двенадцать месяцев имеет важнейшее значение.

Когда я была молодым врачом, психиатрическая больница была тюрьмой для детей, которые там содержались. Все они сидели взаперти, каждый в сво­ей палате... Существовала система автоматического закрывания дверей, которая действовала на двад­цать дверей одновременно. Подвижные двери, кото­рые закрывались одновременно, как двери вагона поезда, с шести часов вечера до шести часов утра. И до следующего утра ребенок оставался один на один с собой, в маленькой клетке, где были только кровать и тумбочка.

Практическая психиатрия была так же репрессив­на, как та, которую применяли к малолетним пре­ступникам. Специалист должен был пробудить чув­ство ответственности. Он говорил подростку: «Как ты огорчаешь свою мать!» Мальчик слушал этого чело­века как отца, наставляющего его на путь истинный. Если никакого продвижения не было, психиатр пи­сал в медицинской карте ребенка: «Неисправим». Это слово звучало как вердикт. Оно означало: «Годен для исправительного дома».

Ребенок считался «неисправимым», потому что он не плакал. Заплачь он, закричи, зарыдай, тогда бы сказали: «Надо еще подержать его с недельку...» или «Нужно продолжать психотерапию, потом можно от­править его домой с предписанием интенсивного нас блюдения в ближайшем специальном учреждении». Но если он не плакал, значит, его нужно было куда-то определять.

Персонал не обучали и не готовили для приема подростков. Я вспоминаю одну мать, которая приехала навестить своего ребенка, содержащегося в одной из этих допотопных «больниц». Она приехала с тер­мосом кофе, привезла горячим, чтобы дать сынишке. И ждала его со своим термосом. В комнате для консультаций мать хотела налить ребенку чашку кофе. И тут я услышала, как медицинские сестры стали насмехаться: «Нет, нет, ты посмотри на нее, она то­же слабоумная», а потом, после свидания, они шипе­ли на ребенка: «Это ничто по сравнению с тем, какое огорчение ты принес своей матери!»

Времена меняются. Все-таки открыта специаль­ная психиатрическая больница для подростков...

Да, больницы изменились, как и психиатрические клиники для взрослых. Пациентов больше не привя­зывают. Конечно, больница закрывается на ночь. Но в течение дня идет непрерывное проветривание. Есть приходящие воспитатели, есть психологи, которые по крайней мере раз в неделю проводят с пациентами личную беседу и связаны профессиональной тайной. Есть также специалисты по психомоторике и разви­тию речи, не считая обычной психотерапии и профес­сиональной ориентации. И потом, есть добровольцы, обучающие по школьной программе, или психологи­стажеры, хотя нельзя сказать, чтобы то и другое было бы очень эффективно... Однако целый день ребенок общается с разными людьми. Он не выходит из больницы, когда находится там на лечении. Но, будучи все время чем-то занят, он не обречен на безделье взаперти, как раньше.

Сейчас отдают себе отчет в том, что тем, кто находится в депрессивном состоянии, вмешатель­ство психиатра может быть противопоказано, ибо при этом есть риск разрушить и без того хрупкую базу.

Все зависит от избранной методы. Когда, напри­мер, речь идет о психодрамах [Психодрама — одна из классических форм психотерапии XX века, созданная австрийским психиатром Дж. Л. Морено, эмигрировавшим в 1925 г. в США. — Примеч. ред. ], где больные должны играть какую-то роль, это совсем не действует разру­шительно. А вот когда подросток оказывается один на один с психиатром в пассивной позиции, тогда риск есть.

Психиатры, как и все, подвержены неврозам, и в такой же степени. Они становятся «психами», по­тому что общество ждет от них репрессивного отно­шения к маргиналам. Возможно, они даже страдали в детстве от какой-нибудь «маргинальной» супруже­ской пары. Они «касаются» психоанализа в силу про­фессионального интереса, но, увы, свой собственный не доводят до конца. Они так и остаются между двумя стульями...

Не изменилась ли сегодня подготовка психиа­тров?

Нельзя принуждать психиатров заниматься ана­лизом.

Посмотрите только на места заключения, которые все были заражены педерастией, и лучшие детские психиатры тоже становились там педерастами. У них к тому же есть рабы-дети (выступающие в роли учи­телей этих врачей), которые помогают лучше понять мир ребенка. Сами же психиатры тоже достаточно неустойчивы, потому что ими манипулируют дети-правонарушители. Как только такого правонарушите­ля застают врасплох, свободным от игры его желаний, он тут же начинает играть комедию, чтобы не под­даться отцу, которого для него представляет полицей­ский.

Подростков, которые совершили изнасилование, оставляют на свободе, потому что это не убийство.

Трое мальчиков тринадцати-четырнадцати лет регулярно насиловали свою одноклассницу трина­дцати лет: в течение нескольких месяцев, дважды в неделю, когда она выходила из класса, они принуж­дали ее подчиниться насилию в подвале школы. Ка­ким может быть будущее этих мальчиков? Какова может быть позиция судьи? Как объяснить такую ситуацию с точки зрения психоанализа?

Их нельзя рассматривать как «представителей ро­да человеческого». У них отсутствуют ограничители: они могут напасть, изнасиловать, убить. Они испы­тывают половое желание и идут у него на поводу, по­тому что для них нет предела, ограничения. Они не в состоянии усвоить, что другой человек, одного с ни­ми пола или другого, обладает таким же человече­ским достоинством. Это дети, у которых отсутствует чувство собственного достоинства. Они лишены твер­дой структуры.