ТАМАНЦЕВ. Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и

Вечером Юлия принялась рубить валежины, а я опять занялся с Фомченко и

Лужновым.

За эти двое суток я к ним решительно подобрел. Какой с них мог быть

спрос: Фомченко попал в контрразведку весной, перед маем, а Лужнов и того

позже, в июне - два месяца назад. Стажа у них, как говорится, без году

неделя, неудивительно, что даже Малыш против них - профессор. Я подумал еще:

не дай бог доведется нам здесь просидеть не одну неделю, так я их

поднатаскаю - людьми сделаю.

Речь опять пошла об агентах-парашютистах: откуда они берутся, вернее,

из кого вербуются, как их готовят, как мы их разыскиваем и берем.

Контрразведка - это не загадочные красотки, рестораны, джаз и

всезнающие фраера, как показывают в фильмах и романах. Военная контрразведка

- это огромная тяжелая работа... четвертый год по пятнадцать - восемнадцать

часов каждые сутки - от передовой и на всем протяжении оперативных тылов...

Огромная соленая работа и кровь... Только за последние месяцы погибли

десятки отличных чистильщиков, а вот в ресторане я за всю войну ни разу не

был.

Просвещая Фомченко и Лужнова, я для пользы дела, по воспитательным

соображениям, естественно, о трудностях не говорил - если бы рассказать им

все как есть, они наверняка бы скисли.

Условия и работка у нас такие, что любой бывалый шерлок, даже из

столичной уголовки, от отчаяния повесился бы на первом же суку.

В любом уголовном розыске - дактилоскопия, оперативные учеты,

лаборатории и научно-технические отделы;

там на каждом шагу - постовой и дворник, готовые помочь и словом и

делом. А у нас?..

Ширина полосы фронта - свыше трехсот километров, глубина тылового

района - шестьсот с лишним. На этой огромной территории сотни городов, сотни

узловых и линейных станций; ежесуточно - тысячи передвигающихся к фронту и

по рокадам бойцов, сержантов и офицеров, повсюду леса, большие чащобные

массивы. А жители, например, здесь, в западных областях, запуганные,

молчаливые, из них слова дельного, как ни старайся, не вытянешь. И вся наша

техника, кроме личного оружия, - трофейный Пашин фотоаппарат.

Причем уголовка имеет дело с самодеятельностью отдельных лиц, а мы - с

преступниками, за которыми сильнейшее государство, которых готовят не

полуграмотные паханы, а изощренные агентуристы, готовят в специальных

школах, снабжают легендами, экипировкой и документами опытнейшие

профессионалы.

Что мы лично можем этому противопоставить?.. Примитив полевого

контршпионажа: осмотры леса, визуальное наблюдение, беседы с местными

жителями и засады. Убийственный примитив! И хоть яловая, а телись! Возьми их

всех! Возьми их теплыми! Умри, но сделай! Вернее, как говорит начальство:

сделай и не умирай!

Разумеется, о трудностях я не калякал, наоборот, умалчивал: я должен

был поддерживать в Фомченко и Лужнове высокий боевой дух плюс постоянную

готовность.

Что там у Юлии произошло, я упустил, то ли ее ударило отлетевшим

дрючком, то ли просто измучилась или подумала о своей незавидной жизни, не

знаю, но только, уронив вдруг топор, она заплакала навзрыд, к ней подскочила

пацанка, ухватилась за подол и тоже заревела.

Они стояли вдвоем и ревели не стесняясь, уверенные, что их никто не

видит, и я опустил бинокль - не нужно и неловко, вроде подсматриваешь.

Еще за глаза, не видя Юлии, а настроился к ней враждебно, неприязненно,

как к немецкой овчарке, обыкновенной фрицевской подстилке, но, понаблюдав,

переменился.

Девчонка... Сирота-недоумок. Мне ее даже стало жаль. Дура девка, сама

себе жизнь покалечила.

По виду она представлялась мне с характером, волевой, и вот так

быстренько сломалась. А ведь это только цветочки. Я подумал, каково ей будет

с малышкой здесь, на хуторе, зимой. Когда все заметет и ни хлеба, ни молока

- картошка и одиночество. И еще страх.

Конечно, по стране жили трудно, одиноко миллионы наших честных

солдаток, но мне и эту непутевую деваху

было жаль. Скорей даже не ее, а пацанку - чем она виновата?

Свирида я уже понял. Жлоб, скотина безрогая - у такого снега зимой не

выпросишь. Собственники они все здесь, гады, кто кого сможет, тот того и

гложет, но этого горбуна я особенно невзлюбил.

Впрочем, эмоции эмоциями, а мне следует быть объективным. Не затем я

сюда приехал, чтобы кого-то жалеть или ненавидеть.

Мое дело маленькое. Мое дело - взять Павловского и тех, кто с ним,

если, понятно, они здесь появятся. Причем старшего группы и радиста -

живьем, это как минимум. Знать бы еще, кто из них радист, а кто старший

группы, - третьего можно и не беречь. Функельшпиль, главное - функельшпиль! *

Если появятся - в том-то и загвоздка! За время наблюдения мои сомнения

нисколько не уменьшились. Зачем Павловскому приходить сюда - что он здесь

оставил?.. Пашины предположения основывались на чистой лирике. Кстати, когда

мы с Фомченко и Лужновым приехали сюда, я спросил Пашу, прокачал ли он

объект засады с Эн Фэ. Он не ответил, и я понял, что нет, это его

единоличное решение.

За прошедшие двое суток мы ознакомились с образом жизни Юлии и

Свиридов, точнее сказать, с их суточным рабочим циклом.

Как только светало, жена Свирида и его мать отправлялись в деревню,

доили там корову и, надо думать, убирали, ухаживали за своей скотиной. Часа

полтора спустя они возвращались с ведром молока и приводили лошадь - даже ее

на всякий случай, чтобы не отобрали, не увели наскочившие аковцы или немцы,

на ночь не решались оставлять на хуторе.

Свирид с самого рассвета возился по хозяйству, и Юлия около своей

хатенки тоже возилась. Работали все трое Свиридов и Юлия с крестьянской

жадностью, почти без отдыха, до поздних сумерек. Вечером лошадь отводили в

деревню и опять приносили в ведре надоенное молоко. В отсутствие Свирида его

мать или жена подбрасывали Юлии что-нибудь из продуктов, но в хате у нее или

даже поблизости лишней минуты не задерживались - боялись горбуна. И Юлия

тоже его боялась и наверняка недолюбливала, скорее даже ненавидела.

Итак, двое суток наблюдения не дали нам ничего, кроме ознакомления с

образом жизни Юлии и семейства Свиридов и уяснения отношений между ними.

Никто из посторонних не появлялся, ничего представляющего для нас интерес не

происходило, и сама Юлия из поля зрения никуда не отлучалась.

----------------------------------------

* Функельшпиль (арготизм от Funkspiele) - радиоигра.

---------------------------------------------------------------

Интуиция - великая вещь, а чутье мне подсказывало: зря здесь время

теряем. Я определенно чувствовал - пустышку тянем. Понятно, чтобы не

размагничивать Фомченко и Лужнова, я виду не подавал, наоборот, держался все

время " бодро-весело" и на каждом шагу демонстрировал абсолютную веру в

перспективность и успех нашей засады. Я поддерживал их не только морально,

но и физически: спать разрешал дольше, чем себе, да и еды подсовывал

побольше.

Когда стемнело, я еще раз обговорил с ними все возможные случаи и

сигналы взаимодействия, мы спустились с чердака и опять расположились в

кустах по обе стороны Юлиной хатенки. Ночь наступала холодная, росистая,

небо вызвездило ярко, как на юге, и, оглядывая Млечный Путь, я решил, что

если завтра приедет Паша - он собирался сам привезти нам продукты, - выскажу

ему без утайки то, что думаю, свои сомнения и несогласие и потребую, чтобы

он немедленно доложил все Эн Фэ. Он доложит: дружба дружбой, а дело есть

дело, и я не мальчик - пусть с моим мнением тоже считаются!

Фомченко почему-то прибыл сюда без шинели, и я навязал ему свою,

старенькую, без погон - Паша называл ее " инвалидской". Дорого бы я сейчас

дал за эту изношенную старушку или за любую другую! Поверх гимнастерки на

мне была только плащ-палатка, а холодало с каждым часом совсем не

по-летнему, и уже к полуночи я дрожал как цуцик.

И тут я подумал, что мы здесь можем - за здорово живешь! - просидеть

понапрасну до белых мух, и такая тоска ухватила меня за душу, просто выть

захотелось...

Нет, я не мальчик и молчать не буду. Даже перед генералом!.. А Эн Фэ

при случае обязательно спрошу: " Зачем меня запятили в эту засаду - блох

задаром кормить?.. Или геморрой отращивать?.. А на большее я что -

неспособный?.."

Я молчать не стану, я ему прямо скажу: " Некачественно вы ко мне

относитесь! Что я вам - троюродный?! Это же всего-навсего тренировка на

бездействие, на усидчивость! Зачем она мне?.. Это задание для

прикомандированных, для стажеров!.."

55. ПЕРЕГОВОРЫ ПО " ВЧ"

Ночь кончалась, было без двадцати минут пять, когда в кабинете, где

находились Егоров, Мохов и Поляков, в очередной раз зазвонил телефон" ВЧ", и

Егоров взял трубку.

- Генерал Егоров? - раздался в сильной мембране слышный и в нескольких

метрах от аппарата голос Колыбанова.

- Я вас слушаю.

- Где вы находитесь?!

- Не понимаю, - невольно усмехнулся Егоров. - Вы звоните мне сюда и

спрашиваете - где?.. В отделе контрразведки авиакорпуса.

- Они работают у вас под носом!!! - возбужденно закричал Колыбанов;

обычно невозмутимый, он задыхался от волнения. - Вот... передо мной текст

последнего перехвата по делу " Неман"... Слушайте внимательно!.. " Личным

наблюдением... на аэродроме в Лиде обнаружено самолетов... " ИЛ-2" пятьдесят

три, " ЛА-5" сорок восемь, " ПЕ-2" тридцать шесть, " ЯК-9" пятьдесят один,

" ЛИ-2" семь, " ПО-2" четырнадцать..." Вы слышите?! Они работают у вас под

носом!!!

Егоров налился кровью и, тяжело дыша, молчал. Сидевший в метре от него

Мохов пробормотал: " Этого еще не хватало! " - и огорченно покачал головой.

Поляков, только что прилетевший из Вильнюса, сидя за приставным столиком,

продолжал быстро писать, он не поднял головы, только часто пошмыгал носом.

В чувствительной мембране аппарата " ВЧ" голос Колыбанова звучал так

интонационно отчетливо, будто он говорил не из далекой Москвы, а из соседней

комнаты. И Егоров явственно представлял себе его, невысокого, худощавого, со

спокойным смугловатым лицом, в генеральском кителе с орденскими планками и в

брюках навыпуск. Выдержанный и корректный Колыбанов еще ни разу не был так

резок с Егоровым, ни разу не был в таком возбуждений, и Егоров почувствовал,

что дело тут не только в последнем перехвате и наблюдении за аэродромом; это

наверняка не все.

Мохов помог Егорову открыть портсигар и, как только тот взял папиросу,

зажег спичку.

- Генерал-полковник только что звонил из Ставки, - после недолгого

молчания уже обычным спокойным тоном продолжал Колыбанов. - Он выезжает и

приказал, чтобы вы ожидали у аппарата его звонка.

- Слушаюсь, - глухо проговорил Егоров; вид у него был довольно

подавленный.

- Полагаю, предстоят серьезнейшие объяснения, и более того -

неприятности! Делом " Неман" занимается сам... Вы меня понимаете?

- Да...

Колыбанов помедлил и неожиданно сказал:

- Алексей Николаевич, я не буду докладывать о последнем перехвате

генерал-полковнику до его разговора с вами. Так, наверно, будет лучше.

Егоров сделался багровым.

- Товарищ генерал, - не принимая предложенного ему неофициального тона,

строго произнес он. - Я не слабонервный и не нуждаюсь в одолжениях! Перехват

по делу, взятому на контроль Ставкой, вы обязаны доложить генерал-полковнику

немедленно!

- Ну смотрите, - примирительно сказал Колыбанов. - Я думал прежде всего

о вас.

- Я это понял! Благодарю!

Егоров положил трубку, и буквально в следующее мгновение телефон " ВЧ"

зазвонил опять.

- Егоров?.. Что нового? - послышался в трубке голос начальника Главного

управления контрразведки.

- Результативного, товарищ генерал, к сожалению, ничего. Мы делаем все

возможное...

- Я буду у вас днем. Какая еще помощь вам может быть экстренно оказана?

- Экстренно?.. Оперативный состав контрразведки и прежде всего

чистильщики. Очень желательны опознаватели! В первую очередь по Варшавской и

Кенигсбергской разведшколам, особенно по радиоотделениям.

- Обещаю! В ближайшие часы на других фронтах будут собраны и доставлены

на аэродромы Вильнюса и Лиды до трехсот офицеров контрразведки... И не менее

пятидесяти чистильщиков... Опознавателей много не обещаю, но всех, кого

сможем безотложно собрать, немедленно доставим... Все прибывающие должны

быть задействованы с ходу, без малейшего промедления! Офицеров контрразведки

используйте только в качестве старших оперативно-розыскных групп смешанного

состава.

- Мы так и сделаем.

- До их прибытия все привлекаемые в состав этих оперативных групп

должны быть собраны в Вильнюсе и Лиде на аэродромах и тщательно

проинструктированы.

- Слушаюсь.

- Чем еще вам можно помочь?

- Очень желательны подвижные пеленгаторные установки. Хотя бы еще

десяток.

- Обещаю! Какова готовность войсковой операции?

- Плюс два с половиной.

- Не позже утра сделайте - час, максимум полтора.

- Товарищ генерал, я должен еще раз заявить: мы против войсковой

операции в течение ближайших двух суток. Мы настоятельно...

- Не надо мне это повторять! - В голосе генерал-полковника

почувствовалось раздражение. - Я и сам не склонен ее форсировать... Но

обстоятельства могут вынудить... Ваши соображения по " Неману" в настоящий

момент? Что думает Поляков? Согласен ли с вами Мохов?

- У нас мнение единое, и за последние три часа оно не изменилось. Мы

полагаем, что возьмем их сегодня или завтра.

- Завтра - исключается! В нашем распоряжении сутки, и ни часом больше!

- То есть как исключается?! Это уменьшает наши даже ограниченные

предположительные шансы вдвое! Товарищ генерал-полковник, мы категорически

возражаем!

- Срок установлен не мною. Понимаете?

- Не могу! - после короткой паузы заявил Егоров. - Даже если мы возьмем

к вечеру ядро: старшего группы и радиста, а Матильда, а Нотариус? Тут не

может быть дилеммы - " хватать" или " все концы"! Тут единственное решение:

" все концы"! Отдавать завтрашние сутки невозможно! Если это указание Ставки,

то, извините, там могут недопонимать специфики розыска и деталей дела, но

мы-то с вами профессионалы! И я прошу... считаю необходимым немедля

обратиться туда и разъяснить...

- Кому разъяснить, кому?!! - оглушающе загремел в трубке грубоватый

голос генерал-полковника. - Заткните им глотку!!! Выбейте хотя бы ядро

группы, возьмите рацию! Сегодня же!!! " Все концы"!.. Не до жиру! Вы не

представляете всей серьезности ситуации!.. Это личное приказание, понимаете,

личное! И категорическое! Речь идет о судьбе операции стратегического

значения. Никакие отсрочки невозможны! Если мы их в течение суток не

возьмем, то завтра вас на этой должности не будет и меня здесь не будет! Мы

обязаны принять все возможные и невозможные меры, подчеркиваю - невозможные!

- и взять их сегодня! Не удастся - ничем не смогу помочь: завтрашних суток у

нас не будет!..

- Понял...

- Раньше меня, очевидно, прибудет начальство... первые заместители из

обоих наркоматов. Обеспечьте их всем необходимым. Но времени с ними не

теряйте, а делайте спокойно свое дело! И никаких споров, никаких пререканий!

Что бы вам ни говорили - " Да, товарищ комиссар! ", " Хорошо, товарищ

комиссар! ", " Слушаюсь, товарищ комиссар!..". Однако любые действия, с

которыми несогласны вы или Поляков, категорически запрещаю!.. Чьим бы именем

ни оказывалось на вас давление!.. Полякову создайте оптимальные условия! И

прежде всего оградите от ненужных дискуссий и всякой говорильни с кем бы то

ни было. Вы меня поняли?

- Так точно!

- Что бы ни делалось у прибалтийцев, более всего мы надеемся на вас!

Передайте это Полякову... Вы оба и ваши подчиненные должны сегодня показать,

на что способны... У меня все! Вопросы?

- Нет.

- Я буду у вас не позже... четырнадцати часов. Держите постоянный

контакт с Колыбановым. И действуйте самым активным и решительным образом!

Все!

Егоров положил трубку и, еще осмысливая и переживая закончившийся

разговор, невидящими глазами посмотрел на Мохова.

- Нервничают, - сказал тот понимающе. - На них тоже жмут...

- Нервничать - это привилегия начальства, - подняв голову от документа,

заметил Поляков. - А мы должны работать без нервов и без малейшего шума!..

Главное сейчас - не устраивать соревнования эмоций!.. Главное для нас -

работать спокойно и в полном убеждении, что сегодня, завтра... или

позднее... но если мы не поймаем, никто за нас это не сделает...