Источники права

Окончание первой мировой войны, а также гражданской поставило перед Советской республикой огромное количество проблем, коренным образом изменив ситуацию в государстве. Противореволюционные силы были окончательно разгромлены, наиболее активная их часть погибла или бежала за границу. Остальная часть была рассеяна и перестала оказывать сколько-нибудь заметное влияние на управление государством.

С упразднением организованного вооруженного сопротивления контрреволюционных сил отпала необходимость в применении по отношению к ним военного подавления и иных чрезвычайных мер. Также отпала потребность и в некоторых ограничениях демократии, которые диктовались в годы гражданской войны чрезвычайными обстоятельствами. 20-е годы XX века – особый период в жизни нашего государства. Политический и экономический кризис после войны заставил господствующую партию перейти к Нэпу, отбросив способы такой экономической политики как «военный коммунизм».

Происходит становление хозяйственного механизма, разрабатываются новые способы ведения хозяйства, основанные на товарно-денежных отношениях. Государственные предприятия переводятся на хозрасчет, изменяется роль государственного капитала и реформируются формы кредита, в советском строительстве используется частный капитал и т.д.[1][2] Эти изменения в хозяйственной жизни страны получили закрепление в законодательстве.

В юридической литературе уже отмечалось, что первоначально декреты Советской власти в значительной степени намечали программу действий и не могли претендовать на то, чтобы все их содержание, все нормы полностью входили в жизнь, осуществлялись.

Это было неудобно в условиях, когда Советское государство лишь организовалось, когда не сложились еще все звенья государственного аппарата, способного осуществить предписание права. Советское право в первые годы было фрагментарным, оно не охватывало и не могло охватить все общественные отношения, нуждавшиеся в правовом регулировании.

Послеоктябрьские изменения происходили нередко не в законодательном порядке, а путем самостоятельного не регламентированного декретами революционного творчества. В качестве критерия закономерности действий и должностных лиц советской власти зачастую выступали соображения послеоктябрьской целесообразности. К концу экономической политики «военного коммунизма» в правовой теории произошли некоторые различия в категориях «революционная законность» и «послеоктябрьское правосознание». Под революционной законностью стали понимать тот правопорядок, который признавался «главенствующими органами рабочей диктатуры» целесообразным и общеобязательным.

Советские законодатели того времени столкнулись с противоречием, заложенным в самой правовой системе переходного периода, – между «рабочим судом» и «империалистическим правом». Преемственность правовых форм («империалистическое» – советское право) выражалась, в частности, в том, что праву Нэпа наряду с принципами целесообразности был присущ и принцип «справедливости», которые определенно присутствовали в ряде статей, например, ГК РСФСР.

С началом нэпа начинает меняться отношение советской власти и к праву. Приходит понимание, что без укрепления законности немыслимо стабильное развитие экономики и установление международных отношений.[3]

Поэтому для укрепления законности нужно было не только реорганизация соответствующих государственных органов, но и прежде всего создание и модернизирование самих законов.

Прежняя практика, когда важным источником права было послеоктябрьское правосознание, оказалась действенной лишь в период военного коммунизма и гражданской войны и теперь уже никак не годилась.

Стабильная и однозначная политика в важнейших сферах управления могла быть основана только на твердом и недвусмысленном законе. Поэтому-то идет массовое законотворчество, создание и совершенствование различных нормативных актов.[4]

20-е годы были временем острых споров в науке, где большая часть юристов рассматривала право, закон как порождение товарно-денежной системы, как явления досоциалистического общества, воспринимаемого как временное. Широкий спектр мнений отражал противоречивость и новизну переживаемого периода.

Право то выступало в роли ускорителя процессов, то замирало, отходило в сторону, то насыщалось «наказательными» элементами, что вело к репрессиям, к росту отчуждения людей от законности.

Переход к нэпу потребовал глубокого изменения роли послеоктябрьской законности: закон становится средством формирования экономических отношений переходного периода. Характерной чертой нового этапа стало значительное расширение рамок правового регулирования общественных отношений. В новых условиях основным способом проведения политики Советского государства становится законодательство.

Начиная с 1921 г., Советское государство берет курс на точную и детальную регламентацию деятельности госаппарата, сужение сферы административного усмотрения и перенесение центра тяжести с административных органов на судебные. В исследуемый период советское право развивалось быстрыми темпами.

Например, в РСФСР к концу 1922 г. имелось уже более 4 тыс. опубликованных в Собрании Узаконений законов и иных нормативных актов, принятых ведомствами.

Необходимость в ней определялась, прежде всего, тем, что за предыдущие годы накопился колоссальный правовой материал, который, оставаясь не систематизированным, стал труднодоступным даже для юристов. Наряду с этим во многих отраслях законодательства имелись пробелы, которые надо было восполнить. Следовало также учесть и внести изменения в соответствии с новой исторической обстановкой. Кодексы призваны были оформить и закрепить систему советского права, обеспечить единство закона для всего государства, дать более корректные формулировки норм по сравнению с первыми послеоктябрьскими актами Советского государства.

Потребность в этом возникла еще в середине 1918 г., когда и началась работа по систематизированию советского законодательства. Однако в условиях интервенции и Гражданской войны кодификационные работы не смогли получить нужного размаха.

Потребность мобилизации всех людских резервов на борьбу с врагом заставила даже ликвидировать отдел кодификации в Наркомате юстиции РСФСР. С окончанием войны широкая кодификационная работа была продолжена. Если в 1919-1920 гг. происходило главным образом накопление опыта, то в следующее десятилетие были отмечены в истории советского права как годы разработки и принятия кодексов. [5]

Наряду с этим во многих отраслях законодательства имелись пробелы, которые надо было восполнить. Следовало также учесть и внести коррективы в соответствии с новой исторической обстановкой. Кодексы призваны были оформить и закрепить систему советского права, обеспечить единство закона для всего государства, дать более четкие формулировки норм по сравнению с первыми революционными актами Советского государства.

Право в данный период развивалось под действием как внутренних, так и внешних факторов, тесно связанных между собой. Требовалось укрепление законности, без чего было невозможно ни стабильное развитие экономики, ни налаживание международных связей. [6]А для укрепления законности нужно было не только реформирование соответствующих государственных органов, но и прежде всего создание и совершенствование самих законов. Прежняя практика, когда важным источником права было революционное правосознание, была неприемлема. Стабильная и однозначная политика в важнейших сферах управления могла быть основана только на твердом и недвусмысленном законе, который могла обеспечить лишь полная кодификация советского права.

Таким образом, кодексы были призваны оформить и закрепить систему советского права, обеспечить единство законов для всего государства, дать более четкие формулировки норм права по сравнению с первыми актами советской власти.[7]Первоначальную роль источника права играло революционное правосознание.

Поскольку практика и «послеоктябрьское мировоззрение трудящихся масс» в тот период еще не могли принимать форму определенных законов, а старое за­конодательство было неприемлемым для нового строя, революционное правосознание оставалось почти единственным источником права.

Уже на данном этапе проводилась попытка разграничить категории «послеоктябрьская совесть» и «послеоктябрьское правосознание». Первая означала субъективную способность осознавать и применять революционное правосознание, вторая — объективное содержание права.

Законодатели 20-х гг. считали эти декреты необходимыми, но все же главное место отводили судебному решению как ведущей форме правотворчества. Объяснялось это отчасти тем, что декреты этого периода (1917—1920 гг.) были разрознены и не приведены в систему. На данном этапе «послеоктябрьское правосознание» составляло стереотип «революционной законности» вообще, которая, в свою очередь, почти совпадала с представлением о «послеоктябрьской целесообразности». Лишь к концу периода «военного коммунизма» в правовой теории произошла определенная дифференциация этих категорий.

С переходом к нэпу развернулось новое обсуждение по дилемме о революционной законности в отношении экономики переходного периода.

Под революционной законностью стали понимать тот правопорядок, который признавался “верховными органами пролетарской диктатуры” целесообразным и общеобязательным. Правосознание стало рассматриваться в качестве ведущего принципа правотворчества, положенного в основу законодательства и наиболее определенно выявляющегося в содержании выявляемых кодексов.

Сама кодификация рассматривалась в этой связи только как этап в осуществлении революционного правосознания (или целесообразности), как способ «лучшего в данных условиях достижения цели».

Законодательные нормы не могли покрывать всего многообразия действительности, в каждый отдельный момент точно отражать «опыт хозяйственного строительства».