Главная страница
Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Пощечина шарлотте корде
Этот стол, как и все у Ледрю, был особенный. Большой стол в видеподковы придвинут был к окнам, выходившим в сад, и оставлял свободным тричетверти громадной залы. За столом можно было усадить без затруднениядвадцать человек. Обедали всегда за ним, все равно, был ли у Ледрю одингость, было ли их два, четыре, десять, двадцать, или он обедал один. В этотдень нас обедало десять человек, и мы занимали едва треть стола. Каждый четверг подавался один и тот же обед. Ледрю полагал, что за истекшую неделю его гости ели другие кушаньядома или в гостях у других, куда их приглашали. Поэтому по четвергам вымогли с уверенностью знать, что у Ледрю подадут суп, мясо, курицу сэстрагоном, баранью ножку, бобы и салат. Число куриц удваивалось иувеличивалось соответственно количеству гостей. Мало ли было гостей или много, Ледрю всегда усаживался на одном концестола спиной к саду, лицом ко двору. Он сидел в большом кресле с резьбой, иуже десять лет он всегда сидел на одном месте, тут он получал из руксадовника Антуана, превращавшегося по четвергам из садовника в лакея, кромепростого вина, несколько бутылок старого бургундского вина. Подносилось емувино с благоговейной почтительностью, он откупоривал и угощал гостей с темже почтительным благоговейным чувством. Восемнадцать лет тому назад кое во что верили, через десять лет небудут верить ни во что, даже и в старое вино. После обеда отправились в гостиную пить кофе. Обед прошел, как проходит всякий обед: хвалили кухарку, расхваливаливино. Молодая женщина ела только крошки хлеба, пила воду и не произнесла нислова. Она напоминала мне ту обжору из тысячи и одной ночи, которая садиласьза стол с другими и ела несколько зернышек риса зубочисткой. После обеда по установленному обычаю перешли в гостиную. Мне, конечно, пришлось сопровождать молчавшую гостью. Она подошла ко мне, чтобы взять меня под руку. Была та же мягкость вдвижениях, та же грация в посадке, - скажу, та же легкость во всем. Я подвел ее к креслу, на которое она улеглась. Во время нашего обеда два лица введены были в гостиную доктор иполицейский комиссар. Последний явился, чтобы дать нам подписать протокол, который Жакменуже подписал в тюрьме. Маленькое пятно крови заметно было на бумаге. Я подписал и спросил, подписывая: - Что это за пятно? Это кровь мужа или жены? - Эта кровь из раны, которая была на руке убийцы, она идет из раны, ия не могу остановить ее. - Знаете что, господин Ледрю, - сказал доктор, - эта скотинанастаивает, что голова его жены говорила! - Вы полагаете, что это невозможно, доктор? - Черт возьми! - Вы считаете даже невозможным, чтобы открылись глаза трупа? - Я считал это невозможным. - Вы не можете допустить, чтобы кровь, остановившись от слоя гипса, закупорившего все артерии и вены, могла бы дать на один миг импульс жизни ичувствительность этой голове? - Я этого не допускаю. - А я, - сказал Ледрю, - верю в это. - И я тоже, - сказал Аллиет. - И я, - сказал аббат Мулль. - И я, - сказал кавалер Ленуар. - И я, - сказал я. Полицейский комиссар и бледная дама ничего не сказали: один - так какего это не интересовало, другая - потому, что очень интересовалась этим. - А, вы все против меня. Вот, если бы кто-либо из вас был врачом... - Но, доктор, - сказал Ледрю, - вы знаете, я отчасти врач. - В таком случае, - сказал доктор, - вы должны знать, что там, где нетчувствительности, нет и страдания, и что чувствительность прекращается прирассечении позвоночного столба. - А вам кто это сказал? - спросил Ледрю. - Рассудок, черт возьми! - О, прекрасный ответ! Рассудок тоже подсказал судьям, которые осудилиГалилея, что солнце вращается вокруг земли, а земля неподвижна? Рассудокдоводит до глупости, мой милый доктор. Вы делали опыты над отрезаннымиголовами? - Нет, никогда. - Читали вы диссертацию Соммеринга? Читали вы протокол доктора Сю? Читали вы заявление Эльхера? - Нет. - И вы, не правда ли, вполне верите Гильотену, что его машина - самыйлучший, самый верный и самый скорый и, вместе с тем, наименее болезненныйспособ для прекращения жизни? - Да, я так думаю. - Ну! Вы ошибаетесь, мой милый друг, вот и все. - Например? - Слушайте, доктор, вы ссылаетесь на науку, я и буду говорить вам онауке, и все мы, поверьте, знаем по этому предмету столько, что можемпринять участие в беседе о ней. Доктор сделал жест сомнения. - Ну ладно, вы потом и сами это поймете. Мы все подошли к Ледрю, и я со своей стороны стал жадноприслушиваться. Вопрос о казни посредством веревки, меча или яда менявсегда очень интересовал, как вопрос человеколюбия. У меня были мои собственные исследования относительно различныхстраданий, предшествующих разным родам смерти, сопутствующих им и следующихза ними. - Хорошо, говорите, - сказал доктор недоверчивым тоном. - Легко доказать всякому, у кого есть хотя бы малейшие понятия ожизненных функциях нашего тела, - продолжал Ледрю, - что чувствительностьне уничтожается казнью, и мое предположение, доктор, опирается не нагипотезы, а на факты. - Укажите-ка эти факты... - А вот: во-первых, центр ощущений находится в мозгу, не правда ли? - Вероятно. - Проявления чувствительности могут ведь иметь место и при остановкекровообращения в мозгу, или при временном его ослаблении, или при частичномего нарушении. - Возможно. - Если же место сознания чувствительности находится в мозгу, токазненный должен чувствовать свое существование до тех пор, пока мозгсохраняет свою жизненную силу. - А какие доказательства? - А вот: Галлер в своих " Элементах физики", том IV, страница 35, говорит: " Отсеченная голова открывала глаза и смотрела на меня сбоку, потому что я тронул пальцем спинной мозг". - Пусть это говорит Галлер, но ведь Галлер мог ошибаться. - Хорошо, я допускаю, что он ошибался. Перейдем к другому: Вейкард в" Философских искусствах" на странице 226 говорит: " Я видел, как шевелилисьгубы человека, голова которого была отсечена". - Хорошо, но шевелиться, чтобы говорить... - Подождите, мы дойдем до этого. Вот, можете поискать у Соммеринга. Онговорит: " Некоторые доктора, мои коллеги, меня уверяли, что голова, отсеченнаяот туловища, скрежетала от боли зубами, и я убежден, что, если бы воздухциркулировал еще в органах речи, голова бы заговорила". - Ну, доктор, - продолжал, бледнея, Ледрю, - я иду дальше Соммеринга, голова мне говорила, мне. Мы все вздрогнули. Бледная дама поднялась в своем кресле. - Вам? - Да, мне. Не скажете ли вы, что я сумасшедший? - Черт возьми! - сказал доктор. - Если вы уверяете, что вам самому... - Да, я говорю вам, что это случилось со мной самим. Вы слишкомвежливы, доктор, не правда ли, чтобы сказать мне во весь голос, что ясумасшедший, но вы скажете это про себя, а это ведь решительно все равно. - Ну хорошо, продолжайте, - сказал доктор. - Вам легко это сказать. Знаете ли вы, что то, что вы просите менярассказать вам, я никому не рассказывал в течение тридцати семи лет с техпор, как это со мной случилось, знаете ли вы, что я не ручаюсь за то, что яне упаду в обморок, когда буду рассказывать вам, как это случилось со мной, когда эта голова заговорила, когда ее умирающие глаза устремились на меня? Разговор становился все более и более интересным, и положение всеболее и более драматическим. - Ну, Ледрю соберитесь с мужеством, - сказал Аллиет, - расскажите этонам. - Расскажите-ка это нам, мой друг, - сказал аббат Муль. - Расскажите, - поддержал кавалер Ленуар. - Сударь... - прошептала бледная дама. Я молчал, но и мое желание светилось в моих глазах. - Странно, - сказал Ледрю, не отвечая нам и как бы разговаривая сам ссобой, - странно, как события влияют одно на другое! Вы знаете, кто я, -сказал Ледрю, обернувшись ко мне. - Я знаю, сударь, - ответил я, - что вы очень образованный и умныйчеловек, что вы задаете превосходные обеды, и что вы мэр в Фонтенэ. Ледрю улыбнулся и кивком головы поблагодарил меня. - Я говорю о моем происхождении, о моей жизни, - сказал он. - О вашем происхождении я, сударь, ничего не знаю, и вашей семьи я незнаю. - Хорошо, слушайте, я вам все расскажу, и, быть может, сама собойпередастся вам эта история, которую вы хотите знать, и которую я не решаюсьвам рассказать. Если она расскажется, хорошо! Вы ее выслушаете. Если она не последует, не просите: больше у меня, значит, не хватило духу ее рассказывать. Все уселись и расположились, чтобы удобнее было слушать. Гостиная, кстати, была вполне приспособлена для рассказов и легенд: большая и мрачнаяот тяжелых занавесей и наступивших сумерек; углы были уже совершеннопогружены во мрак, между тем как линии, соответствовавшие дверям и окнам, сохраняли еще остаток света. В одном из этих углов сидела бледная дама. Ее черное платье терялосьво мраке. Только ее голова, белокурая и неподвижная, виднелась на подушкахдивана. Ледрю начал: - Я сын известного Комю, физика короля и королевы. Мой отец, которогоиз-за смешной клички причислили к фиглярам и шарлатанам, был ученый школыВолта, Гальвани и Месмера. Он первый во Франции занимался туманнымикартинами и электричеством, устраивал математические и физические заседанияпри дворе. Бедная Мария Антуанетта, которую я видел двадцать раз и которая частобрала меня на руки и целовала меня, по приезде ее во Францию - я был тогдаребенком - была безумно расположена к нему. Во время приезда своего в 1777году Иосиф II сказал, что он не видел никого интереснее Комю. Отец мой тогда между другими занятиями занимался также воспитаниемменя и моего брата. Он обучал нас опытным наукам, сообщал нам массусведений из области физики, гальванизма, магнетизма, которые теперь сталивсеобщим достоянием, но в то время составляли тайные привилегии немногих.Моего отца арестовали в 93 году за титул физика короля, но мне удалосьосвободить его, благодаря моим связям с Монтаньярами. Тогда мой отец поселился в этом самом доме, в котором я теперь живу, иумер здесь в 1807 году семидесяти лет от роду. Теперь обратимся ко мне. Я говорил о моей связи с Монтаньярами. Я был в дружбе с Дантоном иКамиллом Демуленом. Я знал Марата, но знал, как врача, а не как приятеля.Все-таки я его знал. Вследствие этого знакомства, хотя и оченькратковременного, когда мадемуазель Шарлотту Корде вели на эшафот, я решилприсутствовать при ее казни. - Я только что хотел, - перебил я его, - поддержать вас в вашем спорес доктором Робером о сохранении жизненности передачей факта, сохранившегосяв истории о Шарлотте Корде. - Мы дойдем до этого факта, - прервал Ледрю, - дайте мне рассказать. Ябыл очевидцем, и вы можете мне верить. В два часа после полудня я занялместо у статуи Свободы. Было жаркое июльское утро, было душно, небопредвещало грозу. В четыре часа разразилась гроза. Говорят, что в этот именно моментШарлотта села в тележку. Ее везли из тюрьмы в тот момент, когда молодой художник рисовал еепортрет. Ревнивая смерть не захотела, чтобы что-либо сохранилось от молодойдевушки, даже и ее портрет. На полотне сделан был набросок головы, и странное дело! В ту минуту, когда вошел палач, художник как раз набрасывал то место шеи, по которомудолжно было пройти лезвие гильотины. Молния сверкала, шел дождь, гремел гром. Ничто не могло разогнатьлюбопытную толпу. Набережная, мосты, площади были залиты народом, шум землипокрывал почти шум неба. Эти женщины, которых называли меткой кличкой: " лакомки гильотины", преследовали ее проклятиями, и до меня доносился гулругательств, как гул водопада. Толпа волновалась уже задолго до появления осужденной. Наконец, какроковое судно, появилась тележка, пересекая волну, и я увидел осужденную, которой я не знал и раньше никогда не видел. То была красивая девушка двадцати семи лет, с чудными глазами, справильно очерченным носом, с удивительно правильными губами. Она стояла споднятой головой не потому, что она хотела высокомерно оглядеть толпу: ееруки были связаны сзади, и она вынуждена была поднять голову. Дождьперестал, но так как она была под дождем три четверти дороги, то вода теклас нее, и мокрое шерстяное платье обрисовывало очаровательный контур еетела, она как бы вышла из ванны. Красная рубашка, которую надел на неепалач, придавала ей странный вид и особое великолепие этой гордой, энергичной голове. Когда она подъехала к площади, дождь перестал, и лучсолнца, прорвавшись среди двух облаков, светился в ее волосах, как ореол. Клянусь вам, что, хотя эта девушка была убийцей и совершилапреступление, хотя бы и ради человечества, и хотя я ненавидел это убийство, я не мог бы тогда сказать, был ли то апофеоз или казнь. Она побледнела привиде эшафота, бледность особенно оттенялась, благодаря этой краснойрубашке, которая доходила до шеи, но она тотчас же овладела собой и кончилатем, что повернулась к эшафоту и смотрела на него, улыбаясь. Тележка остановилась. Шарлотта соскочила, не допустив, чтобы ейпомогли сойти, потом она поднялась по ступеням эшафота, скользким отвыпавшего дождя. Она поднималась так скоро, как только это позволяла ейдлина волочившейся рубашки и связанные руки. Она вторично побледнела, когдапочувствовала руку палача, который коснулся ее плеча, чтобы сдернутькосынку, покрывавшею шею, но сейчас же последняя улыбка скрыла бледность, иона сама, не дав привязать себя к позорной перекладине, в торжественном ипочти радостном порыве вложила голову в ужасное отверстие. Нож скользнул, голова отделилась от туловища, упала на платформу и подскочила. И воттогда, слушайте, доктор, слушайте, и вы, поэт, тогда один из помощниковпалача, по имени Легро, схватил за волосы голову и из низкого желанияпольстить толпе дал ей пощечину. И вот, говорю вам, от этой пощечины головапокраснела. Я видел ее сам - не щека, а голова покраснела, слышите ли вы? Не одна щека, по которой он ударил, обе щеки покраснели одинаково, чувствительность жила в этой голове, она негодовала, что подвергласьоскорблению, которое не входило в приговор. Народ видел, как голова покраснела. Народ принял сторону мертвойпротив живого, казненной против ее палача. Тут же на месте толпапотребовала мести за гнусный поступок, и тут же негодяй был переданжандармам, которые отвели его в тюрьму. - Подождите, - сказал Ледрю, заметив, что доктор хочет говорить, -подождите, это еще не все. - Я хотел бы знать, какое чувство руководило этим человеком и побудилоего совершить гнусный поступок. Я узнал, где он находится, я попросил разрешения посетить его вАббатстве, где он находился, получил это разрешение и отправился к нему. Приговором революционного суда он присужден был к трем месяцамтюремного заключения. Он не мог понять, почему его осудили за такойобыденный поступок, какой он совершил. Я спросил его, что его побудило совершить этот поступок. - Ну, - сказал он, - вот еще вопрос! Я приверженец Марата, я наказалее во имя закона, а затем я хотел наказать ее и за себя. - Неужели же вы не поняли, - сказал я, - что этим нарушением уваженияк смерти вы совершили почти преступление? - А, вот еще! - сказал Легро, пристально глядя на меня. - Неужели выдумаете, что они умерли, потому что их гильотинировали? - Конечно. - Вот и видно, что вы не смотрите в корзину, когда они там все вместе, что вы не видите, как они ворочают глазами и скрежещут зубами в течение ещепяти минут после казни. Нам приходится каждые три месяца менять корзину, дотакой степени они портят дно своими зубами. Это, видите ли, куча головаристократов, которые не хотят умирать, я не удивился бы, если бы в одинпрекрасный день какая-нибудь из этих голов закричала бы: " Да здравствуеткороль! " Я узнал теперь, что хотел знать. Я вышел, преследуемый одной мыслью: действительно ли эти головы продолжали жить, и я решил убедиться в этом. Глава шестая
СОЛАНЖ
Во время рассказа Ледрю настала ночь. Гости в салоне казались тенямине только молчаливыми, но и неподвижными. Все боялись, чтобы Ледрю непрервал своего рассказа, ибо все понимали, что за этим страшным рассказомскрывается другой, еще более страшный. Не слышно было даже дыхания. Только доктор открыл рот. Я схватил егоза руку, чтобы помешать ему говорить, и он, действительно, замолчал. Через несколько секунд Ледрю продолжал. - Я вышел из Аббатства и пересекал площадь Таран, чтобы направиться наулицу Турнон, где я жил. Вдруг я услышал женский голос, звавший на помощь.То не были грабители: было едва десять часов вечера. Я побежал на уголплощади, где раздался крик, и увидел при свете луны, вышедшей из облаков, женщину, отбивавшуюся от патруля санкюлотов. Женщина также увидела меня и, заметив по моему костюму, что я несовсем из народа, бросилась ко мне с криком: - А, вот же Альберт, я его знаю, он вам подтвердит, что я дочь теткиЛедие, прачки. В ту же минуту бедная женщина, бледная и дрожащая, схватила меня заруку и вцепилась в меня, как хватается утопающий за обломок доски, чтобыспастись. - Пусть ты дочь тетки Ледие, это твое дело, но у тебя нет пропуска, иты должна пойти за нами на гауптвахту! Женщина стиснула мою руку. Я ощутил в этом пожатии ее ужас и просьбу.Я понял. Она назвала меня первым именем, пришедшим ей в голову, поэтому и яназвал ее именем, какое придумал. - Как, это вы, моя бедная Соланж! - сказал я ей. - Что с вамислучилось? - А, вот видите, господа! - воскликнула она. - Мне кажется, ты могла бы сказать: граждане. - Послушайте, господин сержант, не моя вина, что я так говорю, -ответила молодая девушка, - моя мать работала у важных господ и приучиламеня быть вежливой, и я усвоила эту, признаюсь, дурную аристократическуюпривычку. Что же делать, господин сержант, я не могу от нее отвыкнуть. В этом ответе звучала незаметная ирония, которую понял только я. Язадавал себе вопрос, кто могла быть эта женщина. Невозможно было разрешитьэту загадку. Одно было несомненно: она не была дочерью прачки. - Что со мной случилось, гражданин Альберт? - ответила она. - Вот чтослучилось! Представьте себе, я пошла отнести белье, хозяйки не было дома. Яждала ее, чтобы получить деньги. Черт побери! По теперешним временамкаждому нужны деньги. Наступила ночь, а я, полагая вернуться засветло, невзяла пропуска и попала к этим господам, извините, я хотела сказатьгражданам, они спросили у меня пропуск, я сказала, что у меня его нет, онихотели отвести меня на гауптвахту. Я начала кричать, и тогда как раз выподошли, мой знакомый, теперь я успокоилась. Я сказала себе: так какгосподин Альберт знает, что меня зовут Соланж, он знает, что я дочь теткиЛедие, он поручится за меня, не правда ли, господин Альберт? - Конечно, я ручаюсь за вас. - Хорошо, - сказал начальник патруля. - А кто за вас поручится, господин франт? - Дантон. С тебя этого довольно? Как вы думаете, он настоящий патриот? - А, если Дантон за тебя ручается, то против этого ничего нельзясказать. - Вот. Сегодня день заседания в клубе Кордельеров, идем туда. - Идем туда, - сказал сержант. - Граждане санкюлоты, вперед, марш! Клуб Кордельеров находился в старом монастыре Кордельеров, на улицеОбсерванс. Через минуту мы дошли туда. Подойдя к двери, я достал листбумаги из моего портфеля, написал карандашом несколько слов, передалсержанту и попросил его отнести Дантону. Мы ж остались под охраной капралаи патруля. Сержант вошел в клуб и вернулся с Дантоном. - Что это, - сказал он, - тебя арестовали, тебя? Тебя, моего друга идруга Камиля! Тебя, лучшего из существующих республиканцев! Позвольте, гражданин сержант, - прибавил он, обращаясь к начальнику санкюлотов, - яручаюсь за него. Этого довольно? - Ты ручаешься за него. А кто поручится за нее, - возразил упорныйсержант. - За нее? О ком говоришь ты? - Об этой женщине, черт побери! - За него, за нее, за всех, кто с ним, доволен ты? - Да, я доволен, - сказал сержант, - особенно доволен тем, что повидалтебя. - А, черт возьми! Это удовольствие я могу доставить тебе даром. Смотрина меня, сколько хочешь, пока я с тобой. - Благодарю. Отстаивай, как ты это делал до сих пор, интересы народа ибудь уверен, народ будет тебе признателен. - О да, конечно! Я на это рассчитываю! - сказал Дантон. - Можешь ты пожать мне руку? - продолжал сержант. - Отчего же нет! И Дантон подал ему руку. - Да здравствует Дантон! - закричал сержант. - Да здравствует Дантон! - повторил патруль. И патруль ушел под командой своего начальника. В десяти шагах онобернулся и, размахивая своей красной шапкой, закричал еще раз: " Даздравствует Дантон! " И его люди повторили за ним этот возглас. Я хотел поблагодарить Дантона, но в это время его несколько разокликнули по имени из помещения клуба. - Дантон! Дантон! - кричало несколько голосов. - На трибуну! - Извини, мой милый, - сказал он мне, - ты слышишь... жму руку иухожу. Я подал сержанту правую руку, тебе подаю левую. Кто знает? Ублагородного патриота может быть чесотка. И, повернувшись, сказал: - Иду! - Он сказал это тем мощным голосом, который поднимал иуспокаивал бурную толпу на улице. - Иду, подождите! Он ушел в помещение клуба. Я остался у дверей один с незнакомкой. - Теперь, сударыня, - сказал я, - куда проводить вас? Я к вашимуслугам. - Ну, к тетке Ледие, - ответила она со смехом. - Вы ведь знаете, онамоя мать. - Но где она живет, тетка Ледие? - Улица Феру, номер 24. - Пойдемте к тетке Ледие на улицу Феру, номер 24. Мы пошли по улице Фоссе-Монсие-де-Пренс до улицы Фоссе-сен-Жермен, поулице Пети-Лион, потом по площади Сен-Сюльпис на улицу Феру. Всю дорогу мы шли, не обменявшись ни словом. Только теперь, при светелуны, которая взошла во всей своей красе, я мог свободно ее рассмотреть. То была прелестная особа, двадцати или двадцати двух лет, брюнетка сголубыми глазами, скорее умными, чем грустными. Нос был прямой и тонкоочерчен, насмешливые губы, зубы, как жемчуг, руки королевы, ножки ребенка, и все это в вульгарном костюме тетки Ледие носило аристократическийотпечаток, что и могло вызвать сомнения храброго сержанта и еговоинственного патруля. Мы подошли к двери, остановились и некоторое время молча смотрели другна друга. - Ну, что вы мне скажете, мой милый господин Альберт? - сказала мне, улыбаясь, незнакомка. - Я хочу вам сказать, моя милая мадемуазель Соланж, что не стоиловстречаться для того, чтобы так скоро расстаться. - Я прошу у вас тысячу извинений, очень стоило. Если бы я вас невстретила, меня отвели бы на гауптвахту, узнали бы там, что я не дочь теткиЛедие, открыли бы, что я - аристократка, и отрезали бы, вероятно, голову. - Итак, вы сознаетесь, что вы аристократка? - Я ни в чем не сознаюсь. - Хорошо, скажите мне, по крайней мере, ваше имя? - Соланж. - Вы же знаете, я случайно назвал вас так, это не ваше настоящее имя. - Ну, что же! Мне оно нравится, и я оставляю его за собой, для вас покрайней мере. - Зачем вам сохранять его для меня, когда нам не предстоит большевстретиться? - Я этого не говорю. Я говорю только, что если мы и увидимся, тосовсем лишнее вам знать, как меня зовут, как и мне лишнее знать, как васзовут. Я вас назвала Альбертом, и называйтесь так, а я останусь Соланж. - Хорошо, пусть будет так, но послушайте меня, Соланж. - Я слушаю, Альберт, - отвечала она. - Вы - аристократка, вы сознаетесь? - Если бы я в этом и не созналась, вы это и сами узнали бы, не правдали? Стало быть, мое признание теряет значение. - И вас преследуют потому, что вы аристократка? - Нечто в этом роде. - И вы скрываетесь от преследований? - На улице Феру, номер 24, у тетки Ледие, муж которой был кучером умоего отца. Вы видите, у меня нет тайн от вас. - А ваш отец? - У меня нет тайн от вас, мой милый господин Альберт, пока делокасается меня, но тайны моего отца - не мои. Мой отец тоже скрывается, выжидая случая, чтобы эмигрировать. Вот все, что я могу вам сказать. - А вы, что вы думаете делать? - Уехать с моим отцом, если это будет возможно. Если это окажетсяневозможным, то он уедет один, а я потом присоединюсь к нему. - И сегодня вечером, когда вас арестовали, вы возвращались к себепосле свидания с отцом? - Да, я возвращалась оттуда. - Слушайте, милая Соланж. - Я слушаю. - Вы видели, что случилось сегодня вечером? - Да, и это дало мне возможность убедиться в вашем положении. - О, к сожалению, положение мое невелико. Однако - же у меня естьдрузья. - Я познакомилась сегодня с одним из них. - И вы знаете, что этот человек из очень влиятельных в настоящеевремя. - Вы можете воспользоваться этим влиянием и посодействовать бегствумоего отца? - Нет, я сохраню его для вас. - А для моего отца? - Для вашего отца у меня найдется другое средство. - У вас есть другое средство! - воскликнула Соланж, схватив меня заруки и тревожно вглядываясь в меня. - Если я спасу вашего отца, сохраните ли вы добрую память обо мне? - О, я буду вам признательна всю мою жизнь. И она произнесла эти слова с восхитительным выражением этой будущейпризнательности. Затем, посмотрев на меня умоляющим взором, спросила: - И вы этим удовлетворитесь? - Да, - ответил я. - Итак, я не ошиблась, у вас благородное сердце. Благодарю вас отимени отца и от своего имени, и если бы даже вам не удалось ничего сделатьдля меня в будущем, я буду признательна вам за прошлое. - Когда мы увидимся, Соланж? - А когда вам нужно увидеть меня? - Завтра, надеюсь, я смогу сообщить вам кое-что приятное. - Хорошо! Увидимся завтра. - Где? - Здесь, если угодно. - Здесь, на улице? - Боже мой! Вы увидите, что это самое безопасное место. Вот ужеполчаса, как мы болтаем у этих дверей, а никто еще здесь не прошел. - Отчего же мне не прийти к вам, или почему вы не можете прийти комне? - Потому что, если вы придете ко мне, то вы скомпрометируете техдобрых людей, которые дали мне убежище, а если я пойду к вам, яскомпрометирую вас. - Ну хорошо! Я возьму пропуск у одной моей родственницы и передам еговам. - Да, для того, чтобы гильотинировать вашу родственницу, если я будуслучайно арестована. - Вы правы, я принесу вам пропуск на имя Соланж. - Чудесно! Вы увидите, скоро Соланж будет моим единственным, настоящимименем. - В котором часу? - В тот самый час, когда мы встретились сегодня. В десять часов, еслиугодно. - Хорошо, в десять часов. - А как мы встретимся? - О, это нетрудно. В десять часов без пяти минут вы подойдете к двери, в десять часов я выйду. - Итак, завтра в десять часов, милая Соланж? - Завтра в десять часов, милый Альберт. Я хотел поцеловать ее руку, она подставила лоб. На другой день вечером, в половине десятого я был на улице. В тричетверти десятого Соланж открыла дверь. Каждый из нас явился раньшеназначенного времени. Я бросился к ней навстречу. - Я вижу у вас хорошие вести, - сказала она, улыбаясь. - Отличные! Во-первых, вот вам пропуск. - Во-первых, о моем отце! И она оттолкнула пропуск. - Ваш отец спасен, если он пожелает. - Если он пожелает, говорите вы? А что он должен для этого сделать? - Нужно, чтобы он доверился мне. - Это уже сделано. - Вы его видели? - Да. - Вы опять подвергали себя риску? - А что же делать! Это нужно, и да хранит меня Бог! - Вы все сказали вашему отцу? - Я сказала ему, что вчера вы спасли мне жизнь и завтра, быть может, спасете его жизнь. - Завтра, да, именно завтра, если он пожелает, я спасу ему жизнь. - Каким образом? Скажите. Говорите! Какая бы оказалась чудная нашавстреча, если все это удастся сделать! - Только... - сказал я нерешительно. - Ну? - Вам нельзя будет ехать с ним. - Я же вам сказала, что мое решение уже на этот счет принято. - К тому же я уверен, что немного погодя я смогу достать вам паспорт. - Будем говорить о моем отце, а обо мне потом. - Хорошо! Я вам сказал, у меня есть друзья, не так ли? - Да. - Я видел одного из них. - И что же? - Вы знаете этого человека по имени, имя его - гарантия храбрости, лояльности и чести. - И это имя? - Марсо. - Господин Марсо? - Да. - Вы правы, если этот человек обещал, то он сдержит слово. - Ну да! Он обещал. - Боже! Какое вы мне приносите счастье! Ну скажите, что он обещал? - Он обещал помочь нам. - Каким образом? - Очень простым образом. Клебер назначил его главнокомандующимзападной армии. Он уезжает завтра вечером. - Завтра вечером? Но мы не успеем ничего приготовить! - Нам нечего приготовлять. - Я не понимаю. - Он возьмет вашего отца. - Моего отца! - Да, в качестве секретаря. Когда они приедут в Вандею, ваш отец дастчестное слово, что он не будет служить в войсках против Франции, и ночью онперейдет в Вандейский лагерь. Из Вандеи он отправится в Бретань и затем вАнглию. Как только он устроится в Лондоне, он уведомит вас, я достану вампаспорт, и вы отправитесь к нему в Лондон. - Завтра! - воскликнула Соланж. - Завтра мой отец уедет! - Но нам нельзя терять время. - Но отец не знает об этом. - Предупредите его. - Сегодня вечером? - Да, сегодня вечером. - Но как это сделать теперь, в этот час? - У вас пропуск, и вот вам моя рука. - Да, правда. Мой пропуск! Я вручил его ей. Она положила его за корсаж. - Теперь вашу руку. Я дал ей свою руку, и мы отправились. Мы дошли до площади Таран, то есть до того места, где я встретил еенакануне. - Подождите меня здесь, - сказала она. Я поклонился и стал ждать. Она исчезла за углом древнего отеля Малиньон. Через четверть часа она вернулась. - Пойдемте, отец хочет повидаться с вами и поблагодарить вас. Она взяла меня под руку, и мы пошли на улицу Гильом, против отеляМортемар. Подойдя к дому, она вынула из кармана ключ, открыла маленькую боковуюдверь, взяла меня за руку, провела на второй этаж и постучала особымобразом. Человек, лет сорока восьми или пятидесяти, открыл дверь. Он был одеткак рабочий и, по-видимому, занимался переплетным ремеслом. - Сударь, - сказал он, - провидение послало нам вас, и я смотрю на васкак на посла провидения. Правда ли, что вы можете меня спасти, а главное, что вы хотите меня спасти? Я все рассказал ему. Я сказал, что Марсо поручил мне привести его кнему в качестве секретаря и требует от него лишь одно обещание: несражаться против Франции. - Я охотно даю вам это обещание и повторю его ему. - Благодарю вас от его и моего имени. - Но когда уезжает Марсо? - Завтра. - Должен ли я отправиться к нему сегодня ночью? - Когда вам угодно. Он будет вас ждать. Отец и дочь переглянулись. - Я полагаю, отец, что было бы благоразумнее отправиться к немусегодня вечером, - сказала Соланж. - Хорошо. Но если меня остановят, у меня нет пропуска. - Вот мой пропуск. - А вы? - О, меня знают. - Где живет Марсо? - По Университетской улице, дом 40, у своей сестры, мадемуазельДегравие-Марсо. - Вы пойдете со мной? - Я пойду за вами для того, чтобы, когда вы войдете в дом, отвестимадемуазель домой. - А как узнает Марсо, что я именно то лицо, о котором вы говорили? - Вы передадите ему эту трехцветную кокарду как знак признательности. - А чем я могу отблагодарить моего спасителя? - Вы предоставите мне спасение вашей дочери, как она вверила мне вашеспасение. - Идем. Он надел шляпу и потушил огонь. Мы спустились при свете луны, светившей в окна лестницы. У двери он взял под руку дочь, пошел в правую сторону и по улицеСен-Пер направился на Университетскую улицу. Я шел сзади в десяти шагах. Мы дошли до дома 40, никого не встретив. Я подошел к ним. - Это хорошее предзнаменование, - сказал я, - теперь хотите ли вы, чтобы я подождал или чтобы я пошел с вами? - Нет, не компрометируйте себя больше, ждите здесь мою дочь. Я поклонился. - Еще раз благодарю вас и до свидания, - сказал он, держа меня заруку. - Нет слов, чтобы выразить вам те чувства признательности, которые япитаю к вам. Надеюсь, что Бог поможет мне когда-нибудь высказать вам всюмою признательность. Он вошел. Соланж пошла за ним. Она также, прежде чем войти, пожала мнеруку. Через десять минут дверь открылась. - Ну, что? - сказал я. - Ну! - воскликнула она. - Ваш друг достоин быть вашим другом. Он также деликатен, как и вы. Он понимает, что я буду счастлива, если смогуостаться с отцом до его отъезда. Его сестра устроит мне постель в своейкомнате. Завтра в три часа пополудни мой отец будет вне всякой опасности.Завтра, в десять часов вечера, как и сегодня, если вас интересует получитьблагодарность от дочери, которая вам обязана спасением отца, приходите наулицу Феру. - О, конечно, я приду. Ваш отец ничего не поручил вам передать мне? - Он просил передать вам ваш пропуск, поблагодарить вас и проситьприслать меня к нему как можно скорее. - Это я устрою, когда вам будет угодно, Соланж, - ответил я с грустью. - Надо будет еще узнать, куда я должна буду ехать к отцу, - сказалаона. - О, вы еще не скоро отделаетесь от меня. Я взял ее руку и прижал к своему сердцу. Но она подставила мне, как и накануне, свой лоб. - До завтра, - сказала она. И, прикоснувшись губами к ее лбу, я не только прижал к сердцу ее руку, я прижал трепещущую грудь и ее бьющееся сердце. Я шел домой, у меня на душе было весело, как никогда. Было ли тосознание доброго поступка, который я совершил, или я уже полюбил этоочаровательное создание, не знаю. Не знаю, спал ли я или бодрствовал: во мне как бы жила вся гармонияприроды. Ночь тянулась бесконечно, день был длинен; я хотел, чтобы времялетело и хотел задержать его, чтобы не потерять ни минуты из тех дней, какие мне остается пережить. На другой день в девять часов я был на улице Феру. В половине десятогопоявилась Соланж. Она подошла ко мне и обняла меня. - Спасен! - сказала она. - Мой отец спасен, и вам я обязана егоспасением! О, как я люблю вас! Через две недели Соланж получила письмо, в котором сообщалось, что ееотец в Англии. На другой день я принес ей паспорт. Взяв паспорт, Соланж залилась слезами. - Вы меня не любите! - сказала она. - Я вас люблю больше жизни, - ответил я. - Я дал слово вашему отцу, ипрежде всего я должен сдержать слово. - Тогда, - сказала она, - я не сдержу своего слова. - Если у тебяхватает духу отпустить меня, то я, Альберт, не в состоянии покинуть тебя. Увы! Она осталась. Глава седьмая
Данная страница нарушает авторские права?
|