Схоластика. Философия Фомы Аквинского 3 страница

1 Коплстон Ф.Ч. История средневековой философии. - М.: Энигма, 1997. - С. 419.

2 Цит. по: Койре А. Очерки истории философской мысли. - М.: Прогресс, 1985. -

С. 74.

17. чужеродных допущений, построения «неаристотелевских» гипотез и концепций, т.е. можно говорить о некоторой трансформации аристотелизма в лоне средневековой науки. Средневековый аристотелизм - это не аристотелизм самого Аристотеля, пронизанный, по словам А. Койре, «жаждойнаучного знания, страстью изучения»1, а трансформированный и видоизмененный в результате примата идеи Бога-творца, бесконечного Бога аристотелизм.

Прежде чем обратиться к этим «новым» тенденциям в развитии средневекового научного знания, необходимо отметить некоторую условность применения в данном случае самого понятия «средневековая наука». Бесспорно, в Средние века науки в том понимании, как она существовала в Античности, не было, поскольку ей был присущ нетворческий, компиляторский характер. Если античное научное знание было самодостаточным, рассматривалось как нечто само по себе ценное (познание истины ради самой истины, наука ради науки), то средневековая наука, как правило, имела чисто прикладной характер. Даже самые незначительные научные исследования предпринимались исключительно для решения религиозных задач. Главной целью средневековой науки была поддержка Откровения. Например, арифметика и астрономия использовались в монастырях для вычисления дат религиозных праздников и т.п.

Отечественные исследователи выделяют в средневековой науке ориентации на две разные научные программы: аристотелевскую иплатоновско-пифагорейскую, во взаимоотношении которых на протяжении всего Средневековья прослеживаются две основные тенденции: 1) сближение платонизма с аристотелизмом; 2) разделение этих двух научных установок. Тенденция к соединению обеих программ проявилась в «математизации» Аристотеля и «физикализации» Евклида у так называемых «калькуляторов», которые пытались математически описать те разделы физики Аристотеля, где рассматривались соотношения между различными физическими величинами. Тенденция же к размежеванию научных программ Платона и Аристотеля обнаруживается в астрономии в связи с обсуждением космологической системы Птолемея2. Наметившееся уже у Птолемея размежевание между платоновской математической и аристотелевской физической программами в рамках средневековой науки усугубилось различе-

1 Койре А. Указ. соч. - С. 63.

2 Подробнее об этом см.: Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. - М.: Наука, 1980. - С. 439-442.

нием физики и астрономии. Так, Фома Аквинский проводил различие между двумя видами гипотез: 1) метафизическими (физическими), истинными по своей природе и 2) математическими, являющимися лишь условными конструкциями, к которым вообще неприменимы понятия истинного или ложного.

Различение двух видов научных программ имело место не только в отдельных науках, но оно составляло основу большинства общетеоретических и философских направлений средневековой мысли. Например, естественнонаучные идеи Аристотеля получили широкое распространение в Парижской школе среди врачей и натуралистов в XII столетии, а перипатетическую физику и метафизику стали осваивать значительно позже. Математическую программу пифагорейцев и Платона активно осваивали и использовали представители Оксфордской школы. Самыми известными среди них были францисканец Роберт Гроссетест (1175-1253) и его ученик Роджер Бэкон (1214-1292), с именами которых историко-научная традиция связывает создание экспериментальной науки1.

Научные интересы Р. Гроссетеста лежали в области физики, в частности оптики, математики (собственно геометрии), астрономии. Его основополагающая методологическая установка - мысль о том, что для построения натуральной философии необходимо изучение линий, углов, различных геометрических фигур. Этим он фактически предвосхитил основания будущей галилеевской физики, математического естествознания.

Вместе с тем Гроссетест был ярким теоретиком и практиком экспериментального естествознания. Говоря о процессе научного познания, он полагал, что изучение явлений начинается с опытов, посредством их анализа формулируется некоторое общее положение (гипотеза). Затем из него дедуктивным путем выводятся следствия, истинность или ложность которых устанавливается с помощью опытной проверки. Эти методологические установки Гроссетест формировал, размышляя над вопросами оптики (опыты по преломлению света), акустики и т.д.

Свои научные идеи он развивал в контексте неоплатоновской метафизики света, согласно которой Бог создает некий светящийся пункт, который, распространяясь, дает начало элементам мирозда-

В изложении научных взглядов Р. Гроссетеста и Р. Бэкона я опираюсь на исследование В.В. Соколова. См.: Соколов В.В. Средневековая философия. - М.: Высшая

школа, 1979. - С. 321-334.

ния. Хотя его космологические представления неоригинальны (они в основном позаимствованы из неоплатоновско-арабской натурфилософии), все же необходимо отметить его мысль в том, что геометрические законы распространения света образуют законы мироздания, вполне доступные для человеческого познания.

Миросозерцание Р. Бэкона, которого уже многие его современники называли «удивительным доктором», формировалось под влиянием, с одной стороны, естественнонаучных интересов его учителя Р. Гроссетеста, с другой - критики им спекулятивной схоластики Парижской школы и схоластических спекуляций доминиканцев. Хотя Р. Бэкон был большим поклонником Аристотеля и сам считал себя чистым аристотеликом, тем не менее основу его мировоззренческих и методологических взглядов скорее составлял платонизм, чем аристотелизм. Некоторые исследователи причисляют Бэкона к «неоплатонизирующим аристотеликам».

Умозрительно-теологической схоластике он противопоставил свою программу практического назначения знания, с помощью которого человек может укрепить свое могущество. Предвосхищая научно-технократическую утопию своего однофамильца Фрэнсиса Бэкона - основателя новоевропейской эмпирической науки, «удивительный доктор» нарисовал научно-техническую картину будущего человечества, составными элементами которой выступают суда, летательные аппараты, управляемые человеком, технические приспособления, позволяющие человеку передвигаться по дну рек и морей, и др.

В качестве основного средства преодоления умозрительно-теологической схоластики и развития практического знания Бэкон предложил замечательный анализ препятствий, стоящих на пути к истине1, учение об опыте и свою энциклопедию наук.

По мнению ученого, существуют четыре предрассудка («величайших препятствия») к постижению истины. Основной из них он связывает со склонностью «неразумной толпы» апеллировать к жалким и недостойным, сомнительным авторитетам; второй - со следованием традиции, тому, что уже стало привычным; третий - с доверием к мнению «несведущей толпы»; и, наконец, четвертый - с собственным невежеством, скрываемым под маской показного всезнайства. И только преодолев эти препятствия, стоящие на пути к истине, человек может встать на путь разумного постижения мудрости.

1 Этот анализ сродни знаменитому учению об идолах Фр. Бэкона.

Для разумного познания истины существуют два способа - доказательства и опыт. Хотя доказательства (аргументы) и приводят ум к правильному заключению, но только экспериментальное (опытное) подтверждение устраняет всякое сомнение. Стало быть, одних («голых») доказательств, доводов недостаточно для постижения истины, они должны сопровождаться опытом, ибо на нем замыкается всякое знание, «без опыта ничего нельзя познать в достаточной мере»1.

Говоря об опыте, Р. Бэкон выделяет два его вида: 1) опыт внешний, приобретаемый с помощью внешних чувств, и 2) опыт внутренний, получаемый через Божественное вдохновение и благодать веры. Этот вид опыта скорее сродни озарению Блаженного Августина, граничащему с мистикой. А потому его правильнее было бы именовать мистическим опытом.

С помощью внешнего опыта человек постигает окружающий мир, т.е. мир телесных предметов. На внешнем опыте основывается все естественнонаучное знание, ибо людям, по словам Бэкона, «прирожден способ познания от ощущения к уму, так что, если нет ощущений, нет и науки, основывающейся на них»2. Через внутренний опыт люди приходят к сверхприродным (божественным) истинам, постигая мир бестелесных, духовных объектов. Своим пониманием внутреннего опыта «удивительный доктор» привнес некоторую двойственность в свои методологические воззрения. Его методология, по сути, дуалистична: будучи научной и эмпирической в познании мира природы, она оказывается мистической в понимании сверхприродного, божественного бытия.

Идеей внешнего опыта Бэкон фактически заложил основы эмпирической методологии и «опытной науки», обладающей рядом преимуществ перед другими науками. Во-первых, она исследует выводы всех этих наук на опыте; во-вторых, «опытная наука, владычица умозрительных наук, может доставлять прекрасные истины в области других наук, истины, к которым сами эти науки никаким путем не могут прийти»3. В-третьих, опытная наука - наука самодостаточная, она способна раскрывать тайны природы собственными силами благодаря своей умозрительной мудрости. В-четвертых, своими знаниями тайн природы опытная наука приносит практическую пользу

Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. - М.: 1969. - С. 872. Там же, с. 871. Там же, с. 875.

обществу и государству, а также церкви в ее борьбе против врагов веры.

Основание энциклопедии наук Р. Бэкона образует философия, включающая в себя такие теоретические науки, как математика, физика, этика. В свою очередь, математика представлена комплексом дисциплин, состоящим прежде всего из геометрии и арифметики, затем астрономии и музыки. Физика включала оптику, алхимию, медицину, технические дисциплины. Этим теоретическим наукам соответствовали практические: астрономии - астрология, геометрии - практическая геометрия, охватывающая землемерие, инженерное искусство.

В данной классификации особое место отводилось математике, которая суть «врата и ключ этих наук»1. Без знания математики невозможно знание прочих наук и мирских дел. По мнению Р. Бэкона, в других науках нельзя достичь вершин знания без применения математики. Превосходство математических знаний ученый усматривал в их априорном характере («математические знания как бы врождены»), дедуктивной и доказательной силе2 и абсолютной непогрешимости, ибо «одна лишь математика... остается для нас предельно достоверной и несомненной. Поэтому с ее помощью следует изучать и проверять все остальные науки»3. Кроме того, изучение и обучение необходимо начинать с математики, потому что, по словам «удивительного доктора», «эта наука самая легкая, что очевидно из того, что она доступна каждому»4. Следующий аргумент в пользу математического знания «брат Роджер» связывает с тем, что математика - самая известная из наук, так как только в ней «совпадает известное нам и известное по природе или безусловно»5. Следовательно, в ее усвоении заключено начало человеческого знания. И поскольку, по мнению Бэкона, в одной лишь математике имеется несомненная достоверность, то для того чтобы достичь безошибочной истины и в других науках, необходимо положить основания всякого знания в математике.

Целый ряд доводов в пользу необходимости математических знаний для других наук «удивительный доктор» выдвигал, исходя из

1 Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. - М.: 1969. - С. 865.

2 Доказательная сила математики заключается в том, что эта наука исходит из подлинной и необходимой причины, т.е. она опирается на доказательства, основывающиеся на собственных началах.

3 Там же, с. 870-871.

4 Там же, с. 867.

5 Там же, с. 868.

самого предмета математики. Во-первых, познание движется от ощущений к уму. Но в наибольшей степени воспринимаемо чувствамиколичество, так как оно воспринимается всеми органами чувств. Вовторых, сам акт мышления не совершается без непрерывного количества, ибо «ум наш связан с непрерывностью и временем. разум в наибольшей мере преуспевает в отношении самого количества.»1.

Что касается этики, то в энциклопедии наук «удивительного доктора» моральная философия важнее математики и эмпирической науки, ибо, с его точки зрения, всякая наука должна быть структурирована, исходя из моральной философии.

Хотя платоновская математическая программа усиленно осваивалась многими средневековыми учеными и мыслителями с XII по XIV в., все же господствующей на протяжении всего Средневековья оставалась аристотелевская физическая программа, которая, как уже отмечалось, наиболее активно обсуждалась представителями Парижской школы, будучи для них, по сути, как метафизической, так и естественнонаучной парадигмой. Самыми известными среди них были физики середины XIV в. Жан Буридан (1290-1358) и Николай Орем (1323-1382).

В центре внимания знаменитого профессора Парижского университета Ж. Буридана были две важнейшие проблемы средневековой механики: движение брошенного вверх тела и ускоренное падение тяжелого тела. Критически восприняв аристотелево объяснение неестественного (насильственного) движения брошенного вверх камня, суть которого заключалась в том, что окружающий воздух, приведенный в движение рукой во время броска камня, продолжает еще какое-то время подталкивать брошенное тело, Буридан обратился к опыту. Опираясь на него, он приходит к выводу, что первоначальный двигатель, например, рука, приводя тело в движение, сообщает ему также некую силу, «импетус»2, двигающий тело после того, как оно оставлено рукой бросившего. Стало быть, согласно Буридану, в движущемся теле имеется некая скрытая сила, импульс, который продолжает двигать тело после того, как перестает двигать бросающий. Но этот импетус постепенно ослабевает за счет сопротивления воздуха и тяжести камня, которая направляет движения камня в обратную

1 Антология мировой философии. Т. 1. Ч. 2. - М.: 1969. - С. 871.

2 Некоторые историки науки рассматривают понятие импетуса (импульса) Буридана как результат частичного преобразования концепции приобретенной силы, выдвинутой в VI в. физиком Иоанном Филопоном.

импетусу сторону. Следовательно, импетус, импульс брошенного тела прямо пропорционален скорости: чем большую скорость имеет тело, тем больше импетус.

В этом объяснении Буридана нетрудно усмотреть аналогию со сформулированным в рамках классической (новоевропейской) механики законом инерции. Первым среди историков науки, кто обратил внимание на эту параллель, был П. Дюгем. Другой видный историк и философ науки А. Койре считал такого рода аналогию неправомерной, полагая, что между средневековым учением об импетусе и сформулированным Галилеем законом инерции существует принципиальное отличие, а именно: средневековая механика предполагает наличие импетуса, т.е. причины, поддерживающей движение в пустоте, закон инерции утверждает, что такое движение продолжается само по себе, без всякой причины, причина же (в данном случае сила) необходима лишь для того, чтобы осуществить изменение движения. А потому, по словам Койре, «хотя физика " импетуса" согласуется с движением в вакууме, она. несовместима с принципом инерции»1.

Это различие позиций Дюгема и Койре в интерпретации такого физического явления, как движение брошенного вверх тела, объясняется принципиальным отличием их методологических моделей, парадигм, которые они применяют для реконструкции историконаучного знания, в частности, источников классической механики. Как известно, Дюгем, следуя принципу непрерывности развития научного знания, выводил истоки механики Галилея из средневековой физики, а именно из физики Буридана и Орема, т.е. он следовал традиции кумулятивизма. Койре же, напротив, предшественниками новоевропейской физики считал Архимеда и Платона, т.е. он придерживался некумулятивных, революционных взглядов на динамику науки, полагая, что средневековая и классическая физика располагались в разных плоскостях.

Важным следствием теории импетуса Буридана, а вместе с тем и примером ее опытного подтверждения является объяснение ускоренного падения тяжелых тел. «Из этой теории явствует также, - пишет Буридан, - почему естественное движение тяжелого тела вниз непрерывно ускоряется. Ибо сначала только тяжесть двигала его. Поэтому она двигала медленнее, но двигая, она запечатлела в тяжелом теле импетус. Теперь этот импетус вместе с тяжестью двигает тело. Поэтому движение становится быстрее, а (если суммарно)

1 Койре А. Очерки истории философской мысли... - М., 1985. - С. 140.

оно быстрее, то импетус становится более интенсивным. Поэтому, очевидно, движение непрерывно становится быстрее»1.

Если оценивать роль и место теории импетуса в истории науки, следует указать, в первую очередь, на то, что она позволила избавиться от представления об «интеллигенциях», или «ангелах», приводящих постоянно в движение небесные сферы. Именно эту мысль подчеркивал Буридан: «И поскольку из Библии не явствует, что существуют интеллигенции, каждая из которых движет соответствующие небесные тела, можно сказать, что не усматривается никакой необходимости полагать подобные интеллигенции. Ведь можно сказать, что бог, создавая мир, привел в движение каждую небесную сферу как ему заблагорассудилось, и, приводя их в движение, запечатлел в них импульсы (impetus), движущие их без того, чтобы нужно было ему самому продолжать их двигать... И эти impetus, запечатленные в небесных телах, впоследствии не ослабевали и не разрушались, ибо. не было сопротивления, которое разрушало бы или подавляло такой impetus»2.

Кроме того, что особенно важно, теория импетуса ощутимо повлияла на формирование классической механики. И хотя между ней и механикой Галилея не существует непосредственной теоретической преемственности, тем не менее «она формирует тот интеллектуальный фон, на котором разворачивается поиск базисных понятий науки нового времени. Теория импетуса вводит в научное сознание последующей эпохи новый взгляд на движение, который резюмируется в образе тела, неотъемлемой характеристикой которого является движение»3. В целом эта теория вела к механистическому мировоззрению, согласно которому мир представляет собой систему движущихся тел.

Теория импетуса нашла свое дальнейшее развитие в трудах ученика Ж. Буридана Н. Орема. В связи с ней он использовал ставший позднее весьма популярным образ Вселенной как заведенного часового механизма. По его мнению, когда «бог создавал небеса, он наделил их качествами и движущими силами и это подобно тому, как человек делает часы и предоставляет им ходить и двигаться самим»4.

Цит. по: Гайденко В.П., Смирнов Г.А. Западноевропейская наука в Средние века. - М.: Наука, 1989. - С. 284-285.

2 Цит. по: Зубов В.П. Аристотель. - М.: АН СССР, 1963. - С. 269.

3 Гайденко В.П., Смирнов Г.А. Указ соч., с. 286.

4 Цит. по: Зубов В.П. Указ. соч., с. 269.

В формулировке закона падения тел Орем приближался к галилеевой трактовке этого закона. Он считал, что воздух препятствует движению падающего тела, скорость которого зависит от сообщенного ему импульса.

В своих естественнонаучных и методологических изысканиях Орем следует античной и средневековой традициям, проводившим четкое различие между математикой и физикой. Если первая как наука об идеальных объектах исходит из строго определенных и точных понятий, а потому в ней возможны строгие доказательства, то в физических науках, прежде всего в астрономии, объектами которой являются материальные объекты, возможно лишь предположительное знание, не обладающее математической точностью и непогрешимостью своих результатов. Другими словами, формулируемые в рамках астрономической науки научные теории суть гипотезы. Эту неточность, погрешимость астрономического знания Орем связывает с неточностью производимых в астрономии измерений. «Астроному, - отмечает ученый, - достаточно, что погрешность его не улавливается глазом при помощи какого-либо инструмента.» И далее: «Полная точность в отношении всех движений неба не может быть достигнута при помощи никаких таблиц»1.

Чтобы доказать присущую астрономическому знанию неточность, погрешимость, Орем пытался продемонстрировать, как одни и те же явления можно объяснить с помощью разных гипотез. Наиболее известный пример такого приема - его трактовка проблемы движения Земли по отношению к Солнцу. По мнению Орема, посредством наблюдения нельзя доказать, что небо совершает суточное вращение, тогда как Земля остается неподвижной. Ибо явления остались бы точно такими же, даже если бы вращалась Земля. Иными словами, теорию, согласно которой суточное вращение совершает именно Земля, а не Солнце, нельзя опровергнуть ни наблюдением, ни абстрактным рассуждением. И хотя доводы в пользу принятия гипотезы о суточном вращении Земли неубедительны, Орем все же считает свою гипотезу более предпочтительной, чем альтернативная ей, поскольку гипотеза о вращении Земли более экономна, т.е. она допускает меньшее число постулатов, чем гипотеза о вращении неба. В этих его рассуждениях нетрудно усмотреть важный с точки зрения современной методологии и философии науки принцип простоты, или критерий «внутреннего совершенства» теории А. Эйнштейна.

1 Цит. по: Гайденко П.П. Эволюция понятия науки... - С. 495.

Ту же самую осторожность Орем демонстрирует и при обсуждении вопроса о возможности существования других миров, отличных от нашего мира. Аргументы, доказывающие невозможность множественности миров, неубедительны, но в то же время следует считать, что наш мир - единственный.

Итак, поскольку решить вопрос о движении небесных тел нельзя ни с помощью опыта, ни посредством измерений, то Орем предпочитает делать выбор между логически возможными альтернативными гипотезами, исходя из умозрительных и методологических соображений. Следует заметить, что этой его установке следовали многие физики и астрономы вплоть до Нового времени.

Значительную роль в развитии точного естествознания сыграло предвосхищение Оремом метода координат, предложенного им как средство изображения изменений скоростей. В частности, он показал, что расстояние, пройденное телом, движущимся с равномерным ускорением, равно расстоянию, пройденному за то же время другим телом, движущимся с постоянной скоростью, равной достигнутой первым телом в середине его пути. Эти изменения он представил с помощью системы прямоугольных координат, в которой пространство или время, например, изображалось им в виде основной прямой линии, перпендикулярно ей проводились вертикальные линии, при этом их длина соответствовала интенсивности изменения скоростей. Своей идеей применения координат Орем предвосхитил аналитическую геометрию Декарта, перевел качественную аристотелевскую физику в плоскость количественной. Иными словами, он впервые поставил вопрос о возможности количественного измерения субстанциальных форм и отображения этого измерения в прямоугольной системе координат. Все это свидетельствует о существенном сдвиге, произошедшем в методологическом сознании европейских ученых в последние века Средневековья.

Подводя итог осуществленной реконструкции основных научных программ рассматриваемого периода, следует отметить, что, имея в своей основе античные научные программы, в частности платоновскую математическую и аристотелевскую физическую, средневековая наука, постепенно преобразуя, пересматривая некоторые их исходные понятия, подготавливала тем самым почву для формирования новоевропейской (классической) науки. Правда, эти нововведения, преобразования никоим образом не затронули основания античных научных программ. Средневековым ученым не удалось сформу-

лировать принципиально новые научные парадигмы, которые бы основательно подорвали фундамент античной науки, существенно изменили ее облик. Это, как известно, произошло спустя два столетия в эпоху Нового времени. И все же вклад средневековой науки в подготовку первой научной революции, произошедшей в XVII столетии, - это бесспорный факт.

5.8. СХОЛАСТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ КАК ПАРАДИГМА СРЕДНЕВЕКОВОГО ТИПА РАЦИОНАЛЬНОСТИ

Как уже отмечалось, средневековая наука развивалась на основе античных научных парадигм. На первоначальном этапе своего существования она носила, по сути, комментаторский характер, основной ее жанр - комментарии к трудам древнегреческих ученых. Со временем эти комментарии становились все более оригинальными, хотя вряд ли они могли перерасти в самостоятельные естественнонаучные теории и программы1, так как слишком крепким оказался заложенный под ними античный фундамент. Тем более они не могли оформиться в научное естествознание. И хотя средневековые ученые в какой-то мере предвосхитили ряд идей классической науки и методологии, сформулировали многие физические понятия (скорость, пространство как условие движения, переосмысливается само понятие движения), тем не менее сформировавшийся в недрах средневековой культуры тип научной рациональности принципиально отличается от классического типа.

Во-первых, эпистемологическое основание средневекового идеала научного знания - это реализм, в соответствии с которым полагали, что в самих вещах наличествуют аналоги понятий человеческого ума. Новоевропейская наука же оперирует концептуальными схемами, необходимые ей «для концептуализации явлений, которые сами не принадлежат к разряду концептуальных сущностей и не являются вместилищами последних»2.

1 Здесь трудно согласиться с мнением отечественного историка и философа науки В.П. Котенко, который допускает наличие в средневековой науке самостоятельных, новых естественнонаучных учений. Об этом см.: Котенко В.П. История и философия классической науки. - М.: Академический проект, 2005. - С. 48.

2 Гайденко В.П., Смирнов Г.А. Западноевропейская наука в Средние века... С.- 148.

Во-вторых, определяющая черта средневекового идеала научности - качественный характер знания1. Эта его особенность явно выражена в средневековой физике, которая, как и физика Аристотеля, также фундирована на качественной онтологии и, значит, по своей сути была физикой качественной, а не количественной в отличие от классической механики.

В-третьих, догматизм средневекового научного знания, онтологическим основанием которого служит авторитет Божественного слова, Божественной книги, творца. Новоевропейское мышление же хотя и зиждется также на авторитете, но не Божественного слова, а слова вообще, не Божественной книги, а книги природы, авторитете разума и опыта.

В-четвертых, как ни парадоксально, этот догматизм не исключал такую модальность знания, как пробабилизм (вероятность). Эта черта средневекового знания обусловлена тем, что «точнейшее рассуждение перед непостижимым - всего лишь вероятное рассуждение; так как истину можно узреть лишь " очами сердца", " никакая буквальная интерпретация здесь невозможна"»2. А потому речь могла идти только о выборе наиболее вероятной из альтернатив, изобретаемых учеными. Только этим, видимо, можно объяснить, почему, например, средневековые физики на этапе схоластики занимались скорее логическим конструированием физической реальности, нежели ее поиском. В классической науке, начиная с Декарта, утвердился в методологическом плане фундаментализм, исходящий из идеи о том, что знание в целом и научное в частности по своей природе достоверно.

В-пятых, основным методологическим средством средневекового естествознания служит формальная логика, поскольку в содержательном плане онтология науки определялась конструктивно-онтологическими схемами, выраженными на языке формальной логики. Новоевропейская наука ставила перед собой задачу прочитать «книгу Природы, написанную Богом на языке математики» (Галилей).

Справедливости ради следует напомнить читателю, что в поздней схоластике (XIV в.), начиная с Н. Орема, ситуация принципиально меняется: приложение математических методов в науке приобретает всеобъемлющий характер, так что можно говорить в какой-то мере о смене качественного идеала знания количественным.

12. Гуманизм раннего Возрождения.

Исторические предпосылки возникновения культуры Возрождения. Культура Возрождения в Европе охватывает период от 40-х годов XIV в. до первых десятилетий XVII в. В разных странах она зарождалась и достигала расцвета в разное время. Раньше всего она сложилась в Италии. Возникновение культуры Возрождения было подготовлено рядом общеевропейских и локальных исторических условий. В XIV-XV вв. наиболее полно раскрылись возможности феодальной общественно-экономической формации, что было связано прежде всего с широким распространением товарно-денежных отношений и появлением раннекапиталистических элементов. Италия одной из первых вступила на этот путь, чему в немалой степени способствовали: высокий уровень урбанизации Северной и Центральной Италии, подчинение деревни городу, широкий размах ремесленного производства, торговли, финансового дела, ориентированных не только на внутренний, но и на внешний рынок (см. гл. 12). Хотя ведущие позиции в политической жизни большинства итальянских государств принадлежали нобилитету и верхушке пополанства, высокую социальную активность проявляли средние слои пополанства и городские низы. Богатый, процветающий итальянский город стал главной базой формирования культуры Возрождения, светской по своей общей направленности и во многом отвечавшей потребностям его общественного развития. Крупное купечество, верхушка пополанства и городская знать сосредоточивали в своих руках огромные богатства. Часть этих средств щедро тратилась на строительство дворцов с пышным внутренним убранством, на сооружение семейной капеллы в старинной церкви, на устройство празднеств по случаю фамильных торжеств и, конечно, на образование детей, создание домашних библиотек и т. п. Это увеличивало потребность в архитекторах, художниках, музыкантах, квалифицированных учителях.